Sora no Shinju – Жемчужина небес

      

Часть 3. Киото-1

      

***

      Несмазанная дверь противно скрипнула, приводя Нацуми в объятия свежего воздуха. Прохлада киотской осенней ночи помогла ей немного прийти в себя после духоты помещения. Как и не первая уже сигарета.       «Вот ведь Мэгуми стерва! – думала девушка. – Всегда делает гадость, а потом улыбается – такая милая, хорошая, умница-красавица! Ага, и всем нравится. И в любой ситуации вывернется! Мол, это не я, вы не так поняли. И виноватыми всегда остаются другие, даже если они сами заметили ошибку или проблему».       Очередной окурок полетел на асфальт тёмного узкого проулка, очередная сигарета была прикурена. Было два или три часа ночи. Их заведение работало с вечера и до последнего клиента, который, к счастью, уже свалил. Нацуми надлежало всё запереть и идти домой. Но она никак не могла успокоиться.       «А ведь это Мэгуми спит с клиентами за деньги, и все об этом догадываются, но молчат! – Разумеется, происходило это не в самом баре. Проклятая Мэгуми встречалась со своими хахалями в других местах и в свободное от работы время, но находила их именно здесь. – Мерзкая всё-таки девка! – подумала Нацуми. – Двуличная дрянь!»       Очередной окурок полетел на землю, прямо к ногам неизвестного. Нацуми вздрогнула, только сейчас замечая, как из глубины проулка вышел мужчина.       – Мы закрываемся, – буркнула она, доставая очередную сигарету. – Приходите завтра!       – Непременно, – ответил тот.       Лезвие ножа сверкнуло в отблеске фонарей, и Нацуми, бездыханная, упала на землю, заливая загаженный асфальт кровью.       Мужчина наклонился, срезая окровавленным ножом прядь волос. А затем всё замерло и смолкло. Лишь полная луна наблюдала за бездвижным телом да высокий мужчина с серебряными волосами.              

***

      Новая рабочая неделя началась для Цузуки с того, что он проспал и, как следствие, опоздал на работу. После их задания на Окинаве, где одновременно удалось и отдохнуть, и вернуть обратно в Гэнсокай заблудившегося бога, потянулись какие-то жуткие дела с демонами и прочей гадостью, а кроме того ещё и доктор Мураки снился с постоянной периодичностью: то цветами заваливал, то предлагал неприличное. А ещё для получения информации о сегодняшнем задании попросили собраться в специальном зале для совещаний, где есть возможность показа слайдов, а это уже звучит отвратительно, потому что ничего хорошего им уж точно не покажут!       По пути ему встретился уставший и какой-то измученный Хисока.       – Что с тобой? – участливо поинтересовался Цузуки.       Куросаки отнекивался, мол, всё в порядке, но в итоге признался, что в последнее время почти постоянно видит во сне доктора-маньяка.       «Вот ведь, – расстроился Асато, – и мальчика донимает Мураки!»       На собрании Тацуми показывал фотографии десяти убитых женщин. У каждой из них была срезана прядь волос, что говорило о серийном убийце, с которым предстояло разобраться, поэтому в помощь Ватари в Киото отправили Цузуки и Хисоку. А так же Тацуми.       Разумеется, сразу по прибытии Ватари устроил им небольшую экскурсию по старой столице, упустить такой случай в Киото, где история на каждом шагу, он не мог. Здесь вам без проблем покажут место, где убили ту или иную историческую личность, или, напротив, не убили, так как убийцам оказался не по зубам столь крепкий орешек. А уж для того, чтобы посетить все киотские храмы, коих несколько сотен и при этом каждый чем-то уникален, понадобится не одна неделя!       Киото – один из лучших городов для посещения весной на ханами. Чего только стоит, так называемая, Тропа Философа – живописная улочка, тянущаяся мимо древних храмов вдоль небольшого канала, по обе стороны которого растут десятки вишнёвых деревьев; или парк Маруяма рядом с храмом Ясака-дзинзя, известный своей огромной плакучей сакурой, которую специально подсвечивают даже ночью!       Однако Ютака, уроженец Киото, больше любил этот город в багряных тонах осени. И если бы не необходимость расследовать очередное ужасающее преступление, эта поездка была бы отличной возможностью полюбоваться ярко-красными веерными клёнами, стоявшими сейчас во всей своей красе.       Но как бы красив и интересен ни был Киото, Цузуки не покидало снедающее чувство тревоги, и сосредоточиться на даже увлекательной экскурсии он не мог. А потому вечером, вернувшись в самую дешёвую гостиницу, которую Тацуми нашёл в интересующем их районе, он тут же перешёл к делу:       – Я полагаю, нас направили тебе на помощь не просто так? – спросил он учёного. – Я имею в виду именно нас.       – Всё так, – улыбнулся Ватари. – Видишь ли, рядом с последней жертвой нашли прядь волос, очевидно, принадлежащих убийце. – Ютака достал небольшой полиэтиленовый пакетик с уликой. У Цузуки резко ёкнуло сердце, и ужас разлился в груди. Это могли быть чьи угодно волосы – мало ли на свете платиновых блондинов в прогрессивный век краски для волос – но Асато почему-то не сомневался, что это волосы того самого человека.       – Я провёл анализ ДНК, – пояснил Ватари. – Вторая группа крови, резус отрицательный, мужчина. Пока всё совпадает, высока вероятность того, что это Мураки.       – Высока, – повторил Асато.       Они с напарником смотрели на неожиданную улику, пытаясь совладать каждый со своим кошмаром.       – Все убийства были совершены вокруг квартала Гион, – сказал Ватари, разглядывая карту Киото и сверяясь с записями подробностей этого дела. Гион был известен тем, что раньше это был квартал «красных фонарей», по вечерам здесь до сих пор можно было встретить гейш в ярких кимоно, с выбеленными лицами и сложными причёсками.       – Это точно Мураки! – воскликнул Хисока.       – Может быть так, а может, его просто кто-то пытается подставить, – возразил учёный.       Асато лишь кивнул. Думал он совершенно о другом. Обнаруженные волосы предполагаемого убийцы означали, что десятая жертва оказала сопротивление, однако, если судить по фотографиям жертвы и места преступления, всё выглядело так, словно Окамура Нацуми не ожидала нападения. Она работала в баре и, возможно, знала убийцу. И не было похоже, что она как-то пыталась защититься. А это означало, что убийца сам оставил волосы на месте преступления, чтобы привлечь их внимание. И это было ещё одним доказательством в пользу того, что это дело рук доктора Мураки.       – Тацуми, скажи, если мы докажем причастность Мураки, то как нам следует его остановить? – спросил Асато. – Он же всё-таки не просто человек.       – Тогда нам придётся запечатать его магию, – ответил секретарь. – А дальше пусть разбирается полиция. В случае если это не удастся, нам придётся его ликвидировать, – мрачно добавил он.       – Мы такое можем?! – удивился-ужаснулся Цузуки, переведя обеспокоенный взгляд с фотографии несчастной жертвы на секретаря.       – Разумеется, – невозмутимо подтвердил Тацуми, поправляя очки. – Нужно получить санкцию у Дай-О-сама, прежде обосновав необходимость такого решения.       «Выходит, я обманул Мураки, – подумал Асато. – Мы всё-таки можем его убить. – Он не понимал, что чувствует по этому поводу. Холодный ужас из-за того, что этот человек продолжает вершить преступления, мешался с необъяснимым чувством жалости и сожаления от того, что столь необычный, талантливый доктор, оказался маньяком. – А может, поэтому он и продолжает убивать? – сокрушался Цузуки. – Он уверен, что мы не вмешаемся в его срок жизни. А людей он не боится».       Решение было верным. В конце концов, Мураки перешёл все границы. И Хисока из-за него пострадал. Да и продолжает страдать. Но брать на себя роль палача претило, хотя остановить Мураки следовало – в этом Цузуки не сомневался.       – А где Хисока? – спросил он тут, запоздало заметив отсутствие мальчика.       – Пошёл прогуляться, – чуть растерянно ответил Ватари, больше занятый результатами анализов, чем происходящим вокруг. – Сказал, что голова болит и…       Асато не дослушал, стремительно выбегая на улицу. Он это уже видел в Нагасаки. Хисока выходит проветриться и попадает в лапы к маньяку. Этот маньяк однажды убил его, наложив проклятие, и очень похоже, что может оказывать на мальчика определённое воздействие: наводить недомогание или забирать силы.       «Хорошо, что никто больше об этом не знает, – порадовался Асато. – А то неизвестно, как бы они на это отреагировали. Вполне возможно, посчитали бы его непригодным для такой работы и отправили бы в другой отдел, заниматься бумагами. И он бы снова остался один», – ужаснулся Асато такой перспективе.       Их отношения улучшились. Хотя Хисока по-прежнему время от времени выпускал шипы, упорно делая вид, что он взрослый, независимый, Асато понимал, что всё это показное, и мальчик гораздо более уязвим, чем хочет казаться.       «Он умер в шестнадцать лет – не самый удобный возраст, – размышлял Цузуки. Он шёл по небольшой улице, уводившей от набережной реки Камо, вглубь квартала, высматривая своего напарника. В чём исключительное преимущество Киото для таких любителей заблудиться, как Асато, так это его прямолинейность: никаких петляющих улочек и расположенных террасами кварталов, только параллельные и перпендикулярные линии, за небольшим количеством исключений. – Он навсегда застрял в юношеском возрасте, поэтому у него такой непростой характер. Хотя, я ведь и сам, – Цузуки не очень помнил все обстоятельства своей смерти, но вроде бы в восемнадцать лет с ним что-то случилось, и до самой смерти он лежал в больнице. – Так что, наверное, можно сказать, что я такой же ребёнок, как он. Может, поэтому мы и сработались?»              Когда стало понятно, что, скорее всего, в этом замешан Мураки, Хисока сидел достаточно близко к напарнику, чтобы даже без касания ощутить охватившие его чувства: болезненное, щемящее в груди неверие, горькое разочарование, обида и ненависть. Последнее при этом к самому себе.       «Чтобы не разочаровываться в людях, не надо в них очаровываться», – цинично подумал мальчик. Он привык полагаться только на себя и потому сторонился других людей. Вот и сейчас Цузуки думал только о докторе, и эти мысли приносили ему боль, как и вид убитых женщин; а Хисоке приносило боль сознание того, что напарник вообще думает о докторе.       «Мне постоянно снится тот день, – думал Хисока. – Тогда была такая же луна – полная, окрашенная в красный».       Он миновал оживлённый даже в такой час проспект и свернул подальше от людей и машин на узкую боковую улочку, застроенную двухэтажными домиками в традиционном стиле. Под «тем днём» Куросаки подразумевал день, когда видел доктора последний раз перед смертью. Тогда Мураки начертал на его теле символы проклятия, но заставил забыть обо всём.       Задумавшись, Хисока ушёл довольно далеко от того места, где они снимали номер, и неожиданно для самого себя оказался на единственной в Киото крутой улице, представлявшей собой скорее склон нежели улицу. Находилась она недалеко от Храма Чистой Воды, одного из самых красивых и популярных у туристов, и обычно тут было много людей. Однако сейчас улица пустовала.       Впрочем, здесь Хисока всё же ошибался: он не был единственным гуляющим так поздно под луной.       – Надо же, мы снова встретились, – с усмешкой произнёс высокий мужчина с серебряными волосами, стоявший на лестнице, из которой и состояла эта улица. – Удивительно, что ты ничему не учишься, Куросаки-кун: дважды на один и тот же крючок.       – Мураки! – вскричал мальчик, моментально осознавая, что произошло.       Проклятие снова привело его к доктору. Но на этот раз Хисока был даже рад этому. Вот сейчас он отомстит и за себя, и за Цубаки-химе! Неконтролируемая ярость захлестнула его, заставляя рвануть навстречу, не думая, что он будет делать дальше.       – Хисока! Ты в порядке? – оклик неизвестно как взявшегося здесь Цузуки, очевидно совершенно случайно пришедшего по правильному маршруту, остановил юного шинигами от дальнейших необдуманных действий.       Как Асато вообще смог найти мальчика и при этом не заблудиться сам – вот в чём была главная загадка!       – Цузуки-сан, какая неожиданная встреча!       В серебристом свете луны, возвышаясь надо всеми, прекрасный, словно живое божество из снов, стоял человек с серебряными волосами.       – Хисока, иди в гостиницу, – сказал Асато, не сводя глаз с застывшей, подобно изваянию, фигуры.       – Осторожнее, – предупредил Мураки старшего коллегу юного шинигами, решившего заменить своего напарника на почве совершения безумств, и теперь с бешено горящим взглядом взбирающегося по довольно крутым ступенькам, – согласно поверью, если упасть на улице Санэн-дзака, придётся умереть в течение трёх лет. Пойдём, Цузуки-сан, – неожиданно предложил доктор, очевидно не собиравшийся убегать от так удачно нашедших его богов смерти, – осенние ночи в Киото прохладны, а у тебя, полагаю, огромное количество вопросов ко мне. Тут недалеко ресторан моего друга – там нам никто не помешает.       Кто бы что бы там ни думал о его умственных способностях, Цузуки сразу заподозрил здесь ловушку, но тем не менее согласился на предложение Мураки. Ловушка или нет, но им следовало поговорить.       Хисока было увязался за ними, но на одном из перекрёстков им встретилось сперва оригинальное изобретение Ватари, которое тот отрекомендовал как «Гляделка-кун номер 4, введите данные любого человека, чтобы его найти», а затем и сам изобретатель вместе с секретарём, выскочившие следом за Цузуки.       Пока Мураки недоумённо, но определённо с восхищением, взирал на необычное изобретение, Асато убеждал коллег в том, что им необходимо поговорить с доктором один на один. Он не хотел, чтобы другие узнали о том, что произошло с Хисокой по вине доктора, и надеялся, насколько это возможно, удержать напарника подальше от Мураки. Как-то ему удалось убедить Ватари и Тацуми увести мальчика обратно в отель.       Секретарь, учёный и Хисока свернули в одну сторону, а Цузуки последовал за Мураки, сверля спину доктора взглядом, в котором смешалось столько чувств и сомнений, что оставалось лишь порадоваться окружающей их темноте. Он сказал Ватари и Тацуми, что хочет заставить доктора образумиться, потому они и согласились оставить их вдвоём. Заметь они его душевное смятение, вряд ли бы позволили.       У святыни Ясака доктор остановился и некоторое время любовался на красные ворота храмового комплекса, возвышавшиеся над проспектом. Ясака-дзиндзя была построена в VII веке, ещё до того как столицу перенесли в Киото. Храм был посвящён богу ветра Сусаноо и его жене, которую он спас от восьмиглавого-восьмихвостого змея Ямата-но-Орочи, но, как это обычно бывает в Японии, представлял собой комплекс разнообразных синтоистских святилищ, соединённых между собой каменными дорожками, миниатюрными прудиками, живописными садиками и парками, что можно было лишь подивиться многообразию форм и решений.       С востока к Ясака-дзинзя примыкал парк Маруяма, а окружали их многочисленные буддийские храмы, карабкающиеся по склону горы Хигашияма, откуда открывался замечательный вид на город, и где Мураки любил бывать во время своего посещения Киото, чтобы в тишине и покое упорядочить мысли, особенно, когда они, как сейчас, были перегружены безумными идеями и планами.       Цузуки не отводил взгляда от фигуры доктора, застывшего в медитативном созерцании величественных ворот храма, охраняемых каменными скульптурами львов по обе стороны от входа. Была во всём его облике некая сила, но в тоже время и боль. Размышляя о том, может ли доктор Мураки быть убийцей, Асато всякий раз приходил к мысли, что, да, может, но в то же время ему казалось, что за этим что-то стоит, нечто большее, чем жажда наживы, что двигала, к примеру, Вакабаяши.       – Всё-таки Киото прекрасен и совсем не похож на Токио, – задумчиво произнёс Кадзутака. – Но я бы не смог тут жить. Это мой друг любит традиции и самобытность, я же – более практичен и в первую очередь чту удобство.       – Мураки, – сердце в груди Асато бешено колотилось, но он должен был задать этот вопрос.       – Я помню, я обещал ответить, – негромко проронил доктор, – про «Королеву Камелию». Почему я не вмешался. – Он помолчал, продолжая разглядывать ворота храма, словно бы сам пытаясь отыскать ответ. Потом неторопливо закурил, и лишь затем обернулся к Цузуки. – Помнишь, я говорил, что сам выбрал для себя карту Таро? Ты помнишь, что она означала?       – Полагаю, она должна была указывать на тебя, как на врача, – произнёс шинигами.       – Не только. Я специально разорвал её пополам, надеясь, то ты прочтёшь обе трактовки и поймёшь мои мотивы. В перевёрнутом значении – это человек, жаждущий мести, – пояснил Мураки. – Это была моя месть. Я не терплю предательства и вероломства – вот и ответ. – Кадзутака резко развернулся, намереваясь продолжить путь, но Цузуки, его слова, заставили доктора замереть на месте:       – И только поэтому? – прошептал Асато растерянно. Он мог ещё понять, почему доктор делал те операции, с трудом, но мог, хотя спасать одних за счёт других – для самого Цузуки было неприемлемо. Но вот это…       – Скажи, Цузуки-сан, ты когда-нибудь убивал, чтобы защитить себя? Свою жизнь? – Шинигами вздрогнул, тон доктора был холоден, как лёд. – Я жду откровенности за откровенность. – На самом деле Кадзутака знал ответ, но хотел услышать его из этих уст.       – Да, – еле слышно произнёс Цузуки, – убивал. – Голос шинигами звучал так, словно тот сейчас заплачет.       – В таком случае, не тебе меня в чём-то упрекать, – выдохнул Мураки вместе с дымом. – Пойдём, – добавил он примирительно.       Тот взгляд, которым смотрел на него Асато там, на лестнице, всю дорогу не выходил из памяти Мураки; были в нём и осуждение, и боль, и непонимание, – так много всего, что Кадзутака чуть не отравился чувством собственного триумфа.       Да, он рассчитал всё верно, рыбка клюнула на наживку. И, да, он всё делает верно, и цель у него верная, так что же тогда так гложет? Неужели совесть? Да, он дурачит этих богов смерти, но он ведь прав! Он прав? Не будет же он им рассказывать всё? Его проблемы касаются только его, его цели – тоже. А они – лишь средство для решения одного и достижения другого. Всё рационально и верно!       Вот только бы ещё не было этих боли и разочарования в аметистовых глазах…       Ничего, скоро Цузуки забудет обо всех неприятностях – и будет принадлежать только ему. Мураки был уверен в этом – он подготовил отличный план!       – Ты знаешь, что Киото горел столько раз, что здесь почти не осталось древних зданий? – сказал Кадзутака, когда они остановились у дома, построенного в традиционном стиле, довольно большого для этого квартала, где все строения жались друг к другу. – Владение моего друга – одно из исключений. Дом передавался из поколения в поколение и сохранился почти в нетронутом, хотя и немного осовремененном, виде. Это одно из старейших заведений такого рода в Киото. Позволить себе посетить подобное место могут лишь немногие, – сказал Кадзутака, когда, оставив обувь и плащи на входе, они прошли в одно из внутренних помещений.       Обстановка была под стать. Традиционный минимализм, но при этом Цузуки даже знать не желал, сколько всё это стоит. Татами – дорогие и качественные, не то что некоторые современные поделки, которые набиваются синтетической ватой, вместо рисовой соломы; расписные фусума в помещениях для гостей, вне всякого сомнения, принадлежат кисти мастера, да и гравюры наверняка подлинники.       – Что это за место? – спросил Асато, садясь по другую сторону низкого столика, будто отгораживается от доктора. Отгородиться бы ещё от своих мыслей и чувств.       – Ресторан с гейшами, – охотно ответил Мураки. – Впрочем, гейшами они являются только на бумаге. Это бордель, – пояснил он в ответ на непонимающий взгляд. – Но только для весьма высокопоставленных лиц. Так что прикрыть его не прикроют. Не могут же политики бороться сами с собой? – усмехнулся доктор.       – Твой друг – такой же беспринципный, как и ты! – вырвалось у Цузуки помимо его воли.       – Ой, прекрати, – доктор снял очки, протирая стёкла, – зарабатывать на человеческих слабостях, да ещё при этом и крепко держать сильных мира сего за яйца, манипулируя ими, когда надо, – это настоящее искусство. И Мибу Ория в совершенстве владеет им!       – И покрывает тебя!       Теперь Асато понял, почему Мураки никого и ничего не боится – с таким-то другом!       – Свои проблемы, я решаю сам! – отрезал Кадзутака. – Но, да, он – немаловажная линия моей обороны.       – Мы можем убить тебя, – честно предупредил Асато, встречаясь глазами со слегка близоруким взглядом Кадзутаки. – В особых случаях мы можем получить разрешение на… ликвидацию. Поэтому прекращай делать то, что ты делаешь!       В груди у доктора защемило.       «Надо же! – в очередной раз восхитился он. – Всё-таки этот шинигами – прелесть!»       – Пришёл предупредить меня, – сказал Мураки, откладывая очки в сторону. Без них было немного неудобно, но будет неудобнее, если Цузуки их случайно разобьёт, когда полезет с кулаками. А это случится уже скоро. – Я действительно тебе небезразличен?       Шинигами слегка опешил, смутился, приводя в восторг видимым подтверждением его догадок.       – Эти убийства твоих рук дело? – глухо вопросил Цузуки.       – А с чего вы так решили?       – Мы нашли твои волосы рядом с одной из жертв. Ты не настолько беспечен, чтобы оставлять улики. А значит…       – Это было моё приглашение для тебя в Киото, – улыбнулся Мураки. – Я надеялся, что благодаря этому, это дело поручат тебе. Правда, я не ожидал, что с тобой прибудет целая кавалерия.       – Это не наш сектор, – онемевшими губами прошептал Асато, осознавая страшную истину: доктор убил всех этих женщин только, чтобы выманить его, – мы лишь помогаем. Мураки, если ты не прекратишь, мы остановим тебя!       – Я не собираюсь отступать.       – Чего ты добиваешься?       – Вечной жизни, разумеется, – как само собой очевидное ответил доктор.       – И ради этого, ты готов…       – Я готов на многое ради этого, – твёрдо заявил Мураки. – Я вас не боюсь: я вижу смерть каждый день и перед её персонифицированной формой тоже не дрогну! – Кадзутака слегка улыбнулся, видя гневный взгляд бога смерти. Кажется, он довёл его до нужного состояния, осталось лишь немного. – Скажи, Цузуки-сан, каково это: грозить мне расправой и при этом хотеть меня?       Асато сперва не понял, но когда осознал… Фиолетовые глаза полыхнули чистой яростью, а сам шинигами бросился на доктора.       «Как предсказуем, – констатировал Кадзутака, уклоняясь и проводя несложный захват, выворачивая богу смерти левую руку, а самого шинигами тыкая лицом в татами. – Неплохо для врача», – похвалил себя Мураки, легко удерживая вырывающегося Асато.       – Пусти! – воскликнул тот.       – Ну же, Цузуки-сан, нельзя всегда всё решать силой. Можно оказаться в невыгодной ситуации. – Он прошептал это, склонившись к самому уху бога смерти. – Цузуки-сан, ты носишь часы на правой руке потому, что ты левша? Или чтобы спрятать шрамы?       До этого ещё пытавшийся вяло сопротивляться шинигами замер. Откуда-то Мураки знал, что ремешок браслета от часов скрывал шрамы самоубийцы, приведшие Асато к кончине.       – Откуда… откуда ты?..       Мураки слегка ослабил хватку, позволяя Асато сесть, но, не выпуская его руку, ещё и придвинулся ближе, почти обнимая его со спины.       – Я знаю о тебе всё, Цузуки Асато, – произнёс он на ухо шинигами. Это игра увлекала его больше и больше. Он овладеет этим телом, сделает его своим. И не только подопытным кроликом, но и любовником. Асато сам будет просить большего. Мураки почувствовал, что возбуждается. – Я знаю, когда ты родился, и когда ты умер. Где ты родился. Я знаю, что стало с твоей семьёй. Я знаю даже то, чего ты сам о себе не знаешь! И кое-что из этого я собираюсь тебе сейчас не просто рассказать, но и доказать на наглядном примере. – Говоря это, доктор расстёгивал пуговицы на пиджаке и рубашке Асато.       – Пусти! – предпринял ещё одну попытку Цузуки, но ладонь доктора уже проскользнула ему под одежду, лаская грудь, в то время как губы Мураки целовали его шею.       Асато судорожно выдохнул, стараясь не показать, что ему нравится то, что делает доктор. Потому что то, что озвучивал Мураки, было правдой: Цузуки, никогда не подпускавший близко к себе ни людей, ни богов смерти, теперь испытывал сильное влечение к этому человеку.       Мураки больше не выворачивал его руку, он просто наполовину стянул не до конца расстёгнутые пиджак и рубашку таким образом, чтобы сковать движения шинигами, если тот продолжит вырываться, заодно оголяя его плечи и спину.       – Цузуки-сан, – с придыханием произнёс доктор, припадая губами ко впадине между лопатками. Он не помнил, что ещё хотел сказать, близость Асато лишила его слов. Чуть передвинувшись, Мураки обнял лицо Цузуки ладонями, развернул его к себе. Кадзутака был без очков, чёлка чуть сдвинулась в сторону, открывая голубой глаз, но Цузуки почему-то не отталкивала эта асимметрия.       Искусственный глаз доктора не выражал эмоций, зато в его настоящем их было море: желание и что-то ещё, что Асато в тот момент не мог или не хотел идентифицировать. Он видел, что Мураки хочет его. Хотя это и было неправильным с точки зрения той морали, в которой воспитывался Асато, это приносило радость. Чувство, что он кому-то нужен до такой степени, было необычным, новым для Цузуки, и касания доктора не были ему неприятны. А потому оттолкнуть этого человека не было никакой возможности – настолько Асато запутался в себе и своих чувствах.       Прочитав во взгляде шинигами ответное влечение, Мураки прикоснулся губами к губам Цузуки. Сперва невесомо и нежно, углубляя затем поцелуй, захватывая в плен рот Асато, его язык, все его мысли. Рука Мураки скользнула ниже, сжимая полустоящий под тканью брюк член Асато. Цузуки застонал доктору в рот.       Он возьмёт его, решил Кадзутака. Изначально он не планировал этого делать здесь и сейчас, хотел лишь немного поиграть с неопытным шинигами, но собственное тело предавало доктора. Он хотел Цузуки. Хотел здесь и сейчас!              «Ох, уж этот Мураки, – думал Мибу Ория, возвращаясь домой. – Приезжает, когда хочет, уезжает, когда вздумается».       Не то, чтобы Ория был против. Когда-то, приглашая Мураки к себе, он совершенно искренне сказал «мой дом – твой дом», и ни разу об этом не пожалел, но хотелось бы, чтобы друг не сваливался как снег на голову, да и рассказывал о своих неприятностях.       – С возвращением, вака-данна, – хозяина дома встречали привычным образом. – Мураки-сэнсэй недавно вернулся.       – Мураки дома?       – Да, вака-данна. А его гость – просто загляденье, красив как девушка!       – Му-ра-ки! – сквозь зубы прорычал Мибу и, схватив катану, ломанулся в комнату доктора, который в тот самый момент расстёгивал последние пуговицы на рубашке Асато. – Мураки, – вопил Ория, врываясь внутрь, едва не снеся раздвижную створку, – я тебя просил не приводить сюда кагэма!!       – Это не то, что ты думаешь! – пробормотал ошарашенный Кадзутака. Ну да, его друг, продающий женщин, был всегда совершенно против мужчин-проституток, хотя Мураки и считал это двойными стандартами.       – А что тогда ЭТО?!       Выверенным жестом лезвие катаны прошло в паре сантиметров от носа доктора и остановилось прямо напротив лба шинигами, обвиняюще указывая на полураздетого Цузуки. Последний, ойкнув, попытался уползти подальше от разгневанного владельца меча.       – Ну хорошо, это то, что ты думаешь, – примирительно согласился Мураки, очаровательно улыбаясь.       – У нас приличное заведение, – продолжал бушевать Ория, – мы здесь предлагаем женщин! Женщин! Ты решил окончательно погубить мою репутацию?       – Успокойся, Ория!       – Вака-данна!! – слышалось из коридора.       Под прикрытием ссоры Асато удалось незаметно улизнуть.              – Мураки, это ведь был бог смерти? – Мибу Ория сидел на татами в обнимку с катаной и, раскуривая трубку, пытливо смотрел на друга. Тот лежал, растянувшись во весь рост, и ответил ему донельзя невинным взглядом.       – Ты догадался? – Мибу лишь фыркнул, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. – Твоё духовное чутьё, как всегда, на высоте!       – И он здесь не один такой, – укоризненно добавил Ория. – Во что ты ввязался, Мураки? – Но Мураки с таинственным и мечтательным видом рассматривал потолок. Однако Мибу видел, как горят его глаза. – Ты не меняешься, – покачал головой самурай, внимательно наблюдая за другом из противоположного конца комнаты, – если нашёл что-то интересное, тебя уже не остановить.       Кадзутака улыбнулся и, скосив глаза на Орию, приглашающим жестом похлопал ладонью по татами. Мибу неспешно вытряхнул трубку, убрал её в рукав кимоно, бережно отложил драгоценную катану в сторону и лишь потом каким-то одним мягким грациозным движением растянулся рядом, отделяемый лишь квадратным столиком по центру комнаты, устроился на боку и, подперев голову рукой, терпеливо ждал. Как и всегда. Ждал, когда его друг, сбежавший по каким-то своим делам, вернётся домой, вернётся ли вообще? Ждал, когда тот поведает, чем он занимается на сей раз; ждал, когда тот попросит совета или помощи с таким независимым и отстранённым видом, словно не просил, а делал услугу, обращаясь к другу. И всё время с содроганием ждал, что однажды Мураки не вернётся, не ответит на звонок...       Мибу Ория был красив, но то была красота опасного дикого зверя. Не стоило заблуждаться беззаботным видом владельца Ко-Каку-Ро, живущего в своём выдуманном мире, где-то в девятнадцатом веке. Это был расчётливый проницательный человек, который не даст в обиду ни себя, ни тех людей, кого он решил взять под свою опеку, а Мураки, несомненно, относился именно к таким, хотя и сам был не промах, мог постоять за себя. Однако заботу Ории ценил, доверял самураю, как самому себе, отдавая себе отчёт, что вполне возможно не раз был обязан ему своей жизнью и здоровьем.       Доктор, легко относившийся к вопросам близости, никогда, однако, не пытался соблазнить Орию. Наверное, потому, что не был уверен, как бы в этом случае распределились между ними роли. А возможность оказаться под Орией почему-то казалась ему гораздо более унизительной, чем быть обязанным ему жизнью. А потому никогда не замечал, с каким интересом иногда на него смотрит друг.       – Я нашёл то, что искал так долго! – развернув голову к собеседнику, негромко возвестил Мураки, словно боясь, что их могут услышать и спугнуть удачу. – Возможность продлить жизнь, а, быть может, и возможность потенциального бессмертия.       – И для этого тебе нужен бог смерти?       – Разумеется, – улыбнулся Кадзутака, – бог смерти, чтобы победить смерть!       – Звучит абсурдно, – непреклонно заявил самурай глубоким голосом. – Хотя я и понимаю, что мне тебя не отговорить. Ты пообещаешь быть осторожнее? – Рука Мураки всё так же лежала на татами между ними, когда её накрыла сильная ладонь Ории с мозолями от меча.       – Я не собираюсь проигрывать или рисковать понапрасну, – заявил Кадзутака.       – И поэтому ты решил его соблазнить? Что ты собираешься делать с ним, Мураки?       Друг, замахнувшийся на богов, одновременно и восхищал, и вызывал острую потребность связать его по рукам и ногам и спрятать где-нибудь на время от греха подальше. Только вот нельзя спрятать от самого себя. И потом Мибу уважал внутренние стремления и желания доктора, какими бы безумными и нереальными они ему ни казались. Да и что он знает о реальности? Он укрылся от неё в удобном, выстроенном своими руками мирке. Все помыслы Ории лежат в прошлом, ушедшим вместе с приходом новой эпохи. Мураки же смотрит в будущее, в далёкое необъятное будущее.       Мураки едва поборол инстинктивное желание отдёрнуть свою руку, услышав последние два вопроса, но сдержался. Это было бесполезно, Ория, лишь выглядевший расслабленным, не позволил бы отстраниться, используя этот контакт как своеобразный детектор лжи, попытку прочитать эмоциональное состояние доктора, закрытого к его способностям.       – Я не могу сказать, – ответил наконец Кадзутака, – и не потому, что не хочу, а потому, что не знаю. Я бредил этим человеком с тех пор, как, будучи подростком, увидел его фотографию, – с горящим взором произнёс Мураки, – и теперь я имею возможность видеть его, касаться его!       – Очередная игрушка, которую ты забудешь, наигравшись? – осведомился Ория тоном заботливой мамаши, улыбаясь при этом уголками губ. В чём-то Мураки до сих пор был инфантилен.       – Возможно, – подумав, ответил Кадзутака, ненадолго прикрывая глаза, что было признаком его волнения и навело Мибу на мысль, что спектр эмоций и переживаний Мураки по отношению к новому знакомому много больше, чем по отношению к его прежним любовницам и любовникам. Однако, следует отметить, что львиную долю здесь занимала необычная природа нового объекта интереса доктора. – Знаешь, он родился в тысяча девятисотом году, в эпоху Мэйдзи. Думаю, тебе было бы интересно с ним пообщаться.       – Для меня важнее, что тебе с ним интересно, – с неподдельной мягкостью произнёс Ория.              Асато словно во сне дошёл до конца улицы и, свернув в узкий проулок, прижался спиной к торцевой стене, едва ли не единственного современного дома в этом квартале, в почти нетронутом виде сохранившемся с XIX века.       Цузуки трясло. И не потому, что плащ он оставил в том элитном ресторане того сумасшедшего самурая, куда ему вряд ли хватит теперь смелости вернуться; и не потому, что с реки Камо дул прохладный осенний ветер. Он едва не отдался Мураки. Не ворвись так удачно к ним хозяин, Цузуки не смог бы противиться ни страстному напору доктора, ни своим желаниям.       Он всегда недоумевал, когда, бывало, смотрел вечером фильмы (преимущественно американские), над подружками главных злодеев: вроде интересная, неглупая девушка, как она может быть рядом с таким негодяем? А теперь – он сам оказался в роли подружки злодея, ведь вероятность того, что именно доктор причастен к этим убийствам процентов девяносто, если не девяносто девять. Но теперь-то он понимал. То, как Мураки смотрел на него, как его касался, то, с какими интонациями он обращался к нему, заставляло Асато поверить, что он интересен Мураки, нужен ему. Но ведь это не так? И даже если так, это не мешало доктору в одни моменты сводить Цузуки с ума своими ласками, и хладнокровно убивать – в другие.       – Мы любим в человеке его отношение к нам, – пробормотал Асато, – или выдуманный нами образ.       А ведь Мураки убил Хисоку, по-видимому, изнасиловал перед этим. И тогда выходит, что он, Цузуки, несмотря на все обещания, предал Хисоку.       Послышались голоса, а потом Асато увидел перед носом Гляделку-кун.       – Цузуки! – воскликнул Ватари, сворачивая в проулок вслед за своим изобретением. За ним следовали секретарь и мальчик.       – Мы беспокоились о тебе, – сказал Хисока. – Тебя так долго не было. Цузуки? – Видя, что напарник не реагирует на его слова, Хисока шагнул ближе, намереваясь коснуться Асато, но тот вдруг нервно дёрнулся сторону.       – Не надо, – прошептал он. Ещё не хватало, чтобы Хисока увидел, как они с доктором чуть не переспали! Обиженное недоумение на лице мальчика привело Асато в ещё более удручённое состояние.       – Он что-то сделал тебе? – спросил Тацуми, заметив смятение на лице бывшего напарника, но Цузуки лишь покачал головой:       – Тацуми, – произнёс он дрожащим голосом, – похоже, я не смогу заниматься этим делом.       – Что случилось? – предпринял вторую попытку Сэйичиро. Отстранив Хисоку, чью психику явно оберегал Цузуки, секретарь подошёл ближе. Одежда Асато, находящаяся в беспорядке, как и исчезнувший плащ, наводили на ужасающую мысль, что Мураки изнасиловал шинигами, но, разумеется, озвучивать это здесь не имело смысла.       – Я не смогу… – прошептал Цузуки, падая в объятия секретаря и давая наконец волю душившим его слезам.              Асато слабо помнил, что было дальше в ту ночь. Он позволил себя увести, позволил напоить чем-то успокаивающим, позволил уложить спать, даже не отреагировал на тот факт, что вернулись они не в тот отель, из которого выходили. Тацуми не поскупился на этот раз снять два номера подороже. Цузуки спал беспокойно, его мучили кошмары, и Сэйичиро, ночевавший в том же номере, всякий раз просыпался, тревожась за эмоциональное состояние бывшего напарника.       – Как ты себя чувствуешь? – спросил Тацуми утром. Он присел рядом, участливо касаясь плеча Асато. Тот сидел на постели, подложив под спину подушки, безучастно глядя перед собой. Фиолетовоглазый шинигами вымученно улыбнулся:       – Спасибо, Тацуми, – искренне ответил он, стараясь вложить в свой голос, бедный на эмоции после пережитого стресса, как можно больше благодарности, – уже лучше.       – Скажи, – осторожно начал секретарь, – что между вами произошло? Он сделал тебе больно? – Тацуми боялся напрямую говорить о своих подозрениях.       – Нет, – Цузуки слегка качнул головой, он не знал, что ещё сказать. Что вообще он может сказать?!       Сэйичиро облегчённо выдохнул.       – Я опасался, что Мураки… что он изнасиловал тебя, – признался всё же он.       Асато в ответ неожиданно хмыкнул:       – Вот как раз насиловать он бы меня не стал! – выплюнул Цузуки с непонятными для Тацуми сарказмом и горечью.       «Всё бы произошло по обоюдному согласию», – добавил мысленно Цузуки, и глаза его внезапно наполнились слезами от той боли, что сковала его сердце.       – Я что-то не то сказал? – испугался Тацуми. Он вообще боялся вида плачущего Асато, так как не знал, как с ним себя вести; хотел ограждать его от боли и печали, но не знал, что для этого делать, или какие хотя бы подобрать слова, чтобы облегчить его страдания пусть даже самую малость. Однако Асато решил неожиданную дилемму секретаря – прижавшись к тому и спрятав лицо у него на груди, он сказал:       – Всё в порядке, Тацуми. Просто побудь рядом…              

***

      Мураки пересёк двор университета, привлекая восхищённые взгляды со стороны женского пола и завистливые – со стороны мужского. Лаборатория профессора Сатоми, к котором он направлялся, находилась на первом этаже в дальнем крыле здания.       Профессор возглавлял кафедру генной инженерии, а заодно занимался своими собственными изысканиями. История знакомства профессора и доктора была долгая и разносторонняя. Профессор Сатоми знал и отца, и деда Кадзутаки, одно время был его учителем в институте, проявлял большое участие в судьбе юного Мураки, когда тот остался без родителей; ему же Мураки был обязан и многими своими научными увлечениями и даже жизнью, хотя последнее – вопрос сложный и спорный, как и та роль, что профессор играл в жизни Кадзутаки.       Было бы неправильно говорить, что профессор заменил Мураки отца – на эту роль Сатоми как раз таки и не претендовал, хотя с большим энтузиазмом следил за успехами Кадзутаки и в старшей школе, и в университете. Однако помыслы профессора были иные, и стали понятны, когда Кадзутака с отличием закончил школу и без проблем поступил в университет. Профессор пригласил Мураки к себе и предложил это дело отметить, причём с участием алкоголя.       Кадзутака ещё не был совершеннолетним, но на такие вещи уже тогда плевал с высокой колокольни, будучи человеком один раз убившим, один раз едва не ставшим жертвой убийства. И профессор каким-то своим шестым чувством понимал это.       В общем, Мураки не рассчитал свою норму. Это позже он превратится в ценителя изысканных вин, а тогда он быстро захмелел. А потом Сатоми то ли соблазнил, то ли изнасиловал – совратил, короче, сына своего друга и своего будущего ученика.       Пока профессор его целовал, попутно оглаживая тело юноши, пьяный Кадзутака не видел в этом ничего предосудительного. Его пленили эйфория и чувство вседозволенности, а губы и руки мужчины доставляли ему удовольствие.       Опомнился Мураки уже под профессором, надёжно придавленный к дивану его телом, но будучи не в силах изменить ситуацию, просто пустил её на самотёк, благо алкоголь, ещё плескавшийся в крови, послужил неплохим анестетиком, так как нетрезвый Сатоми не был особо аккуратен или сдержан, дорвавшийся до давно желанного тела юноши. Мураки не был щепетилен в таких вопросах и девственность свою не ценил (хотя и не планировал вот так её потерять под пьяным профессором старше его больше чем в два раза) и в целом остался доволен новым опытом.       Они не стали любовниками, по крайней мере, Мураки уж точно не считал их отношения подобными, но в последующие годы позволял себе время от времени спать с профессором, когда хотел немного расслабиться, а заодно не терять хорошего расположения Сатоми. Не то чтобы Кадзутака был настолько расчётлив, но, оставшись без родителей (а дед его с годами все больше сдавал), предвидел, что могут возникнуть ситуации, в которых помощь профессора Сатоми окажется неоценимой. Взгляды юного Мураки на секс были свободными, а этическая сторона вопроса не стояла вовсе. Однако эти свидания всё же были редкостью и потому, что им банально не хватало времени, и – главное – потому, что Мураки не был в восторге от того, что его берёт другой мужчина, и давно уже прекрасно понял, что Сатоми был влюблён в его мать и видел в нём её, что тем более не могло доставить Мураки радости. Впрочем, через несколько лет, когда тело Мураки окончательно перестало походить на фигуру юной плоскогрудой девушки, профессор охладел к нему, сохранив тем не менее дружеские отношения.       А потом Кадзутака попал в страшную аварию, где вместе с глазом едва не потерял жизнь, но совершенно определённо потерял смысл жизни.       Огромное количество переломов и внутренних повреждений, длительный период реабилитации были ничто по сравнению с тем, что одноглазый хирург это всё равно, что одноногий бегун. И то, современные протезы помогают людям вернуть полноту жизни, а вот пересадить глаз, заставив при этом сетчатку снова видеть, нельзя…       Тогда на помощь ему и пришёл профессор Сатоми, занимавшийся рядом самых разнообразных научных изысканий, многие из которых не признавались мировым научным сообществом. К тому времени Мураки был молодым, но успешным, подающим большие надежды хирургом, а Сатоми – профессором с всё шире распространяющейся славой чудака или даже опасного безумца с маниакальным блеском, появляющимся в его глазах всякий раз, когда он страстно чего-то хотел.       Мураки во многом понимал его рвение, и сам, наверное, был в чём-то такой же, но даже его Сатоми временами пугал циничностью и беспринципностью своих размышлений. Ну а что ещё можно было ждать от человека, совратившего сына своего лучшего друга?! А от человека, будучи ребёнком, убившего свою мать?       Понимая, что другого выбора у него нет, Мураки согласился на предложенную операцию, разумеется, незаконную и смертельно опасную. Профессор Сатоми уже тогда начал бредить идеей создания человека, но не просто выращенного клона. Нет, эта сфера современной науки интересовала профессора постольку-поскольку. Нет, он мечтал собрать человека по частям. Этакий современный Франкенштейн, и поэтому не упускал возможности узнать что-то новое о человеческом организме или попробовать себя в новых областях науки и медицины, или даже техники. А поэтому Мураки всерьёз опасался позволять профессору залезть себе в голову. И так было совершенно неизвестно, чем закончится операция, а если Сатоми ещё и увлечётся и начнёт делать что-то ещё экспериментальное, Мураки рисковал вообще не проснуться. Впрочем, между перспективой умереть или жить без глаза, он, несомненно, выбирал первое.       Однако Кадзутака не был настолько фаталистом и подстраховаться всё же решился, уговорив Орию ассистировать профессору, благо медицинское образование у мнящего себя самураем владельца ресторана было. Заставить пойти на это Сатоми, было ещё проще, пригрозив, что в ином случае просто откажется от этой затеи.       Мураки так и не смог вытрясти из Ории подробностей происходившего, но бледный вид и трясущиеся руки всегда выдержанного и невозмутимого самурая, каким он предстал перед доктором, стоило тому прийти в себя, а также фраза «если бы ты не проснулся, я бы его убил», брошенная за миг до того как Мибу полез обнимать вернувшегося с того света Мураки, доктора впечатлили. И, наверное, он даже и не хотел знать, что происходило в подземной лаборатории, пока он был под наркозом.       И вот теперь Мураки снова оказался в Киото.       – О, добро пожаловать, Мураки-кун! – поприветствовал его профессор, отрываясь от своих опытов. – Ты всё также похож на свою мать.       – Профессор, пожалуйста, не упоминайте об этой женщине!       – Вот даже как… – понимающе протянул Сатоми.       – У меня есть просьба к вам, профессор: я бы хотел использовать вашу лабораторию на выходных.       В конце недели в университете должен был состояться научный симпозиум. Проходить он должен был в соседнем корпусе, а, следовательно, это здание будет пустовать.       – Да, конечно, – охотно откликнулся профессор, – я, кстати, так и не поблагодарил тебя за образцы волос, что ты принёс мне. Они оказались неожиданно интересными!       – О, это пустяки, – ответил Мураки. – Благодарность, так сказать, за гостеприимство. – Кадзутака вынул из кармана пиджака небольшой пластиковый пакетик с несколькими волосинками тёмно-каштановых волос. Их ему удалось снять с Цузуки на корабле. – Я бы хотел узнать ваше мнение об этих образцах. Кроме того, было бы неплохо, если бы вы сравнили эти образцы с предыдущими. – Предыдущие, за которые его благодарил Сатоми, разумеется, принадлежали Хисоке.       – Что ж, прекрасно. Я этим с удовольствием займусь.       Вдвоём они спустились в подземную часть лаборатории, о которой одни студенты и сотрудники лишь догадывались, а другие распространяли нелепые слухи и сплетни, мало имевшие общего с действительностью. Главная местная байка состояла в том, что профессор Сатоми якобы выращивает здесь клонов. Мураки лишь снисходительно посмеивался над этим. Прямо «атака клонов» какая-то!       Целиком клонов Сатоми, насколько доктор знал, никогда не выращивал: в его огромных цилиндрических сосудах плавали клонированные внутренние органы, жизнеспособность и функциональность которых Кадзутака ставил под огромное сомнение. Плавали они в жидкости, которую сам профессор называл революционным изобретением, при помощи которой якобы смогут дышать водолазы при глубоком погружении – так называемое жидкостное дыхание. Необходимых исследований, доказывающих это, она, конечно, не прошла, попытки Сатоми заявить о своём изобретении, провалились.       Точно в такой же жидкости плавали и тела людей на «Королеве Камелии». Их оглушали и помещали в сосуды. И все эти люди, по мнению доктора Мураки, там и умирали, по крайней мере, умирал их мозг, которому совершенно очевидно не хватало кислорода. Однако, там, на корабле, всем участникам этой затеи были нужны лишь внутренние органы, продолжавшие функционировать, и физическое состояние которых Мураки находил удовлетворительным.       В вытянутом полуподвальном помещении, сыром и холодном, вдоль двух длинных стен размещались те самые огромные цилиндрические колбы, к которым были подведены многочисленные провода и трубки. В них запросто можно было обнаружить, например, сердце, или почку, или печень. Человеческие, разумеется. Все они были окутаны искусственными сосудами и проводами, ведущими к датчикам, с помощью которых Сатоми изучал жизнеспособность и реакции органов. Результаты этих исследований Мураки не видел, и, честно говоря, не горел желанием.       В одной из самых дальних колб привычно плавала голова Саки.       Сатоми гостил в их доме, когда братец попытался убить Кадзутаку. Это была именно идея профессора поместить голову Саки в одну из его ёмкостей и со временем, быть может, найти возможность его воскресить. И это было временное безумное умопомешательство, вызванное действием момента, что Мураки согласился. Тогда он действительно страстно мечтал удавить братца собственными руками. И испытывал жгучее, глубокое отчаяние от того, что он не может этого сделать прямо сейчас.       С тех пор прошло уже немало лет, а голова брата так и плавала в своей колбе. Иногда, стоя рядом с ней, Мураки задумывался над тем, слышит ли он что-либо? Видит ли он что-то вокруг себя? Воспринимает ли окружающий его мир, подобно голове профессора Доуэля из романа русского фантаста? Если да, то о дальнейшей мести можно было и не мечтать – ненавистный братец и так был наказан сполна! Мураки лишь хотел бы, чтобы он и дальше там плавал, желательно, конечно, до скончания веков, но, скорее всего, получится лишь до смерти самого Сатоми или его ухода из университета. Ну, а если Саки умер уже много лет назад, то на нет и суда нет. Мураки не хотел и не видел возможным возвратить его к жизни. Вернее, иногда, конечно, хотел, но лишь за тем, чтобы посмотреть ему в глаза и понять, почему он сделал то, что пытался сделать. Хотя и предполагал, что ответ вряд ли бы порадовал. До сих пор Мураки задавался десятками вопросов, стоя каждый раз у ёмкости с головой.       Впрочем, похоже, Кадзутака ошибался насчёт клонов: сегодня в нескольких колбах самых близких ко входу плавали уже не только внутренние органы, которые выращивал, холил и лелеял Сатоми, но и несколько обнажённых женских тел. Определённо мёртвых.       – Что это, – сдержанно поинтересовался Мураки.       – А, – махнул рукой Сатоми, – не удавшийся эксперимент.       У доктора, возможно бы, холодок пошёл по спине после этого ответа, если бы он и так не догадывался о безумных замашках Сатоми: ёмкости на борту «Королевы Камелии» принадлежали Сатоми, как и, в некотором роде, вся эта безумная затея с пересадкой органов. Предлагая своё оборудование Какёйну, профессор в первую очередь желал испытать свои изобретения, идея помощи страждущим тут стояла едва ли не на последнем месте.       – Уж не клоны ли, о которых тут все только и говорят? – попытался пошутить доктор, а заодно аккуратно разведать, во что на этот раз ввязался профессор.       – Да нет. Всего лишь две шлюшки, – пренебрежительно ответил Сатоми. – Они достойно послужили обществу.       Мураки лишь вздохнул, предпочитая не узнавать подробности. Хотя и догадывался кое о чём. Не говоря уже о том, что «общество» в лице одного профессора выглядело как-то малочисленно.       Однако профессор всё же решил пояснить:       – Тут один маньяк орудует, убивает женщин и срезает у них волосы. Я решил воспользоваться ситуацией. Когда они мне станут совсем не нужны, их найдут в какой-нибудь подворотне и непременно подумают на него. – Мураки немного напрягся, следовало соблюдать осторожность. Хорошо, что его никто не видел, входящим сюда. – А клоны, о которых ты упомянул, я всерьёз задумался об этом в последнее время. Мне пришла гениальная идея! – с восторгом воскликнул Сатоми. Мураки незаметно от профессора поморщился… «Гениальная идея» в исполнении этого человека наверняка означала что-то до гениального абсурдное, на что не решился бы даже Мураки, даже в полнолуние, когда его инстинкты самосохранения притупляются, а на первый план выходят чувства вседозволенности, собственного всесилия, собственной непогрешимости. – Пусть клонирование человека и запрещено во многих странах. Но ведь можно же выращивать клонов ради донорских органов! Ты только представь себе, – продолжал воодушевлённо вещать профессор Сатоми с нездоровым блеском в глазах, – если у каждого человека с рождения будет свой клон, сохраняющейся в специальном месте?! Если что-то произойдёт – всегда можно позаимствовать органы у клона. И не будет никаких проблем с отторжением. Представляешь?!       – Представляю… – мрачно выдавил доктор, на мгновение прикрывая глаза, чтобы успокоиться.       Это всё напоминало ему фильм «Остров» с Макгрегором в главной роли, в котором в специальном изолированном комплексе жили якобы выжившие после всемирной катастрофы люди, которые на самом деле были клонами богатых людей, и в случае необходимости этих якобы выживших разбирали на органы. Идея профессора Сатоми была из той же серии, что и красть органы у одних и пересаживать другим. Но озвучивать это Мураки не стал, сказал совсем другое:       – Экономически неэффективно. Содержать такое количество клонов будет невыгодно, учитывая, что неизвестно, сколько из них понадобятся на самом деле. – Взгляд Сатоми погас, а на лице отобразилось задумчивое недоумением. – Лучше уж вот так, – Кадзутака кивнул в сторону колбы с плавающим внутри сердцем.       – Да? Ты думаешь? Что ж, возможно. – И профессор вернулся к своим делам.       «По крайней мере, – думал Мураки, – так он, глядишь, может и вырастит что-то жизнеспособное, пригодное для трансплантации».       Несмотря на всё сумасбродство, а иногда и реально опасные выходки профессора, Мураки в некоторой мере его понимал, хотя и не позволял себе особо ему симпатизировать. Сатоми, как и Мураки, был одержим идеей, но основная её суть состояла не в том, чтобы дать миру великие открытия, способные перевернуть современные представления о медицине, а в том, чтобы утереть нос всем своим недоброжелателям и возвеличить своё собственное имя. Кадзутака с самого начала не сомневался, что Сатоми в той или иной мере связан с Какёйном, интересовало его другое.       Пока профессор суетился вокруг своих гигантских пробирок, проверяя показания датчиков, Мураки разглядывал голову брата и в очередной раз пытался понять, есть ли жизнь в этих неподвижных членах, а заодно решил задать давно мучивший его вопрос:       – Профессор, вы знали, чем занимается Какёйн?       – Да, конечно, трансплантацией органов, – отвечал Сатоми из своего конца лаборатории.       – А то, откуда он берёт доноров?       – Он что-то говорил про нищих бродяг, – профессор задумался, на секунду отрываясь от приборов, – или про детей, проданных родителями. Меня это мало интересовало, – пожал он плечами, возвращаясь к своим делам.       Кулаки Мураки сжались сами с собой, но он продолжил сдержано:       – У Какёйна были разногласия с… скажем так, с одним из коллег по бизнесу. Вы знали?       – Да, он что-то говорил об этом. Но ведь это всегда можно разрешить?       – А он не упоминал, с кем именно он разошёлся во мнениях?       Сатоми задумался, рассеянно глядя перед собой.       – Нет, вроде бы. Да я и не интересовался, – признался профессор. – А теперь, когда Какёйн погиб, мы это уже не узнаем.       Пальцы Сатоми забегали по кнопкам, в то время как глаза сверялись с записями. Мураки почувствовал, как в груди что-то переворачивается от такого отношения профессора даже к собственным друзьям и знакомым. При всех заскоках Сатоми и расхождениях с ним во мнениях, Кадзутака знал его бо́льшую часть своей жизни; был как-никак обязан ему своей, если не жизнью, то карьерой, спал с ним, наконец!       Похоже, даже если бы самого Мураки разобрали на том корабле на органы, профессор, услышав об этом, ограничился бы небрежным: «ах, вот как?» и вернулся бы к своей работе так, словно бы и не случилось ничего, словно бы ему и не сообщили о гибели бывшего ученика и бывшего любовника.       Мураки ощутил, как разгорается гнев, тот самый гнев, что уже однажды заставил его придумывать способы воскрешения брата, желая ему долгой мучительной смерти от своих собственных рук. С трудом доктор заставил себя успокоиться, отметив с горечью, что профессор немногим отличается от его брата. Равнодушие – вот, пожалуй, главный человеческий грех. И, разумеется, сам Кадзутака тоже в некоторой степени ему подвержен, иначе бы проявил больше интереса к плавающим в колбах телам. И вообще к тому, чем тут занимается профессор. Однако устремления и моральные принципы Сатоми доктора долгое время не волновали, пока тот сохранял с ним хорошие отношения и мог быть полезен в будущем.       «Ага, – скептически отозвался внутренний голос доктора, – до тех пор, пока это не коснулось тебя самого!»       «Он спас мне жизнь!» – отвечал доктор собственным сомнениям, но понимал, что всего лишь пытается самооправдаться.       «Просто он нужен тебе для свершения собственных замыслов, – напомнила совесть. – Тебе больше некуда с ними пойти!»       Это было правдой. Не к Ории же, в самом деле, соваться со своими опытами? Нет, он, конечно, пустит его и, возможно, даже ничего не скажет по этому поводу, но смотреть будет так выразительно, что от этого взгляда не скроешься даже наедине с самим с собой – так и будет преследовать.       – Профессор, возможно, мне понадобится ваша небольшая помощь, – сказал Мураки, на время примирившись с раздиравшими его противоречиями.       – Да, конечно, – отвечал Сатоми, с интересом принимаясь за образец волос шинигами.       «Что ж, хотя бы в этом он может оказаться полезен», – подумал Кадзутака и, коротко кивнув в знак благодарности, покинул лабораторию.              – Итак, – начал Тацуми с таким видом, будто открывал еженедельное собрание в Мэйфу, а не в маленьком гостиничном номере. – Согласно собранным данным, Мураки приехал на медицинский симпозиум, который состоится в ближайшие выходные в одном из крупнейших университетов Киото. Осталось лишь выяснить, что он планирует делать до того или уже успел сделать. Там работает некий профессор Сатоми, который, насколько удалось выяснить, друг семьи Мураки, и может что-то знать о докторе.       Все четверо, не откладывая надолго, в тот же день посетили территорию университета. В состав комплекса входила также старшая школа и ещё ряд учреждений и зданий, включая большой медицинский комплекс, в котором, собственно, и должен был состояться симпозиум.       Они решили разделиться по двое, побродить по университетскому комплексу, осмотреться, поспрашивать, что здесь и как. Большую часть времени, впрочем, следовало находиться в призрачной форме, чтобы избежать лишних вопросов и иметь возможность подслушать те разговоры, которые при посторонних не ведут, выходя из неё только по мере надобности. А значит, никто видеть их не был должен.       Но их видели.       Две девочки в спортивной форме, задержавшиеся в раздевалке, теперь спешили на занятие физкультурой, которое сегодня по прихоти учителя проходило под открытым небом, несмотря на прохладную для начала осени погоду.       – Смотри, Маки, – сказала одна из них – с двумя светлыми косичками и невыразительным лицом, но умным живым взглядом, – какие красавцы! Как ты думаешь, они работают здесь или учатся?       – Не знаю, – остановившись, вторая уставилась в указанном направлении. – Я их раньше не видела. Пойдём, Марико, мы опаздываем.       Однако за богами смерти наблюдал и кое-кто ещё. Одетый во все белое, доктор Мураки, прекрасный и самоуверенный, выглядывал в окно из кабинета профессора Сатоми на втором этаже, в котором тот готовился к лекциям, или принимал студентов, или печатал свои статьи, когда не был занят в лаборатории.       – Те образцы, что ты мне принёс, Мураки-кун, просто удивительны! – восторженно рассказывал тем временем сам профессор. – ДНК из светло-каштановых волос, тех, что ты принёс первыми, – имеет множество отклонений от нормы, но то, что я извлёк из тёмно-каштанового образца, это… это! – Сатоми набрал в рот побольше воздуха и выдохнул, до сих пор не веря в данные своих исследований. – Это вообще не ДНК человека!       – О! – протянул доктор, глаза его возбуждённо сверкнули.       – Где ты раздобыл его?!       – Мой дед, как вы знаете, был психотерапевтом.       – Да, я помню. Я всегда восхищался им!       – А ещё он работал на правительство, – продолжал Мураки, не реагируя на очевидную лесть профессора, который и видел-то его деда от силы пару раз, – а потому не мог не заинтересоваться одним необычным пациентом, появившимся у него однажды. – Мураки протянул чёрно-белую фотографию. – Дед занимался им восемь лет. При этом лечил абсолютно бесплатно. Знаете, почему? – профессор Сатоми, не отводивший от Кадзутаки заинтересованного взгляда, лишь покачал головой, ловя каждое слово. – Человек этот все восемь лет ничего не ел, не пил, не спал, но продолжал жить. И при этом не старел.       – Это… это… просто поразительно! – воодушевлённо воскликнул профессор. Но его энтузиазм заметно угас, когда до него дошло. – Но это же было столько лет назад! Этот человек уже умер. – Разочарование отчётливо слышалось в его голосе. Разочарование и не утолённая жажда исследования.       «Уж он-то точно порезал бы Цузуки на кусочки, только чтобы удовлетворить свой интерес», – подумал доктор, а вслух сказал:       – Отчего же? Он до сих пор жив. И выглядит точно так же, как на этой фотографии.       «Следует поддерживать заинтересованность профессора, – решил Мураки, – так им легче будет управлять и, возможно, удастся удержать от необдуманных поступков».       Кадзутака смотрел вслед удаляющимся шинигами и думал о том, что очень скоро аметистовоглазый ангел смерти будет принадлежать ему: он сможет удовлетворить свою страсть, он будет наслаждаться его близостью, будет целовать его губы, а заодно и пить его энергию, словно живительную влагу.       – Я думаю, скоро вы сами увидите его, – произнёс Мураки. – Только у меня есть одна просьба, – быстро добавил он, – не говорите пока никому, что видели меня здесь.       Кадзутака ожидал, что шинигами очень скоро навестят профессора с сомнительной репутацией, и оказался прав.       Утром следующего дня к профессору Сатоми действительно заявились двое молодых мужчин, один из которых оказался тем самым, с фотографии. Вот только чёрно-белое изображение не передавало удивительного цвета глаз этого человека. Второй, в очках со строгим выражением лица, волновал профессора меньше и ему стоило огромных усилий вести себя естественно и не пялиться бестактно на фиолетовоглазого.       Они спрашивали его о Мураки, и Сатоми старался отвечать как можно более невозмутимо. Да, он знает доктора. Нет, он давно его не видел. И не знает, что Мураки может делать в Киото, кроме как приехать на симпозиум. Убитые женщины? Вот тут у профессора что-то ёкнуло в груди, и ему пришлось собрать все своё самообладание, чтобы ответить. Да, он слышал об этом. Но ничего не знает, кроме того, что маньяк срезает у них прядь волос. Нет, из сотрудников университета, насколько он знает, никто не пропадал.       Уже позже, когда незваные гости ушли, Сатоми с внезапной ясностью осознал, что подозревали они вовсе не его, а доктора. Ну, правильно, он ему ведь тоже таскает образцы волос…              – Этот Сатоми – мутный тип, – заметил Тацуми, когда они покинули кабинет профессора и шли в условленное место, где договорились встретиться с остальными. – И наверняка он виделся с Мураки в Киото. Иначе с чего бы он так волновался?       От Сэйичиро не укрылось и то, как профессор смотрел на его коллегу. Внешность Цузуки, да, необычная, но, что если кто-то рассказал о нём Сатоми? А кто это мог быть, если ни один безумный доктор, явно увлечённый его бывшим напарником?       Когда они нашли Асато на улице Киото, совершенно расстроенного после посещения вместе с Мураки дома его друга, Хисока, стесняясь, пересказал секретарю некоторые любопытные, если не сказать пикантные, эпизоды их расследования на корабле. Если у доктора и был какой-либо интерес к Цузуки, помимо научного, то, разумеется, всего лишь плотский. Очевидно, что этот маньяк всего лишь играл с наивным шинигами. Но зато теперь было понятно поведение Асато – естественно подобные выходки со стороны доктора смутили и выбили почву у него из-под ног.       Тацуми в тот момент по-настоящему возненавидел доктора и надеялся, что они всё-таки получат разрешение на его убийство. И тогда он собственноручно прибьёт эту тварь за то, что она делает с Цузуки! А заодно и за всё остальное.       – Думаешь, он ищет здесь себе новую жертву? – негромко спросил Асато.       – Вполне возможно, – ответствовал Сэйичиро, – так что нам придётся держать это место под присмотром.       – Извините, – вдруг обратилась к ним одна из двух старшеклассниц, с короткой стрижкой, бойкая с любознательным лицом. Вторая девочка, попроще, робко пряталась у неё за спиной, откуда, впрочем, поглядывала на них с интересом. – Вы здесь работаете?       «А это ведь отличная идея!» – подумал секретарь и, прежде чем Цузуки успел что-либо сказать, ответил:       – Да. – Чем вызвал лёгкое недоумение на лице Асато, которое тот поспешил скрыть.       – Но мы вас ни разу не видели!       – А мы только недавно сюда приехали.       «Будем присматривать за этим местом», – решил он.       И уже на следующий день четверо богов смерти внедрились на территории университета: Цузуки под видом учителя истории, Хисока – ученика старших классов, Ватари – лаборанта в научном корпусе, Тацуми же занял более привычное для себя место помощника начальника по административной работе (заодно смог добраться до личных дел всех сотрудников в отделе кадров и убедиться, что ничего подозрительного не происходило, никто не пропадал).       По легенде все они временно кого-то заменяли, кроме Куросаки, «временно переведённого» в эту школу. С возможностями шинигами не составляло проблемы сделать необходимые внушения при наличии соответствующего обоснования подобного вмешательства.       Таким образом, Сэйичиро удалось выяснить, что доктор Мураки числится в списках приглашённых на симпозиум и, судя по его ответу, он планировал быть. Ютака, в свою очередь, узнал, что профессор Сатоми возглавляет кафедру генной инженерии, однако в научных кругах является фигурой неоднозначной, так как большинство его работ не выдерживает никакой критики ни с научной точки зрения, ни с этической. Основная его работа – создать жизнь по частям, путём искусственного выращивания различных органов и уже последующего их объединения в один организм. Тот факт, что такой человек был другом Мураки, неприятно пугал.       Занимаясь своим расследованием, шинигами и не знали, что сами стали предметом пристального наблюдения, особенно со стороны особ женского пола. Больше всего внимания, конечно, доставалось Асато. Хисока с его вечно угрюмым видом был признан занудой, а вот открытый и общительный Цузуки пользовался явной популярностью у старшеклассниц.       Особенную активность проявляла та самая девочка, что отважилась заговорить с шинигами.       – Он такой красивый и милый, правда? – говорила она своей подруге, имея в виду Цузуки. Та согласно кивнула, но сама она не могла выкинуть из головы другого человека. Однажды вечером Марико, по просьбе учительницы, заносила профессору Сатоми книгу. Вот тогда-то она и встретила очень красивого молодого мужчину с серебряными волосами, одетого во всё белое. Пленившись им, она не упускала случая лишний раз заскочить к профессору под каким-нибудь надуманным предлогом. – Жаль, что он только замещает нашего учителя, – вздыхала Маки. И использовала каждую возможность, чтобы, задержавшись в классе, поболтать с Цузуки и аккуратно выяснить, сколько ему лет, есть ли у него девушка, какое у него хобби.       Мураки, затаившись, тоже наблюдал за своей любимой игрушкой, а заодно готовил ловушку. В честном бою справиться с четырьмя богами смерти, чтобы захватить одного из них, ему вряд ли удастся. Кадзутака прекрасно понимал это. А потому он придумал соответствующий план, в котором нашлось место и профессору Сатоми.       Мураки не сомневался, что Асато заглотит наживку – устроенное на корабле представление было достаточно впечатляющим, чтобы убедить Цузуки в опасности, исходящей от доктора. Оставалось лишь выбрать подходящий момент, чтобы сделать подсечку, так как всё остальное уже было выполнено.       И возможность такая предоставилась очень скоро.              В пятницу Цузуки заметил, что Маки – его самая ярая фанатка – отсутствует. Что само по себе было невероятно. Так ещё и её подруга выглядела встревоженной. Поинтересовавшись, что случилось, Асато узнал, что Маки неожиданно стало плохо, и её отвели в медицинский кабинет. Доктор сказал, что у неё просто переутомление и разрешил ей немного отдохнуть.       На слове «доктор» рука Асато непроизвольно дёрнулась, и он порезал палец о страницу учебного пособия. Пришлось идти в медицинский кабинет. Дети настояли, да и Асато внезапно подумал, что быстро заживший порез вызовет кучу недоумённых вопросов.       «И чего я так переволновался, – думал он, неспешно прогуливаясь по пустым коридорам. – Это же не Мураки, а местный доктор, а я дёргаюсь из-за каждой мелочи».       – Извините, пожалуйста, – провозгласил он, открывая дверь в кабинет, – можно мне пластырь?»       И застыл на пороге, подобно изваянию, даже не заметив, как, неслышно скользнув, закрылась дверь у него за спиной.       За столом у окна, удобно устроившись во вращающемся кресле, сидел довольно улыбающийся Мураки.       – Добрый день, Цузуки-сан, – промурлыкал тот. – Если ты заболел, я могу осмотреть тебя… Всего, – с удовольствием добавил Кадзутака.       – Мураки! – Цузуки попятился, упираясь спиной в дверь. В его расширившихся от удивления фиолетовых глазах застыли недоумение и тревога. Нехорошее предчувствие охватило бога смерти. – Что ты здесь делаешь?       – Видишь ли, местный врач заболел, и я любезно согласился его подменить.       По части внушения их противник не уступал шинигами, неудивительно, что доктору так легко всё удавалось.       – Где Маки? – требовательно вопросил Асато, сверкая пламенным взором.       – Всё по порядку, Цузуки-сан. Подойди. Тебе вроде нужен был пластырь?       Асато приблизился, не сводя с доктора внимательного и тревожного взгляда. Что, если этому человеку вновь на ум пришло что-то страшное, и то путешествие на корабле покажется лишь глупой безобидной забавой?       Однако Мураки не отдал Асато пластырь, вместо этого бережно взяв шинигами за руку, сам аккуратно заклеил уже почти затянувшийся порез.       – Ты не ответил, – глухо напомнил Цузуки. От нахождения в одной комнате с этим человеком у Асато путались мысли, и его одолевали противоречивые чувства: возможно, он, в самом деле, не безразличен доктору, но как же быть со всеми остальными, которых он готов принести на алтарь науки? – Где Маки?       Асато попытался выдернуть свою руку, но Мураки не позволил, обхватив запястье шинигами обеими ладонями, он, не покидая своего места, снизу вверх смотрел на бога смерти с почти любовным вожделением.       – Она в надёжном месте, Цузуки-сан, – негромко, почти интимным шёпотом ответил Кадзутака. – Она слишком много вертелась вокруг тебя, а ты должен принадлежать мне одному.       – И поэтому, ты решил её похитить? – неподдельно ужаснулся Асато.       – Нет, потому, что хотел привлечь твоё внимание.       – Ясно, – сухо обронил Асато, больше не пытаясь отнять свою руку из лап доктора, глядящего на него тем взглядом, что смотрит ребёнок на новую игрушку. Они все для него игрушки. Сначала он оставляет свои волосы на месте преступления, чтобы заинтересовать их, теперь крадёт детей.       – А вторую – я похитил, потому, что она крутилась вокруг меня, – вдруг сказал Мураки. – Ну и к тому же два заложника всегда лучше одного.       – Что? – растерянно вопросил Цузуки.       – Цузуки! – в кабинет ворвался Хисока и поначалу опешил от открывшейся ему картины, однако сердитый вид Асато подсказал ему, что сцена эта мало напоминает романтическое свидание. – Профессор Сатоми только что увёл Марико! Я не сразу понял, что он под заклинанием. Я не почувствовал исходящих от него ни враждебности, ни злого умысла. И лишь потом понял, что вообще ничего не чувствую, словно он под гипнозом. – Мальчик неловко замолчал.       Мураки и Цузуки, не говоря ни слова, смотрели друг на друга. Вероятно, они слышали всё, что говорил Хисока, но вели свой – невербальный – диалог.       – Чего ты хочешь? – проговорил Асато упавшим, болезненным голосом. – Ты так сильно хочешь меня, что готов ради этого убивать детей?       – Я никого не собираюсь убивать, – мягко возразил доктор. – Однако девочек этих вы не увидите, пока я не получу от тебя всё, что мне надо.        Плечи Цузуки поникли, а Хисока почувствовал себя третьим лишним и неожиданно разозлился.       – Чего тебе надо, Мураки? – сердито спросил мальчик.       Доктор даже не удосужился обернуться на голос, воспринимая напарника своей игрушки как досадную помеху, однако ответил:       – Я хочу пригласить тебя в театр, Цузуки-сан, – сказал он, наконец отпуская Асато, чтобы достать два билета из ящика стола. – Театр Но. Надеюсь, тебе понравится, – улыбнулся доктор, протягивая один Цузуки. – Приходи, и мы всё обсудим.       Встречаться с Цузуки для переговоров наедине в безлюдном месте Мураки не собирался. Риск был слишком велик. Похищать – тоже. Тот должен был сам явиться к нему и на представление, и позже, в полной мере осознавая, что его ждёт: напуганный, беспомощный, до безумия честный бог смерти. А уж Мураки будет с ним по-настоящему хорош, сломает тот стереотип о нём самом, который сложился в уме у шинигами, расскажет ему всю правду о том, что толкнуло его на эти поступки. Кадзутаке не нужна была жалость, не нужно было сострадание. Ему нужны были понимание – он чувствовал, что Цузуки способен его понять, – и любовь этого невероятного существа. И Кадзутака был уверен, что добьётся её, когда Асато будет стонать под ним от удовольствия и просить ещё. А похищать и насиловать – у Мураки не было настроения. Нет, Цузуки должен был прийти сам, сам отдаться, пусть даже подстрекаемый чувствуем долга и виной, а не желанием. Аппетит, как известно, приходит во время еды. И Мураки собирался распалить страсть Асато, избавить его от стеснения, и насладиться его пробудившейся чувственностью.       – Я буду ждать тебя, Цузуки-сан, – произнёс Мураки с предвкушением в голосе. – А теперь прошу меня простить, у меня есть ещё дела.              Остальная часть дня для Асато прошла, как в тумане. Он вернулся в класс, как-то объяснил отсутствие Маки и Марико, как-то завершил урок.       После занятий Цузуки и Хисока встретились с другими шинигами.       – Съехались все участники симпозиума, – рассказывал Тацуми. – У них сейчас что-то вроде торжественного фуршета, все основные мероприятия пройдут завтра и послезавтра. Мураки пришёл на банкет. Я видел, как он общается с кем-то из коллег.       – Мы тоже его видели, – мрачно заметил Хисока.       – Он похитил двух моих учениц, – бесцветно произнёс Цузуки, не отрывая задумчивого взгляда от окна, за которым сумерки стремительно накрывали город, – и хочет сегодня вечером обсудить со мной… условия их возвращения.       – Тацуми-сан! – воскликнул Хисока. – Он… Мураки хочет… Он хочет… – Мальчик выразительно посмотрел на Асато, стоящего в стороне от них и не обращающего внимания ни на кого. Тацуми понял намёк.       – Куросаки, ты пойдёшь с Цузуки, – распорядился он, – и будешь находиться неподалёку. А мы должны найти девочек.       – Сегодня, когда профессор Сатоми отлучился, я осмотрел его лабораторию, – сообщил Ватари. – Она небольшая и там негде кого-либо спрятать.       – И ты не нашёл ничего необычного? – поинтересовался Хисока, наслышанный от одноклассников о профессоре, который якобы занимается клонированием.       – Нет, – разочаровал его Ютака. – Но я заодно осмотрел и его кабинет и нашёл там вот это. – Цузуки, погружённый в свои мысли, не заметил, как тихо стало в комнате.       Асато думал, что если он нужен Мураки, он придёт к нему. Давно надо было это сделать. Возможно, тогда бы и не было многих ужасных событий. Мураки бы получил, что хотел и успокоился бы. Если Мураки будет с ним таким же нежным и ласковым, как и раньше, пусть делает, что хочет. А чего он хочет давно известно, причём не только Цузуки. Наверное, всем уже в Дзю-О-Тё было это известно.       «А если он не будет ласковым? – вопросил внутренний голос почему-то с интонациями Тацуми, когда тот отчитывает Асато за какую-нибудь ошибку. – А если он заставит тебя страдать? Терпеть боль? Ведь это он изнасиловал и убил Хисоку».       Именно это в первую очередь и пугало, заставляя спасаться бегством, когда тело уже готово было отдаться этому безумцу. Всегда было страшно довериться доктору. Да что там доктору! Цузуки вечно лезет в дела других, всем помогает, но о себе ничего не рассказывает даже друзьям, даже тем из них, с кем не первое десятилетие работает бок о бок, и кому вроде бы уже пора было научиться доверять, но страх, что тебя оттолкнут, посчитают чудовищем, и ты снова останешься один на один с этим миром, – всякий раз побеждает.       Потому и боялся. Но теперь уже некуда отступать – на кону жизни двух девочек, и пусть лучше Мураки мучает его, чем их. А ведь так хочется верить, что доктору нужно не только его тело…       Когда Асато смирился с необходимостью принятого решения, всё стало просто и понятно, и сделать следующий шаг не составит труда. Какое-то неожиданное спокойствие снизошло на Цузуки. Если бы Мураки знал об этих чувствах, то, скорее всего, действовал бы иначе, и, возможно, тогда бы многие страшные события не произошли. Если бы… Если бы не ряд событий.       – Цузуки, Цузуки!        Далеко не с первого раза отреагировав на своё имя, Асато обернулся-таки к друзьям со спокойной серьёзностью во взгляде, не понимая, откуда на их лицах взволнованное смущение и откуда в руке у Ватари эта фотография. Чёрно-белая и явно очень старая.       – Я нашёл её в кабинете профессора Сатоми, но принести её туда мог только…       – Мураки, – прошептал Асато.       Его глаза расширились от удивления и страха, когда Цузуки осознал, что на фото изображён он сам. Спокойствие тотчас улетучилось. Он не понимал, как и когда, и кем была сделана эта фотография. Он не помнил ничего подобного! Холодный ужас внезапно проник во все уголки его сознания. Он вдруг вспомнил, как доктор говорил, что знает о нём много больше него самого. Интуиция Асато, буквально кричала ему, что эта фраза Мураки вкупе с этим фото были дурными предзнаменованиями.       – Ты что-нибудь знаешь об этом? – решил уточнить Тацуми. Реакция Асато была неожиданной.       – Нет, – воскликнул он, отшатываясь и даже закрывая лицо руками, – не знаю!.. Не хочу знать!       Необъяснимый страх их коллеги перед фотографией поразил шинигами, и они поспешили успокоить Цузуки. Вот только смутная тревога никуда не ушла. Она преследовала Асато и когда он шёл на встречу с Мураки, и когда он несколько рассеянно следил за происходящим на сцене, сидя неподалёку от доктора, разделённый лишь узким проходом между рядами стульев.       – Момидзи-гари, – произнёс Мураки, – подходящая постановка для этого времени года.       «Момидзи-гари» – дословно переводимое как «охота на клёны», означало сезон любование клёнами. И сейчас как раз была осень, и весь Киото был, как пламенем, объят ярко-красными деревьями. Однако применимо к данной пьесе название это имело и другой смысл, так как в постановке рассказывалось о Тайра-но Корэмоти, охотившимся на демонов, обитавших в кленовых деревьях.       – Итак, Мураки, я пришёл, – бесцветным тоном произнёс Цузуки, – я выполнил свою часть сделки. Теперь – верни девочек!       – Не так быстро, – мягко проговорил доктор.       – Ты обещал! – громким полушёпотом напомнил Цузуки.       – Я обещал, что мы обсудим условия сделки, Цузуки-сан, – примирительно начал Кадзутака. – Думаешь, я не догадываюсь, что твои дружки шинигами где-то поблизости? Одного-то я точно чувствую через проклятие! – усмехнулся Мураки. – Мне совершенно не улыбается иметь с ними дело. Я встречусь с тобой в полночь на территории святилища Фусими Инари. Надеюсь, ты и твои друзья с их странными приспособлениями без труда найдёте меня.       – Ты же говорил, что не хочешь с ними сталкиваться?       – О, – протянул Мураки, он всё предусмотрел, – не думаю, что они нам помешают.       Ясно, что шинигами не собираются так просто отдавать доктору своего коллегу, и даже сам Асато, будучи честным и честно намереваясь выполнить свою часть сделки, так или иначе будет колебаться и навряд ли помешает своим друзьям спасти себя от страшного доктора. Поэтому Мураки надеялся довести Цузуки до того состояния, когда тот не просто будет готов пойти с доктором, но и сам будет ему помогать себя похитить. Иными словами у Асато не должно остаться места, куда бы он мог вернуться, ни желания возвращаться.       – Я буду в святилище в полночь, – продолжал Мураки. – Вместе с девочками. А пока я хочу тебе кое-что показать, Цузуки-сан. Хотя, полагаю, ты это уже видел. – Мураки достал из кармана такую же фотокарточку, как и та, что принёс Ватари. – На этой фотографии ты, Цузуки-сан, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, незадолго до своей смерти. – Асато с суеверным ужасом уставился на чёрно-белое изображение. – Мой дед был психиатром, а ты – одним из его пациентов.       – Нет! Это неправда! – воскликнул Асато. – Я не помню этого!       Кадзутака убрал фото и невозмутимо продолжил:       – Ты был подопечным моего деда восемь лет. Ты не ел, не пил, не спал. Все своё время смотрел в одну точку, но что видел твой внутренний взор, неведомо. Ненадолго приходя в себя, ты пытался покончить с собой. И однажды тебе это удалось. Ты ведь помнишь, как умер? – Кадзутака пристально посмотрел на Цузуки.       – Это ложь! Это ложь! – отчаянно шептал Асато, сжимая запястье правой руки, на которой он перерезал себе вены.       Всё то, что говорил доктор, не могло быть правдой, но было ею. Где-то в глубине сознания Цузуки это знал. Это было инстинктивное понимание, как и ужас, охвативший его при взгляде на фото в первый раз. И что же тогда получалось? Интерес доктора к нему – всего лишь любопытство по отношению к редкому экспонату из коллекции деда?       – Но и это ещё не всё, Цузуки-сан, – немилосердно продолжал Мураки. Даже видя мучения Асато, он не мог уже остановиться, потому что его цель – вот она: протяни руку, и она твоя. И делиться Кадзутака ни с кем не собирался. – Исследование показало, что твой генетический код не соответствует человеческому. Так кто ты, Цузуки-сан? Определённо не человек!       – Нет! Это неправда, – шептал Асато, хватаясь за голову и зажимая уши ладонями.       Но, даже лишив себя слуха, от самого себя не скроешься. И память, от которой отказался, не спрячешь в глубинах подсознания. Всё то, от чего столько лет бежал, рано или поздно догонит и напомнит, почему тебя ненавидели, почему ты никому не можешь до конца доверять, почему никому никогда не открывал душу. Потому что не человек, потому что никогда не был человеком, потому что ты – чудовище, способное только разрушать и убивать. Потому и пытался так отчаянно лишить себя жизни, за которую, по слабости душевной, продолжал цепляться, даже после столь долгожданной смерти. Но даже полученный новый шанс ничего не меняет: он такой же убийца, что и раньше, и способен приносить только несчастье и смерть.       Спектакль уже закончился, а Асато продолжал сидеть, не видя и не слыша ничего вокруг себя. А по щекам его текли слёзы.       – Я буду ждать тебя в святилище Инари, – напомнил Мураки, мягко касаясь плеча Цузуки. В сердце его что-то шевельнулось при виде плачущего Цузуки, но отступать было уже бессмысленно и поздно.       «Я утешу тебя, мой чёрный ангел, мой агнец, – думал он. – Только я смогу утешить тебя, и тогда ты навсегда останешься со мной!»       Выбрав момент, когда другие зрители разойдутся, а остальные шинигами не успеют добраться до него, Мураки исчез.       Первым до Цузуки добежал Хисока и, даже несмотря на невыносимую боль, исходящую от него, попытался обнять. Но Асато дёрнулся, уклоняясь от его рук в сторону, и мальчику оставалось лишь стоять рядом и расспрашивать:       – Что случилось? Что он тебе сделал?       – Ничего, – шептал Асато, качая головой. – Ничего…       В общем, Тацуми и Ватари, оказавшиеся рядом с Цузуки минутой позже мальчика, нашли своего коллегу в совершенном невменяемом состоянии. Он мог только плакать и бормотать несвязанные вещи. Единственное, что удалось узнать у него – это место и время встречи с доктором.              А доктор тем временем вернулся в лабораторию профессора. Кадзутака, заскочивший сюда после школы незадолго перед банкетом, сразу понял, что дотошные шинигами обыскали это место и даже нашли фотографию. А вот чего они не нашли – это дверь в подземную и самую важную часть лаборатории.       Стремление профессора Сатоми возвеличить своё имя в истории и утереть нос всем идейным соперникам, отягощалось паранойей, что завистливые и двуличные коллеги украдут результаты его экспериментов, до которых на самом деле никому не было никакого дела, а потому замаскировал вход в подвал так, что, не зная, где он, его не заметить, если, конечно, не обыскивать комнату целенаправленно.       Часть стены в дальнем конце комнаты выглядела так же, как и все здесь, но была отодвигаемой панелью, за которой и таилась дверь в подвал. Лестница приводила к огромной двери со сложным замком, который открывался с помощью пластиковой карточки. Когда профессора Сатоми не было здесь, дверь надёжно запиралась, закрывалась панелью. И, кроме того, заслонялась стеллажом с документами. Но кто, в самом деле, будет искать дверь за стеллажами? Только если Шерлок Холмс, заметивший следы на полу, говорящие о том, что стеллаж регулярно отодвигается. Но, во-первых, следов не было, и во-вторых, Шерлока Холмса среди богов смерти так же не наблюдалось.       Свет под дверью лаборатории означал, что профессор там. Был уже довольно поздний час, но Сатоми часто, заработавшись, забывал обо всём. Мураки прошёл внутрь, и первое, что сразу бросилось ему в глаза – разбросанные по столам документы. Профессор мог искать что-то или впасть в исследовательский раж, когда желаешь, чтобы всё было под рукой, а на небольшой беспорядок не обращаешь внимания. Следующее, что отметил доктор – отодвинутые стеллаж и панель. А значит, профессор сейчас находится внизу. И вот это очень не понравилось Мураки. Они условились, что у Сатоми здесь своя работа, у доктора – своя. И не лезть в исследования друг друга. Всё, о чём Мураки попросил старого знакомого – лабораторию на пару дней, да спрятать ненадолго внизу девочек.       – Что ты собираешься делать с ними, когда в них отпадёт надобность в качестве приманки для человека с фото? – спросил тогда его Сатоми.       – Загипнотизирую и сотру им память, – просто ответил Мураки. Это было несложно, но эффективно.        И вот теперь какое-то нехорошее предчувствие шевельнулось в груди у доктора, когда он спускался вниз.       – Что ты сделал? – потребовал Кадзутака ответ, едва оказавшись внутри, но уже с холодным замиранием в груди понимая, что произошло что-то непоправимое.       – Ах, это? – безразлично махнул рукой Сатоми. – Всего-то лишь неудавшийся эксперимент.       Одна из девочек – бойкая черноволосая – сейчас лежала на полу. Неподвижно. Тело её скорчилось в судорогах, на лице застыла мука. Очевидно, она испытывала невыносимую боль до самой последней секунды. Вторая – ещё была жива. Она корчилась недалеко от подруги, обхватив себя руками и пытаясь принять позу, в которой не будет так больно.       – Доктор, помогите! – взмолилась она, завидев Мураки. Вот он – Ангел, который спасёт её!       Беглый осмотр показал, что у Маки пожелтела слизистая глаз, и частично начал желтеть кожный покров. У второй наблюдалась такая же картина – печень Марико стремительно умирала, как и сама девочка. Чтобы Сатоми с ней ни сделал – организм девочки не справлялся с этим.       – Доктор, помогите, – простонала она, уже не сдерживая слёз.       – Я помогу тебе, – произнёс он, поднимаясь. Профессор занимался своими делами и не обращал на них внимания. Вернулся Мураки к Марико уже с полным шприцом. – Сейчас тебе станет лучше, – сказал Кадзутака, делая укол.       Боль почти сразу отступила, и Марико закрыла глаза, засыпая. Проснуться ей, впрочем, не было суждено.       Доктор поднялся и, ненадолго прикрыв глаза, чтобы сдержать эмоции, спросил:       – Зачем вы это сделали, профессор?       – Мне нужно было срочно проверить свою теорию, – пояснил тот.       – Я не планировал их убивать, и, кажется, объяснил вам это? – внутри у Мураки всё клокотало от неприязни и гнева.       – Они видели это место, и это гораздо надёжнее, чем гипноз. Они могли бы вспомнить.       Кадзутака сжал руки в кулаки и шагнул к профессору, но тот вдруг сам обернулся к нему.       – Ты читал газеты, Мураки-кун? – вопросил он, протягивая бывшему ученику вечерний выпуск местных новостей. На первой полосе красовалась статья про маньяка-убийцу, отрезающего своим жертвам прядь волос.       – Ты думаешь, это моих рук дело? – произнёс Мураки, не прикасаясь в газете. Отпечатки пальцев со шприца он стёр. С ручек дверей – тоже надо будет потом удалить.       – Ну откуда-то же ты таскаешь мне образцы, – беззаботно откликнулся Сатоми. – И эти люди, что приходили сюда, спрашивали про тебя. Скажи, Мураки-кун, а алиби у тебя есть? – гаденька улыбка появилась на лице профессора. Он знал, что Мураки тут не причём, но не мог не шантажировать его, потому как алиби Мураки может статься тоже далеко от законности. – Я на пути великих открытий. Они подарят человечеству новые органы, которые можно будет выращивать, как овощи в теплицах. Пожертвовать ради этого десятком других людей – не страшно.       Кадзутака замер в негодовании, но молчал. Он неожиданно подумал, что то же самое, должно быть, чувствовал и Асато, будучи уверенным в циничном поведении доктора, не гнушающегося приносить людей в жертву, просто чтобы убедиться в собственной правоте или удовлетворить любопытство.       Сатоми подошёл близко к Мураки и, неожиданно свойским жестом прикоснувшись к его щеке, произнёс с толикой ностальгии в голосе:       – Ты так похож на свою мать! Как жаль, что ты не родился девушкой, – вздохнув, добавил профессор.       Это стало последней каплей для терпения Мураки.       – И что тогда? – воскликнул он, отступая на полшага и стряхивая руки профессора со своего лица. – Я был бы твоей шлюхой?!       От сильной оплеухи очки доктора слетели на пол. И, прежде чем Мураки успел что-то сделать, Сатоми вдруг добавил:       – Или ты думаешь, я не догадываюсь, что ты сделал, будучи подростком? – Мураки застыл, не в силах что-либо произнести. – Поэтому, давай я буду хранить твои секреты, а ты – мои, – как ни в чем не бывало закончил Сатоми, поднимаясь наверх.       Мураки подобрал очки, заглушая настойчивое желание задушить профессора. Время близилось к полуночи, а с Сатоми он ещё успеет разобраться.       Кадзутака подошёл к телам девочек. Он объяснит Асато, что его вины здесь не было, а потом утешит его. С этими мыслями Мураки телепортировался в условленное место.       

~*~