Муза для художника.

Во второй день учёбы Миша проснулся с настойчивым желанием притвориться смертельно больным или действительно заболеть, лишь бы не вставать с кровати, не идти в школу и не смотреть в глаза Андрею. Сотворив тот действительно в чём-то бесбашенный поступок, поцеловав светловолосого на глазах у всего класса, парень не подумал о том, что будет делать после. Сколько ещё времени он сумеет делать вид, будто бы ничего не случилось? Ведь он прекрасно понимал, что чувствует нечто странное, что где-то внутри засело приятное и будоражащее ощущение, которое разливалось по всему телу от одного взгляда на Князева. А поцелуй был и вовсе чем-то невероятным. Невозможно было найти таких слов, которые сумели бы описать весь бешеный вихрь эмоций, охвативший Горшенёва в тот момент. Теперь же, очнувшись довольно приятным морозным и солнечным утром, парень никак не мог заставить себя встать с кровати, а лишь лежал пластом, уставившись в потолок и испытывая жуткие муки совести. Зачем он тогда убежал? Почему не поговорил с Андреем, оборвав поцелуй? Ведь хотел, даже был готов обсудить с ним их непонятную дружескую связь, но в последний момент понял, что банально не готов. Никогда в жизни Миша не был трусом, он ещё в детстве творил такие вещи, которых сверстники крайне опасались, а теперь вдруг испугался. И чего? Какого-то разговора. И, что самое главное, Горшок представлял, что о нём мог подумать Андрей. То есть, тут и слепой бы заметил, что он разделяет чувства темноволосого, но только не ясно, принимает ли он их. Может, он вообще после поцелуя рванул блевать от отвращения к их действиям. Именно подобная вероятность очень пугала Мишу и не позволяла ему решиться на откровенный разговор. Он не хотел выставить себя дураком и боялся того, что Князев может его возненавидеть. Потому что в любом случае сложно предугадать, что происходит в мыслях другого человека. Оба поцелуя происходили по инициативе Горшенёва, но после них он резко начинал испытывать то чувство, которое называется смущением. Причём оно всегда появлялось после, а не до и не в процессе. И это идиотское чувство очень стесняло и пугало, ведь парень совершенно к такому не привык, он никогда не переживал из-за каких-либо своих безрассудных действий. А тут вдруг на-те вам, получите, распишитесь. И снова ощущение стыда и стеснения одновременно поглощало все мысли темноволосого. Его совершенно не волновало то, что поцелуй видел весь класс. Его волновало, как к этому отнесётся Андрей. Потому что если он разозлится или начнёт презирать Мишу, то тот преспокойненько выйдет в окно третьего этажа, рассчитывая хотя бы на получение сотрясения мозга, чтобы напрочь забыть об этом позорном опыте. Именно с такими не слишком оптимистичными планами в голове Горшенёв заставил себя наконец подняться с кровати и приняться за все утренние процедуры. К счастью, они выполнялись на автопилоте, исключительно по привычке, и парень всё это время мог продолжать размышлять о том, как исправить то, что он натворил. И, по правде говоря, не возникало ни одной дельной мысли, от чего становилось ещё хуже. Когда дело дошло до завтрака, кусок в горло не лез из-за дурного настроя. Пришлось бросить несчастную яичницу и отправиться собирать портфель. Возможно, из-за того, что он был полностью погружен в себя и в свои мысли, Миша даже не заметил, как оказался у двери и уже собирался накидывать куртку. За окошком потрескивал приятный утренний морозец, даже светило и будто бы улыбалось ласковое солнышко, одаряя промёрзшую землю своим слабым теплом. Это была на редкость хорошая погода, но при взгляде на всё это Горшок лишь недовольно скривил губы. Ему показалось, будто природа насмехается над его плохим настроением. Едва куртка была надета, а ботинки на ногах зашнурованы, в дверь раздался стук. Парень, накидывавший в этот момент портфель на плечи, вздрогнул от неожиданности, после чего ощутил яркий прилив паники. Страх пощекотал его невидимым пёрышком где-то в районе спины, заставив поёжиться. Разумеется, это за ним пришли друзья. Друзья, которые сейчас явно без всяких приветствий и прелюдий начнут допрос с пристрастием по поводу вчерашнего происшествия. Мало Мише было страха перед встречей с Андреем, теперь ещё и друзья заставят изнервничаться. Открывать дверь не хотелось. Парень замер на месте, едва преодолев глупый порыв скинуть портфель, убежать в комнату и запереться на замок. Может, притвориться, будто уже ушёл и дома никого нет? Тогда Шурики уйдут, и появится возможность более менее спокойно в одиночестве добраться до школы. — Открывай давай, герой-любовник! — послышался смеющийся голос Балунова, после чего, скорее всего, именно он душевно пнул дверь ногой. В тот момент Горшок понял, что лучше открыть, иначе этот белобрысый придурок на всю округу начнёт голосить что-то ещё более идиотское, чем то прозвище, которое он только что изрёк. Дрожащими руками повернув замок, темноволосый со всей силы толкнул дверь так, что стоящие ребята едва успели отскочить и избежать оказаться прихлопнутыми. — А ещё громче не можешь орать? — раздражённо произнёс Миша, решив, что на этот раз обойдётся без приветствий. Балу с усмешкой пожал плечами, тряхнув головой, чтобы откинуть с лица светлые пряди волос. — Могу, — произнёс он. — А ты этого хочешь? — Иди в жопу, — пробурчал в ответ Горшенёв и запер за собой дверь, после чего, опередив ребят, двинулся к калитке, словно это могло спасти его от лишних вопросов. — Да ладно тебе, не психуй, — примирительно хмыкнул Щиголев, нагнав друга одновременно со своим тёзкой и не оставив ему права на личное пространство. Миша в ответ лишь нечленораздельно хмыкнул и старался идти молча, глядя исключительно на свои ботинки, словно ими ограничивался окружающий мир. Он от всей души надеялся, что ребята, заметив, что он далеко не настроен на разговоры, отстанут и не решатся ни о чём спрашивать. Однако тактичность — это не про Шуриков, а в особенности эта черта характера обошла стороной конкретно Балунова. Темноволосый буквально ощущал на себе его пристальный, допытывающийся взгляд, который заставлял чувствовать лёгкое жжение на коже. Спасибо Поручику за то, что хоть он не пялился, иначе парень попросту не выдержал бы двойного натиска. Таким образом, они только-только успели выйти на дорогу и пройти всего пару-тройку метров, как Балу сорвался, не сумев удержать рот закрытым. — Слушай, а что там вчера произошло? — будто бы осторожно и ненавязчиво спросил он, при этом практически совсем не сумев скрыть нотки небывалой заинтересованности в голосе. Миша решил, что не дрогнет. На самом деле, он уже ощущал, как начинают трястись колени, но виду не подал, даже бровью не повёл. Тем не менее, он озадачился. Что можно ответить на этот совершенно прямой вопрос? Прикинуться дурачком и сделать вид, будто не ясно, о чём идёт речь? Такими методами от Сашки не отделаться, это любопытное создание не остановится, пока не узнает правду, причём во всех деталях и подробностях. Вот за это Горшок иногда чувствовал страшное желание слегка ему врезать. А может и не слегка. Там всё зависело от ситуации. — А то вы сами не видели, — почти неразборчиво буркнул парень, таким образом лишь немного отсрочивая момент, когда придётся ответить что-то определённое. А что ещё он мог сказать? Если уж страшно было с Андреем поговорить о странных чувствах, то с ребятами и подавно. Они были прекрасными друзьями, лучше просто не найти, но всё-таки это другие люди, которые вряд ли поймут ту круговерть, творившуюся у Миши в голове. А в последнее время там творилось такое, что даже стыдно рассказывать. — Я вот, например, видел только кульминацию, — усмехнулся Щиголев, перекинувшись взглядом с тёзкой, который оценил его слова. — И теперь мне явно придётся лечиться. Горшенёв кое-как сдержался, чтобы не закатить глаза. Помимо страха возникло ещё и жуткое раздражение. Может, конечно, ребята своими подколами хотели его повеселить, но они выбрали однозначно не лучший способ. Подобные шутки в определённые моменты вызывали лишь желание окунуть в снег юмориста, потому что были больше похожи на откровенные издёвки. Видимо, раздражение Миши было очень явно написано у него на лице, так как Балу хлопнул его по плечу и произнёс: — А ты, между прочим, зря бесишься. Шура правду говорит, ты бы видел его лицо в тот момент. Мне его весь вечер пришлось в чувство приводить. Продержавшись ради приличия буквально пару секунд с серьёзными лицами, ребята не выдержали и засмеялись. А вот темноволосому стало совсем не по себе. Он понимал, что друзья, кажется, вообще ни коим образом не настроены против и вовсе не презирают парня за его поступок, но от этого почему-то становилось ещё страшнее что-то им рассказывать. Миша попросту боялся растаять от их поддержки и слишком сильно расслабиться, ведь в таком случае он потом может натворить глупостей. Хотя, с другой стороны, открытая поддержка без подколов — это вовсе не стезя Шуриков. — Ну ладно, правда, может расскажешь нам хоть что-то? — прервав смех и немного успокоившись, спросил Балунов. — А то у меня такое чувство, что мы охренеть как много всего не знаем. Уж в этот момент Горшенёв поджал губы и пнул попавшийся под ноги не потоптанный снег, дабы сдержать усмешку. «Много» — слишком сильно сказано. Что там у них было? Два поцелуя, о которых они даже ни разу не поговорили, а так же долбаная буря из всяческих чувств и эмоций, которые они ни разу не обсудили. Словом, полная муть, о которой и думать-то не хотелось, не то что говорить. — Да там рассказывать нечего, — наконец произнёс Миша, по-прежнему не отрывая взгляда от собственных ботинок и наблюдая за тем, как они оставляют ребристые следы на снегу. Почему-то казалось, что если перестать на них смотреть, то придётся попросту сгореть от стыда. — Вы сами видели. Захотелось вдруг, ну я и взял да… поцеловал. Ничего особенного. Да, совершенно ничего особенного. Если не считать, что они оба парни, друзья, и что это было сделано перед всем классом прямо на уроке. У Горшка был прямо-таки великий дар — уметь делать то, что пришло в голову, не задумываясь ни секунды. И великое проклятие — разгребать потом кашу, которая определённо заварится после того, что он сделает. Ребята уважительно молчали. Наверное, переваривали довольно скудную информацию, выданную другом. Было слышно лишь потрескивание замерзающих веток деревьев и скрип притоптанного снега под ногами, а ещё периодическое тявканье дворовых собак. Чем дольше длилась эта тишина, тем более неловко начинал чувствовать себя темноволосый. Он знал, что он сказал ничего особенного. Точнее, практически не сказал ничего, и от этого молчание парней казалось ещё более напрягающим. Миша наконец сумел оторвать взгляд от ботинок и поочерёдно взглянул на друзей. Те с задумчиво поджатыми губами переглядывались между собой, словно невербально обменивались какими-то репликами. На самом деле, они это умели — общаться без слов. И когда ты участвуешь в подобном диалоге, то всё понимаешь, а вот когда ты наблюдаешь за этим процессом со стороны, то невозможно хотя бы примерно представить, о чём идёт беседа. Спину снова защекотал страх. А вдруг Шурики сейчас просто возьмут и скажут, что Горшенёв полный идиот? Конечно, они будут правы, но если после этого они перестанут с ним нормально общаться, то он окончательно свихнётся. — Ну так что… — медленно начал Балу, наконец прервав молчание и тем самым заставив Мишу опять вздрогнуть от неожиданности. — Андрей тебе нравится, что ли? Этот вопрос был задан прямым текстом и в лоб, совсем не в стиле Шуры. Обычно он любил заходить издалека и постепенно клонить к определённым выводам, но тут вдруг без всякого подтекста задал определённый вопрос, явно ожидая получить на него такой же чёткий и понятный ответ. Что-то сегодня было не так с ребятами. Из-за того, что реплика прозвучала совершенно неожиданно, Горшок, не успев смутиться, сразу же задумался. Неужели это правда? То есть, он и так знал, что испытывает необычное притяжение к Андрею, будто отрицательно заряженная частица к положительной, но никогда не пытался посмотреть на это со стороны симпатии. Не дружеской симпатии, а совершенно другой. Той, при которой испытываешь сильнейшее влечение к человеку во всех смыслах этого слова. Хочется быть рядом, говорить с ним, прикасаться к нему и ощущать его прикосновения, думать о нём и знать о его мыслях, смотреть на него и ловить его взгляды, целовать его и получать отдачу. Просто чувствовать его, практически быть им, слиться в единое целое и взорваться тысячами фейерверков. Всё это было слишком поэтично, Миша никогда не думал подобными словами, но зато он это чувствовал. Всё, до мельчайшей подробности. Это и есть симпатия? Или даже что-то большее? Он не мог об этом судить, потому что доселе такие мысли его никогда не посещали. — Не знаю, — абсолютно честно пожал плечами парень, понимая, что не сможет так быстро собрать воедино все свои мысли и чувства, чтобы как следует разобраться в них. — Но возможно. И, быть может, это была лишь игра света, но при коротком взгляде на Балунова, Горшенёв заметил, что тот победно улыбается. *** В кабинет перед первым уроком Миша входил на ватных ногах. Вообще, по пути он предлагал ребятам прогулять школу, но те слишком настойчиво тащили его за собой. Кстати говоря, это было весьма удивительным явлением, так как никто из них никогда не бывал против того, чтобы свалить с учёбы. На этот же раз Горшок упирался до последнего, но друзья-таки втолкнули его в класс. Готовясь умереть от страха, парень вошёл и сразу бросил взгляд на свою парту, но не обнаружил там Андрея. Затем, оглядев весь кабинет, он убедился, что светловолосый вообще не присутствовал в школе. Хоть эта мысль и неслабо приободрила, ведь значит не придётся мучиться, пытаясь провести с другом беседу, но всё-таки Горшенёв ощутил эмоциональный упадок. Ему не хотелось скучать на уроках одному, хотелось иметь возможность периодически посматривать на Князева и находиться рядом. А этот козёл взял и не пришёл. Питая надежду на то, что парень просто опаздывает, Миша разместился за партой, достал учебники, шлёпнулся на стул и снова оглядел класс. Некоторые ученики на него неодобрительно посматривали, но уважительно помалкивали. Скорее всего, не столько из вежливости, сколько из страха получить в табло за какую-нибудь неудачно сказанную фразочку. Да и правильно они делали, темноволосый действительно был не в том настроении, когда мог равнодушно или с юмором реагировать на издёвки. Зато на укоризненные взгляды в свою сторону ему было откровенно плевать, как и на то, что, если бы получилось услышать разговоры одноклассников, то удалось бы узнать о себе очень много нового. Шурики разместились, как обычно, позади Миши и о чём-то переговаривались. Друга они в разговор не втягивали и не дёргали, позволяя ему протирать штаны за партой и вертеться на стуле, как юла. Дело в том, что он отчаянно старался не проморгать момент, когда Андрей наконец войдёт в класс. Он по-прежнему верил в то, что светловолосый просто опаздывает. Внутри засело необычное чувство. Оно было одновременно приятным, но при этом доставляло дискомфорт. Это было что-то вроде волнения, но куда более обострённое и яркое. Как будто в животе радостно мурлычет и возится непонятное чудовище, причём делает это настолько ощутимо, что всё тело из-за него колотит мелкой дрожью. А ещё сильно леденеют и потеют ладони. Похоже на то чувство, которое испытывают маленькие дети в преддверии Нового Года и присущих ему чудес, в которые они верят от всей души и которых ждут с ужасным нетерпением. Но только тут всё куда более реально, при этом ещё и немного пугающе. До такого состояния Мишу, скорее всего, доводила мысль о том, что нужно будет суметь посмотреть Андрею в глаза после вчерашнего, суметь потом поговорить с ним. Этот разговор откладывался слишком долго, такими темпами можно и до конца жизни думать об этом, но всё равно бездействовать. А вот о реакции Князева на подобную беседу думать совершенно не хотелось. Потому что было всего два варианта, и худший из них казался наиболее вероятным. До самого звонка на урок Горшок не мог успокоиться, продолжая ёрзать, вертеться, нервно постукивать ногой и сжимать ладони. Когда учитель вошёл в класс, Андрей так и не появился. Миша, в прямом смысле этого выражения, уткнулся носом в учебник с расстроенным видом и принялся пальцем лениво катать карандаш по парте. Оставалась ещё надежда на то, что друг сегодня просто проспал, но всё-таки это было не очень на него похоже. Пока учеников вызывали к доске отвечать домашнее задание, темноволосый даже не пытался и глянуть в учебник. Дома он, разумеется, ничего не учил. В первой четверти по истории изучали полнейшую и скучнейшую муть, любимого парнем Перта I прошли ещё в восьмом классе, а дальше толком ничего интересного не было. Возможно, если бы настроение было хорошим, Горшенёв почитал бы пару пунктов. Но из-за того, что Князев не пришёл, он теперь хотел отключиться и проспать весь учебный день. Пропало всякое желание что-то делать, а приятное волнующее чувство сменилось разочарованием. Несмотря на страх, Миша очень хотел увидеться с Андреем и опять на протяжении всего дня испытывать необычные острые ощущения при взгляде на него. А теперь, видимо, оставалось испытывать острые ощущения только на контрольной по физике. Сложив руки на парте и положив на них голову, парень посмотрел в сторону окна. Солнце стало периодически прятаться за довольно приветливыми облаками, и начал сыпать мелкий снежок. Он был настолько лёгким, что снежинки никак не могли упасть, а лишь парили в воздухе, переносясь из стороны в сторону или вверх-вниз под малейшим воздействием ветерка. Вообще утро было непривычно хорошее, светлое и приятно морозное. Иной раз Миша грезил бы о том, как свалит со школы и рванёт гулять с друзьями, но на данный момент он уже совершенно ни о чём не думал, старательно сдерживая желание задремать и не просыпаться до конца дня. Стало слишком скучно. К счастью, Горшенёва пронесло, и его не вызвали к доске, иначе пришлось бы в скорейшем темпе встряхнуться и начать выкручиваться. Все, кого спрашивали отвечать, на удивление, были готовы и достаточно неплохо изложили заданный на дом материал, немало удивив этим учителя. Впрочем, он сразу на радостях начал диктовать ученикам конспект, который, конечно же, как и все прочие, «в обязательном порядке пригодится на экзамене». Записывать было сложнее, чем просто слушать. В какой-то момент Миша попытался сосредоточиться и начать наконец нормально выводить буквы, чтобы можно было хоть что-то разобрать, однако именно в это время вдруг с громким звуком распахнулась дверь. От неожиданности парень нечаянно вывел какой-то неизвестный иероглиф и недовольно зашипел, резко развернув голову в сторону двери, как и все остальные в классе. И в этот момент раздражение на его лице сразу же смазалось удивлением. На пороге кабинета стоял Князев, собственной персоной. Причёска а-ля «катился с горы, а тормозил башкой», рубашка мятая и не заправленная, вид сонный, а щёки и нос ярко-алые от мороза. Словом, внешний вид самого прекрасного человека в мире. В то время, как некоторые одноклассники подавили смешок, Миша наоборот невольно залюбовался другом. Кажется, он даже немного приоткрыл рот и забыл его закрыть. — С добрым утром, — с измученным вздохом произнёс Григорий Андреевич. Он был довольно неплохим учителем, особенно из-за того, что никогда не ругался, а лишь вот так устало вздыхал. — Где гулял? Андрей рукой скинул с лица пару золотистых прядей, которые лезли в глаза, и заодно потом застегнул одну из верхних пуговиц на рубашке. Горшок, между прочим, поймал себя на мысли, что с расстёгнутой было лучше. Светловолосый тяжело дышал, что прибавляло его виду, кажется, только больше привлекательности. Судя по всему, он бежал. — Я проспал, — наконец ответил парень, переступив с ноги на ногу и на секунду покосившись на Мишу, от чего тот невольно вздрогнул. — Кажется, кое-кто тебе изменяет, — с ухмылкой прошептал Балунов, дёрнув Горшенёва за рукав. — Ночка у него явно выдалась бурная. — Да отвали ты, — буркнул в ответ темноволосый и отвернулся, чтобы больше не давать другу поводов для идиотских шуток. Хотя на самом деле ужасно хотелось продолжать целую вечность глазеть на Князева. — Значит, хорошо выспался, — кивнул историк. — Ну заходи, садись. Нервно постукивая пальцами по парте, Миша дождался, пока Андрей подойдёт, достанет учебник и сядет рядом, а затем посмотрел на него в упор и неожиданно почувствовал, как уголки губ нелепо поползли вверх в глупой улыбочке. Светловолосый возился, открывая нужную страницу и доставая тетрадь, чтобы успеть записать хоть что-то из того, что диктовал учитель, поэтому пока не смотрел на друга. Однако в один момент, видимо, почувствовал направленный на себя взгляд. — Что такое? Представил, что я Катюха из десятого «Б»? — усмехнулся парень, коротко зыркнув на Горшка сузившимися от улыбки голубыми глазами, и тут же снова уткнулся в тетрадь, начав записывать. Миша даже не припоминал, что знал каких-то Кать из десятого «Б», а от мимолётного взгляда друга вообще забыл обо всех своих знакомых. Постаравшись собраться с мыслями, он в первую очередь подумал о том, что Андрей с ним разговаривает, как ни в чём не бывало. Либо скрывает, что злится, либо его просто ничего не волновало. Что ж, в любом случае, это уже неплохо. — А что? Ты на меня пялишься, а мне на тебя нельзя? — у Горшенёва сработала его защитная реакция, которая всегда включалась, когда он нервничал. Этой защитной реакцией была привычка огрызаться в мягкой форме, больше похожей на шутку. Правда, не всем это нравилось. К сожалению, в голову в тот момент попросту больше ничего не пришло. Князев хмыкнул и кончиком ручки мягко поправил прядь своих волос, которая неудобно лежала на лбу, однако она упала обратно. Даже не задумавшись о том, стоит ли это делать, Миша взял и сам пальцами подхватил эту прядь, после чего увёл её назад, слегка спутав с остальными. Непонятно почему, ему просто захотелось так поступить. Андрей часто делал так ему, заправлял ему волосы за ухо или пытался их уложить, а вот Горшок раньше не проявлял своё внимание таким образом. Наверное, поэтому решил попробовать. И, по правде говоря, это оказалось очень приятным. Было нечто сближающее и нежное в прикосновениях к волосам. Впрочем, несмотря на то, как Горшенёв радостно прочувствовал свой жест, Князев вообще никак не отреагировал, даже бровью он повёл. Просто продолжил записывать то, что диктовал учитель. Этот факт немного расстроил Мишу. Неужели, он всё-таки стал неприятен другу? Или просто сам себя накрутил? Думать об этом совсем не хотелось, сразу становилось крайне неприятно. Издав непонятный расстроенный мурлыкающий звук, темноволосый принялся рисовать в тетрадке, которая, по сути, была рассчитана на записи конспектов по истории. Хотя кого это могло остановить? Он просто калякал непонятные узоры, так как идей никаких не было, ибо голова была забита мыслями про одноклассника. И мысли эти беспорядочно менялись от радостно-волнующих до действительно неприятных, заставляя парня испытывать слишком быстрые перепады настроения. — Ты уснул, что ли? — по-прежнему не отрываясь от тетрадки, вдруг обратился к нему Андрей. — А то замолк вдруг. — Ну да, это ты у нас выдрыхся, а я-то рано поднялся, — снова по-привычному среагировал Миша. Он не смог скрыть недовольства в голосе, потому что поведение друга ему пока что однозначно не нравилось. Он бы слишком равнодушным. — Бедненький Горшок, — усмехнулся Князев. Горшенёв бы всё отдал, лишь бы вечно смотреть на эту улыбку. Он сам невольно приулыбнулся и, как бы стараясь поддержать образ «бедненького Горшка», в страдальческом жесте опустил голову на плечо дуру, а затем чуть скосил глаза, чтобы видеть его лицо. Он ожидал увидеть привычное смущение или усмешку, но не увидел ни того, ни другого. Словом, не увидел вообще ничего. Парень снова практически с каменным выражением лица смотрел в тетрадь. Мысленно психанув, Миша выпрямился, вернувшись в прежнее положение и, подперев голову рукой, раздражённо уставился в учебник. Краем глаза он нечаянно заметил, что один из одноклассников недовольно на него косится, поэтому красноречиво показал этому парню фак, а затем вновь принялся прожигать взглядом страницы. Плевать, что другие смотрят и что-то там себе сочиняют. Горшка не волновало их мнение и их мысли. Его волновало то, что Андрей ведёт себя подозрительно равнодушно. *** Полдня Миша мучился и всячески изощрялся, стараясь хоть как-то привлечь внимание Князева, который, хоть и сидел рядом, практически на него не смотрел. Порой всё это доходило до глупости. Он уже не знал, что делать. В какой-то момент возникла мысль, что если врезать другу по роже, то он всё-таки хоть как-нибудь отреагирует. Но, хорошенько подумав, парень решил отказаться от подобных действий. Словом, к концу учебного дня Горшенёв находился в состоянии полнейшего отчаяния. Он не стал раздражительным и ворчливым, как бывало обычно, а просто странно притих и превратился в комок забавно расстроенного спокойствия. Уже на последнем уроке он даже рта не раскрыл и перестал пытаться привлечь внимание Андрея, а лишь тихо сидел, периодически посматривая на него сбоку. К тому моменту темноволосый окончательно убедился в том, что стал явно неприятен другу и что тот, судя по всему, хочет от него отгородиться. И почему-то у Миши к концу дня окончательно опустились руки, он каким-то непостижимым образом смирился с ситуацией. Однако то, что он смирился, не означало, что ему стало наплевать. Наоборот, стало ещё более тошно. И от самого себя, и от того, что он вчера сделал. Это ж надо — взять и так облажаться. В смысле, Горшок был практически полностью уверен в том, что Князев тоже испытывает к нему какие-то странные, будоражащие чувства. Поэтому и позволил себе его поцеловать. Дважды. А теперь оказывается, что светловолосый просто-напросто вежливо терпел все эти глупости. Может ему и вовсе было жалко Мишу? Этакий потрёпанный дурачок с буйными манерами и нелепой внешностью. Ну как такого не пожалеть? От подобных мыслей становилось ещё хуже. Горшенёв страшно злился на себя и на то, что не сумел сразу догадать о том, что Андрей, видимо, просто слишком вежлив, чтобы в открытую послать друга. Для него Миша был просто человеком, которого можно рисовать, наверное, на карикатурах и обыкновенным другом. Таким же, как и все остальные. А вот для темноволосого парень выделялся среди остальных друзей. Одолеваемый такими негативными мыслями, Горшок, как только прозвенел звонок с урока, сразу подошёл к Шурикам. Андрей мгновенно смотался, а смысла догонять его не было. — Ну чё, ты домой или как? — спросил Щиголев, когда ребята собрались и втроём выползали из кабинета биологии. Сегодня оба Александра должны были остаться после уроков. Из-за того, что в прошлой четверти они много пропустили по болезни, теперь им нужно было сдать какой-то своеобразный зачёт по химии. Горшенёв его сдавал, поэтому оставаться не было смысла, но и уходить одному как-то не хотелось. Делать всё равно нечего, вряд ли он по приходу домой возьмётся за уроки. Вполне можно было дождаться друзей, а потом уйти вместе. Да и так будет правильнее, что ли. — Не-а, — задумчиво щёлкнув языком, выдал Миша. — Не охота. Я лучше вас на этаже подожду. Ребята видели, что парень находится в подавленном состоянии, поэтому больше не острили и не пытались его поддеть. Они даже говорить с ним старались поменьше, чтобы не дёргать, потому что отвечал он нехотя и в основном односложными словами. То, что сейчас он произнёс аж два предложения, стало настоящим рекордом. — В логово дракона с нами не зайдёшь? — усмехнулся Балунов, подтолкнув темноволосого плечом. Таким величественным названием они обозначали кабинет химички и, по сути, были не далеки от правды. Миша смеяться не особенно желал. И усмехаться тоже. Он, конечно, попытался выдать какую-то гримасу, но она получилась лишь жалким подобием его обаятельной улыбки. Ему страшно не хотелось раскисать, но заставить себя взбодриться не удавалось. — Она ж меня не пустит, — произнёс он, второй раз поразив друзей таким огромным количеством сказанных слов. — В коридоре постою. Сашка пожал плечами, и все трое отправились дальше. Добравшись до нужного этажа, Горшок пожелал друзьям удачи и всех благ, после чего проводил их в кабинет, будто на войну. И, опять-таки, в чём-то это было правдой. Когда дверь за Шуриками захлопнулась, парень остался один в опустевшем коридоре. Все ученики давно разошлись, остались только отдельные личности, которых задержали после уроков. Учителя из своих кабинетов и носа не показывали, явно корпели там, выставляя двойки за различные контрольные. Уборщицы уже сделали свою работу, либо просто решили сегодня схалтурить, ибо их тоже не было в коридоре. Из-за отсутствия людей пространство казалось поразительно просторным. Миша вяло прошёлся до подоконника, положил на него руки и уставился в окно. С этого этажа открывался вид на небольшую аллею из голых замёрзших деревьев около школы, а также на пространство, местами заросшее берёзами, которое культурно именовали парком. Больше ничего интересного не было видно. Ветер усилился, из-за чего даже стёкла в окнах начали дребезжать. Однако со стороны погода всё равно выглядела хорошей и довольно приветливой. Очень некстати в такой хреновый денёк. Горшенёв вдруг ощутил резкое желание покурить. Пощупав растянутые карманы брюк, он обнаружил в одном из них две помятые, побитые жизнью сигареты и подозрительно лёгкий спичечный коробок. Оставалось надеяться на то, что он не пустой. Парень бросил короткий взгляд на дверь в кабинет химии и двинулся к туалету, который очень кстати находился на этом этаже. Он рассчитывал на то, что успеет там покурить и вернуться, пока друзья на закончат с зачётом. Так же медленно, как и до этого, Миша поплёлся в сторону туалета. Он оставлял за собой стук тяжёлых ботинок о пол, слишком громко слышный в пустом пространстве, отскакивающий от стен и перекатывающийся по коридору. Наверное, интересно было бы посетить школу ночью. Конечно, она бы в таком случае казалась даже куда менее жутким местом, чем днём, но всё же. Было в этом что-то привлекательное. Хотя сейчас привлекательным ничто не казалось. Парень уже на ходу достал сигарету и, входя в туалет, как раз поднёс её к губам, а другой рукой полез в карман, чтобы выудить коробок спичек. Он прошёл мимо раковин, одна из которых была расколота. Интересно, кто мог ухитриться её разнести. Впрочем, это было неважно. Чтобы пройти дальше, пришлось вынуть руку из кармана, так и не подхватив спички, дабы раскрыть вторую дверку, отделяющую «предбанник» от самого туалета. Первое, что сразу показалось заметным, это уже присутствующий запах сигарет, который не сильно ударил по привыкшему обонянию. По началу Мишу это не удивило. Подумаешь, может кто-то тоже недавно тут покурил, а проветривать не стал. Парень не обратил на это особого внимания, вошёл и вдруг заметил чью-то фигуру, стоящую у окна. Именно от этой фигуры расходился грязно-серый дым по помещению. Сначала даже возникла мысль огрызнуться и прогнать курящего, чисто ради собственного удовольствия. Потом эта мысль пропала, и Горшок решил просто проигнорировать присутствие постороннего. А затем этот посторонний обернулся, и пропали уже абсолютно все мысли, подчистую. На темноволосого укоризненно взглянули небесно-голубые глаза, сверкнувшие в серой дымке, которая небольшими клубами выплывала из светлых губ и, поднимаясь вверх, путалась в золотистых волосах. Это был Князев. Какого чёрта он тут делал, и почему судьба опять решила повеселиться, сталкивая ребят тогда, когда они этого не ожидали — ответов на эти вопросы не было, и искать их не было смысла. Всё равно не удастся ничего понять. Миша удивлённо замер, едва переступив порог, держа руку с сигаретой у рта и так и не закурив её. Он даже спички до сих пор не достал. Уставился на Андрея во все глаза, как будто видел его впервые в жизни. Светловолосый, на самом деле, был ни чем не лучше. Тоже пялился на одноклассника округлившимися глазами. Весёлая картинка вышла, если глянуть со стороны. Два парня в окружении побитого кафеля, старых раковин и ржавых толчков, в помещении, на стенах которого во всеобозрение красовались всяческие неприличные надписи. И оба удивлённо друг на друга уставились с абсолютно придурковатым видом. Первым опомнился Горшенёв. Он, с трудом преодолев порыв развернуться и уйти, вошёл, прикрыл за собой дверь и сделал пару шагов, при этом не отрывая взгляда от Князева. Он казался настолько идеальным, особенно на фоне дыма, разрисованных стен и побитого кафеля, что хотелось смотреть на него вечно. И плевать, что это было смешно или глупо, что это нарушало личное пространство человека. — Ты чего тут? — наконец выговорил Андрей, который тоже почему-то ошалело поглядывал на друга. Несмотря на некоторый ступор, Мише на подсознательном уровне это понравилось. Наконец-то светловолосый обратил на него внимание. — Я — вот, — косноязычно выразился Горшок, показав парню зажатую в пальцах сигарету. — А ты почему на улице не куришь? Андрей выдохнул небольшой клуб дыма, который клочком завис в воздухе, на мгновение скрыв его лицо. Миша ощутил, как по телу пробежались мурашки и лёгкая дрожь. Он изо всех сил напрягся, чтобы на лице не отразилось волнение, почему-то вызванное образом одноклассника. — Да там холод собачий, — ответил тот, кивнув головой в сторону окна, в которое как раз ударил сильный порыв ветра, словно в подтверждение слов парня. Почему-то темноволосому показалось, что Князев улыбнулся одним уголком рта, будто был доволен тем, что на него так смотрели. Хотя, быть может, это была лишь игра света. Но всё-таки парень попытался сделать выражение лица чуть более равнодушным. Кажется, это не особенно ему удалось, но он хотя бы постарался. — Ты закуривать-то будешь? — хмыкнул Князев, взглядом указав на до сих пор не зажжённую сигарету. Миша спохватился и полез в карман брюк, чтобы после очередной попытки наконец достать коробок спичек. Однако, открыв его, парень обнаружил, что он пуст. Не зря он был таким непривычно лёгким. Недовольно фыркнув, Горшок смял этот уже бессмысленный кусок картона и довольно удачно забросил в переполненную мусорку. Организм отчаянно требовал никотина и, судя по всему, был решительно настроен поднять бунт. Из-за этого чувство дискомфорта и напряжения никуда не девалось. Пальцы, будто сами собой, начали нервно дёргаться, а глаза забегали в поисках чего-то, чем можно зажечь сигарету, хоть и так было понятно, что в туалете однозначно ничего подобного нет. — Иди сюда, — с усмешкой произнёс Андрей, поманив друга пальцем. Жест был довольно простенький, но Горшенёв сильно заострил на нём внимание и переступил с ноги на ногу, дабы хоть как-то избавится от вновь из ниоткуда возникшей дрожи. А светловолосый тем временем достал из своего кармана спички и чиркнул одной из них. Она протестующие зашипела и загорелась. Миша поспешно подошёл и поднёс к огню кончик сигареты, после чего сразу же потянул её в рот и затянулся, а затем благодарно кивнул. Он не стал отходить от Князева, будто попал в ловушку, приблизившись к нему, и теперь не мог освободиться. Во всяком случае, ощущения были именно такими. Зато получилось наконец отвести взгляд. Теперь парень наблюдал только за дымом, который серым полупрозрачным месивом поднимался к потолку и из-за большой концентрации уже не растворялся, а собирался сверху, после чего рассеивался по всему помещению, создавая впечатление тумана. Говорить уже не хотелось, да и в голову ничего не приходило. Горшок понимал, что сейчас Андрей просто в виде исключения так добродушно к нему отнёсся. На самом же деле он, наверное, даже стоять рядом с ним не хотел, но терпел. Только чего ради? Они оба молчали. Было слышно, как в окно стучит ветер, словно призывая парней к какому-то действию, но они просто стояли и курили, незаметно задыхаясь, но вряд ли это было из-за дыма. Темноволосого теперь всё сильнее пожирали не самые оптимистичные и приятные мысли, за что он сам на себя отчаянно злился. Это было ужасно тупо, а для парня ещё и непривычно. Ну как можно было так раскисать из-за того, что кто-то другой просто начинает равнодушно к тебе относиться? Ей-богу, как маленький. Уж если Князеву он стал неприятен, то самому себе Миша был теперь вообще отвратителен. -Ты какой-то расстроенный сегодня был, — вдруг подал голос Андрей, заставив одноклассника поперхнуться собственными мыслями. — Что-то случилось? Горшенёв перевёл взгляд на парня и вновь почувствовал то, что ощущал утром. Какое-то существо, которое ворочается и урчит в животе, вызывая дрожь и приятное волнение, как предчувствие чего-то одновременно пугающего и будоражащего. Голубые глаза напротив казались неземными, притягательными и неимоверно красивыми. Светлые ресницы над ними волнующе трепетали. Губы не растягивались в солнечной улыбке, а были лишь разомкнуты в переживающем выражении. К ним до исступления хотелось прикоснуться, хотя бы просто пальцем провести по ним и ощутить, как где-то внутри вновь загорается огонь, разливая жар по всему телу и вызывая лихорадку. Колени неожиданно ослабли и затряслись. Удивительно, каким образом Миша всё-таки сумел устоять на ногах. Он не задумывался о том, насколько странно выглядит из-за неожиданно и не вовремя нахлынувших чувств. На самом деле, он едва держался в сознании, а фантазия тем временем ярко прорисовывала, как он проводит пальцем по мягким бледным губам одноклассника. Чистой воды идиотизм, но как же приятно… — Я… — темноволосый предпринял попытку заговорить, но запнулся, так как в голове не осталось ничего, кроме междометий. — М-м-м, слушай, я поговорить хотел. Андрей вопросительно выгнул бровь, решительно игнорируя то, что друг выглядел так, будто его сейчас хватит удар. — О чём? Кажется, Миша хотел что-то сказать. Да, хотел, но вместо этого сделал резкий порыв вперёд и ткнулся своими губами в губы Князева. Тот от неожиданности ударился о подоконник, но сопротивляться не стал. Сознание накрылось пеленой блаженства. Горшенёв только сейчас понял, насколько сильно ему стало необходимо это чувство, эти прикосновения. Достаточно было прожить всего день, и уже хотелось этого снова. Насколько странно, необъяснимо и непонятно было подобное желание, но оно становилось самым ярким, затмевая всё остальное. Он приподнял руку и провёл пальцами по волосам Андрея, стараясь прижаться к нему как можно ближе, а может и вовсе слиться воедино, стать одним целым и взорваться, разлетевшись на мельчайшие частицы, обратившись в дым сигарет и растаяв в пространстве. Парень больше не чувствовал своего тела, а лишь нарастающий жар, который отражался в том, как Горшок издавал забавные урчащие звуки, прижимаясь к однокласснику и чувствуя тепло, исходившее от него и его губ, на которых остался навязчивый привкус табака. Однако всю эту эйфорию обрывала мысль, которая продолжала кружить в голове, не давая от себя отделаться, будто настырная муха. Мысль о том, что Князева всё это на самом деле бесит и не доставляет ему никакого удовольствия, а не отпихивается он просто-напросто из вежливости, не зная, как можно максимально осторожно послать друга на все четыре стороны. Мысль о том, что ему всё это противно. Вспомнив об этом, темноволосый вдруг испуганно отшатнулся от парня. Ощущение жара ещё не пропало, а даже усилилось, но он попросту не мог продолжать, понимая, что другому человеку отвратительны такие поступки. Нужно закончить прямо сейчас, пока толком ничего не началось. Нельзя было ещё сильнее ухудшать ситуацию, нельзя было повторять вчерашнее. Пусть тут не было людей, которые могли бы их увидеть, но это не отменяло того, что Князеву явно тошно от происходящего. Да и к чему потом самому сгорать со стыда? Не глядя на друга, Миша рванулся в сторону выхода. Он уже раскрыл дверь и перешагнул через порог, мысленно на все лады проклиная самого себя и готовясь со злости выйти в ближайшее окно, как вдруг его остановил странный звук. Андрей за его спиной тихо всхлипнул. Парень удивлённо обернулся и увидел, что светловолосый едва стоит на ногах, придерживаясь за подоконник и откинув голову назад. Его губы плотно сжаты, будто сдерживая вот-вот собирающуюся вырваться истерику, а глаза сверкают влажным блеском. Он не плакал, но, кажется, вполне мог сорваться с ближайшие несколько секунд. — В чём дело? — оторопел Миша, даже забыв о том, что собирался свалить как можно скорее. Его просто ужасно поразила реакция друга. Князев шумно выдохнул и, не глядя на темноволосого, довольно отчётливо произнёс: — Как же ты меня достал. Горшенёв непонимающе округлил глаза и неловко подошёл к парню, после чего переступил с ноги на ногу и замялся. Он не знал, что делать и как поступить. В голову, хоть убей, не шло ничего разумного. — А что я сделал-то? — глупо спросил он, нервно заламывая пальцы на руках и не зная, куда себя деть. Андрей посмотрел на него так, будто был готов прямо сейчас взять и придушить голыми руками. Злился? Судя по всему, да. Интересно, а можно ли злиться до слёз? Наверное, можно, потому что иначе было невозможно описать внешний вид эмоции парня. — Ты своими выходками меня заебал, понимаешь? — произнёс он. Было видно, как сильно он старался говорить спокойно, но голос дрожал и перескакивал аж с октавы на октаву. — Какого хрена ты всё время сваливаешь? — Мне становится страшно, — нелепо ответил Миша, почему-то вдруг почувствовав себя щенком, которого ругали за разодранные обои. Тем не менее, ответил он честно. Ведь ему правда становилось страшно, причём настолько, что он каждый раз после поцелуя готовился помереть, не добежав до места, где удастся остаться одному. Он вспомнил, как на ходу подгибались ноги, как он спотыкался и дрожал. Это был необъяснимый, но ужасный страх, пронизывающий каждую клеточку тела. Страх не только перед реакцией Андрея, а страх самого себя и своих чувств. — Значит, сосаться лезть ты не боишься, а поговорить потом очкуешь! — не выдержав, повысил голос Князев. Он заметно кипел от негодования, у него даже лицо раскраснелось, словно он сгорал изнутри. — А ты хочешь поговорить? — поинтересовался Горшок, найдя в себе силы даже скептически изогнуть бровь. На самом деле, он снова трясся от необоснованного страха, но прекрасно понимал, что не зря светловолосый вёл себя сегодня так равнодушно. Не хотел он поговорить, ясное дело. Он, скорее всего, просто хотел наконец покончить с этими запутанными взаимоотношениями художника и его специфической музой. — Да, хочу, — вопреки ожиданиям, практически с вызовом ответил Андрей. Он слишком часто и нервно моргал, а ещё у него заметно тряслись руки. Эти внешние факторы почему-то было уже сложно приписать чувству злости. — Хочу, чтобы ты спросил то, что тебе нужно. Темноволосый попятился на шаг назад, словно его толкнул сильный порыв ветра. Неужели было так заметно, что его мучает один определённый вопрос? Неужели он был настолько открытым придурком, что даже не мог скрыть своих мыслей? Как же стыдно стало за самого себя, уже который раз за день. Сколько всего мог, неведомо для него, узнать Князев лишь по выражению его лица? Некоторые мысли были довольно безобидными, но из-за вот самых нескромных фантазий стало не по себе. — Я для тебя важен просто как эта… ну, муза. Или как? — неожиданно удачно и до противного сентиментально сформулировал свой вопрос Миша, понимая, что скрывать и умалчивать нет смысла. Теперь оставалось только затаить дыхание и ждать, пока одноклассник ответит. А ещё надеяться на то, что он правильно понял вопрос и скажет то, что тайно мечтал услышать Горшенёв в последний месяц, как минимум. — Ну, ты же мой друг, — пожал плечами Андрей, однако ему не удалось произвести этот жест настолько непринуждённо, чтобы в него поверили. Он явно нервничал. Горшок услышал свой собственный оборвавшийся вздох и резко задержал дыхание. Или даже на секунду задохнулся, получив едва ощутимый микроинфаркт. «Друг» — это было слово, которого он боялся. Потому что, несмотря на то, что это обозначение было очень тёплым и близким, парень испытывал куда более яркие и необычные чувства, чем просто дружеская привязанность. Вам хочется, не отрывая взгляда, следить за своими друзьями? Вы испытываете жар от одного вида их глаз, волос или губ? Вы мечтаете целовать их до потери пульса, сливаясь в единое целое? Это вряд ли. А если и так, то вряд ли это действительно дружба. Это нечто большее, нечто поразительное и уничтожающее. Прекрасное, необычайно горячее особенно в подростковом возрасте чувство, из-за которого трясутся коленки, потеют ладони и даже слезятся глаза. — Я ведь тоже твой друг? — после короткой паузы, за которую Миша, по собственным ощущениям, успел дважды умереть и воскреснуть, спросил Князев. Было невозможно не заметить, что его голос почти на каждом слове коротко срывался. Голубые глаза бегали, блуждали по лицу одноклассника в поисках немного ответа. — Друг, — кивнул темноволосый, за неимением возможности ответить иначе. — Тогда какого хрена ты меня целуешь? — без претензии, без агрессии, а как-то взволнованно и озадаченно произнёс Андрей. Миша даже не задумался. Он неожиданно почувствовал эмоциональный подъём, улыбнулся и игриво подмигнул измученному на вид однокласснику. — Потому что я люблю тебя, дебил, — открыто и честно произнёс парень, после чего решительно подошёл и снова накрыл губы Андрея своими, не дав ему ответить и успеть осмыслить услышанное. Однако, судя по тому, как он через несколько секунд ответил на поцелуй, всё было совершенно взаимно. А пока в школьном толчке происходил процесс растления художника его собственной музой, двое Шуриков вышли из кабинета химии и, не обнаружив Мишу в коридоре, пошли домой, совершенно не подозревая, чем он в тот момент занимался.