Hello, welcome home

Мне нужно найти место, где я смогу спрятаться, но я не могу найти такое поблизости. Я хочу почувствовать себя живым, снаружи я не могу бороться со своим страхом. Моё сердце хрупкое, как стекло, моя голова тяжела, как камень. Разорви меня на кусочки, от меня остались лишь кожа да кости. Здравствуй, добро пожаловать домой. /(с) lovely - Billie Eilish, Khalid.

Подушечки пальцев нежно вели вдоль затылка, и от приятного покалывания короткостриженых волосков юноша плавился почти так же сильно, как от горячих, нетерпеливых, жадных поцелуев в шею, — особенно кадык, ходящий вверх-вниз — ключицы, ямочку между ними и ниже; поднимал голову, своевольно вплетая пальцы в черные, словно смола, пряди, дышал сбито и тяжело, призывно разводя ноги и выгибаясь на тонкой подстилке, которой служил грязный и помятый зеленый плащ с вышитой на спине эмблемой разведкорпуса. Ремни на его бедрах всегда доставляли кучу неудобств и часто в лагере или же в безопасности за стенами, они платили своей и без того недолгой жизнью под ловкими и беспощадными руками капитана. Но сейчас они были далеко от дома, далеко от стен и даже от ближайшего лагеря, где можно было хотя бы на пятьдесят процентов меньше думать о бродящих вокруг чудовищах и забыться в собственном дыхании — прямо в глазах юноши тонуло небо с бесчисленными звездами, почти светящаяся в темноте радужка поглощала даже Млечный Путь и казалось, что это глубокое ночное небо бессовестно крадет и отражает глаза Эрена, а не наоборот. Бляшки с тихим щелчком наконец-то поддались, и в сопровождении с тихим ругательством капитана светлые штаны оказались сдернутыми ниже колен, отчего парнишку прошиб холодок, скользнувший вдоль позвоночника, и он невольно приподнялся на локтях, чтобы что-то сказать, однако его тут же прижали одной ладонью обратно к твердой и жутко неудобной земле. Один быстрый поцелуй, заставивший волну жара пройтись по телу от тазовых косточек, и Эрен забыл о земле, о холоде, о звездах, прижимая к губам тыльную сторону ладони, и свободной рукой вцепился в и без того скомканный плащ, на котором лежал, зажмуривая в исступлении глаза и слегка отворачивая голову в бессознательной попытке закрыться, спрятаться от смущения, которое столь внезапно опалило и щеки и кончики ушей. На загорелых бедрах пролегали алые полосы ремней — кожа довольно сильно натирала во время длительных поездок верхом, особенно быстрых, даже через ткань штанов. Капитан выцеловывал каждую, проходился языком и губами, щекотал кончиками короткой челки, удерживая огрубевшими после мечей ладонями колени, вынуждая прогибаться навстречу — впрочем, Йегер и не собирался сводить их. Подставлялся, не смея двинуться в другую сторону от этого удовольствия, касался ресницами собственных щек, сильнее зажмуривая глаза от легкой боли, а потом, чувствуя дыхание на жаждущей объятий и поцелуев коже, тянулся навстречу; не слушая тихих угроз, касался испачканными в песке и земле пальцами широких обнаженных плеч, зная, что сейчас ему за эту грязь ничего не будет, несмотря на нелестные слова. Он не хотел думать о грязи. Не сейчас. Сейчас для него под этим небом существовал лишь Ривай и его губы, пальцы, тело, хриплый голос, бросивший где-то над ухом короткое, четко и по-армейски «расслабься, сопляк». В этом «сопляке» уже давно не было ничего из того, что Эрен услышал при их первом знакомстве, не было грубости, которую, впрочем, Ривай так привык вкладывать в свои слова, не скупясь на колючую правду, предпочитая выкладывать все так, как есть. Сейчас это была забота. Неумелая, неаккуратная, да и вряд ли из-за своего нетерпения и желания он сейчас действительно сможет расслабиться так, как нужно: ему хотелось быстрее, скорее, до конца.       Пожалуйста, капитан!.. Но это была забота, и каждая клеточка тела откликалась на чужие прикосновения, а звезды с неба падали, укутывая их в своем сиянии, отчего блестели в темноте глаза и влажные губы. Так было даже проще их найти, потереться кончиком носа о щеку, выпрашивая еще и еще, не в силах выдавить эту просьбу из себя словами, ощутить касание на уголке губ, а затем утонуть в холодной стали глаз напротив, ладонью вновь проходясь вдоль затылка, задыхаясь и принимая все то неумелое и неаккуратное, что ему давали, отдавал и отдавался сам еще более неуклюже, но им обоим этого хватало. Ривай целовал глубоко, проникая в рот языком, исследуя горячее небо и ровный ряд зубов, подчинял себе, подминал под себя, глотал чужое дыхание, стоны и возбужденные всхлипы, чтобы никто из тех, кто сейчас спит, не услышал их, сжимал пальцами поджарое тело под собой до побелевших костяшек и позволял, позволял этому сопляку тянуться к нему, как щенок преданно тянется к хозяину, позволял искать защиты у себя и давал ее. Все, на что был способен. Эрена часто по ночам посещали кошмары — кому как не Риваю знать это по тихому шмыганью носом и ссутулившимся плечам на второй половине узкой койки. Он не умел утешать, не умел успокаивать и тем более никогда никому не обещал, что все будет хорошо и наладится.       Ни черта не будет, ни черта не наладится. Но сейчас, когда парнишка столь доверчиво смотрел на него, отражая в своих глазах всю Вселенную, капитан молчаливо отвечал, убирая почти ласковым движением узловатых пальцев отросшую челку от его лба. Это было необходимо. Здесь, вдали от всего: от тихой жизни, от людей, от стен, так близко к смерти, что она, казалось, дышала в спину, вот только Эрен не чувствовал себя беззащитным, наоборот — для него это было самое безопасное место.