Épisode en noir et blanc

Недавняя игра заполнила душу художника разнообразными чувствами и эмоциями, которые сильно нагружали хаотичными мыслями, что беспорядочно кружились в голове, не давая сосредоточиться на чём-то определённом. Гордо шагая по коридорам особняка, личность Эдгара привлекала много внимания со стороны, все любопытные пары глаз уставились именно на эту фигуру. Отовсюду, из всех углов лились однотипные вопросы… Любознательные хотели узнать подробности столь долгой игры с одним из опасных охотников, но художник не подавал никакой ответной реакции на возгласы, казавшиеся ему полным бескультурьем. Обеденное время давно закончилось, но по душевной доброте в столовом зале остались небольшие порции блюд, что подавали на ужин, дополняли их и одинокие объедки. Однако Эдгар ограничился лишь лимонным чаем и кусками заветренного хлеба, но и те в глотку не лезли… Аппетит остался где-то брошенным и забытым, ведь нынешней пищей Эдгара Валдена оказались тяжёлые размышления, приходившие в голову сами по себе. Постепенно помещения пустели, а бессовестные «интервьюеры» расходились по своим комнатам. Их же примеру последовал и художник, закрыв свою дверь на разболтавшуюся защёлку. Он бросился за стол, всматриваясь в начатый, но незаконченный портрет Джозефа Дезолье. Издав протяжный вздох, Эдгар достал из тумбы большое количество красок и кистей, что долгое время пылились в полках и со скукой ожидали, пока их используют. Парень принялся дорисовывать портрет своего искусителя, но его периодически начинали охватывать резкие головные боли и дрожь. Впервые художник чувствовал себя так в процессе рисования картины. Представления и образы тревожно мигали перед глазами, заставляя Валдена постоянно что-то менять на цветастом полотне, отливаемом разными оттенками красок. Заснув на четверть часа, Эдгар Валден всё-таки смог закончить свою работу. Яркие блики в виде блестящих украшений и голубых глаз разбавляли тёмный фон портрета, делая изображение охотника очень необычным. Из тени выходила роскошная светлая фигура, полная мелких деталей. Но самой интересной мелочью оказались чёрные, растекающиеся по белому лицу трещины, соединяющие два лика Джозефа в одно целое! «Писатель» оказался доволен проделанной работой, ведь он посвятил портрету довольно долгое время, кропотливо обозначая каждый тонкий аспект. И всё равно некая тревога и чувство боязни, сковывавшие тело и буйную душу, не отпускали. Необходимость отвлечься и наконец-то придти в себя, заставили Эдгара Валдена дёрнуться и позаботиться о своём внешнем виде: переплетённый хвост, затем свежая, почти нетронутая белая рубашка с большим вырезом на спине, чёрные брюки с подтяжками и белоснежный берет, не успевший пропитаться слоем пыли. Он посмотрел на себя в зеркало, оценивая свой внешний вид и украдкой вспоминая статный образ фотографа, который, признать, потрясал глаз, наточенный на улавливание эстетического удовольствия, дай только волю! Джозеф и правда непростая, можно сказать, почти неповторимая личность, ведь душа пылала, желая узнать о его тёмных сторонах души во всех существующих и несуществующих красках! Парень признавал Дезолье как равного себе, но и того, кого он необычным образом побаивается. Сторонится.

***

Вечерело. Небо ждало прихода глубокой ночи, когда оно будет покрыто мерцающими звёздами, что видно через огромные стеклянные окна. Накрыв своё полотно толстым покрывалом, Эдгар осторожно шёл по пустующим помещениям, стараясь не поднимать шум. Была в этом какая-то приятная романтика, но сердце стучало с бешеной скоростью, словно хотело предупредить о чём-то очень важном. Вскоре Эдгар оказался в главном зале, освещённым лишь редкими лучами угасающего заката, который всё темнел и темнел, пока помещение окончательно не утонуло в тени. Художник присел за стол, со стоящими на нём свечами, которые он зажёг одной поломанной спичкой. Начиная думать о том, как же охотник сможет пробраться в поместье в такое время, а затем загоняясь по наклонной, Эдгар стал понимать, что не выдержит ещё и минуты одиночества во тьме, которую рассеивали лишь две подрагивающие восковые свечки. Валден позволил отключиться себе всего на секунду, но открыв глаза вновь, ощутил что-то странное. Постепенно приходили мысли о том, что тело художника оказалось в какой-то параллельной реальности. Паника доводила до того, что Эдгар перестал сомневаться, окончательно уверяя себя только в одном…

Этот мир принадлежал Джозефу Дезолье.

Всё… Чёрно-белое? Дымка… Пелена… Туманность… И глаза никак не могут к этому привыкнуть! — Zut alors! Как это возможно…? , — художник принялся осматриваться, оглядываясь во все стороны. Была совершена попытка вбежать в дверь, но перед ним появилось нечто неожиданное и внезапное… Силуэт фотографа засиял перед глазами художника во всей красе. Впервые он видел Джозефа без трещин, делавших его сопоставимым с фарфоровой куклой. Он видел его прекрасным молодым человеком на весь аристократический манер в цветном, прекрасном одеянии. Чудесный аромат дорогого одеколона отдавался со стороны фотографа, который одаривал Эдгара своим воодушевляющим взором. Они словно поменялись местами. Чёрно-белую роль теперь играл именно художник, а не фотограф, что перенёс того в свой мир, полный серых оттенков и невзрачных, печальных цветов, веющих унылой атмосферой. — Ты никуда не уйдёшь, beau! , — Джозеф выставил одну руку вперёд, успев схватить парня за воротник. Эдгар покрылся мелкими капельками пота, увидев фотографа в совершенно другом образе, непривычного его глазу. — Неужели художник не мог сразу увидеть меня таким? , — и снова тот хитрый взгляд! Снова Джозеф Дезолье читал каждую сокровенную мысль художника! Снова он смотрел через него, как через прозрачное стёклышко! У Эдгара пропал дар речи, а тело вкопалось в пол, шевельнуться оказалось невозможно. — Не бойся, мы не в реальном мире. Ты можешь говорить, что хочешь и делать, что хочешь, — охотник вальяжно прошёлся вокруг своего собеседника, выхватывая из его рук полотно, быстро сбрасывая с него тяжёлое покрывало. Оно оказалось пустым. — Но… , — у рта Эдгара оказался чужой палец, приказывающий замолкнуть, — да как вы…! — Тихо! , — Джозеф усмехнулся, — ты решился откликнулся на моё приглашение. Ставишь себя выше остальных? — Я не… , — он вновь замолк, увидев острый взгляд охотника. Этот взор действительно влиял на него, воздействовал, словно гипноз. Настала недолгая минута молчания, в которой охотник и выживший посмотрели на друг друга, выжигая этим взглядом настоящий пепел. — Я могу перерезать твою глотку прямо здесь, но ты был так уверен в том, что я этого не сделаю? , — вопросы с интенсивными и резкими жестикуляциями продолжали сыпаться, пока Эдгар не устал от такой давки. Если то, что здесь происходит, находится за чертой реальности, то действителен ли этот диалог на самом деле? Может быть, это иллюзия, посыпанная дурманом? Сон, который видит Валден? Явление, пришедшее в бреду, такое же короткое, как и в театральной сценке? Нужно было хоть что-то ответить! — Если ты убьёшь меня здесь, то это никак не отразиться на реальности, так ведь? А ещё это противоречит правилам игры! , — высоко задранный нос знает себе цену. Джозеф вновь подтянул уголки губ вверх, поднимая подбородок юноши своим ногтем. Сейчас, рядом с ним, художник вёл себя как капризный, очень требовательный ребёнок. — Ты похож на провокационную картину, которую так хочется уничтожить… , — сладкий шёпот ласкал уши, от чего Эдгар вошёл в состояние смятения и повиновения. Он сам того не заметил, как охотник медленно двигал его в сторону обеденного стола, на котором вскоре и оказался художник, — я ведь просил просто отдать портрет. Неужели тебе это так сложно?

Спорящих наказывают? А жестоко ли?

Джозеф и правда возжелал видеть картину, которая в этом мире ещё не была нарисована. Дезолье находил странным то, что Эдгар мог представлять и видеть его в цветах, подобным человеческому миру, поэтому он и обратился за такой неожиданной просьбой. И аккуратно, незаметно для себя самого, охотник начинал думать о личности юного творца, начинал интересоваться его ранней жизнью. Может, не стоило разогревать подошедшие споры и подливать масла в разгорающийся костёр? Но уже было поздно что-либо исправлять. Встав промеж ног художника, фотограф поставил руки на стол, притягиваясь к его тонкой шее, на которой взбухли маленькие сине-фиолетовые венки. Эта часть тела сильно манила, поэтому фотограф безотказно прокусил никем ранее не тронутую, нежную кожицу. В этот самый момент Эдгар протяжно взвыл ему в ухо своим нежным, даже детским ропотом. Вырвавшийся крик уже жалобно умолял о пощаде. Хотелось ли сопротивляться? Пробовать вылезти из этой смертельной хватки? Эдгар не мог, впутываясь в этот пленительный клубок, полный похоти и черноты, которая сейчас связывала обоих. Разве это нормально? Разве это возможно? К чему это может привести? Художнику было наплевать. Он хотел охватить большой куш, хотел рисовать картины и самоутверждаться, презирая всех и каждого, кто только попробует тронуть искусство. А Джозеф… Джозеф его вдохновлял. Этот не человек завораживал своей харизмой, своими похожими целями и маньяческими наклонностями, которые пробуждали в Эдгаре сторону, которую он предпочитал скрывать. Смачно прикусив ушной завиток, он понял, что Джозеф ни капли не чувствует боли, лишь дьявольски улыбаясь. — Решил мне подыграть? Какой же ты странный, Эдгар Вальден. Шея моталась из стороны в сторону, парень легко возбуждался от простых прикосновений. Джозеф — искусство, от которого Эдгару становилось душно. Страсть и влечения пропитывали с ног до головы. Он влюблён. Что же чувствовал Дезолье, плавно опускающий длинный белый чулок, что закрывал пол ноги художника? Он спустился, поцеловав, а следом и прикусив кожицу ножной икры. Область вокруг тут же покраснела, как и щёки Валдена, готовые сильнее запылать. Джозеф находил этого творца-эгоиста интересной личностью, выпадающей из общей массы. Он считал его особенным? Его мастерство, ассоциации и слаженная речь восхищали, но было в художнике что-то, что больше всего цепляло охотника. Не манерность, не детский, забавляющий нарциссизм, хотя и те были прекрасны! Его цепляла та самая любовь к неизведанному, к новому, к возвышенному. Самобытность сильно выделяла этого человека от остальных. Он видел Валдена живым даже в этой грубой, мрачной реалии. Растворяясь в мыслях и чувствах, они медленно наслаждались друг другом, щупая каждый кусочек кожи, принося несгладимое удовольствие. Открытая спина Эдгара в столь нарядной рубашке, дала волю пальцам фотографа. Горячие подушечки разглаживали кости позвоночника и остёрые лопатки. — Как я устал от той жизни, где тебя не понимают! , — взвыл Эдгар, давая волю чувствам, что сидели в нём долгие годы. Он поднял голову вверх, крепко сжав предплечья своего собеседника. Дезолье встал с колен, наклонясь к художнику вновь, стягивая рубашку вниз, долой с плеч! «В мире, в котором тебя не понимают, всегда найдётся тот, который поймёт. Даже если он пережил Великую французскую революцию…», — именно об этом говорил взгляд фотографа, устремлённый в голубые, блестящие глаза Эдгара Валдена. Большие пальцы охотника сжали впалые щёки выжившего, и второй, с особой аккуратностью, старательно растёгивал несчастные пуговицы на рубашке своего оппонента. Осторожные и лёгкие прикосновения шершавых губ оставляли на полу-раскрытой шее и груди небольшие влажные дорожки. Художник пощипывал и покусывал эту белоснежную кожу, делая её пылко-красной. Спокойным действиям, что плавно текли вместе со временем, суждено было измениться, когда Джозеф оторвал Эдгара от своего протяжного, приятного процесса. Дезолье немного приоткрыл рот и потянулся к губам Эдгара, легонько соприкасаясь их. Почувствовав робкое, замершее дыхание художника, он секундно отдалился, серьёзно наблюдая за противоположной реакцией. Эдгар был готов рвать и метать, губы горели как два уголька, начиная нервно закусываться. Джозеф нахально и резко придвинулся к Эдгару, усилив нарастающее напряжение в их первом поцелуе, заканчивая простое посасывание нижней губы осторожным прониканием языка. Он совсем немного проскользил в рот, подразнив кончиком языка, коснувшись чужого нёба. Шок и смятение поначалу сковывали Валдена, но он перенял инициативу, всё смелее двигая язык настырного оппонента и сплетаясь с ним. Полость рта — сплошная эрогенная зона, которую они старательно изучали в друг друге. Французский поцелуй подарил пылкие чувства удовлетворения и оргазма, с которыми сердце начинало бешено колотиться и выпрыгивать из груди. Этот щедрый жест дал волю новым порывам грубой, беспощадной страсти. Эдгар ногтями вцепился в шею настырного творца-искусителя, позволяющего себе вытворять неожиданные вещи, начиная покрывать его лицо быстрыми поцелуями. Руки плавно добрались до верха, зарываясь в светлые волосы фотографа, такие мягкие и шелковистые, какие он и представлял. Позволяя художнику ещё немного поиграться, Джозеф аккуратно запрыгнул на стол, перетягивая Эдгара на свои колени. — В вас ни капли целомудрия… , — выразился Валден, поворачиваясь к охотнику лицом и удобнее устраиваясь на его коленях. Захватив шею Джозефа в петлю, он подобрался к его губам, которые перед поцелуем прошли большое количество разных махинаций от проведения по ним большим пальцем руки, до неприятного оттягивания. — Также, как и в вас, — с ухмылкой на лице проговорил Дезолье, в очередной раз растворяясь в жарком поцелуе, сбивающим ритм дыхания. Время остановилось для обоих, а ведь часы и правда прекратили ход своего быстрого, поспешного времени. Все пережитые поцелуи, уважительные обращения и беседы, действия с открытым эротическим подтекстом и поминутные касания — это всё заметно сблизило двух неординарных личностей, скрывающихся от глаз чужих. Успев друг друга обуять, усыпая разного рода ласками и знаками внимания, незаметно настало время прощаться. Джозеф резко оторвал свои белые руки от тонкого стана, оставляя полуголое тело художника покинутым. Он набросил свой плащ, с грустной улыбкой поворачиваясь к ошарашенному парню: — До скорой встречи, мой милый Эдгар Валден. По щелчку пальцев чёрно-белая дымка испарилась, а полотно с портретом оказалось забрано. Эдгар устало повалился на заскрипевшую столешницу, пытаясь избавиться от отдышки и поскорее выйти из «мятого» состояния, обратно натягивая на себя объект верхней одежды. Эйфория и её пронзительная сладость окутали всё тело, будто нежным покрывалом. Душа трепетала, живот наполнили бабочки, а в глазницах образовывались капли горьких слёз. Художник всем телом прижался к столу, закрыв красное лицо горячими, вспотевшими руками. Джозеф соврал. Всё произошло по-настоящему.

Я чертовски влюблён в вас, Джозеф Дезолье.