Вернуть все.

Когда тем вечером я вернулась домой, все, кроме Иккинга , сидели внизу в гостиной. Парни развалились перед телевизором, на столе возле них стояли бутылки с пивом, а на экране шел баскетбольный матч, за которым они следили как завороженные. Брат сидел слева на диване, вытянув ноги и скрестив их под журнальным столиком, справа от него по-турецки сидел Майк, а Кэм оккупировал кресло. – Привет, – сказала я сразу всем. Они почти не обратили на меня внимания, только Коллин слегка махнул рукой. Я знала, каким бывал брат, когда его целиком захватывал баскетбол. Скорее всего, эти трое не пошевелятся, даже если в доме заорет пожарная сигнализация. – А Иккинга нет? – спросила я и направилась на кухню, чтобы проверить, не осталось ли там остатков еды с ужина. – Есть, – отозвался Майк, но не оторвал глаз от плоского экрана. Я открыла холодильник и нашла тарелку с горкой чего-то, что выглядело как картофельная запеканка. Вытащив тарелку, я поставила ее в микроволновку. Затем снова повернулась к ребятам: – Тогда где он? – Ас! – брат бросил на меня раздраженный взгляд. Я лишь ответила на него, приподняв брови, и спокойно взяла себе вилку из ящичка. – Наверху, – в конце концов ответил, пожав плечами, Кэм. – Видимо, у него нет настроения с нами общаться. Или смотреть баскетбол. Я хмыкнула и отвернулась к микроволновке. Кажется, всех остальных Иккинг тоже сторонился, и это при том, что полдня я провела со Скоттом. В животе что-то сжалось. Меня постоянно терзал вопрос, что же такого я натворила, чтобы он вот так убегал. Пусть мне и не хотелось так себя чувствовать, поделать я с этим ничего не могла. Хотя прекрасно знала, насколько это глупо. Забрав с собой еду, я удалилась в комнату. Там удобно уселась на скрипучем стуле перед письменным столом и достала планшет. А после того как разблокировала его, на дисплее отобразилась целая куча уведомлений – еще больше, чем пару дней назад. Кусок запеканки, который я только что положила в рот, как будто распух и превратился в цементоподобную массу, стоило мне прочесть сообщение . «АСТРИД, посмотри. У меня нет слов! Когда идем отмечать?» Я кликнула на ссылку во вложении. Начал постепенно загружаться сайт краудфандингового проекта. Только я собиралась отправить в рот вторую вилку, как вдруг зацепилась взглядом за зеленую полоску в правой части страницы. Рука задрожала. Вилка, звякнув, упала в тарелку, а я второй рукой схватилась за планшет, чтобы поднести его поближе к глазам. Мне казалось, что я разучилась нормально читать. Но вот она, черным по белому: семизначная сумма. Не может быть. Проклятие, не может быть. Всего за несколько дней фанаты достигли поставленной цели. И не только – накопилось уже на пятьдесят тысяч долларов больше, а пожертвования не прекращались. Что было просто невероятно. И на что я никогда не рассчитывала. Что мне, черт возьми, делать, если со мной свяжется кто-то из продюсеров? Что мне делать, если второй сезон действительно купят? Трясущимися пальцами я нажала на хештег и пролистнула вниз картинки и статьи зрителей. Текст поплыл перед глазами. Я даже не смогла дочитать следующий комментарий и закрыла лицо руками. Горячие слезы обожгли и через секунду побежали по щекам. Именно из-за того, что люди писали в комментариях, я так полюбила этот сериал. Мне стало нечем дышать. Я не хотела испытывать такие чувства, не хотела терять контроль. Я знала, что должна сосредоточиться на своем плане. Но в ту секунду у меня просто не получалось. Тихо всхлипнув, я прижала ладони к глазам, как будто так могла выдавить эмоции. Не сработало. На краткий миг в мой разум закралось «А что, если». Что, если мне попробовать еще раз? Что, если я действительно опять смогу играть? Но затем в ушах раздался голос. Эхо того, что прогнало меня из Лос-Анджелеса и вынудило отказаться от самой себя. Я позабочусь о том, чтобы ноги твоей больше не было в этом бизнесе. Клянусь тебе, Астрид. «Что, если» – дурацкая иллюзия. Мечта, которая лопнула и уже никогда не срастется – как бы ни старались фанаты. Даже если сериал возобновят, он сделает так, чтобы эту роль отдали кому-то другому. И его явно не будет волновать, как возмутятся телезрители. Я больше не актриса. Откровенно говоря, я никто. И в этом тоже ничего не изменится. Разозлившись, я погасила экран и так резко кинула планшет на стол, что он проехал по нему и свалился на пол. Я выругалась, а потом швырнула туда же вилку. По щекам все еще бежали слезы. Я ненавидела себя за то, что не могла их остановить. И неистово желала, чтобы глаза наконец прекратили плакать. Я сердито вытерла лицо и увидела черные следы на ладонях. Негромко чертыхнувшись, взяла носовой платок и провела им под глазами. Но когда бросила взгляд на зеркальную поверхность дисплея смартфона, поняла, что так сделала только хуже – тушь теперь не только покрывала руки, но и размазалась по всем щекам. Недолго думая, я встала, пересекла комнату и направилась на второй этаж. Я уже собиралась распахнуть дверь в ванную, как вдруг она открылась внутрь. Передо мной стоял Иккинг. Волосы мокрыми прядями спадали ему на лоб, на плечах жемчужинками блестели отдельные капли воды, и на нем было только полотенце, обмотанное вокруг бедер. Я проследила за каплями. Они прочерчивали дорожки по его груди и продолжали прокладывать их на животе. На мгновение у меня в мыслях произошло короткое замыкание, и я даже забыла о своей печали. Но когда подняла глаза на Иккинга и встретилась с его взглядом, все внезапно вернулось. Вместе с тем фактом, что он старательно избегал меня на протяжении двух дней. Я сделала шаг в сторону, чтобы он мог пройти. Однако он этого не сделал. Наоборот, Иккинг приблизился ко мне. Почувствовав его пальцы у себя под подбородком, я слегка запрокинула голову назад, так что мы вновь смотрели друг на друга. В его глазах что-то вспыхнуло, и у меня екнуло сердце. В животе появилась тяжесть, которая тянула вниз и в то же время позволяла чувствовать себя бесконечно легкой. – Ты плакала? – спросил он, нахмурившись. От знакомого звука его голоса я неожиданно ощутила потребность излить ему душу. Захотела поделиться с ним всем, что меня тревожило. Хотела рассказать ему о том, что случилось в прошлом. Хотела узнать, почему он меня игнорировал, почему так ранил. В голове закружились тысячи слов. Мне хотелось произнести их все, однако ни одно из них не сорвалось с губ. Я сумела лишь поднять руку и дотронуться до его запястья в нерешительности, то ли притянуть его к себе, то ли оттолкнуть. Все во мне жаждало его прикосновений. Его рук в моих волосах. Его слов в моих ушах, совсем как в ту субботнюю ночь. Раньше Иккинг всегда поддерживал меня. Но те времена прошли. Это он ясно давал понять с момента моего переезда сюда, это же я чувствовала и сейчас. Нельзя открывать ему свое сердце. Так же, как мне нельзя было засыпать в его руках. Это привело только к тому, что мы опять уничтожили все, что появилось между нами. Я просто не могла так рисковать. Если он узнает, что тогда произошло, то начнет меня презирать – еще сильнее, чем прежде. Я это понимала. Поэтому прочистила горло. – Все хорошо, – прохрипела я. В глазах Иккинга сверкнуло что-то темное. – Ас… – начал он, однако я покачала головой и сделала то, что нужно было сделать. Мягко, но уверенно убрала его руку со своего подбородка. Это причинило мне невероятную боль, но я все равно отступила в сторону, зашла в ванную и закрыла за собой дверь. Брат поднял альбом с изображением единорога, который стоял в кольце из блесток и жутковато улыбался. – Неужели это обязательно? Серьезно? – Ей понравится, – ответила я. Он снова неодобрительно посмотрел на фотоальбом, но в итоге пожал плечами и стал разглядывать все остальное, что мы со Скоттом добыли. На полу у меня в комнате уже лежали мотки скотча с самыми разными узорами, конфетти, упаковочная бумага и подходящая к ней лента для бантов вместе с двумя открытками, которые мне помог выбрать Скотт. – Ну, раз ты так считаешь. Вот фотографии. – Коллин предложил найти снимки для альбома и распечатать их, однако теперь, когда он протянул мне коробочку, я спросила себя, как вообще на это согласилась. Наверняка он выбрал самые постыдные. Помедлив, я взяла пачку фотографий и взглянула на него. – Можешь не бояться. Я хочу, чтобы мама обрадовалась, так что там только красивые кадры, – сказал он и забрал упаковку у меня из рук, чтобы вскрыть ее самому. Иногда пугало, насколько хорошо он меня знал. Я подползла к нему по ковру и наблюдала, как брат вытаскивает снимки. Он положил их на пол перед собой и сдвигал по одному, чтобы рассмотреть. – Сколько ты распечатал? – спросила я, потому что стопка почти не уменьшалась. – Почти все хорошие, которые нашел у себя на компьютере, – задумчиво произнес он и склонил голову набок. – К сожалению, при распечатке они перемешались. – Мы же хотели вклеить их в хронологическом порядке, да? Он кивнул: – Боюсь, нам придется положиться на свою память. Я потерла ладони, наклонилась и начала раскладывать снимки слева направо. Коллин распечатал даже несколько младенческих фото, на которых невозможно было точно определить, кто из нас кто. Малышами мы выглядели практически идентично прежде всего потому, что после рождения меня постоянно одевали в его старые вещи. – В любом случае эти будут в самом начале, – сказала я. – А потом вот эти, – откликнулся брат, сосредоточенно наморщив лоб, и подвинул на мою сторону снимок, на котором он впервые держал новорожденную меня. Тогда его волосы были на пару оттенков светлее, а щечки – по-детски пухленькими. Я преспокойно спала у брата на руках, пока он сидел на полу, вытянув маленькие ножки. – Это же так ми-и-ило. Ух, ты только посмотри на себя, – просюсюкала я и ущипнула его за щеку, которая стала гораздо шершавее, чем на фото, и покрылась щетиной. Он немного отстранился назад и потер щеку, как будто у меня что-то прилипло к пальцам. – Не впадай сразу в сентиментальность, иначе мы вообще не продвинемся, – ответил Коллин и склонился над следующими снимками. Я вздохнула и положила фото под другими, чтобы они шли в правильном порядке. Дальше я взяла фотографии из нашей начальной школы, за ними вперемешку следовали кадры с дней рождения, на которых мама гордо улыбалась в камеру. – Кстати… Кэм тут кое-что рассказал, – обронил Коллин, после того как мы рассортировали примерно половину. Я замерла на середине движения, но быстро опомнилась и понадеялась, что он не заметил моих колебаний. – Вот как? – Он сказал, что утром после вечеринки на прошлой неделе ты выходила из его комнаты. Я скорчила гримасу: – Что-то не припомню, чтобы я была в комнате Кэма. Если честно, я даже не в курсе, как она выглядит изнутри. – Астрид. Я сделала глубокий вдох. После встречи у ванной вчера вечером я практически не высовывала носа из своей комнаты. Лишь когда Иккинг утром уехал в реабилитационный центр, я приготовила себе завтрак. В остальном же время до начала работы я провела, прокручивая хештэг кампании по спасению сериала, буквально парализованная от чистейшего отчаяния, и пялилась в потолок, над которым находилась комната Иккинга. Параллельно я спрашивала себя, чем он сейчас занимается и как продвигается его реабилитация. Каждая мысль о нем и о пропасти между нами воскрешала в памяти, как приятно было чувствовать его руки на моем теле. Как сильно его запах напоминал о доме. Как его прикосновение опалило кожу, когда он нежно дотронулся до моего подбородка. Больше всего мне хотелось спрятать лицо в ладонях, но я спохватилась и велела себе продолжать делать вид, что все в полном порядке. Хотя глубоко в душе знала, что вечно так продолжаться не может. В данный момент моя жизнь напоминала мем с собакой, которая сидит в горящей комнате и заявляет, что все прекрасно. – Ты тоже мне ничего не рассказываешь о личной жизни. Так почему же я должна делиться своей? – задала я вопрос. Брат подвинул ко мне следующие фотографии: – Потому что ты балаболка, которая обычно выбалтывает мне намного больше, чем я хочу знать. Блин, – подумала я и осторожно подняла обеими руками еще одно фото. Понятия не имею, кто сделал этот снимок, Коллин или папа. Так или иначе, на нем были запечатлены мы с мамой. Мы стояли, крепко обнявшись, и я уткнулась лицом ей в плечо, как будто она меня успокаивала. Мне не удавалось вспомнить, ни когда это было, ни из-за чего я так расстроилась, но при взгляде на снимок в горле образовался комок. – Это ты фотографировал? – спросила я. У меня вдруг сел голос. Коллин кивнул: – Вот это – ваши отношения с мамой. Если я думаю о вас, то вот так. Поэтому я реально не понимаю, почему ты уже несколько недель с ней не разговариваешь. У меня внезапно похолодели руки. Я еще раз посмотрела на снимок. Брат прав. Но в то же время он не полностью понимает, что со мной творится. Не знает, как ужасно я буду себя чувствовать, вернувшись домой неудачницей. Не имеет ни малейшего понятия, каково мне будет показаться на глаза маме после всего, что они с отцом для меня сделали. Однако это фото напомнило, как мама всегда меня поддерживала. У нее день рождения, черт возьми. Я должна взять себя в руки хотя бы на один этот день. Я просто обязана. Ради семьи. И ради себя самой. – Я хочу поехать с тобой домой, – прошептала я. Коллин повернулся ко мне с расширившимися глазами: – Правда? Я положила нашу с мамой фотографию к остальным. – Правда. Он вздохнул с облегчением: – Наконец-то. А я уж думал, что зря забронировал тебе билет. Я уставилась на него. Не мог же он сейчас говорить всерьез. – Ты забронировал для меня билет? – в недоумении переспросила я. Коллин откинулся назад, облокотившись на руки. Потом кивнул: – Ага. – Ты окончательно чокнулся. – Ага. – Я тебя люблю, – ответила я и, сидя на коленях, повисла у брата на шее. – Спасибо. Тот поднял руку и похлопал меня по спине: – Иккинг тоже едет, кстати. Потребовалась пара секунд, прежде чем до меня дошло, что он сказал. Я резко его отпустила: – Почему ты говоришь мне об этом только сейчас? – Я боялся, что иначе ты ни в коем случае не полетишь с нами. Вы странно себя ведете. Он почти со мной не разговаривает. Ты почти не разговариваешь с ним. Вы странные, и мне это не нравится. Я тяжело сглотнула и вновь взглянула на фотографии. Нашлось несколько кадров, на которых вместе с нашей семьей стоял Иккинг. Я не знала точно, что произошло, но той ночью в его постели между нами что-то разрушилось. Что-то изменилось, из-за чего мы больше не могли так свободно общаться, как после нашего объяснения. Если мы полетим в Сиэтл втроем, то перед этим мне обязательно нужно будет снова с ним поговорить и прояснить ситуацию. – Я еще раз с ним поговорю, – пробормотала я. – Хорошо. Кроме того, мы еще должны обсудить, что скажем маме с папой. Предлагаю версию, что ты заранее приехала к нам в гости, чтобы мы могли сделать сюрприз и прилететь втроем. Я перевела глаза на него: – А ты уже хорошо продумал наше оправдание. У него слегка приподнялись уголки рта. – Ведь я надеялся, что все-таки сумею тебя уломать. – Ты только из-за этого выбрал самые милые фотографии со мной и мамой? Коллин молча опустил взгляд на снимки, но его усмешка стала лучшим ответом. Кажется, брат умел быть очень хитрым.