Маленькие люди

Когда фургон плавно свернул по дороге, шедшей дугой вдоль горы, слева от нас разверзлась низина, усыпанная горсточкой крыш. Её окружали паханные поля, а между вклинивались прямоугольники огородов и паутинка дорог. Фоном всему вырастали горы и холмики: деревушка расстилалась по ложбинке между ними, словно кофейная сажа на дне чаши. День стоял удивительно ясный, но при этом зверски холодный. Январь нового года, пришедший на смену дождливому декабрю, не отличался деликатностью и то и дело хлестал морозными ветрами, как плётками. — Это она, — бегло проговорил дядя о родной деревне Ким Тэхёна, — здесь я застал их семью ещё до того, как они переехали. Но нам не сюда. Я взглянула на часы. Было уже почти одиннадцать. — Мы можем опоздать, — нервно произнесла я, — если не поспешим. Выдвигаться пришлось ещё ночью, и с остановками путь занял несколько часов. Дядя вызвался поехать со мной, потому что транспортное сообщение в уезде, где жила семья Ким Тэхёна, было весьма так себе, а ещё потому что он за меня волновался. Я охотно откликнулась на его предложение. Мы провели в дороге позднюю ночь и целое утро. Пришлось немало поколесить по труднопроходимым горам Кёнсан-Намдо. — Наверняка всё это продлится целую вечность, — отозвался дядя, — ты ещё устанешь там сидеть, так что не спеши. — Но госпожа Ким… — Наши имена внесены, нам выдадут пропуск на места для близких. Она так мне и сказала по телефону, чтобы мы не потерялись, если не успеем встретиться с ней. Скорее всего, она будет занята и едва ли успеет перекинуться с нами парой слов. Не переживай, Рюджин. Я поморщилась, откидываясь на спинке сиденья. — Чувствую себя неловко, — пробубнила я, — как будто лезу во что-то очень личное. — Ты же хотела его поддержать. Мы постараемся урвать момент, чтобы ты смогла выразить, зачем ты здесь. Он будет рад, я уверен. «Он не просил моей поддержки, — мысленно возразила я, — я вторгаюсь туда, куда он от меня сбежал». Тем не менее, мы были здесь. Спустя десять минут мы ввалились в город, такой же приземистый, как предшествовавшая ему деревня. На одной из узеньких улиц дядя притормозил и спросил семенившую мимо пожилую женщину, как проехать до здания суда. Она объяснила ему дорогу до центрального района, подробнейше расписала, куда оттуда нужно будет свернуть, и даже набросала визуальных очертаний нужного нам здания. — Вы на суд явились? — донёсся до меня с улицы её мягкий старческий голос, как только дядя поблагодарил её. — Над этим ремонтником? Я вытянула шею со своего сиденья, чтобы её рассмотреть. Седая макушка, маленький лоб, сощуренные под солнцем глаза, обмороженные красные щеки. Она разглядывала машину, зорко узнавая неместных. — Да, — подтвердил дядя, — у вас об этом деле много судачат? — Ещё бы! — усмехнулась она. — Вся их деревня прикатила посмотреть. Говорят, его сын будет выступать на стороне обвинения. Тот, что воришка. — Мы здесь как раз из-за него, — бодро отвечал дядя, — мы его знакомые. — Сеульские, стало быть? — старушка охнула. — И как он там, в Сеуле, всё промышляет отцовскими трюками, а? — Отцовскими трюками? — с фальшивой растерянностью продублировал дядя. — Нет, не то чтобы. Я знаю его как отличного парня. — Отличный парень, как же. Годами он пропадал, а тут вдруг явился. Ну и гул у них там поднялся — вся деревня на ушах. Ещё и знакомые теперь за ним сюда едут с самого Сеула. Отличный парень, надо же! Значит, молодец? Значит, и правда его папка портил? — Вы, как я вижу, с ним тоже знакомы? — Ни в коем случае, — она радушно расхохоталась, — только со слухов, но каких! Это тогда был ещё один большой скандал, страшный скандал. Этот мальчик в своей деревне был настоящей грозой скота. Его и все соседние деревни в его волости, Коджамёне, боялись. Вы знали про это, Сеульские знакомые? Он и сбежал-то, когда его поймали. У них в Нонсане едва ли наберётся половина дворов, откуда он не умыкал бы скотинку. Его же этому папашка учил с малых лет, а потом, как поймали, папашка его подставил и прибил его хорошенько при всех, старый чёрт. Его мамаша потом ходила по домам, перед всеми отстаивала честь сына, на папашу указывала и даже на саму себя, плакала как не в себя. Семейка у них развалилась, всё равно что песочный замок. И репутация стала зловещая, мрачная. Но девчушка эта, потерпевшая, со своими малышами выбралась потихоньку, хотя и пожила впроголодь. Даже замуж вышла. Вот этот старый чёрт её чуть и не прикончил, когда она с другим спелась. Ай да хай поднялся! — пока говорила, старушка то и дело сварливо цокала. — Аж гулящий сын из самого Сеула вернулся. Одни говорят, чтобы за маму похлопотать, другие говорят — папке отомстить. Зуб даю, что второе. Знать он не желал все эти годы про семью, а тут — с самого Сеула. Чувствуете, какая драма разыгрывается? Нет, в зале суда сегодня будет не продохнуть… — ещё негромко посмеявшись, она добавила уже серьёзно, — он вам, Сеульские знакомые, не рассказывал, что был у себя в родной деревеньке первоклассным вором, а? Мрачная пауза. — Нам об этом известно, — сдержанно и топорно отчитался дядя, — да. — Значит, рассказывал! — удивилась она. — Раз честно рассказывал, значит, стало быть, на правильную дорогу вышел. Что ж, я рада за него, если он в Сеуле зажил по-человечески. Здесь-то у него с репутацией было сомнительно. Кто жалел его, маленького беглеца, а кто и проклятий посылал следом. Но вы всё-таки будьте аккуратнее. Мальчишку хотя и жалко, но наедине с какой драгоценностью в доме я бы его не оставила, глаз бы с него не спустила. От воровских привычек так просто не отделаешься. — Спасибо вам за помощь, — только и ответил дядя, неловко стараясь ретироваться из разговора, — извините, мы спешим. Мы покатились дальше. На душе у меня скреблось некое гадкое чувство. «А он ведь не вышел на правильную дорогу, — глухо думала я, — и по-человечески не зажил». — Этот город — какой-то административный центр, да? — хмыкнула я, оглядывая улицы. — Да, — подтвердил дядя, — к местному суду территориально относятся все уездные волости Кочхана. Фургончик выполнил очередной неторопливый поворот, и мы спокойно поехали по ещё одной совсем узенькой улочке. Но её довольно скоро сменила другая, уже пошире, и на исходе в этот раз нас встретило центральное кольцо. От него пришлось свернуть на ещё одну неширокую улицу, на которой мы остановились у трёхэтажного здания с серой гранитной облицовкой. Над массивной дверью висел государственный флаг. Напротив здания располагалась маленькая парковка. Оставив там фургон, мы вышли на улицу и засеменили ко входу. Я нещадно теребила в кармане пальто оставшийся после дорожного кафе чек. Дядя оставался совершенно спокоен, но вид у него при этом был самый участливый. Я была несказанно рада, что он здесь. — Значит, он молчит, — притормозив перед самой дверью, повторила я. Дядя остановился со мной рядом, задрав голову и разглядывая здание. Проверил время. Мы всё-таки ещё успевали. — Да, — ему вздумалось выкурить сигаретку, и он отвёл меня чуть в сторону. — Толком он не общался ни с кем, кроме прокурора. Впрочем, его мать насплетничала, что на днях он стал о чём-то шушукаться с младшими братьями. До этого мальчишки к нему подходить стеснялись, но постепенно оттаяли, и им он всё-таки что-то отвечает. Кажется, они даже смеются тихонько — если его матери не показалось. Его сводный брат тоже как-то раз его расшевелил, согласно её же сведениям. Но ни с отчимом, ни с ней он почти не говорит, и всё только на поверхностные темы. Эта бедная женщина не знает, как к нему подступиться. Говорит, он ходит, как убитый. Мы молча стояли снаружи, пока дядя курил. Запах табака гулял по морозу. Стужа кололась, словно иголками. Кожу нещадно щипало чуть не до немоты, и воздух слипался в носу. С каждым выдохом у лица клубилось густое облачко пара. Я натужно думала о том, что сказать Ким Тэхёну, когда увижу его. Размышляла, как он себя чувствует, что ему предстоит в ближайшем будущем и через что ему приходится проходить уже сейчас. Если даже старушка с соседнего городка так резво о нём балагурила, то что творилось в его собственной деревне? «Он сюда вернулся, — озарило меня, — несмотря на всё, он сюда вернулся». Я отлично знала, что всё, о чём я услышала, было для него настоящим адом. Сложная социальная ситуация, особенно такая, где он действительно не безвинен, где окружающие относятся к нему с презрением и где всему этому свидетелями являются его любимые люди — если Ким Тэхёна попросить описать его худший ночной кошмар, он непременно опишет нечто подобное. Это была именно одна из тех ситуаций, от которых он обычно в ужасе делал ноги. И всё-таки он набрался смелости вернуться сюда. Посмотреть в лицо своим свершениям. Выступить на суде. — Его мать сказала, что прокурор вынес предупреждение, — выбросив окурок, вздохнул дядя, — этот адвокат хорош. Докапывается до всего, до чего только можно. Будет спрашивать, чем Тэхён занимался в Сеуле. Я не сразу поняла, что дядя имеет в виду. А как смекнула, круто обернулась на него. — Тэхён что, правду скажет? — выпалила я. — Лгать в суде уголовно наказуемо, — пожал плечами дядя, — не знаю, что он решил. Прокурор хочет использовать показания Тэхёна о воровстве скота, чтобы обвинить отца в подстрекательстве к преступлению и в постоянных угрозах семье, которые в конце концов увенчались покушением. Но к тому, чем Тэхён занимался в Сеуле, его уже никто не принуждал. Да и принуждения в адрес матери сомнительны. Всё-таки это сложная ситуация. Увидим, как всё сложится. Ладно, идём, а то опоздаем. Так и не оклемавшись от потрясения, я засеменила следом. В холле здания, в отличие от улицы, было очень оживлённо. Мы оставили верхнюю одежду в гардеробе, продемонстрировали на стойке регистрации наши документы и направились прямиком в зал суда. Там ещё ничего не началось, но народу уже набралось прилично. Мы заняли местечко в третьем ряду, почти у самого прохода к трибуне. Впоследствии оказалось, что это крайне удачные места. Народ за нами толпился и мучительно вытягивал шеи, чтобы разглядеть происходящее. С нашего же угла открывался отличный обзор и на затылки выступающих свидетелей, и на перпендикулярные трибуне столы потерпевшей и подсудимого, и на судью. Хорошо, что заседание проходило не летом, поскольку даже в холодное время года в зале было душновато. Шепотки вокруг нас ходили весьма оживлённые и довольно озлобленные. Сокрушались в основном на «бича деревни», отца Ким Тэхёна. Впрочем, и его собственное появление тоже вызвало ажиотаж. Сразу поясню, что сторона обвинения настаивала на покушении на убийство, в то время как защита придерживалась версии неумышленного причинения тяжкого вреда здоровью. Подсудимый, встретившийся с потерпевшей на смотровой площадке в горном парке под предлогом обсуждения его дальнейшего общения с сыновьями после развода, сбросил её с высоты. К счастью, она приземлилась на одном из выступов горы, где её спустя время заметили другие гулявшие по смотровой площадке люди. Обыкновенно этот парк бывал малолюден, а упомянутый выше выступ горы, ко всему прочему, с площадки было тяжело заметить. Обнаружение жертвы называли большим везением. Я не буду описывать заседание от начала и до конца — в этом попросту нет смысла. Скажу только, что дело показалось мне очень сложным. При всей моей неприязни к отцу Ким Тэхёна, при всём возмущении его методами воспитания, главенствования в семье, в целом ведения жизни я не могла сказать наверняка, был ли его проступок умышленным покушением на жизнь или роковой неосторожностью. Его жена была уверена в первом. Когда её допрашивали, она со слезами на глазах и дрожащим голосом заявляла, что далеко не один раз за годы их брака муж угрожал лишить её жизни. К примеру, если она намеренно рассказала бы кому-нибудь о воровстве или даже если бы выдала «семейную тайну» случайно, или если бы просто была чересчур надоедлива — слово «убью» часто звучало в доме. Отца Тэхёна звали Ким Сонгю, и свою вину он отрицал. Как поведал суду, он был очень пьян и падение спровоцировал случайно, после чего даже попытался вызвать скорую, но плохо владел собой из-за нетрезвости, а потому не смог донести до оператора причину звонка. В конце концов он решил направиться в больницу сам, по дороге упал и уснул прямо в парке, где пролежал всю ночь. Загвоздка состояла в том, что именно в этом парке захотел встретиться Ким Сонгю, несмотря на то, что добираться туда не так уж удобно — сам он пояснил, что выбрал место без определённых причин. Среди свидетелей обвинения были в том числе и посетители бара, который Ким Сонгю посещал накануне происшествия. Все они заявляли, что он громко и во всеуслышание клялся, что убьёт супругу. Должна признать, показания эти были довольно слабоватые. Адвокат поинтересовался у каждого свидетеля, как давно они знают подсудимого — все они по очереди отчитались, что знакомы с ним всю жизнь. Тогда адвокат спросил, часто ли на их глазах в порывах эмоций его подсудимый обещал «кого-нибудь убить» — ответы и на этот раз были утвердительными. В конце концов адвокат спросил, посчитал ли хоть кто-нибудь из них после той угрозы в баре, что потерпевшей действительно грозит опасность. Свидетели тушевались, как по щелчку пальца. Правда в том, что никто не воспринимал гневливые выкрикивания Ким Сонгю всерьёз. Он мог крикнуть «убью» даже тумбе, о которую ударялся мизинцем. И потерпевшая, и подсудимый сидели около своих представителей, бледные, как призраки. Время от времени Ким Тэхи, мать Тэхёна, бросала бывшему мужу уязвлённые взгляды исступлённой ненависти, когда его адвокат сводил показания очередного свидетеля обвинения на нет. Она искренне боялась того, как оборачивается процесс. В её глазах почти всё время едва заметной блестящей пеленой стояли слёзы. В неё саму адвокат тоже вцепился, словно коршун. Он был удивительно талантлив, гораздо талантливее, чем прокурор. Это был коренастый бодрый мужичок с подвижными чертами лица, звучным голосом и крайне исключительным пониманием, куда нужно бить. Ему бы открыть собственную юридическую контору, но нет, свои блистательные таланты он проявлял на государственной службе — к огромному везению Ким Сонгю. — Вы говорите, что ваш супруг сбросил вас, — отчеканил он, обращаясь к госпоже Ким; на перекрёстный допрос она выходила самая первая, — намеренно, правильно? — Да, — подтверждала она, — он повторял «убью», пока мы дрались. — Он был пьян? Топорное молчание. — Да, он был пьян. — Вы говорите, что ваш муж постоянно твердил «убью», — продолжал адвокат с заинтересованным видом, — но часто ли он в действительности прибегал к физическому насилию против вас? Он вас бил? — Он бил детей в качестве наказания, — скомкано произнесла жертва после недолгой паузы, — меня он иногда толкал, когда я пыталась их защитить… или мог замахнуться. — Но не бил, — заключил адвокат. Очередная пауза, ещё более тяжёлая. Даже со спины я заметила, что Ким Тэхи бросила очередной взгляд на бывшего мужа. Тот сидел, склонив голову к груди, и разбито уставился на неё исподлобья. Во взгляде его не было ни соперничества, ни злости, ни страсти доказать свою невиновность — только глубокая, убийственная печаль. Мне даже чудилось, что он смотрел на неё виновато. Если так он пытался завоевать расположение судьи, то он был непревзойдённым актёром. По всему казалось, что это слабый, немощный, глубоко несчастный человек — несчастный до такой степени, что несчастными рядом с ним становились и окружающие. Когда-то он, наверное, был даже красив. Будущее его не страшило, оно осталось в прошлом. У него было болезненное, выцветшее лицо человека, под языком которого скопилось слишком много горечи. Это пугало меня. Я отдалённо узнавала в нём Пак Чимина. Ким Тэхён, пожалуй, был на него похож, разве что в глазах отца не было той наивной кротости, какая таилась во взгляде сына. — Нет, не бил, — загробным голосом произнесла Ким Тэхи. — Вы говорили, что муж угрожал вам убийством за распространение правды о воровстве. Расскажите подробнее, как вы тогда жили, — адвокат продолжал, — когда ваш сын обворовывал деревню. Как это происходило? — Протестую! — выплюнул прокурор. — Это не относится к делу. — Уверяю, Ваша честь, — возразил адвокат, — это относится делу самым прямым образом. — Протест отклонён, — устало вздохнул судья, скользя медленным задумчивым взглядом от супруга к супруге, после чего обратился ко второй, — пожалуйста, отвечайте. — Мой бывший муж полностью руководил им, сам он не воровал, — уверенно отчеканила Ким Тэхи, — учил сына, как правильно это делается, и обещал наказать, если тот попадётся. Внушал ему, что в этом случае ему придётся взять вину на себя. Всё это она уже говорила, когда её допрашивал прокурор. — Как именно он вам угрожал? — уточнил адвокат. — Он запрещал мне кому-либо рассказывать, — не растерялась потерпевшая, — обещал убить, если проговорюсь. Я просила его не заставлять Тэхёна это делать. Он запрещал мне вмешиваться. — Да. Именно в таком виде мы всё это слышали. Но позвольте спросить вот что: вы тоже пользовались тем, что воровал ваш сын? — ловко, почти заискивающе оговорился адвокат. — Вы сами питались ворованным скотом или нет? Очередная пауза. — Мы все делали то, что он говорил, — ответила Ким Тэхи, — мы подчинялись ему во всём. По залу загуляли шепотки. Я крепко стиснула челюсти. Да уж, эффекта он добился. — Ваши дети, они тоже питались тем, что воровал ваш старший сын? — бодро продолжил адвокат. — Да. — Ваш муж часто общался с вашим старшим сыном? Он проводил с ним много времени? — Да, почти всё время, если быть точной. — Что до младших сыновей? Им он уделял внимание? — Да. Он имел свою особенную систему воспитания. Во всяком случае, так он это называл. — Давайте вернёмся к происшествию, — мягко перевёл тему адвокат, почти улыбаясь. — Вы говорите, вы начали драться из-за телефона. Мой подсудимый хотел выпытать у вас новые номера телефонов ваших сыновей, поскольку те у них появились. Что конкретно он делал, и что делали вы? — Он скрутил меня и направил в сторону края площади, — принялась описывать Ким Тэхи, — и повторял, что убьёт. Я пыталась вырваться, у меня не получалось. — Это всё? — уточнил адвокат. — Он просто вёл вас в сторону края? Больше он ничего не делал? Я видела даже со спины, как вся она напряглась, вытянулась, будто струна. — Нет, это не всё, — проговорила она, — ещё он пытался дотянуться до телефона, телефон лежал в моей сумке. Адвокат ухватился за эту часть рассказа с большой страстью. — Почувствовав опасность, — торопливо протараторил он, — вы не попытались сказать ему, что отдадите телефон? Не попытались дать ему, что он хочет? — Я была в панике, — машинным голосом автоответчика пропечатала Ким Тэхи, — и пыталась вырваться. — Когда вы шли с ним на встречу в тот вечер, — надавил адвокат, — вы не боялись, что подобное может случиться? Почему вы пошли одна? — Протестую, Ваша честь, — прошипел прокурор сквозь зубы, вскакивая с места. — Протест отклонён, — отозвался судья и обратился к потерпевшей, — вас ни в коем случае не пытаются обвинить в том, что с вами случилось. Пожалуйста, не думайте так, просто опишите, с каким настроем тогда шли на встречу. Это необходимо для лучшего понимания дела. Подумав немного, госпожа Ким неуверенно проговорила: — Я боялась, конечно, — и снова задумчиво помычала, — я его всегда боялась. Но, наверное, не до такой степени. Мне хотелось всё разрешить, чтобы наконец начать видеться с ним реже. — Ваш новый муж, — продолжил адвокат, — он вызвался вас сопроводить? — Нет, я не стала говорить ему. — Почему? — Мне не хотелось, чтобы они подрались. — Но вы не боялись, что ваш бывший муж начнёт драку с вами самой? — медленно протянул адвокат. — Вы не думали, что без второго мужчины драка может всё равно состояться, верно? — Если вы спрашиваете о том, верила ли я, что бывший муж причинит мне вред именно физически, то нет. Он никогда не бил женщин, но мужчин бил. Я и предположить не могла, что он начнёт драку со мной, — заговорила Ким Тэхи надрывным голосом, — я не думала, что он наконец перейдёт от угроз к действиям. Такого я не ожидала даже от него! — Вы говорили, что муж неоднократно обещал убить вас, — подвёл итог адвокат, — что под угрозами убийства он заставлял вас молчать о том, чем занимается ваш сын. — Да, — с вызовом выпалила потерпевшая. — Но в действительности, — адвокат торжественно развёл руками, — вы никогда не верили, что ваш муж действительно вас убьёт, не так ли? Вы даже согласились на встречу с ним наедине. Разве так поступает тот, кто боится, что ему угрожает убийство? Если на самом деле вы не верили, что он причинит вам вред, почему же вы молчали о том, что происходило в вашем доме? — Ваша честь, протестую! — вскрикнул прокурор, вскакивая со своего места. Судья вздохнул и вяло стукнул молоточком. — Протест принимается, — объявил он и сказал адвокату, — достаточно. — Да, Ваша честь, — кивнул адвокат, но своей цели он добился и допросом был удовлетворён. Мать Ким Тэхёна была выставлена столь же ответственной за нездоровую атмосферу под крышей её бывшего дома, сколько и её муж. И это ничего, что вполне можно было бояться не именно физического насилия от Ким Сонгю, а, скорее быть подневольной ему психологически. Ничего, что все члены семьи могли молчать обо всём, поскольку глава семьи подавил их авторитетом, задушил их голоса, подчинил. Главное, что выступление адвоката было эффектным. Оно зародило зёрнышки сомнений относительно дела. А действительно ли человек, угроз убийства которого не боялась даже та, кому эти угрозы посвящались, попытался совершить убийство? Были ли его угрозы таким уж весомым доказательством его намерений? Не было ли всё это это просто чередой трагических случайностей? Позже таким же образом были опрошены и прочие свидетели обвинения. Сначала их показания предоставляли, казалось бы, довольно сильные аргументы в пользу покушения, но уже к концу их выступлений от их сведений оставались весьма противоречивые ощущения. Когда в зал наконец вышел Ким Тэхён, я затаила дыхание. Он был одет в простенький тёмно-серый твидовый костюм, семенил к трибуне неохотными шагами и не отрывал глаз от пола. Я смотрела на него, как на привидение. Это был Ким Тэхён, тот самый, знакомый мне Ким Тэхён. Он выглядел ужасно, словно загнанный в угол зверь. Ни колец, ни серёг, на весёлой задумчивости во взгляде. Он не знал, куда деть глаза. От его вида у меня сжималось сердце. И, как довольно быстро выяснилось, не на меня одну он произвёл впечатление. Всё это время державшийся тише воды, ниже травы, Ким Сонгю уставился на сына с каким-то побитым, искажённым гримасой отчаяния лицом, и из его глаз побежали слёзы. Наверняка он знал, что Тэхён будет выступать в суде против него, но вряд ли он сам до этого его видел. Утирая слёзы, он уставился в стол и ещё долго не отрывал от столешницы взгляда. Тэхён в сторону отца тоже совсем не смотрел. Сначала его опросил прокурор. Правда ли, что он воровал, правда ли, что воровать его учил отец, правда ли, что отец заставлял его делать это против его воли. Угрожал ли его отец когда-либо убийством его матери. На всё Тэхён давал сдержанные, короткие ответы, при этом опустив голову и глядя в трибуну. Судья был крайне заинтересован им. — Как ты это делал? — не сдержавшись, спросил он. Тэхён немного помолчал. После перерыва в общении я успела отвыкнуть от его пауз; прежде я перестала их замечать. — Зимой я в основном воровал свиней, — в конце концов заговорил он, — летом чаще кур. К зиме свиньи достаточно подрастают, их обычно забивают как раз в это время. Я выбирал одну из них, оглушал ударом по голове, между бровями, но так, чтобы не убить, и быстро увозил на велосипеде с грузовым багажником. Срезал через зады, добирался до дома за несколько минут, и мы с отцом тут же приступали к обескровливанию, пока свинья была ещё живая. Одной такой хватало надолго, поэтому я редко их брал. Весь зал слушал его с разинутыми ртами. Собственный отец глядел на него исподлобья с искажённым мученической гримасой лицом, по его щекам катились слёзы. К слову, никто не стал заводить никаких дел на этот счёт, даже тогда, когда эти преступления совершались. Жители были отлично осведомлены, в какой бедности некоторые из них проживают, и прекрасно понимали, что преступником был кто-то из местных. Коррумпированную и разнузданную полицию округа в деревне не любили и предпочитали блюсти закон собственными методами. Даже когда выяснили, кто это был, никто не бросился писать заявление: поначалу всем казалось, что это был ребёнок. А когда Ким Тэхи разоблачила настоящего идейного вдохновителя преступлений, деревенские мужчины просто собрались толпой и хорошенько поколотили злоумышленника. Напоследок ему пригрозили и чем похуже, если хоть одна курица ещё раз исчезнет из курятника. — С курами всё совсем просто, — продолжил Тэхён, — чаще всего я приходил, когда они спали, душил и уносил с собой. Если сделать всё быстро, можно обойтись без шума. — Надо же, — ошеломлённо хмыкнул судья и посмотрел в свои бумаги, а прокурору бросил, — пожалуйста, продолжайте. — Ты говорил, что отец научил тебя всему этому, так? — спохватился прокурор, толстый смуглый дядечка с задорными живыми чёрными глазками. — Да, — спокойно ответил Тэхён, — он научил меня всему, что я знаю. — Говорил ли ты ему, что не хочешь этим заниматься? — Да, много раз. — Тебе не хотелось так поступать со своими соседями, но твой отец заставлял тебя силой, не так ли? Тэхён умолк. Судья, склонивший голову над бумагами, бросил ему ещё один заинтересованный взгляд исподлобья. Я тоже вцепилась глазами в его кудрявый затылок, намертво сжав друг с другом лежавшие на коленях ладони. — Скорее, мне было страшно, что меня поймают, — сказал Тэхён, к огромному неудовольствию прокурора и к ошеломлению собственной матери, — или что я случайно убью свинью, а не только оглушу. Так её мясо было бы испорчено. За такое отец обещал наказать, а я боялся наказания. Из-за этого я хотел прекратить. Адвокат, сидевший за своим столом, едва заметно улыбнулся, что-то написал на листе бумаги и показал своему подсудимому. Тот, прочитав, уставился на сына с ещё более удручённым лицом. В зале повисло напряжённое молчание. Растерявшийся прокурор спохватился и принялся задавать вопросы дальше: — Почему ты сбежал? Тэхён вздохнул. Он явно проговаривал то, что было много раз отрепетировано: — Отец хотел, чтобы в случае поимки я притворялся, будто это только моя ответственность, — он выдержал отрешённую паузу, — будто я продавал скот в городе. У меня бы так не получилось. Мне казалось, что отныне ничего не будет, как прежде, и что моя жизнь в деревне разрушена. Потому я и сбежал. Подсудимый принялся качать опущенной к груди головой, при этом неистово жмурясь. Крупные слёзы падали с его лица. Плакал он совсем беззвучно, без единого всхлипывания. Нос торопливо утирал ладонью. До чего немощно он выглядел — это как-то опустошало, ввергало в растерянность. Ведь это истязатель собственного сына и почти убийца собственной жены, а никаких злодейских гримас он не корчил. Наконец было озвучено нечто показательное, когда свидетеля спросили об угрозах матери. — Как-то он сказал, что, — негромко проговорил Тэхён, ни на кого не глядя, — если она разболтает кому-нибудь о происходящем, он её убьёт. Неважно, где и когда. Может, не сразу, когда она уже не будет ждать. Но он убьёт её. Так он сказал. Я слышал это своими ушами. Я уверен, что её брак здесь ни при чём, он просто мстит ей за то, что после моего побега она пошла и всем всё рассказала. В своей речи прокурор пояснил, что Ким Сонгю держал семью в ежовых рукавицах. Все подчинялись ему беспрекословно, даже в том, что сами считали неправильным. При этом намерения у подсудимого всегда были самые подлые. Он без зазрений совести воровал, используя при этом сына и обещая ему жестокую расплату в случае неудачи, ещё и подговаривая его понести за всё единоличную ответственность. И он не единожды угрожал и жене. Теперь же он воплотил свои угрозы, пусть и неудачно — вот и всё, что следовало знать. Тем не менее, самое интересное началось, когда к допросу приступил адвокат. — Вы бежали в Сеул, не так ли? — осведомился он. — Протестую, Ваша честь, — тут же выпалил прокурор, — это не имеет отношения к делу. — Протест отклонён, — коротко изрёк судья и кивнул адвокату, — пожалуйста, продолжайте. — Спасибо, Ваша честь, — адвокат коротко поклонился и вновь развернулся к Тэхёну, — итак? — Да, — отозвался тот, — я жил в Сеуле. — Согласно тому, что мне удалось выяснить, — бодро продолжил адвокат, — недавно вы обзавелись новой машиной. Ещё вы получили новенькие права. Помимо всего прочего, в Сеуле вы должны были где-то жить. На всё это нужны деньги. Как вы их добывали? Воцарилась такая гробовая тишина, что стало слышно гудение дневной лампы. — Я работал, — отрезал Тэхён. — Кем? Все взгляды пытливо устремлены на свидетеля. Тот, явно превозмогая себя, произнёс: — Коллектором. — Вы работали по трудовому договору? — Нет. — Иными словами, вы работали неофициально. — Да. Прокурор едва слышно пропыхтел что-то себе под нос, сжав ладонь в кулак на столе. — Что это за организация? — любезно продолжал адвокат. — Чем она занимается? — Не знаю, много чем, наверное, — отрезал Тэхён, — меня не посвящали, я просто выполнял свою работу. — В чём заключалась ваша работа? — Находить должников, — словно робот, отчитался допрашиваемый, — выбивать из них долг. — Силой, я полагаю? — Да. По залу прошлась волна шепотков. Судья, стукнув молотком, попросил тишины. — Кто был начальником в вашей организации? — бодро выпалил адвокат, как заведённый. — Кому она принадлежала? Как его звали? — Ким Джеук. — Ваша честь! — адвокат величественно развернулся к судье. — Решите представить: Ким Джеук — известный гуляющий на свободе мафиози, с его именем связывают ограбления, контрабанду огнестрельного оружия в третьи страны и даже продажу органов. На этот раз гул поднялся куда более внушительный. Судье вновь пришлось прибегнуть к молотку и собственному грозному авторитету. — Прошу тишины, — вымолвил он сквозь крепко сжатые губы; его глаза, прежде смотревшие на Ким Тэхёна с участием, теперь саднили горьким разочарованием; он взглянул на адвоката и сказал, — продолжайте. — Последний вопрос, — адвокат, прокашлявшись, уставился на Тэхёна, как на чудо света, — скажите, кто-нибудь принуждал вас к тому, чем вы занимались в Сеуле? — Нет. — То есть, вы занимались тем, чем сами хотели заниматься. — Да. — Больше вопросов нет, — фыркнул адвокат и обратился уже к публике с собственной речью, — что же мы видим? Как вы считаете, кто перед вами? Лично я вижу самого настоящего преступника, причём вполне добровольного. Но его почему-то пытаются представить в виде жертвы. То, что отец и сын вдвоём… нет, даже втроём, вместе с потерпевшей, проделывали в своей деревне, безусловно, было преступно. Но если свидетель действительно так страдал от того, к чему его принуждают, почему он отправился в большой город и стал заниматься всё тем же самым? И за проступки этого мальчишки предлагают теперь судить отца? Лично мне позиция обвинения видится именно такой: отца судят не за нынешнюю трагедию, а за эту драму с ворованным скотом. Полно, господин прокурор! Не нужно судить отцов за преступления детей — вы видите, сын у нас преступник какой угодно, но не подневольный. То же самое касается жены моего подзащитного. Спешу напомнить, что люди, которые сейчас жалуются на его так называемые злодеяния, питались тем же самым ворованным мясом, с которого теперь плюются. Плакали, давились, но ели. Никто из них не пожаловался, что страдал от голода. Мой подсудимый вор, и добывал пропитание для семьи так, как полагалось вору, но пропитание он всё-таки добывал для семьи. Конечно, это неблагородно, но разве, если забыть про благородство или неблагородство подобных методов, сам факт того, что он хотел прокормить семью, не свидетельствует о том, что он пытался о ней заботиться? То, что мы кричим «убью», когда теряем самообладание, вовсе не делает из нас убийц. Я думаю, будет гораздо целесообразнее судить о деле исходя из поступков моего подзащитного, а не его слов. А поступки его доказывают, что он вор — да, и что вор довольно трусливый, раз воровал через чужие руки, но уж точно они не доказывают, что это хладнокровный душегуб. Благодарю, у меня всё, — адвокат коротко поклонился публике, резко крутанулся и вернулся за свой стол. — Спасибо, — отрешённо поблагодарил судья и обратился к Тэхёну, — если вам больше нечего добавить, вы можете быть свободны. — Мне есть, что сказать, — глубоким купольным голосом возразил Тэхён, — я хочу добавить ещё кое-что. Судья вздохнул, посмотрел на время и сверился с бумагами. — Говорите, только быстрее, — согласился он, — у нас ещё один свидетель обвинения, а после мы уходим на перерыв. — Ваша честь, — на этот раз Тэхён заговорил совсем громко; его баритон эхом отдавался от высоких стен зала, — вы слышали, что за своё выступление я ни разу не пытался переложить ответственность на кого-то другого. Я не жалел, что ворую у соседей, меня так попросту не воспитали. Меня не учили, как плохо брать чужое, меня учили, как будет плохо, если на этом попасться. Я был научен, что воровство — такое же обычное социальное явление, как и все прочие. Единственная причина, по которой меня одолевали сомнения — это отношение к этому матери. Но она всегда была слишком слаба, чтобы как следует противостоять. Она пыталась ему возражать, пыталась угрожать, что всё расскажет, но она слишком боялась его и не могла от него защититься, не могла защитить от него и меня. Всё, что происходило со становлением моих воззрений в детстве, лежит на совести моих родителей. А то, что после в Сеуле я пошёл не по той дорожке, уже моя и только моя вина. Но его сейчас судят даже не за это! Могла ли тогда воспротивиться ему мать, и мог бы позднее я не идти по его стопам — это не имеет значения. Это не умаляет того, что он сделал. Мне он обещал, что моя жизнь превратится в кошмар, а ей он обещал смерть — если всё выяснится. Он обещал отомстить — и я, и мама боялись его мести, но в глубине души мы надеялись, что он просто такой человек, что он говорит гадости, что он никогда не воплотит угрозы в реальность. И всё-таки он воплотил, он исполнил своё обещание: как в случае со мной, так и в случае с моей матерью — меня он растоптал на глазах у всех, он уничтожил мою жизнь здесь, а её он попытался убить, как и обещал. И он непременно попытается сделать это снова! Если вы спустите это ему с рук, это будет на вашей совести! Зал возликовал. Ещё ближе к концу речи судья понял, что всё происходящее есть не что иное как провокация, озвучил было возражения и даже первые угрозы, но к тому моменту неуёмный свидетель успел здорово разогнаться. С окончанием его речи поднялся такой оглушительный гам, что судье пришлось бить в молоток со всей дури. «Наказание!» «Суд!» «Убийца!» «Парень прав — хватит прощать этому убийце его преступления!» Я сидела, словно бы прибитая к стулу гвоздями, и поражённо уставилась на затылок Ким Тэхёна. Мне мучительно хотелось видеть, как он выглядит в такой момент. Я прекрасно знала, как отображается любая эмоция на его лице, но в ту секунду была в растерянности. Когда наконец шум сошёл на нет, озлобленный судья, сурово глядя на Тэхёна, прошипел: — Я выношу вам предупреждение. Ещё один такой трюк, и вы покинете зал суда. Пожалуйста, займите место рядом с другими свидетелями, — после чего произнёс уже на всё помещение, — любые нарушители порядка будут удаляться охраной, даже если это означает, что придётся удалить весь зал. Надеюсь, я понятно выразился. Наконец Тэхён собрался было уходить, как вдруг застыл на месте и обернулся в сторону скамьи подсудимого, потому что его окликнул ещё один голос. — Тэхён, — это торопливо проговорил его отец; лицо у него было совсем заплаканное, — прости меня, сынок. — Попрошу порядка, в конце концов! — в очередной раз возмутился судья, снова ударяя молотком, но уже без прежнего энтузиазма. — Свидетель, вы свободны. Застывший на месте, Тэхён наконец оттаял и двинулся в сторону от трибуны. На прямых ногах он выполнил полукруг, и я наконец увидела его лицо. Оно было бледно, как полотно. Ссохшиеся губы дрожали. В злых глазах стояли слёзы. Пошатнувшись, он прошёл на два шага в сторону, обвёл зал со зрителями безучастным взглядом и вдруг совершенно неожиданно даже для меня самой остановился глазами на мне. Его шаг дрогнул. Глаза ошеломлённо округлились. Я сочувственно поджала губы вместо приветствия. Но всё это был только миг, и он отправился к своей скамье, на которую благополучно присел и снова исчез из моего вида. Следующим свидетелем обвинения был первый человек, видевший Ким Сонгю поутру — охранник будки при входе в парк у подножия горы. Стороны обвинения и защиты допросили его по очереди. Выяснилось, с одной стороны, что обвиняемый интересовался, не было ли со вчерашнего дня каких-либо плохих новостей, а также, что он не озаботился безопасностью жены, не вызвал скорую заново и даже не попытался проверить, как она. С другой стороны, этим сведениям противопоставлялось то, что обвиняемый не помнил ровным счётом ничего с прошлого вечера, а потому из тревоги за что-то, о чём забыл, и стал расспрашивать охранника. Адвокат и здесь выступил гораздо эффектнее. Почти сразу после этого утреннего разговора с охранником Ким Сонгю арестовали, так что больше свидетелей не было. Следующими должны были выступать свидетели защиты, но судья объявил перерыв. Толпа повалила на улицу. Слева и справа от моих плеч по коридору между зрительскими лавками брели люди. Все они говорили о суде, об отце и сыне. Я неспешно перебирала ногами, медленно продвигаясь вперёд и слушая разговоры. Где-то за моей спиной обращались напрямую к Ким Тэхёну. — С возвращением, Тэхён, — гулом переплетались их голоса, — и приходи к нам на засахаренный батат, слышишь? — Ты выступал так достойно! — с жаром выпалила какая-то женщина. — Долой воровское прошлое, — проскрежетал уже мужчина, — возвращайся домой и найди своим талантам достойное применение. — Такой маленький и хилый, — на этот раз скрипел другой, более певучий мужской голос, — и так зарубать свинью! Ты мне на скотобойне пригодишься. — А я всегда подозревала… — сердобольно твердила некая старушка, — было что-то такое у него в глазах… — Все мы в глубине души понимали, — вторила ей другая. — Вечно он был грустный, как не от мира сего, — тараторил кто-то, — я была в родительском комитете: учителя подозревали, что с ним что-то не так. Мы все знали, что по нему папка прикладывается, но чтобы так! — Не упоминайте эту сволочь, — отрезал звучный мужской голос, — фу! Вы слышали, как этот проныра, его адвокат, всё переворачивает? — Оставьте мальчика в покое, на нём лица нет… — Тэхён, это ты у нас украл поросёнка однажды. А если подумать, тебе тогда было двенадцать! Я тебя помню, долговязый мальчишка со странной улыбкой. А свинка-то была тяжёлая! — Какой кошмар… — в сердцах выпалила какая-то молодая женщина. — Заставлять ребёнка в таком юном возрасте идти на подобное. И после вы удивляетесь, что он бежит в Сеул и там занимается ровно тем, чему его учили с пелёнок. — Эге! Наши куры тоже от этого лисёнка пострадали, — вмешался очередной мужичок. — Это сколько ему сейчас, девятнадцать? У нас он кур шугал лет шесть назад — ему, выходит, тринадцать было? Мы думали, там профи работает, а это тот долговязый пацанёнок. Когда его мамаша к нам заявилась, мы её выставили. Ну, свинья, ну и свинья, Ким Сонгю! — Убийца, — припечатал кто-то ещё. — Нет, как достойно держался Тэхён! — воскликнула старушка. — И прямо в лицо этому судье смотрит. Извините, мол, меня кем воспитали, тем я и вырос. Кем-то ещё притворяться не буду, даже чтобы вас умасливать. — Но убийца оттого убийцей быть не перестанет, — прорычали сбоку, — будь я хоть разбойник, хоть кто! Так что вы мне зубы не заговаривайте. Нет, этот уж точно смелее папаши. Сам принял ответственность за то, что делал, когда ещё молоко на губах не отсохло. А папаша зато даже будучи взрослым мужланом за себя ответить не может. В холле толпа рассосалась, но гул остался. Несколько журналистов из местных газетёнок слонялись кругом с блокнотиками и налетели на Тэхёна, как мухи на рану, когда тот появился из зала. Мы с дядей тем временем присоединились к его семье и принялись со всеми здороваться. Ким Тэхи, всё ещё пребывавшая где-то в прострации, отрешённо спрашивала, как мы добрались. Её озабоченно обнимал муж. Время от времени подходили люди, они говорили ей слова поддержки. Чуть позднее к нам присоединился Тэхён. Он покосился на нас с дядей и скомкано, сквозь стиснутые губы его поприветствовал. — Пойдёмте все отсюда, — заявила госпожа Ким; появление сына её отрезвило, заставило взять себя в руки, — ты как, сынок? — Извини, — промямлил тот, — я отвечал не совсем так, как прокурор хотел… — Не извиняйся, — выпалила мать, — ты отлично выступил. Ты был честен. Давайте заберём мальчиков и сходим поесть. Где Сокджин? — Наверное, ищет нас, — подал голос отчим Тэхёна, — я сейчас ему позвоню, а пока давайте собираться. Мы прошли к гардеробу и облачились в верхние одежды. Пока я натягивала пальто, Тэхён подлетел ко мне сбоку уже одетый и шепнул: — Отойдём? Я своих предупредил. Я оглянулась на него, после посмотрела на дядю, тот моргнул мне в знак согласия, и я позволила Ким Тэхёну торопливо увести меня за собой. Пока шёл, он старался не озираться по сторонам. Мы очутились снаружи всё так же торопливо двинулись вправо, свернули за угол и убрались чуть подальше, где в какой-то момент Тэхён наконец круто развернулся и встал напротив. Я тоже чуть притормозила, аккуратно его разглядывая. Он косил глаза в пол. К его чести, стоял на обеих ногах, а не переминался с ноги на ногу, но слегка качался из стороны в сторону. Облизнул губу. Часто моргал — взгляд бегал из стороны в сторону, при этом не отрываясь от земли. Невинное, чистое, ужасно виноватое лицо, словно у оленёнка. Я не представляла, как можно было злиться на него так, как на него злился Чон Чонгук. Мне не хватало для подобного твёрдости характера. Ким Тэхён — не злодей. Его очень сложно ненавидеть. Я знала, каким он бывал, когда впадал в ярость, когда решительно направлялся к противнику с пистолетом в руках, когда был возбуждён или взвинчен, когда на правом его виске едва заметно проступала венка, а под скулами начинали ходить желваки — словом, совсем не белым и пушистым. Но ничто из этого не отменяло того, каков он был на самом деле. Вот таков — по-детски растерян, раним, уязвим. — Хорошо выглядишь, — низким купольным голосом озвучил он, всё не отнимая глаз от земли, махая своими осоловелыми ресницами и продолжая облизывать нижнюю губу. Я мягко рассмеялась. — Светская беседа? — мы встретились взглядами; наконец он осмелился. — Хорошо, пусть будет так. Ты тоже отлично выглядишь. — Лол, — он усмехнулся и, сжав губы в жесте «м-да», отвёл взгляд в сторону, — врёшь. — Тэхён, — вздохнула я, делая шаг ближе и даже чуть приседая в сторону, чтобы мы снова смотрели друг на друга, — как ты? Он посмотрел на меня, растерянно моргнув. Набрал в грудь побольше воздуха. Выдержал убийственно долгую паузу. И в конце концов родил: — Что значит, как ты? — Тяжело было? — приглушённо спросила я. — На суде. — Не надо быть такой доброй, — он резко отвёл взгляд, — мне сейчас от этого только хуже. Как ты вообще сюда попала? — Твоя мама нас позвала, — я снова качнулась в сторону, чтобы наши лица оказались друг напротив друга, так как он упорно отворачивался от меня, словно пёс, который верит, что его никто не видит, если никого не видит он сам, — она переживает за тебя. — Не стоило ей этого делать, — Тэхён тряхнул головой, но на этот раз не стал крутиться от меня и всё-таки прямо взглянул сверху вниз, — не хотел, чтобы ты видела меня таким. Я мягко улыбнулась. — Тэхён, ты мне таким нравишься. Ты здорово выступил. Представляю, как тяжело было вернуться сюда. Мы смотрели друг на друга. Он крепко сжал челюсти, и с каждой секундой его взгляд всё больше и больше блестел. — К тебе я тоже собирался вернуться, Рюджин, — выпалил он, — просто хотел закончить со всеми делами здесь… — Не надо сейчас об этом, — перебила я, — честное слово, совсем неуместно сейчас обо всём этом разговаривать. — Но ты будешь непреклонна, да? — по его взвинченному лицу вдруг стало очень видно, как сильно у него расшатаны нервы, как близок он был к срыву. — У тебя сейчас уже всё решено? — Нет, ничего не решено, — не то соврала, не то сказала правду я; мне бы самой знать, — успокойся, пожалуйста. Я ещё раз взглянула ему в глаза, стараясь достучаться до него сквозь наэлектризованную ауру нервозности, которая его окружала. Он смотрел на меня, как испуганный, и был очень близок к тому, чтобы расплакаться. Мы стояли чуть в отдалении от здания, но до нас всё ещё доносился оживлённый шум толпы. — Знаешь, он этого не делал, — глухо проговорил Тэхён, — то есть, конечно, он сбросил её, но он никогда не собирался её убивать. Мы застыли, не произнося ни слова. Я вздохнула, подошла чуть ближе и опустила ладонь ему на щёку, погладила пальцами по холодной коже. Вид у него стал совсем поникший. — Я понял это, как только на него посмотрел. Нет, даже не так, — он проглотил ком, который, как я догадалась, стоял у него в горле, — в глубине души я знал это с самого начала. Просто верить в обратное проще, так всё становится очень, очень просто — верить, что он ненавидит нас. Но нет, это ложь. Единственный, кого он ненавидит, это он сам. Тот, кто не любит себя, никогда не поверит, что его может любить кто-то другой. Он хотел нас прокормить, но знал, что за методы, которыми он это делает, мы будем его презирать. Он был противен себе и подозревал нас в тех же чувствах к нему, что сам к себе испытывал. Как бы ни старался, я не могу его возненавидеть, — Тэхён взглянул на меня, и глаза ему мгновенно застелила пелена слёз, — мне его жалко. Почему так, Рюджин? — моё имя слетело дрожью с его уст; только проговорив его, он потерял самообладание окончательно, уронил голову на грудь и совсем по-детски расплакался. — Ему нужно было всего лишь перестать заниматься тем, за что он себя ненавидел, и прекращать искать в нас отражение собственной ненависти к себе. Он не умеет любить. Я хочу его ненавидеть. Я подошла ближе и застыла с одной рукой на его плече, а другой — на его лице. Протёрла слёзы большим пальцем. Но новые не переставали бежать. — Конечно, я с ней, — зажмурился он, ощерившись; голос дрожал, — я понимаю её ненависть. Пусть бы он не собирался убивать её, пусть это была случайность — всё равно у неё есть все права его ненавидеть. Но я, я не могу ненавидеть его. Не могу перестать втайне мечтать, что он изменится. Как же так? Он не хотел, чтобы всё так кончилось. Он не хотел вот так нам угрожать, просто он такой человек: от страха, что мы ненавидим его так же, как он сам себя, он затаил на нас обиду, — он тихо всхлипывал, вжав голову в плечи. — Это не он творит зло, это зло ведет его, как подневольного. Он не расчётливый злой гений, просто он очень горд и от уязвлённой гордости несчастен, а когда он несчастен, он срывает это на остальных. Он обучал меня вовсе не потому, что трусил воровать сам, а потому что надеялся так убедить меня, что его методы — это не методы ничтожества. Но он подозревал, что я всё пойму, подозревал, что и мать преисполнится к нему презрением за это, и я за ней следом. И я знаю, что ничего уже не исправить, но мне этого так хотелось бы. Так хотелось бы, чтобы она ушла от своего мужа и была с отцом, и они были счастливы вместе. Ему всего-то и надо, что начать поступать правильно, но именно этого он и не умеет. Если бы только он умел поступать правильно! Это был бы совсем другой человек. Едва дыша, я потянула его к себе за плечо, и он, навалившись на меня и стиснув меня в руках, безутешно расплакался. Я молчала. Я не знала, что сказать. Я и сама была близка к тому, чтобы заплакать. Что бы сказал Ким Намджун? Он уже давал мне советы подобного рода, советы, касавшиеся больных ошибок других. — Тэхён, — прошептала я, поглаживая его по голове, по спине, — ты не должен его ненавидеть. Это нормально, что у тебя не получается. У тебя, наверное, никогда не выйдет. Ты имеешь право ему сочувствовать, даже после всего, что он сделал, потому что это твой отец. Это просто значит, что ты очень добрый и сочувствующий сам по себе, и не можешь не сопереживать близким. Не кори себя за это. Но и изменить его ты не сможешь. Как бы вы ни были связаны, это всё-таки другой человек. Это чужая воля, чужой выбор и чужое падение. Не плачь над тем, над чем изначально не имел власти, иначе будешь очень несчастен. — Но я так хотел бы, — проскулил он мне в плечо, — чтобы он поступал правильно. Это же так просто. — Он не захотел поступать правильно, — мягко возразила я, — не смог поступать правильно. И это его выбор. Тебе не остаётся ничего, кроме как смириться с ним. Он отшатнулся от меня, оставив ладони на моих плечах, и посмотрел на меня убитым заплаканным взглядом. Дышал он очень тяжело. Ресницы слиплись и блестели, обыкновенно не красневшее лицо на этот раз всё-таки стало пунцовым. — А когда перестанет быть так больно? — глухо прохрипел он. — Когда я перестану что-то чувствовать? Я снова стёрла слёзы с его щёк. Щёки были липкие и мокрые. — Никогда, наверное, — честно предположила я, — но боль, может быть, утихнет со временем, и останется только спокойное сожаление. Во всяком случае, ты должен перестать мучиться и принять, что ты в этой ситуации с самого начала был бессилен. От этого тебе будет легче. Мы стояли, глядя друг на друга. — Хорошо, — выдохнул он почти шёпотом, снова качнувшись и падая в мои объятья, и повторил, — хорошо. Я обвила его руками, радостно предчувствуя, что теперь наконец он чуть-чуть расслабляется. Мы постояли так какое-то время. Когда он сделал шаг назад и встал напротив, глаза его стали яснеть, а лицо приобрело запредельно серьёзное выражение. Он был удивительно красив. Но взгляд у него был безумный, взвинченный, какой-то ошалелый. Он опустил ладонь мне на щёку, смотря на меня почти с вызовом. — Знаешь, от чего мне легче? — произнёс он. — От того, что ты здесь. Я люблю тебя. — Тэхён… — я смущённо поморщилась и заглянула ему за плечо, — нам, наверное, уже скоро пора будет возвращаться. — Я люблю тебя, — строго пропечатал он, делая решительный шаг ближе, — а ты меня? Всё ещё любишь? — Конечно, люблю, — пролепетала я, потупившись, — разве возможно вообще разлюбить кого-то так быстро? — «Разве возможно вообще разлюбить кого-то так быстро», — твёрдо продублировал он. — Слова человека, который уже в процессе этого нелёгкого дела, да? Ты прячешь от меня глаза, — на этот раз и на вторую мою щёку опустилась его ладонь; говорил он серьёзно и очень решительно, — потому что всё кончено? — Тэхён… — вяло пробубнила я, — тебе самому не тяжело вот так? Когда одно за другим… я не хочу сейчас обременять тебя разговором об этом, да и сама его не осилю. Ты откладывал всё до более подходящей поры. Она ещё не настала. Подумав и приняв поражение, Тэхён изобразил несколько пьяных, осоловелых, смиренных кивков. Отступил на шаг. Встал ко мне полубоком, сунув руки в карманы. Сухая морозная резь в воздухе будоражила ум. По крови разливалось странное, кофеиновое волнение, от него почти била дрожь. Вот, он был вблизи, вот, мы снова друг друга касались, вот, снова друг на друга смотрели, но внутри всё сжималось от пищащей боли. — Хорошо, давай дождёмся окончания суда, — Тэхён обернул голову к парадной стороне здания, — надеюсь, его запрут до конца его дней. Я украдкой за ним наблюдала. Решительный взгляд устремлён в исход проулка, на главную улицу. Мы давно не виделись и держались друг с другом в каких-то дёрганных настроениях, близких к истерическим. Казалось, он забыл, о чём плакал буквально только что. Забыл, что фальшь, которой были пропитаны его нынешние слова, не была для меня секретом. Изображать шипящую злобу ему было легче даже перед самим собой. Пока он шипел проклятья, он не мучался тоской, бессилием и замешательством. Ким Тэхён ненавидел половинчатых чувств, только в однозначной категоричности он чувствовал себя спокойно. Мы не присоединились к остальным и подождали в холле, после чего вернулись в зал суда, и начался опрос свидетелей защиты. На этот раз у меня было гораздо более выгодное место сбоку от центра зала, откуда я могла видеть вообще всех, включая свидетелей. Среди полезных показаний было заключение доктора, который подтвердил, что алкогольное опьянение больного могло вызвать у него приступ беспамятства. Позвали и юридического консультанта, он как раз накануне общался с подсудимым по поводу того, как ему можно будет добиться разрешения видеться с детьми — этот консультант заявил, что посоветовал своему клиенту следующее: стоит хотя бы попытаться убедить бывшую жену обойтись без юридических разборок и уговорить её пойти навстречу. Подсудимый занялся этим на следующий же день после консультации, в день преступления. Оператор скорой помощи тоже подтвердил и наличие звонка в скорую, но добавил, что звонивший только невнятно пробормотал «я ужасно поступил» и «извините». Наконец, ко всеобщему недоумению присутствующих выступил даже бармен забегаловки, в которой Ким Сонгю напился, прежде чем отправиться на назначенную встречу. — Это правда, — с бледным лицом заявил он, — наш ресторанчик входит в список тех, которые имеют договорённости с некоторыми рабочими конторами уездного города, в том числе и ремонтными. — В одной из таких контор работает мой подзащитный, — бодрым, несколько скрипучим голосом уточнил адвокат, — не правда ли? — Д-да. — Какие услуги предоставляют ваши рестораны этим конторам? — Б-бесплатные обеды по талонам. О-они показывают нам талоны. М-мы ставим печати и кормим их. Вид у этого несчастного бармена с каждым новым вопросом становился всё хуже. Адвокат был с ним очень обходителен и поощрял его честность всяческими великодушными выражениями лица. — Благодарю вас за вашу смелость, — чуть понизив голос, деликатно произнёс он, — пожалуйста, расскажите, что случилось в день преступления, с самого прихода моего подзащитного к вам в кафе. Бармен покосился на Ким Тэхи со страшно виноватым, страдальческим выражением на лице. — Господин Сонгю пришёл п-пообедать по талону, — скороговоркой выпалил он, словно сознавался в том, что лично совершил какое-то страшное преступление. — Вступали ли вы с ним в разговор? — Он сам заговорил со мной. Я не хотел говорить с ним. У нас его н-не любят. После с-случившегося на рынке с-с его сыном, и всего, что было потом. Я был з-зол, что приходится кормить его бесплатно, что его вообще не уволили после всего. Он хороший с-специалист, других таких у них нет, и его оставили. — О чём же он с вами заговорил, когда пришёл в кафе? Ещё один беглый взгляд свидетеля в сторону потерпевшей. — О своей жене, — скорбно произнёс он после тяжёлого вздоха, — о том, что у него важная встреча относительно разрешения на общение с сыновьями. Он р-рассказал, что потратил все деньги на юриста, и что у неё, скорее всего, тоже свой юрист. Сказал, что был п-предупреждён, что разговор может быть записан ею на диктофон, чтобы потом его скомпрометировать. Что его об этом п-предупредил его юрист. — И как же вы отнеслись к этой информации? — сочувствующим, понимающим голосом продолжал адвокат. — Я его презирал, — только и ответил бармен, — я ничего не ответил, но про себя понадеялся, что ему ничего н-не удастся. Адвокат был до того доволен, что едва мог это скрыть. — Пил ли изначально мой подзащитный? — спросил он. — Просил ли налить ему выпивку? Свидетель яростно замотал головой. — Не пил. Не просил. — Говорил ли он, пока был трезв, что-то о том, что убьёт жену? — Нет. Он был настроен уговорить её оставить за ним право общаться с сыновьями. Хотел п…попросить её сердечно. — Когда он начал говорить, что убьёт потерпевшую? — Только когда напился. — Как же так вышло, что он напился, если он не просил выпивку? Свидетель сцепил челюсти, уставился на Ким Тэхи твёрдым взглядом и, набрав побольше воздуха, вывалил адвокату как на духу: — Я предложил ему выпить. — Что ответил мой подзащитный на это предложение? — Он отказался. Я уговорил выпить только рюмку макколли. Но пока он разговаривал, а он был в нервном в-возбуждении и очень много разговаривал, я подливал ему ещё, — он посмотрел на поражённую Ким Тэхи чуть не плача, — прости, прости, Тэхи. Я только хотел помочь, только хотел, чтобы он явился на пьяную голову, наговорил ахинеи под диктофон и никогда не добрался до мальчиков. Я же знаю, какой злой язык у этого черта, когда он напьётся — он бы точно скомпрометировал сам себя. Я не думал, что ты будешь совсем одна. О! — он заломил руки. — Это всё моя вина. — Пожалуйста, успокойтесь, — сочувственно попросил адвокат, но было видно, что на самом деле представление пришлось ему по душе, — в свершённом поступке нет ничьей вины, кроме того, кто этот поступок совершал, а именно — кроме моего подзащитного. Он не отрицает этого и готов понести ответственность. Другое дело, чем именно является этот поступок: умышленным преступлением или трагическим недоразумением. Ваша честь, — адвокат торжественно обернулся к судье, — сведения данного свидетеля доказывают отсутствие у моего подзащитного намерений в тот день совершать предумышленное убийство. — Ваша честь, — волнительно добавил свидетель, — не возьму грех на душу. Он во многом виноват, но специально жену он в тот день убивать не шёл. Вот вам мой крест — не шёл. Он говорил о мальчиках, о том, что надо жену уговорить, что одного сына он потерял и двух других потерять не может, а она уж пусть будет с другим, если она с другим счастлива. Вот вам моё слово. Если сядет этот чёрт за покушение, то пусть это будет не на моей совести, Ваша честь. После к допросу свидетеля приступил уже прокурор, но для разочарованной, посеревшей толпы исход дела был уже предрешён. Последний свидетель круто развернул ход процесса в сторону оправдательного приговора — во многом этому поспособствовал талант адвоката представлять факты с выгодной для подсудимого стороны. Прокурор стал спрашивать бармена о том, что говорил Ким Сонгю уже после того, как напился — это все и так знали. Из своей речи он вывел, что не столь уж и важно, на пьяную или на трезвую голову подсудимому пришла идея убить жену, поскольку тяжесть преступления это не умаляло, а следовательно, и скидку на это делать не стоит. И это даже был бы вполне разумный аргумент, если бы его не омрачал один-единственный нюанс: крайне слабые ораторские способности прокурора в сравнении с адвокатом. Каждое его слово против слова его оппонента звучало в разы менее убедительно, он как будто даже сам не верил в то, что говорил. С моего угла зала плохо было видно Тэхёна, но я знала, что он где-то там. Я не догадывалась, что он чувствует, что вообще можно испытывать в подобной ситуации. Пока суд выносил решение, был очередной перерыв. Тогда уже перевалило за полдень, и мы с дядей отправились обедать с Тэхёном и его семьёй в небольшую местную забегаловку. Нас набралась целая толпа. Я молча семенила рядом с дядей, который был увлечён беседой с Ким Тэхи и её мужем. О суде они не говорили, предпочли обсуждать невыгодную транспортную развязку в Кёнсан-Намдо. Тэхёна с двух сторон облепили его маленькие братья, которых снова забрали от гостей, так что к нему тоже было не подобраться. В конечном итоге ко мне присоединился весёлый шутливый паренёк, сын мужа Ким Тэхи от первого брака и по совместительству сводный брат Тэхёна. — Значит, подружка, — бодро заявил он, — у нас тут иметь подружку из Сеула очень престижно. Если бы не суд, ты бы уже вскружила здесь всем головы. — У меня дядя и тётя из такой же деревни, — с улыбкой отозвалась я, радостная, что могу с кем-то поговорить, вместо того чтобы неловко плестись под дядиным бочком, — так что я знаю, что это такое. Мы представились друг другу. Его звали Ким Сокджин, и он был на два года старше нас. — А если начистоту, — зашептал он достаточно громко, но нас всё равно никто не слушал, — Тэхён там, в Сеуле, правда морды бил? Я замешкалась. — Да, вроде того. — Эге-е, — Сокджин присвистнул, — грустно это всё. Папаша говорил, у него просто какие-то проблемы. Видимо, не хотел его сдавать. Ну, ничего, я ему вправлю мозг. Раз уж теперь это и моя семья, и мой тонсэн, я за это ответственен. В свою очередь, я тоже украдкой обернулась на бредущую рядом с нами толпу. Все были увлечены друг другом, нас никто не слушал. Сокджин сразу понял, что означает этот мой жест, и ухмыльнулся. — Раз уж такое дело, — прошептала я, и он, усмехнувшись, сварливо покачал головой, — могу я тоже задать деликатный вопрос? — Валяй. — Как твой отец и его мать сошлись друг с другом? — Ах, так ты не знаешь, — он удивлённо задрал брови, — это же как раз у моего папаши Тэхён решил порыться во дворе посредь бела дня, когда попался. Мой папаша и приволок его на рынок за ухо. И на глазах у моего папаши эта обсуждаемая сейчас особа, Тэхёнов отец, его поколотил. Госпожа Тэхи потом к папаше заявилась, чтобы объясниться. Так они и начали общаться и стали друзьями. А потом пошло-поехало. Я был только рад, моя-то мама много лет как почила. — Сочувствую, — прикусила губу я. — Спасибо, — Сокджин вздохнул, — я рад, что наша грустная семья пополнилась новыми членами, пусть бы их и преследовало их злополучное прошлое. Вдвоём нам с папашей было тоскливо. — Ты кажешься добрым человеком, — ободряюще улыбнулась я, — я рада, что рядом с Тэхёном теперь такие люди. — О, я добрый, но строгий, — деловито хмыкнул Сокджин, — новоиспечённому братишке спуску давать не собираюсь. Он у тебя малость отсталый, да? Я рассеянно рассмеялась. — Значит, — пролепетала я как будто невзначай, — Тэхён планирует здесь остаться? Но Сокджин оказался весьма чувствителен к подводным течениям разговора и покосился на меня с зорким пониманием. Теперь он обо всём догадался — дошло до меня. Догадался, что с самим Ким Тэхёном я ничего не обсуждала, что перед нами повисло полотно неизвестности и что в целом между нами что-то не так. — Ну, за него я всё-таки говорить не буду, — отмахнулся он, — изъявит желание заниматься чем-нибудь, помимо воровства, того глядишь и укатит куда-то. Лично я его предлагаю в армию запихнуть. Пусть спокойно отслужит — будет время на подумать. Чем раньше поступит на службу, тем быстрее выйдет. А там уж можно и что-то решать. — Вот как, — выдохнула я, покосившись на того, кого мы обсуждали. Очень чувствовалось, что наше с дядей присутствие в недрах его семейной жизни причиняло Ким Тэхёну огромное неудобство. Он никогда не собирался оборачиваться ко мне этой своей стороной. Со мной он был Ким Тэхёном из Сеула, из Скворечника, где живёт со своими друзьями, катается на старенькой машине, впутывается в опасные переделки и посещает званые вечера начальника, носит костюмы, пёстрые галстуки, кучу украшений на пальцах, а ещё отмычки, кастеты и пистолет во внутренних карманах пиджака. Здесь же он был лишён этого глянцевого налёта и представал обычным, заурядным деревенским мальчишкой. И даже хуже, тем-самым-вором. «Интересно, а он сам, — глухо думала я, — чем планирует заниматься?» Он заверил меня, что собирался ко мне вернуться сразу же после суда. Но, как и прежде, вставал вопрос — что дальше? Побега у нас больше не было, побег рассеялся, как дымка цветастого тумана, в который мы с разбега ворвались на машине. Вновь почувствовав, как ледяная рука страха и отчаяния касается сердца, я торопливо отмахнулась от мысли. Пока что мы это не обсуждали. Мы вообще говорили мало и наедине почти не оставались. Время ещё не наступило, ещё нет. Ближе к вечеру Ким Сонгю был вынесен обвинительный приговор. Но обвинили его при этом только в непреднамеренном причинении тяжкого вреда здоровью. Наказание за подобное преступление карается куда менее сурово, чем за покушение на убийство. Весь зал был в подавленном состоянии, и никого не проняло ни разбитое, упадническое настроение обвинённого, ни его короткие тихие извинения перед семьёй. Мы вышли наружу и немного потоптались у здания суда. Никто ничего не комментировал. Ким Тэхи пробормотала лишь: «Уму непостижимо», — и встретила плечом объятья мужа. Измождённая, выдохшаяся, она то и дело качала головой и выпадала из бледных бесед, которые мы старались вести. Тем не менее, когда её взгляд касался меня, она озарялась усталыми улыбками. Но заговорить со мной по-настоящему, не на отвлечённые темы, она довольно долго не решалась, потому что не знала, как это расценит её сын. Весь день мне и Ким Тэхёну пришлось провести в компании остальных, и только уже после суда, когда мы с дядей были приглашены на ужин, нам было позволено вместо ужина прогуляться вдвоём. Новоиспечённая семья Ким теперь проживала здесь же, в уездном городе. Мы с Тэхёном прогуливались по тихой улице около крохотного сквера и очень долго молчали. Уже успело стемнеть. Дядя оповестил, что снял нам комнаты на ночь в местном гестхаусе, и возвращаться попросил прямиком туда. Снова ехать ночью он был не готов. «Уже завтра поутру мы выдвинемся в Сеул, — думала я с болью, засевшей камнем в груди, слепо глядя перед собой, на пустую улицу, — это конец, не правда ли?» Ладони немели от холода. Мы с Тэхёном не держались за руки. Всё было совсем не так, как было между нами в Сеуле. Это были не те два человека, что пробирались в пустой торговый центр и воодушевлённо бродили по тёмным коридорам. У тех двоих всё было ещё впереди. Впрочем, если задуматься, мы гнали к тупику с самого начала. Просто тогда мы этого ещё не знали. Как это было приятно — не знать. Я попробовала заговорить о суде, но эту тему мой собеседник быстро оборвал. И снова воцарилась тишина. Наверное, она длилась не меньше получаса, прежде чем Тэхён вдруг заговорил: — Поначалу, после того, как уехал и уже вернулся сюда… — он запнулся, и его слова испарились в воздухе. Я почти чувствовала, как каждая буковка распадается на кристаллики мороза. — Я не помнил твой номер наизусть и не мог позвонить, даже когда у меня вновь появился телефон, — продолжил он, — потом я узнал твой номер через маму и твоего дядю — наверное, из-за этого она решила, что мне нужна ты. Но я трусил звонить. Боялся, что позвоню уже незнакомке или, чего хуже, вообще чужой девушке. Я бы не вынес этого. Рюджин, ты же понимаешь, что почти с самого начала я пожалел о том, что сделал? Прости меня за тот ужасный поступок. — Хорошо, я уже простила, — беспечно выдохнула я, — послушай, всё это дошло до таких крайностей не только по твоей вине. — Той ночью я проехал почти до самого Сеула, как слепой, — перебил Тэхён. Он успел успокоиться, но на смену нервности пришла подавленность. — Не знаю, как меня угораздило не разбиться по дороге. Помню, я наконец бездумно притормозил у пригородного кафе и только спустя полчаса бессмысленного стояния на обочине дошёл умом, что остановился из-за телефонной будки, которую заметил рядом. Решил покопаться в твоей сумке в надежде, что где-нибудь там может быть записан твой номер. Но открыл её, увидел этот маленький букет и тут же смекнул, что это имеет какое-то отношение к нему. Он и прежде там лежал, я его уже видел, но в прошлый раз торопился и не придал значения. Представил вас с ним, подумал о том, что стою у вас на пути, что ты любишь его и он любит тебя, что я в этой истории попросту третий лишний — закрыл сумку и всё-таки не стал возвращаться. Сказал себе, пусть Пак Чимин о тебе позаботится — какая теперь разница, я это буду или он, раз я всё равно почти в Сеуле? — Тэхён… — растерянно пробормотала я, словно оглушённая ударом по голове; улица продолжала плыть мимо, далёкая от всяких сует, далёкая от нас и наших внутренних бурь, — я ужасно с тобой поступила… никто такого не заслуживает. — Мне не становится лучше оттого, что ты это говоришь, — выпалил он с некой маниакальной отрешённостью, — подло извиняться за то, что любишь кого-то другого. Такое простить невозможно, пускай бы я и малодушный. Лучше кинь в меня камнем, плюнь мне в лицо, пни меня, ударь меня, но не жалей того, кого предала, за собственное же предательство. — Я не знаю, что говорить, — пролепетала я, — не знаю, что делать. Я не хотела… — В первые же дни здесь, дома, я пожалел, — снова перебил он. — Ты же вернулась ко мне. Ты же сразу ко мне поехала. Это он был недоразумением, и он должен был остаться в прошлом, а мне нужно было быть настойчивее в своём обладании тобой. Моё положение было лучше, и я всё упустил. Потому что был зол на тебя, что ты вообще поставила меня в такое положение. Но ведь, если начистоту, и моя вина в этом тоже имеется. Не будь я тем, кто я есть, — вором без будущего, обрекающим тебя на то, чтобы ты и своё будущее выбросила — и ты бы так не засомневалась. Сам виноват, что ты посмотрела в сторону того, кто надёжнее, с кем будет спокойнее за завтрашний день. Может, где-то фоном ты всегда его любила, но это никогда не начало бы что-то значить, это бы нам не угрожало. Он воспользовался моими промахами, не стал хныкать о своём невыгодном положении в нашем паршивом треугольнике и только и делал, что поступал безупречно правильно, параллельно подчищая и прошлые свои осечки. Проклятый хитроумный ублюдок, я с огромной радостью свернул бы ему шею. Это недостойно, раз уж он мой соперник, но как же я ненавижу его, ненавижу его до зубовного скрежета, ненавижу всей душой. Он стоит за спиной каждой моей ошибки, готовый воспользоваться ею, как какой-нибудь сатана. Он везде и всюду рядом с моим любимым человеком, в особенности тогда, когда я крупно облажался. Я думал об этом всё то время, что провёл здесь, — Тэхён вдруг остановился и уставился на меня воспалённым взглядом; я тоже притормозила, — я начал с семьи. А к тебе собирался вернуться после. Я больше не буду убегать, Рюджин. Он схватил меня за руки и крепко сжал их в своих. Я растерянно поморгала, даже не зная, как реагировать на столь неожиданный поворот. И не успела сообразить хоть что-нибудь, когда как он меня поцеловал. Резкий толчок в голову. Чужие холодные губы на моих собственных, их отчаянные движения, их немая мольба, их до странности знакомый вкус. Далеко не сразу я осознала, что обессиленно отвечаю, что сдаюсь без боя, что предательски прогибаюсь под чужим напором — против воли, против разума, против всех наущений жизни и опыта. — Погоди, — наконец я отскочила, упираясь ладонями ему в грудь и тщетно силясь собраться, — ты всё-таки слишком много пропустил. — Плевать, — прошипел он, твёрдо глядя мне в глаза, опуская руки мне на плечи и не давая ускользнуть, — говори всё что угодно. Пускай бы он даже успел окончательно выместить меня, я вернусь обратно. Пускай все остальные злободневные истины горят синим пламенем. Пусть хоть весь мир провалится в тартарары, — он наклонился ближе и тихо выдохнул, — давай не обращать на них внимания. Пока я буду целовать тебя, нас с тобой ничто не достанет, вот увидишь, — и, совершенно растерянную, он поцеловал меня вновь; и на этот раз я снова безвольно поддалась; в золотистом омуте ночной полумглы растворялись мутные силуэты: мы, улица, весь казавшийся заброшенным город; мазнув языком по моему языку и отрывисто поцеловав уголок моих губ, запуская пальцы в волосы на загривке, Тэхён шепнул, — моя любовь. «Нет, нет, погоди…» Я отрешённо покачала головой. Так никуда не годилось. У меня так всё же больше не получалось — несмотря на головокружение, на теплоту знакомого убежища, на то, что я в самом деле ещё не успела обрасти равнодушием. Ким Тэхён всегда возвращался, и вдвоём мы убирались сюда, в сонную, бесформенную негу поцелуев, прикосновений и горячего шёпота, но теперь это не работало. Слишком многого он не знал, чтобы говорить так уверенно. Слишком долго я ждала его чудесного появления, сидя в своей комнате. Слишком ярко и отчётливо теперь светилось перед глазами другое, не его лицо. — Нет, погоди, — наконец, едва ворочая языком, сумела озвучить я, — так нельзя. — Пожалуйста, — простонал он, не выпуская, — не говори то, что хочешь сказать. — Тебе нужно выслушать, — негромко настояла я, всё-таки чуть отстраняясь, — давай хотя бы раз в жизни поставим разговоры вперёд примирения. Слишком многое изменилось с тех пор, как ты уехал. Ты даже ничего не знаешь о Чон Чонгуке, о Пак Чимине. — Какое это имеет значение? — выплюнул он, отворачиваясь. — Они здесь совершенно ни при чём. — Это твои друзья, — возразила я, — как и я. И ты бросил нас всех. Безо всяких слов. Тэхён нетерпеливо прошёлся вокруг своей оси и застыл в паре метров от меня, глядя на меня с яростной решимостью. — «Алмаз» не состоялся? — спросил он так, будто вопрос был риторический. — Верно ведь? Я замешкалась на какое-то время. — Да, — подтвердила я, — но… — А теперь скажи вот что, — выговорил Тэхён ещё громче и чётче, — будь там я, что-нибудь обернулось бы иначе? — Нет, — ответила я ещё более неуверенно и тут же спохватилась, — но… — Вот и всё. Я почувствовал, что это дело обречено, в тот самый момент, как взглянул в глаза Пак Чимина, когда мы в последний раз были у Доктора. А после, когда пошёл с ним на заранее обречённый поджог, я ещё более в этом убедился. Неважно, бросил бы я Чон Чонгука или не бросил, это не сыграло бы никакой роли, мы бы не то, что не взяли диадему, мы бы даже к коттеджу не подобрались. Какой смысл, чёрт побери, сидеть там смирно и смотреть, как он с каждым днём подбирается всё ближе к ловушке? Там я был бесполезен, а здесь мог хоть как-то помочь. — Но так не делается, так не работают человеческие отношения, — вознегодовала я, — ты не можешь просто молча уходить всякий раз, когда больше ничего нельзя сделать. — А к чему вообще нужны унылые подведения итогов? Какая польза от того, чтобы возиться в сожалениях, в бессилии и остаточной грусти? Чем и кому поможет эта душераздирающая тягомотина? Я начинала злиться. — Тем, что это говорит о твоём неравнодушии, — пропечатала я, — о твоём участии, о том, что для тебя это что-то значит. — Не имеет никакого значения, как я отношусь к исходу, когда он уже предрешён. Скажи, Чонгук же достался своим родителям, не правда ли? И Дэнни с Чимином провернули свой очаровательный план по открытию бюро? «Алмаз» был ловушкой для Чонгука, верно? — Не совсем так, — твёрдо произнесла я, но, вспомнив о своём учителе танцев, растеряла сердитость и невнятно пролепетала, — Пак Чимин оказался доносчиком. С секунду Тэхён стоял неподвижно. А после, мотнув головой, словно ослышался, медленно проговорил: — Постой-ка, что? Я обернулась туда, откуда мы пришли. Взглянула на своего недоумённо хмурящегося спутника. И мягко произнесла: — Давай-ка уже возвращаться, — в знак примирения даже протягивая руку, — становится поздно. Я расскажу тебе по дороге. Мы брели медленно, петляя переулками, и я в неторопливой манере, с той самой остаточной грустью, столь ненавистной ему, посвящала Ким Тэхёна в события последних дней. То, до чего в моменты озарения додумывались мы с Чон Чонгуком, и то, чем оглушил меня в миг горячечного помешательства Пак Чимин, и то, что впоследствии с грустной улыбкой на губах разъяснил дядя — всё переплелось в единую картину. Целая история, грустная история, трагичная история, и он, Ким Тэхён, не был её частью. Потому что он заранее предчувствовал трагедии. Потому что он от них бежал. — Проклятье, — выдал он в конце концов, — выходит, Дэнни мёртв? — Никто не знает, где он, — хмыкнула я, — они оба пропали, и их не ищут. — Не могу поверить, что он может быть мёртв, — проговорил Тэхён, — он всегда казался мне бессмертным. Мы больше не говорили. Он тихо обдумывал услышанное и, дойдя со мной до самого гестхауса, прохрипел: — Мама приглашает вас с твоим дядей на завтрак к нам, — оглядывая здание и облизывая губу, после чего посмотрел на меня, — я пока подумаю обо всём этом. Сейчас я туго соображаю. — Разве ты не зол? — едва слышно удивилась я. — Я ожидала, что ты не захочешь больше со мной говорить. Я же знала про участие Ким Намджуна уже давно. — Давай-ка отложим до завтра, — уклончиво бросил он, отводя глаза, — не в моём положении судить других, я и сам не слишком-то святой. Пока что у меня голова идёт кругом. Жаль, что меня не было. Эту крыску, Пак Чимина, вот кого жаль. Я бы плашмя лёг, чтобы ему помочь, только реши он мне всё рассказать. Жаль, что он никогда не был способен это понять. Жаль, конечно, жаль… мне надо бы как следует подумать об этом, надо бы смириться, — очередная заминка. — Что ж, зато здесь мы с твоим тату-мастером оба проигравшие. Пусть это будет мне утешением, — он глухо и совсем невесело посмеялся, — ты не говорила с ним после этого? Разговоры о Сеуле волшебным образом вернули ему знакомый образ, его привычный ореол. Сразу было видно, что там, в тех бардаках он чувствовал себя гораздо комфортнее, чем в здешних попытках навести порядок. Его черты прояснялись, обретали серьёзность и твёрдость, какой на ни суде, ни среди родных у него в лице не было и в помине. Вот что, наверное, удручало меня больше всего. Ему гораздо больше подходило амплуа коллектора на голубом Хёндае, разгуливающего по городу с отмычками в карманах. А мне он больше нравился вот таким, каким был теперь, Ким Тэхёном из деревни. — Нет, не говорила, — сконфузилась я, — я искала его, но он и сам как в воду канул. Он уволился, сменил номер и жильё. Не знаю, что у него на уме, но если он вот так сорвался с места из-за их неудачи с Пак Чимином, то это излишне драматично, по-моему. Это совсем не похоже на него. Тэхён ответил мне долгим взглядом, и я вдруг осознала, что только что сказала. — Лол, — медленно произнёс он и неожиданно усмехнулся, — а на меня похоже, да? — Я не это имела в виду, — горестно поморщилась я, — извини, на самом деле это и на меня похоже, я же не… — Прекрати, я тебя умоляю, — отрезал он строго. Разговор оборвался. Мы стояли в тени под крышей крыльца. Две тёмные фигуры, замершие, как восковые. Чужое лицо напротив, словно бы высеченное из камня, отливало металлической решимостью. Ониксовые глаза странно горели. — Помнишь, — заговорил Тэхён спустя время, — наше с тобой первое свидание? — Конечно, помню. — Я сказал тогда, что хотел бы жить в доме размером с торговый центр. Ты спросила, не будет ли мне в таком одиноко. И я ответил, что мне никогда не бывает одиноко или грустно. Я отрешённо кивнула. Мы в ту ночь сидели на неподвижном эскалаторе, протянув ноги. Над нашими головами простиралось августовское небо. — Больше я не тот легкомысленный простачок, — глухо и отстранённо прогудел Тэхён; я подняла на него глаза, с тем же успехом я могла бы шагнуть в кромешную пропасть, — теперь-то я отлично знаю, что из себя представляют грусть и одиночество. И это целиком и полностью твоя заслуга. Я наконец понял, что это такое, когда кто-то по-настоящему что-то значит для тебя, — он сделал шаг вперёд, но больше не было никаких вперёд, никаких назад, как и вверх, и вниз; в пропасти чувство пространства стирается, — и как это приятно: просто быть друг у друга, — прошептал он, наклонившись совсем близко, — и насколько важно уметь это сохранить. Рюджин, если забыть о тех иллюзиях, которыми мы друг друга подкармливали, разве ничего не останется? Разве это и есть всё, из чего мы на самом деле состояли? Разве настоящие мы не там, не на передних сидениях машины, едем куда-нибудь ужинать? Разве нам было плохо друг с другом? Пока он произносил эти слова, мои глаза вдруг наполнились слезами, и те колюче покатились по замёрзшим щекам. Я удивлённо смахнула их с лица, в замешательстве покосившись в землю. Совершенно не знавшая, что ответить, я открыла было рот для слов, подхваченных горстями прямиком из пустоты, но он перебил меня в нетерпеливом испуге: — Нет. Нет, давай-ка отложим до завтра, — и тоже проглотил ком в горле, стыдливо отворачивая лицо, — я этого сейчас не вынесу, каким бы ни был ответ. Слишком много всего, это выше моих сил. Это невыносимо. — Не мучайся так, пожалуйста, — жалобно попросила я, — не думай обо мне, как о судье, который собирается вынести тебе приговор. Я точно так же ничего не понимаю, как и ты. Лучше давай подумаем обо всём честно и постараемся поступить правильно — вместе. Давай не будем сбегать от правды, в чём бы она ни заключалась. И для начала выясним, в чём она всё-таки заключается. Тэхён молчал, уставившись в сторону пустыми глазами. Взгляд у него был совсем стеклянный. — Да, ты права. До завтра, — отрешённо покивал он в конце концов, сделал шаг вперёд и небрежно поцеловал меня в щёку, — завтра будет новый день. — Ты в порядке? Он улыбнулся, отстраняясь. — Это моя реплика. Мы смотрели друг на друга. В груди нещадно пекло от боли, как если бы кто-то ковырял палкой по открытой ране. До чего больно было смотреть на него в ту секунду. Стало только хуже, когда мы наконец разошлись. Оказавшись в своей комнатке, я спряталась от внешних холодов в крохотной душевой, в которой почти ничего и не было, кроме душа, стока прямо в полу, полки для принадлежностей и маленького окошка с матовым стеклом под самым потолком. Сидя на низенькой табуретке под горячими струями, я слепо глядела в это запотевшее окошко, чёрное око внешнего мира. Спать в ту ночь мешала свербевшая рана на сердце. Как бы я ни ворочалась, она ни утихала, и к горлу то и дело подступали слёзы. Я сказала Ким Тэхёну подумать, но у самой у меня не воспроизводилось ни одной стоящей мысли. Только эта тупая ноющая боль в груди, походившая по своей противности на зубную, не давала расслабиться. Позднее к ней присоединилась ещё и головная. Я пролежала несколько часов в тщетных попытках уснуть. Ни одна поза не была удобной, простыня скомкалась в противные складки под телом, подушка не проминалась как следует, под одеялом было то жарко, то холодно. Лишь изредка я проваливалась куда-то за пределы своего сознания, но от головокружительных цветастых сновидений неизменно возвращалась и оказывалась снова здесь, и ночь всё тянулась вечность, и сердце по-прежнему болело. Не стоило позволять ему целовать себя, не стоило отвечать на поцелуй. Не стоило так много слушать его, надо было самой говорить — знать бы только, что. Это было беспощадной игрой на собственных нервах. Иногда я садилась на кровати, опускалась лицом на ладони и пыталась вызвать слёзы, однако те не шли. Тело быстро уставало и просилось назад в горизонтальное положение — я ложилась, и снова было неудобно. В конечном итоге я вдруг вернулась из очередного провала в бессознательность, на этот раз более глубокого и долгого, и ещё более пёстрого и аляповатого, взглянула на часы и обнаружила, что перевалило за семь утра. Мне всё же удалось немного поспать, пускай бы я и проснулась разбитой. С этой гадкой ночью было покончено. Я встала, сделала зарядку, превозмогая ноющую слабость в мышцах и едва шевеля словно бы налившимися свинцом конечностями, выполнила несколько танцевальных упражнений, умылась, медленно расчесала и уложила волосы, после чего облачилась в сменную одежду: тёплые колготки, узкая чёрная водолазка с коротким рукавом и чёрные брюки. В чёрном я становилась ещё меньше на вид, чем была обычно — ну и пусть. Покинув комнату, я вздохнула так свободно, словно была выпущена из темницы. В пустой тихой кухне обнаружился кофейник. Продукты, если нам вздумалось бы что-то приготовить, и некоторая уже готовая лёгкая еда тоже были в нашем распоряжении. Поигравшись с выключателями, чтобы в них разобраться, я осторожно включила сторонний свет на потолочном плинтусе, тот, что был более тусклым, и сообразила себе кофе, а из холодильника умыкнула кимпаб. Пока я завтракала, пребывая в приятном сонном забвении безо всякой мысли, за окном успело чуть посветлеть. Я оглянулась по сторонам, откинувшись на спинке стула, и не верила, что наступил этот день. Ужасно хотелось спать, тело шевелилось с большим трудом. Мне вдруг подумалось, что было гораздо проще, когда эта нерешённая проблема висела, словно грозовая туча, где-то впереди. Теперь же наконец всё должно было разрешиться, и это пугало меня до полуобморочного состояния. «Страшно, — единственная мысль, которой ознаменовались ночные мучения, — как всё это страшно». Суд, заплаканное лицо преступника, его перепуганная жена и безутешно грустный сын, а ещё тот, другой мальчик, коллектор криводушного Многорукого Дэнни, скромно-лукавый мелкий бандит в маске Куа-фу, с робкими глазами и самыми дерзкими посягательствами, мой друг Ким Тэхён. Переднее сиденье машины, дворники, скользящие по лобовому стеклу, хрип альтернативной песенки из проигрывателя, вьющаяся бесконечной змейкой городская дорога перед нами, и наши шутливые улыбки, и разговоры ни о чём, и Чон Чонгук с Пак Чимином за нашими спинами. Я глядела в стол, и камень в груди, по ощущениям, оброс корочкой льда. Стало не только больно, но ещё и холодно. Дядя подоспел чуть погодя. Он удивлённо спросил, зачем я ела, если мы отправляемся на завтрак. Я отрапортовала, что рано встала, и мне нужно было чем-то заняться, а ещё хотелось горячего. Мы засобирались в путь, на улице он прежде всего выкурил сигарету. Он был бодр и отрешённо серьёзен. День обещал выдаться ясным и морозным, ровно таким, каким был предыдущий. — Спасибо, что ты здесь со мной, — бросила я, пока дядя курил, — не знаю, как бы я справилась одна. — Мне в любом случае нужно было приехать, — он улыбнулся, — эти люди меня звали. В конце концов, я им помог, и они хотели меня благодарить. Как ты себя чувствуешь? — Паршиво, если честно. Почти не спала. — Я всё гадаю, уместно ли спрашивать, как там у вас дела. Вы оба молчите, его матушка с ума сходит. — Я сама не знаю, — я устало вздохнула; каждый вздох упирался в камень в груди, — мне только очень грустно, вот и всё. — Не переживай. Я с тобой. Ну, пойдём. Мы отправились в дом Кимов, где нас встретило уже успевшее проснуться бодрое семейство. Мальчики задорно чирикали, как два воробушка, о некой гигантской черепахе, якобы живущей в горах. Госпожа Ким, пока хлопотала у стола, набросилась на нас с вопросами о том, не сильно ли мы замёрзли по дороге. Даже на окнах была изморозь, до того опустилась температура. Глава семьи заговорил о сохранении кур в тепле, к нему присоединились его сын и дядя Хо. Госпожа Ким, освободившись от обязанностей, тоже уселась за стол и приняла участие в их разговоре. Параллельно бренчали звонкие голоса младших братьев Ким Тэхёна. А сам он сел рядом со мной. Он бледно улыбнулся мне при встрече, но на этом всё. Мы оба молчали. — У тебя есть какие-нибудь планы, Рюджин? — вдруг мягко обратилась ко мне Тэхи, когда за столом образовалась естественная пауза. — Мы почти не говорили, правда? Было бы здорово узнать тебя получше. Растерянно оббежав глазами всех присутствующих, я спохватилась: — Пока что я подрабатываю в школе, помогаю с организацией порядка проведения экзаменов. И да, у нас не было возможности как следует познакомиться, к сожалению. — Твой дядя говорил, у тебя страсть к гуманитарным наукам. Глупо поморгав, я слабо улыбнулась. — Если честно, — заговорила я после недолгой паузы, — не уверена, что у меня к ним страсть. Скорее, они всегда удивительно легко мне давались. — Ах, вот как, — охнула госпожа Ким. — Ты была отличницей? — поинтересовался её муж. Я кивнула: — Да. Почти. — Моя сестра тоже сталкивалась с такой проблемой, — улыбнулся он; это был грозный, серьёзный мужчина, сердитый облик которого развеивался в ту же секунду, как он начинал говорить, — она тоже была отличницей, первая в рейтинге школы. А как дошло до того, чтобы обращать свои таланты в какое-то конкретное ремесло, выяснилось, что по большей части хорошие оценки и были её талантом. — Да, это именно то, о чём я говорю, — смущённо посмеялась я, — пока что я ничего не решила, извините… — Не бойся, совсем не нужно извиняться. Прекратите так убиваться, вы оба, — чувственно произнесла госпожа Ким, глядя на меня и Тэхёна по очереди с трепетной улыбкой, — всё пройдёт. Всё всегда проходит. Есть мы, мы поможем. Тэхён, ты только и делал всё детство, что мне помогал. Настала моя очередь, хорошо? Тот осторожно вскинул голову, робко взглянул на мать, снова потупился. — Хорошо, — рассеянно бросил он, — спасибо, ма. — Да, спасибо! — вдруг воскликнул его младший брат, повторяя за старшим. — Да, спасибо, мамуля, — присовокупил и самый младшенький уже в повтор среднему. За столом посмеялись с этих неожиданных всплесков благодарности. — Тебя это тоже касается, — добавила Ким Тэхи, глядя на меня, — крепись, хорошо? Не вешай нос. Я ответила ей сжатой улыбкой и слабеньким кивком, после чего бросила взгляд дяде, и тот украдкой мне подмигнул. Довольная хозяйка дома, поправив палочки в пальцах самого младшего сына, вернулась к своей трапезе. Ким Сокджин, в свою очередь, спас стол от неловкого молчания тем, что заговорил о загадочной черепахе. Я тем временем подумала о том, как себя сейчас могла чувствовать госпожа Ким. Она проиграла суд, и человек, против которого во время процесса она выступала с отчаянной злобой, не получил того возмездия, которого, как она верила, он заслуживал. Тем не менее, она держалась удивительно бодро, будто с самого начала и не рассчитывала на иной результат. И она изо всех сил старалась наладить контакт со старшим сыном. Тэхён тоже старался, как я поняла за тем завтраком по его скованной взволнованной реакции. Просто оба они были парализованы неловкостью. После завтрака мы решили прогуляться окольными путями до нашего гестхауса. Совсем скоро нам с дядей надо было выезжать. Мы с Тэхёном отстали от остальных и не спеша брели друг рядом с другом. «Поедешь со мной?» — в какой-то миг чуть не развернулась и не выпалила я. И даже не один, не два и не три раза — эта фраза то и дело норовила юрко выскочить наружу из беснующейся в агонии груди. Это было навеяно прежними нами, которыми он вчера меня подкупил, моим отчаянным желанием их вернуть, вновь стать ими. Но те передние сиденья, та змейка дороги, те песенки и те товарищи на задних сиденьях, и те мы — всё это было недостижимо. Я бы не смогла верить ему, как раньше, а он мне и подавно. Разряженный мороз нещадно обжигал щёки. Я глядела перед собой, и ночная сердечная боль, стихнувшая поутру за чашкой кофе, атаковала с новой силой. Прогулка должна была ознаменоваться нашим с дядей уездом. Вдруг остановившись и развернувшись к своему спутнику, я пробормотала: — Я не знаю, Тэхён, не знаю, ничего не знаю… В глазах у меня стояли не выплаканные за ночь слёзы, но разрыдаться всё ещё не получалось. Тэхён обернулся на меня и тоже медленно притормозил. Выдохнул облачко пара. Лицо его было спокойно и совсем бледно. У него были глаза матери — мелькнуло в уме. — Хотел показать кое-что, кстати, — глубоким низким голосом, звучавшим по-особенному на холоде, заявил он. И потянулся во внутренний карман куртки, из которого достал конверт. Он посмотрел на него, повертел его в пальцах, после чего бросил мне взгляд исподлобья. По его лицу поплыла его особенная, до боли знакомая чудаковатая ухмылка. — Это письмо от меня, которое получила мама, — усмехнулся он, вновь опуская к нему глаза, — лол. Хоть убей, а я не помню, когда это я умудрился написать всё это. Замерев в растерянности на какое-то время, я смущённо рассмеялась. — Извини за это, конечно, — пробормотала я, — мне уже говорили, что моё авторство было разоблачено. Но у меня есть оправдание. Твоё письмо было просто чудовищным! — Благодаря нему мама захотела всё-таки найти меня, — улыбался Тэхён, — так что, можно сказать, отчасти благодаря нему я сейчас здесь. К моему недоумению, он раскрыл конверт, достал лист и принялся пробегаться по нему глазами. Я молча и завороженно наблюдала, как он читает. Чем дальше он заходил, тем более тоскливой, утомлённой становилась его улыбка. Наконец расправившись с ним, он убрал его обратно в конверт и негромко произнёс: — Я перечитывал его раз двести, — после чего посмотрел на меня, — знаешь, что смешно? Мы там обо всём соврали. И для твоей семьи, и для моей семьи мы сочинили ненастоящие истории. Но самое смешное, что мы сочинили такую же и друг для друга. Как можно было этого не понять? — Мне это тоже приходило потом в голову, — призналась я, — сама не знаю. — Знаешь, когда я понял? — он сухо усмехнулся, пряча конверт обратно во внутренний карман. — Когда увёз тебя тогда. Я вёл машину, и в голове клокотало: «Какого чёрта ты творишь?» — всё рассыпалось на глазах. Я же и вправду пошёл бы на это, попытался бы провернуть ограбление, угодил бы за решётку следом за папашей. И ты осталась бы одна. — Я думала о том же самом, — отрешённо отозвалась я, — в ту ночь, когда мы уехали. Тэхён прицепился ко мне долгим пристальным взглядом. Облизнул губу. Отвёл глаза. — Вообще-то, если честно, — проговорил он, — я тогда сбежал от этого. Твой тату-мастер ответственен только отчасти. Я просто вдруг осознал, что всё было ложью. А потом увидел этот букет и понял, что у тебя есть кто-то другой, кто не кормит тебя небылицами, кто-то настоящий. — Это не ты кормил меня небылицами, — возразила я, — это мы оба кормили ими друг друга. Не только ты обманывал меня, но и я тебя. И самим себе мы тоже врали. — Да, пожалуй, — отозвался Тэхён совсем монотонно, глядя в сторону, — но это меня не утешает. Потому что у тебя кто-то есть. А я, Рюджин, — он уставился на меня каким-то запавшим, мёртвым, не видящим взглядом, — совсем-совсем один. Что мне делать-то теперь с этой дырой одиночества в груди? Как мне быть? Он отрешённо потупился. — Жаль, я не знаю, где Пак Чимин сейчас, — бросил он и проглотил ком в горле, — как бы я был рад к нему присоединиться, где бы он ни был. Я не сразу нашлась, что ответить. «У меня кто-то есть? — мелькнуло в уме. — А это вообще так?» Я не стала говорить, что Ким Намджун подходил ко мне с сердцем в руке и вручил его, как трофей, — и что я его отвергла. Не упомянула, что исчезнуть он мог именно по этой причине, причём вполне себе навсегда. Не топала ногой с возражениями, что, вообще-то, и сама одинока. Было бы неправильным хвастливо заявлять, какой верной нам я осталась, потому что я таковой осталась даже не намеренно. Душой я верна не была. — Какая разница, где быть? — произнесла я. — Везде, где бы ни был, ты всё равно с одним и тем же душевным багажом. Это не выход, по-моему. — Я просто не хочу быть один. Как хорошо было до тебя. Тогда я не боялся быть один. Что ты со мной сотворила? — Ты не один. У тебя есть братья, твоя мама, даже этот паренёк, Ким Сокджин. И я тоже, что бы между нами ни творилось. Он едва заметно поморщился. Развернулся и встал ко мне прямо, в официальную, преисполненную важности позу. — Рюджин, — тем не менее, едва слышно и кротко пролепетал он, смотря на какую-то точку чуть ниже глаз на моем лице, — ты всё ещё моя девушка? После чего все-таки осмелился встретиться взглядами. С этой секунды за свои действия я не ручалась — всё происходило само собой. Только так возможно было сказать то, что даже мысленно мне было озвучить не по силам. Безвольно я поджала губы в извиняющемся жесте. И едва заметно покачала головой. «Нет, — стало ясно нам обоим, — я больше не твоя девушка». И вся та боль, что столь мучительно меня донимала, вдруг обрела смысл. Бессонница, горячая и изводящая, обрела смысл. Вечно подступающие к горлу слёзы, готовые политься в любой момент, обрели смысл. Разумеется, всё было кончено. Тэхён скорбно усмехнулся, опуская ресницы. — Я так и знал. — Ты сам подумал обо всём, как я посоветовала? — Ни о чём я не думал. Смотрел в потолок с гадким чувством. Думать-то, если начистоту, совсем и нечего. Нечего. Ким Тэхён и Шин Рюджин, проведя в переписке целый день, встретились на остановке и под задорную песенку о крови и убийствах направились в сторону Скворечника, где их ждали угрюмый молчун и кривляющийся забияка. У самой двери они поцеловались и со смущёнными улыбками посмотрели друг другу в глаза, а в головах у обоих — бардак и белибердятина. Какие-то несбыточные планы весело маячили у них на горизонте. И тёплый осенний вечер обнимал город ласковым сиреневым полотном. Нечего — думать, если начистоту, совсем нечего. — Если серьёзно, что ты будешь делать? — раздался мой далёкий, бесцветный голос. Тэхён протяжно помычал. Сам он тоже был совсем не здесь. — Пойду в армию, наверное. А потом — не знаю. Куда-нибудь подамся. Постараюсь жить жизнью, вместо которой не придётся выдумывать какую-то бессмыслицу в письмах родне. Налажу отношения с братьями. И с матерью. Пожалуй, наведаюсь к отцу… — он запнулся, сонно и отсутствующе глядя вдаль, — выскажу ему всё-всё-всё. Сомневаюсь, что из этого что-то выйдет. Но мне интересно, что он ответит. Если даже после всего достучаться до него не получится, пусть так, зато хотя бы я буду знать. Самое главное — я не хочу закончить, как он. Хочу сбросить груз с души и жить свободно. Пока что такие планы. Жаль только, что ты будешь не со мной. Слишком обо многом приходится жалеть. Я промолчала. Ни единого словечка не всплывало в уме. Всё потонуло в горечи. — Ну, а ты? — Тэхён обернулся в мою сторону. — Понятия не имею. Выйду на работу к дяде и буду готовиться к поступлению в следующем году, наверное. Или придумаю что-нибудь ещё. Мы не сговариваясь двинулись дальше. Тэхён был очень отстранён. Странное, жёсткое выражение приварилось к его лицу. Выражение, которое появилось тогда и больше никогда не исчезло. С годами оно только усугубилось. Сухая, мрачная печать на изначально наивном и мягком лице. Когда я единственный раз встретила его спустя годы после расставания, я подумала было, что от прежнего него ничего не осталось. Но нет, это был просто панцирь, в который он замуровался. Мы неспешно шагали вперёд, приближаясь к неминуемой разлуке, и мне отчаянно хотелось что-то сказать, чтобы отсрочить этот момент, чтобы стать друг для друга прежними хотя бы на несколько минут, чтобы снова превратиться в товарищей. Я шла вперёд, и ватные ноги удивительным образом меня не подводили, и отчаянные рыдания разве что чудом не вырвались из моей груди. Когда впереди показался поворот на улицу, на которой был расположен гестхаус, глаза мне всё-таки застелила пелена слёз. На повороте, прежде чем перейти на улицу, где нас ждали все остальные, мы всё-таки остановились и посмотрели друг на друга. Я смахнула слезинки, глядя в мальчишески серьёзное лицо напротив, и попыталась ему улыбнуться. Он не отозвался улыбкой, внимательно всматриваясь в меня. — Жаль, что мы друг у друга первые, — произнёс он, — что понаделали всех этих глупых ошибок. — Мне так грустно, — я потупилась, изо всех сил сдерживая наконец всё подступающие и подступающие упорным натиском слёзы, — ужасно грустно. Я не думаю, что что-то можно исправить. Но от этого не становится менее грустно. — Ничего. Это пройдёт. Всё всегда проходит. Я покивала, хотя от его слов, от его голоса, от его фигуры напротив — из-за него целиком хотелось плакать ещё больше. Но за поворотом вместе со всеми остальными поджидал дядя. И сам Ким Тэхён по-прежнему внимательно на меня смотрел — нельзя было расклеиваться. Солнце поднялось над крышами и заливало нас прозрачным зимним светом, всюду клубилась невидимыми столпами стужа. Задорный морозный ветерок гулял по малолюдным улицам. Я протянула вперёд мизинец. — Будем счастливы, — после чего наконец посмотрела на него, — клянёмся? Тэхён усмехнулся. Кудрявая чёлка падала ему на глаза. Улыбка у него всё ещё была наивная — хотя бы так. — Лол, — он протянул мизинец в ответ, и мы их скрепили, — да, клянёмся. Мизинцы неловко соскользнули друг с друга, и наши ладони убрались назад по своим карманам. Мы свернули на следующую улицу и заметили вдалеке нашу толпу. Все они вели довольно увлечённую беседу, но, как заметили нас, оживлённо нам помахали. Кучка рук взметнулась в воздух. Мы помахали им в ответ. — Говоришь, Чонгук точит на меня зуб? — буднично поинтересовался Тэхён. — Оставь-ка мне его номер, ладно? А то я всех потерял. — Конечно, оставлю, — спохватилась я, — правда, он очень обиделся… — Брось, это же Чон Чонгук, он не умеет обижаться. Я позвоню ему, и всё будет улажено. А нет — так на нет и суда нет. Вот что я осознал. Неважно, каков исход — тот, кто уверен, что сделал всё возможное, чтобы поступить правильно, будет дышать свободнее. А что от тебя не зависит, то попросту от тебя не зависит, вот и всё. Я это поздновато понял, но я это понял. Это уже что-то. — Я как раз думала об этом, — воодушевлённо улыбнулась я, — когда увидела тебя в суде. Что было смело с твоей стороны вот так заявиться сюда. О тебе столько шептались. Но ты там всех впечатлил. — Не понимаю, как я умудрился превратиться в героя, — он отрешённо улыбнулся, — честное слово, если говорить с достаточной доблестью, тебя начнут уважать за всё что угодно. — Тэхён, — торопливо позвала я, чуть наклонившись к нему, поскольку расстояние до остальных стремительно сокращалось; он покосился на меня в ответ, — ты очень неглупый человек. Пожалуйста, не забывай об этом. Навык — это приходящее, им всегда можно обзавестись. А ум у тебя есть. — Ты говоришь то же самое, что говорит мой новый сводный брат, — Тэхён глухо посмеялся, — мне приятно ваше беспокойство, но я пока не знаю, что буду делать со своей жизнью. Не могу обещать, что из меня получится что-то толковое. Пока что я просто пойду в армию, чтобы отсрочить надобность что-либо решать и дать себе время подумать. Но спасибо, что веришь в меня. Этого я не забуду. Мы наконец приблизились к остальным, и к нам торопливо подбежали взволнованные краснощёкие мальчики. — Тэхён, — тяжело дыша, заявил один из них, тот, что старший, — мама разрешила, если ты… — Мы можем пойти поискать черепаху, — нетерпеливо присовокупил второй. Старший развернулся к нему и шикнул: — Тихо! Я говорю! — после чего снова обратился к Тэхёну. — Если ты пойдёшь с нами, мы можем подняться в горы и поискать черепаху. — Она вот такого размера, — младший развёл руками в разные стороны. — Хорошо, я схожу, — спокойно бросил Тэхён. Дети завизжали от счастья и бросились делиться новостью с матерью. Я подошла к дяде, мы посмотрели друг на друга, как закадычные приятели. Он бросил: — Готова выдвигаться? Я слабо покивала и обернулась налево, где осталось семейство Ким. Ким Сокджин и его отец стояли друг рядом с другом с руками в карманах. Ким Тэхён приблизился к матери и прямо взглянул на неё, смиренный и преисполненный некоей странной тучности. Она рассматривала его с трепетным любопытством, поджимая губы в том тёплом жесте, какой бывает исключительно у гордых матерей. Неловко подведя ладонь, она, посомневавшись, всё-таки поправила ему волосы. Он слабо ей улыбнулся. — Всё хорошо, сынок? — улыбнулась она в ответ. — Да. Мальчики активно обсуждали друг с другом черепаху. Дядя сказал: — Мы, пожалуй, поедем. Нас принялись провожать. Добрые слова напутствия прозвучали от всех присутствующих. Самый младший мальчик что-то шепнул на ухо среднему, а тот, в свою очередь, потянул за штанину старшего брата, чтобы тот наклонился, и прошептал что-то уже ему. Выслушав, Ким Тэхён выпрямился и сказал мне: — Они говорят, от тебя приятно пахнет. Взвизгнув, как будто свершили преступление, мальчики расхохотались и спрятались за спиной брата. — Передай им спасибо, — сказала я так громко, чтобы они услышали. — Ещё увидимся, Рюджин, — бросил Тэхён. — Не вздумай нарушать клятву. — Ты тоже. Мы вымученно друг другу улыбнулись. Дядя уже успел сесть за руль. Я поторопилась за ним и тоже забралась в фургон, прошла к самому последнему креслу и уселась у заднего окна. Толпа стояла на дороге. Все с улыбками мне махали. Дети, забыв о своей застенчивости, махали активнее всех. Вдруг весело подозвав за собой Тэхёна и мальчиков, Ким Сокджин подбежал и упёрся ладонями в заднюю дверь фургона. Тэхён, смеясь, подбежал и сделал то же самое. Дети повторили за ними. Фургон завёлся. Все вместе они принялись его «толкать», и тот отправился в путь. Хохоча и всё ещё толкая, они пробежали за ним несколько шагов и, когда он стал набирать скорость, оторвались. С улыбками они смотрели нам вслед. Тоже улыбаясь, я показала им бицепс. Не замедлил шага только Ким Тэхён, он стремительно двинулся вперёд и отстал от братьев, но в конце концов и ему пришлось застыть на месте с разбитым, жалобным выражением на лице. Веселье стёрлось подчистую, как если бы того и не было. Я заворожено наблюдала, как уменьшается его силуэт на пустой дороге в ясный морозный день. Вот, мельчали сначала черты лица, а после и всё тело. Дорога тянулась полосой, и фигуры неумолимо убывали. Когда остался совсем далеко, он поплыл перед моими глазами. Наконец фургон и вовсе свернул на другую улицу. Мгновенно растеряв силы держаться, я обмякшим грузом скатилась на пол, уткнулась в сиденье лицом и руками, и из глаз наконец хлынули слёзы. Так, горестными, оглушительными, безудержными рыданиями на бархатном сиденье, под тряску на петляющих деревенских дорогах закончились первые в моей жизни романтические отношения. Забыв о непоколебимой разумности своего решения, забыв о приличиях перед сидевшим за рулём дядей, забыв обо всём на свете, я сокрушённо плакала — над тем невыносимо печальным фактом, что никто из нас не был плохим, но даже это не уберегло нас от ошибок. И теперь нас, хороших нас, добрых нас не хватало, чтобы что-либо можно было собрать назад. Я плакала не по нашим не сбывшимся мечтам, не по химерическим панорамам чужеземных пейзажей, а по тем нам, из амплуа которых мы отчего-то так отчаянно стремились выбраться — по добрым тихим дням, по его улыбающемуся лицу напротив за столом в кафе, по чашке его жасминового чая, с которой ниточкой поднимался пар. На первой же остановке я почувствовала, как сиденье сменилось дядиными мягкими объятьями, и его «ну, тише, ну» — зашелестело у меня над макушкой. — Всё будет хорошо, — по-доброму вздохнул он. — Мне так грустно, — сдавленно лепетала я, — я поступила правильно, но это так грустно. — Я знаю, знаю. Иногда поступать правильно очень больно. Ты с этим справишься. Я горжусь тобой. Уронив голову себе на грудь и прижавшись к дяде, я тихонечко плакала — до тех пор, пока он не велел мне успокаиваться. Когда наконец ему удалось подавить лавину слёз, мы снова двинулись в путь, и я пересела вперёд, тоже по его велению. Фургон пересекал города и громоздкие владения дикой природы между ними. То нас обступали со всех сторон улицы и здания, то лесные стены гор, то вокруг вдруг простирались равнины, и тогда где-то вдали виднелись разгулявшиеся облака, толпы крыш или рисованные фоном холмы. Я недоумённо глядела на незнакомый мир, как будто была в нём гостьей. Но когда в конце концов спереди показался Сеул, я глубоко вздохнула, встречая его серый пейзаж, как отрезвительную оплеуху. «Всё пройдёт, — настойчиво повторяла я, нервно теребя рукава дрожащими пальцами, изо всех сил стараясь перекричать этой мыслью гудящую над всем естеством боль утраты, — всё всегда проходит». Но пока что у меня не получалось. Конечно, получилось потом, но позднее, со временем. Потому что дни, как бы порой это нас ни утомляло, неизбежно сменяли друг друга. Потому что на смену старым трагедиям сначала вкрадчиво, а после и уверенно пришли новые радости. Потому что жизнь продолжалась. Тем не менее, тогда я оставила эти мысли, в чём-то грустные, а в чём-то воодушевляющие, до лучших времён. Тогда я дала себе время побыть незнакомкой в реалиях собственной жизни. Незнакомкой, благодарной радушному приёму, но тихо тоскующей по стеклянному куполу, бывшему прежде домом и отныне официально разбившемуся вдребезги.