Вкусные эмоции

"Мне больше не нужно прятаться от боли, ведь она является частью меня"

Дневник Леона Кастилло "Фрэн Боу"

***

             С Эдом сидят довольно долго, но это открывается постфактум, в моменте ни Арсений, ни Антон не ощутили прошедшего времени, ушли с головой в этот разговор. Антон в режиме психоаналитика, Арсений — в аристократично-агрессивном. А Эд…              В целом он сегодня не сильно отличается от обычного себя, но Арсений видит нехарактерную придушенность, лёгкую апатию. В своё время Арс бы не обратил на Эда внимания, будь он безэмоциональным человеком, всё-таки эмоции и их проявление для Арсения тоже своего рода пунктик. Наравне с ростом и творческим складом ума. Но сегодня Эд реагирует как-то… Приглушённо. На всё вокруг.              Арсений прекрасно помнит, знает, как отображается на лице Эда каждая эмоция, и то, что он видит на протяжение этой встречи, — ненастоящее, наигранное, натянутое.              За время переписки, как оказалось, Эд скидывал Антону свои последние треки по просьбе. И немало времени они провели за обсуждением того, что услышал в тех треках Шаст.              То, что Антон всеяден в музыке, Арсений знает давно. А оттого не удивился, узнав, что и музыка Эда — будь то электронная или рэп — Антону зашла. Только, говорит он, в последних написанных треках, перед моментом, когда у Эда начались проблемы с тем, чтобы что-то написать, много агрессии, которая из злого дыхания превращается в задыхающийся, измождённый кашель.              Антон часто говорит метафорами, Арсений уже и привык, а Эд явно ещё не успел с этим ознакомиться. И прежде, чем брякнуть в своём духе «Ты, чё, ебать, поэт нахуй?», смотрит на Шаста удивлённо и определённо уязвимо.              — Я никогда не писал текст или музло, если чувствовал, что нет, ну, типа вдохновения, — вздыхает тяжело Эд, нервно сгибая-разгибая пальцами салфетку. — Мне кажется, что музыка, выжитая из себя силой, никому не зайдёт. Моя аудитория — не ебланы, они почувствуют, поймут.              — Но?.. — тянет Арсений, понимая, что Эд явно что-то хочет добавить.              — Но эта хуйня с неспособностью нихера из себя выжать длится уже слишком долго. Я ждал. Ещё ждал. Потом заметил, что у меня в магазе какой-то тупняк дикий начинается.              — В смысле? — хмурится Антон.              Боже, ему бы костюм, очки и записную книжку — вылитый психолог из фильмов будет.              — Я шёл в магаз с мыслью, что надо купить что-то из еды. Надо, потому что дома холодильник пустой, а поесть, вроде как, надо. Я пытался выбрать, что купить, но понял, что ничего не хочу. Думал, пройдёт. Не. Не прошло. Потом со сном такая же хуйня, понимаешь, что надо поспать, а не можешь. Вроде и хочешь, но не засыпается.              — Какие мысли в этот момент?              — В какой именно? — вздыхает Эд, переводя к Антону уставший взгляд.              — Начнём со сна. Когда лежишь, пытаешься уснуть, о чём думаешь?              — Да… Ни о чём конкретном, — коротко пожимает плечами Эд. — Чем больше пытаюсь уснуть, тем больше думаю о том, как меня, сука, бесит, что я не могу уснуть.              — Но в итоге засыпаешь?              — В итоге засыпаю. Если бы не спал, я бы чокнулся, — крутит у виска Эд. — Хотя и так чувствую, будто уже потолок потик.              — Почему?              — Из-за того, что не могу спать, есть и делать то, что люблю, — музыку.              — Работаешь сейчас?              — Как это относится ко всему?              — Если Шаст спрашивает, значит, относится, — хмыкает Арсений, помешивая ложечкой свой имбирный чай. — Просто доверься ему и отвечай, поверь, так будет гораздо проще разобраться. Если узнать, в чём суть фокуса, он не будет казаться магией.              — А я, может, не хочу магии, — фыркает Эд. — Ладно… Продолжаю работать в своём клубе по вечерам до середины ночи. Ставлю музыку.              — Может, стоило бы взять небольшой перерыв? — интересуется Антон. — Дать себе передышку.              — Хоть какая-то работа удерживает от окончательного безумия.              — А что для тебя «безумие»?              — Вот эта херня с тем, что нихера не нравится, нихера не хочется. Такое только у мертвецов. А если ты живой и такой, значит, это безумие.              — Интересно, — вздыхает тихо Антон. — А… Слушай, ты не из Ростова?              — Что? Нет, — хмурится Эд. — К чему этот вопрос вообще?              — Ну… У тебя говор такой, ростовский, — неловко ломает пальцы Шаст. — Я не хотел обидеть, если вдруг…              — Львовский. Не ростовский, — качает головой Эд,              — Ты из Украины???              — Я много откуда, — пожимает коротко плечами Эд. — Переездов было дохуя, в Поляндию свалил после того, как с вуза выперли, потом в Москву перебрался, потом в Питер, ну, до сих пор тут.              — Но большая часть твоей жизни…              — Да, — обрывает Эд. — И чё? Претензии?              — Что? С чего бы? Какие претензии? — растерянно спрашивает Антон. — Я просто подумал… Слушай, я до этого вопроса хотел сказать, что, возможно, тебе стоит изменить обстановку в музыке, если это так можно назвать, а теперь есть ещё одна идея…              — Трави, — взмахивает ладонью Эд.              — Во-первых, вся твоя музыка — это агрессивный рык, не оскорбляю, если что!              — Да прекрати ты думать, что кто подумает! — вспыхивает Арсений. — Просто говори, ради бога, Шаст, прекрати уже извиняться за каждое второе слово!              — Да, я тож это не люблю, — кивает Эд. — А если и не понравится то, чё скажешь, если скажу об этом, то чё? Сразу переобуешься?              — Мыслями останусь при своём, но в разговоре…              — Что? Будешь лицемерить?              — Нет, просто не буду дальше об этом говорить!              — То есть, засунешь язык в жопу и ни свою мысль не донесёшь, ни попытаешься её отстоять? Самому не кажется, что это какая-то хуйня трусливая?              — Я не хочу никого обидеть…              — Нормальные люди на разность убеждений не обижаются.              — В таком случае в мире очень много ненормальных…              — У тебя есть точка зрения одна, у меня, допустим, другая. Ты мне говоришь, блять, не знаю, люблю куличи с изюмом, я говорю, что хуйня куличи с изюмом, но принимаю факт того, что тебе они нравятся. Но если, сука, ты попытаешься всунуть мне в рот кулич с изюмом, я те въебу.              — Очень сомнительная метафора, — нервно почёсывает брови Арсений. — Эд хотел сказать, что он примет твою точку зрения после объяснения, но ты не имеешь права ему свою точку зрения навязывать.              — Я понял, — улыбается Антон. — Можешь не переводить, язык улицы и тамошние метафоры сам прекрасно знаю.              — Да что ты? — с усмешкой спрашивает Эд.              — Я в Воронеже вырос.              — Вообще не люблю эту хуйню из разряда "меня воспитала улица", но… Аж дышать легче стало…              — Почему я насобирал в своё окружение людей, обладающих патологической непереносимостью столичных?              — Может, потому что в душе сам их не переносишь, — хмыкает Эд. — Сколько ты встречал творческих среди столичных?              — Встречал!              — И с многими нашёл общий язык?              Арсений качает головой, щуря на Эда глаза, а тот только усмехается от того, что сказать нечего.              — Так ты скажешь, чё хотел? — возвращая взгляд к Антону, вздыхает Эд.              — Насчёт изменения направления. Твоя музыка очень агрессивная. Как лай сорвавшейся с цепи собаки. Без обид.              — Обидно…              — Блять, да я в том смысле!..              — Да шучу я, — прыскает со смеху Эд, качая головой. — Ну и чудик ты. Чё тут обидного? Думаешь, сам не знаю? Или думаешь, что человек, сравнивающий себя в песне с адским псом, будет обижаться на такое сравнение?              — К слову… Я бы не продал тебе душу.              — Чего? — выпячивается на Антона Арсений.              — Это строчка в одной из последних песен, — улыбается Эд. — «Хочешь продать душу, продай её мне».              — Эта песня хороша своим выплеском агрессии, то есть, я имею в виду, что с этим у тебя нет проблем, — нервно постукивает пальцем по столу Антон. — Есть люди, которые презирают агрессию в себе, я, пожалуй, из таких. И музыка стала хорошей лазейкой, чтобы не накапливать это, не подавлять в себе это дерьмо.              — Но в моём случае это просто часть меня.              — Э-э, — Антон покачивает странно головой, чуть щурясь и поднимая взгляд.              — Что? Хошь сказать, нет?              — В любом случае в твоей музыке это выход эмоций, причём, видишь ведь, что главное: это не просто выход эмоций, а облечение их в форму. Можно ведь выплеснуть из себя что-то, навредив себе или кому-то, подравшись, сломав что-то, поорав в подушку. Но то, что делаем мы, — указывает коротко ладонью на себя с Арсом и Эдом. — Это другое. Это куда глубже. Мы с тобой отличаемся от Арса. Он создаёт визуальную историю, тоже прибегает к символизму образов, но у него это визуальная история, комикс. Который он может растянуть на столько, на сколько захочет.              — А песню же нельзя растянуть на час, да? — хмыкает Арсений. — И альбом, в котором куча песен, объединённых одной тематикой, не в счёт.              — Ну вот, один раз не сказал «только не обижайтесь» и сразу обиделись, блять!              — Да не обижается он, просто бухтит, — с улыбкой качает головой Эд. — Когда реально обижается, делает вид, что всё нормально, а потом вспыхивает и, как правило, разбивает что-то о твою голову. А это так, играется с эмоциями.              — Не правда, — тянет Арсений, когда Антон переводит к нему прямо-таки колючий взгляд. — Да чтобы я на эмоции ради забавы выводил, да когда такое было? Шаст, ты ему больше, чем мне веришь? Вот это реально обидно, вот тебе и доверие. М-да…              — Однажды он доведёт до того, что не выдержишь, схватишь и будешь по всему дому за собой таскать.              — Ты его бил? — резко смотрит на Эда Антон.              — Чего, блять, где я это сказал???              — Бил, Шаст, бил… Постоянно…              — Так, — выставляет резко ладони вперёд Эд. — Он пиздит! Видишь, губы поджимает и брови высоко поднимает, он пиздит!              — Мне кажется, я уже больше злюсь от понимания того, как ты его, сука, хорошо знаешь, — сквозь зубы выдыхает Антон, хмурясь. — Арс. Прекрати играться. Не пакостничай.              — Скука, — фыркает Арсений.              — Возвращаясь к теме, — выдыхая долго носом, шепчет Антон. — Когда пишешь агрессивную музыку, трек за треком, мелодию за мелодией, это приедается.              — И ты предлагаешь мне уйти в живопись?              — Что? Нет, — качает головой Антон. — Мне помогла внезапная смена, ну, как бы настроения в музыке. Из агрессии больше в меланхолию типа. Как мне кажется, то, что у тебя это перестанет работать для выхода эмоций, было лишь вопросом времени, твоя агрессия открыта, ты её не прячешь от мира, а в музыке продолжал выплёскивать, но это будто бы не про то, как тебе бы внутренне хотелось и… Я, конечно, могу ошибаться, — вздёргивает над столом ладони Шаст. — Но я отталкиваюсь от своего опыта. Злиться, рычать, кричать в музыке — это хорошая разрядка, как бои на ринге. Но должно быть ещё и другое. Должно приходить спокойствие, как после поездки по дождливому ночному Питеру под грустную музыку… Сейчас в своих треках ты рычишь, но рычать ты явно устал, выдохся. Тебе нужно поплакать. Поплакать через музыку.              — Я понимаю, что ты имеешь в виду, — медленно кивает Эд. — Но я так не умею. Такого не писал. Это не мой стиль, понимаешь?              — Ты умеешь играть на каких-то классических инструментах? Или, нет, не так, с другой стороны пойдём. Какой инструмент тебе кажется самым грустным?              — Тох, я тебя разочарую, возможно, но инструменты — они типа мёртвые, у них нет эмоций…              — Блять, ну, в смысле, на звучание грустные!              — Да понял я, — прыскает со смеху Эд. — Ты прикольно, ну, рожа у тебя прикольно возмущается.              — Ну заебись просто, — буркает Антон. — Ещё один эмоциональный провокатор. Так какой инструмент?              — Обычно говорят, что скрипка должна плакать, но меня в тоску вгоняет волынка.              — Волы… А чё-нибудь попроще???              — Прости, я спиздел, снова не удержался, хотел на реакцию глянуть, — пытаясь спрятать расползающуюся по лицу улыбку, поднимает примирительно ладони Эд. — Фо-но.              — Фортепиано, — бурчит Антон, сужая предупредительно на веселящегося на пару с Эдом Арсения глаза. — А играть на нём умеешь?              — Когда-то умел, — вздыхает Эд, теряя всю свою весёлость. — Тыщу лет не играл ничего.              — А дома оно есть?              — Синтезатор есть.              — Тоже сгодится, — кивает Антон. — Попытайся написать плачущую музыку на синтезаторе. Стоит попробовать.              — И это твой план, серьёзно? — усмехается горько Эд. — Я не могу писать то, что привык, а от того, что запылилось, думаешь, чё-то выйдет?              — В том-то и дело, что «привык». Сделай передышку. Возьми на работе отгулы, а то и отпуск. Пару дней просто полежи, подыши глубоко, прислушайся к тому, что внутри. Запомни мысли, которые не дают уснуть. Может, есть какое-то ключевое слово в них. Ключевое переживание. Может, ты уже сейчас можешь ответить на этот вопрос? Мысль, которая повторяется от одной неудачной попытки уснуть к другой.              — «Сколько ещё это будет продолжаться?» — шёпотом говорит Эд. — Вот эта мысль. Навязчивая до пизды. Душащая.              — Оттолкнись от неё. Посвяти этой мысли песню. На фортепиано. Раскрути её, разверни её. Что «Это»? Что будет продолжаться? Вложи отчаяние, грусть, посыл тем, с кем, с чем «это» связано. Я пытаюсь развернуть, чтобы было понятнее…              — Не надо, я понял, — сдержанно останавливает Эд. — Ты сказал, что ещё какая-то мысль появилась. Или ты уже её тоже озвучил?              — Нет, ещё кое-что, точно, — кивает суетливо Антон. — Как я и сказал, я делюсь с тобой своим опытом, надеясь, что он поможет и тебе. И смена электромузыки на инструментальную, смена агрессивного на меланхоличное, плачущее — это помогло мне. Но было кое-что ещё. После того, как… Не буду вдаваться в подробности, но был человек, который, если можно так сказать, отверг песню которую я посвятил ему, и после этого, когда вернулся к музыке, я хотел, чтобы новая музыка настолько отличалась от той песни, которую отвергли, что отказался не только от гитары и прежнего стиля, но даже от русского языка в стихах. Начал всё клепать на английском. И злости выйти это помогало, но… Чтобы написать то, что заставит душу плакать, нужно чувствовать себя в безопасности, чувствовать себя дома. Потому что… Такие мы с тобой люди. Мы позволяем себе заплакать только рядом с самыми близкими. Мы позволяем себе пустить слёзы только в том случае, если знаем, что никто лишний не увидит, не заметит. Для того, чтобы банально заплакать мы должны чувствовать себя в крепости, и не важно, речь о месте или о человеке, крепость для нас — это в одинаковой мере руки близкого человека или дом, где мы выросли.              Антон замолкает на пару мгновений, кивает медленно, будто бы в какие-то свои мысли ушёл, выпал из реальности. Но заставляет себя продолжить, собраться.              — И язык — это тоже про дом, про безопасность, про чувство спокойствия. Мы не можем выразить свои чувства на другом языке. Поэтому, как бы ни ассимилировались русскоговорящие в какой-нибудь Америке, едва их начнёт пробирать чем-то, так они тут же на русский мат переходят, а не на английском матерятся. Язык для кого угодно — это кусочек самого родного для тебя внутри души. Я считаю, что никто не имеет права принижать какой-то язык, но каждый имеет полное право защищать свой, если на него кто-то покушается. Всегда чувствовал… Какую-то странную грусть, когда видел в переводчике или в Ириных учебниках в скобочках сноску «мёртвый язык». Отошёл от темы, — качает головой Антон. — Отвлёкся, прости.              — Я не писал на английском, — вздыхает Эд.              — Но ты не писал и на украинском, — заглядывая в глаза, почему-то шёпотом говорит Антон. — Если детство было нормальным, мы подсознательно связываем дом, в котором росли, с безопасностью, покоем, защитой. А именно это и надо почувствовать, чтобы написать музыку, которая… Она есть в тебе, Эд, просто ты её не выпускаешь из себя.              Арсений холодом по коже чувствует всегда эмоциональное напряжение другого человека. Улавливает знаки, неосознанные движения, сжатие мышц. Человек пытается показать, что его что-то не задело, а Арсений чувствует, что задело сильно, ледяным порывом ветра, от которого сжимаются мышцы собственные. Судя по тому, как стало холодно, слова Антона задели Эда больше, чем просто «сильно».              — Поэтому не получается писать музыку, потому что ты пытаешься писать не то, что хочешь. Потому что думаешь, что не твой стиль, не твоя подача, не твоё. Но оно появилось в тебе, зародилось в тебе, а это то и значит, что это твоё. Эта музыка такая сильная, что заглушает собой все треки, которые ты пытаешься написать в «своей» манере. Такая сильная, громкая, что тебе кажется, будто ты потерял чувство ритма, но дело в том, что ты жмёшь из себя привычный ритм, а не тот, который хочет эта музыка. И всё сбивается, сливается в какофонию звуков, музыка перестаёт приносить удовольствие, потому что воспринимается уже работой, через силу, через «надо». И единственное, что ещё осталось живое, ты пытаешься заглушить. На это ушли все твои силы, Эд. А друзья… А друзья в этом состоянии обычно пропадают от того, что ты их больше не можешь выносить. Тебя разрывает изнутри, но никто этого не замечает, потому что ты сам прячешь. Взрываешься, а вместо понимания получаешь осуждение. Или тебе плохо, а им, как ты видишь, весело и легко, и уже за это ненавидишь. А может, твои проблемы начинают обесценивать. А может, всё сразу… Тут тебе должно быть виднее, почему ты в итоге сорвался на всех и всех от себя прогнал. Напиши, — шепчет Антон, вытягивая осторожно помятую, местами порванную салфетку из дрожащих пальцев Эда, чтобы обратить на себя внимание, чтобы встретиться взглядом со слезящимися глазами. — Напиши эту музыку. Отпусти её от себя. Пока не отпустишь, она тебе покоя не даст. Звучит так, будто она какой-то паразит, но на самом деле она лекарство, которое ты, вместо того, чтобы принять, прячешь в самом дальнем углу тёмного шкафа. Напиши эту музыку на фо-но, на языке, который ассоциируется с домом, с безопасностью, с семьёй. Напиши, Эд. И сможешь сделать выдох, а потом — полный вдох.              Со стороны Эда слышится тихий шмыг, пальцы нервно пробегаются под носом, утирая.              От него всё ещё веет безумным холодом, потому что он сдерживает эмоции, потому что не позволяет себе показаться слабым. Антона он ещё слишком мало знает, что бы ни говорил про встречу с кем угодно. Да и место людное.              Арсений знает, что, придя домой, Эд сначала разнесёт всё. Всегда так было после тяжёлых моментов, после ссор с друзьями, семьёй, начальством. Он сначала крушил всё вокруг себя ураганом, а потом оседал тряпичной куклой. Прямо на пол, у стены.              Тогда Арсений усаживался осторожно рядом с ним, и в ту же минуту Эд сдувающимся в замедленной съёмке воздушным шариком сползал к нему на колени. И плакал абсолютно беззвучно, лёжа голым торсом на холодном полу.              Если Арса можно было сравнить с пакостным ветром, который то и дело сдувает на лицо прядь волос, которую ты в десятый раз заправляешь за ухо, то Эд был огнём. Вспышкой, если быть точнее. Вспышка короткая, яркая, обжигающая. А всё остальное время — темнота. Но в этой темноте был покой, стабильность и защита.              — Арс, ты в порядке? — вырывает из мыслей вопрос Эда.              Арсений обжигался о вспышку не раз, и один раз обжёгся так сильно, что остались глубокие шрамы, которые заставили носить маску, чтобы спрятать ожог. Как легко обнулить всё хорошее после болезненного удара…              — Я отойду, вы говорите, — выжимает из себя улыбку Арсений, вставая из-за стола.              Нельзя, чтобы Эд сейчас переключился на него, нельзя, чтобы сейчас стал стабильной темнотой, которая стремится успокоить и защитить тех, на кого не похер. Сейчас нужно оставить вспышку только с порохом, сейчас ветру надо держаться подальше, чтобы не сгладить углы, не потушить искры, которые вспышке нужны.              Перед зеркалом в туалете Арсений выравнивает дыхание. Почему-то трясёт.              После отношений с Эдом жить с мыслью, что ты главный пострадавший, что ты жертва, было проще. Принимать, что ты тоже разрушал то, что было, больно и тяжело.              Воспоминания, откатами волн, от более свежих к старым, накрывают, стоит прикрыть глаза.              «Я сегодня ночью прочитал, что...».       «Ночью? Блять, Арс, я же просил спать!».       «Брось, я в порядке. Давай не об этом, послушай, я узнал, что...».       «Арс, мне похуй! Вся эта рандомная херня — дичь полнейшая, я не понимаю, нахуя ты тратишь время сна на вот это!».       «Если тебе это не интересно, это не значит, что это «дичь». И мне жаль, что тебе похуй на всё, тц».       «Мне на тебя не похуй! Я хочу, чтобы ты спал, блять! Хочу, чтобы у тебя не было этих синяков под глазами, чтобы ты не забывал пожрать. Я не понимаю, как это, блять, возможно, чтобы из-за учебника по философии нормальный человек забывал банально пожрать!».       «А, ну, то есть, я не нормальный, да?».       «Похуй. Ты меня не слышишь. Забей».              «Пойдёшь с нами?».       «Не хочу сидеть с Матвиенко».       «Мне вообще-то важно, чтобы ты хоть как-то общался с моим лучшим другом. Я не заставляю вас быть лучшими подружками, но хоть поговорить мы втроём можем?».       «Я не хочу».       «М. Понятно. Хотя знаешь, Эд, мне тоже некоторые из твоих друзей не нравятся, но я как-то нахожу в себе силы с ними хоть парой слов перекинуться».       «Дело не в том, что он мне не нравится, а в том, что я не нравлюсь ему! Он смотрит на меня просто как на какой-то кусок дерьма, который даже дышать одним воздухом с его братаном не заслуживает, не то что быть в отношениях, блять!».       «Серёжу не очень располагает твоя манера общения, но то, что ты сказал, — это явно преувеличение».       «Глядя мне в глаза, Арс, скажи, что он не испытывает ко мне пренебрежения. Ну. Как я и думал… Блять, знаешь, мне сейчас даже не хотелось честности, мне просто хотелось, чтобы ты меня успокоил. Может, ты и сам думаешь, что я слишком низких полётов для тебя?».       «Я не хочу ссориться, мне пора выходить».       «Хоть раз скажи, что я тебе нужен вообще!».       «Поговорим, когда успокоишься».              «Ты делаешь мне предложение с кольцом из-под крышки молока?».       «Судя по ебальнику, ты и от этого готов скакать от радости».       «Да пошёл ты!».       «Впервые вижу, чтобы посылали так громко и с такой широкой улыбкой, Арс. Это значит «Нет» или «Да»?».       «Это значит… Поживём — увидим. До настоящего кольца».       «Судя по моему заработку сейчас… Ну, бля, Арс, подожди года три, ок?».       «Можем пока помолвиться».       «В смысле?».       «Помолвка — это чисто устная договорённость. Брак — это роспись в ЗАГСе, а венчание — это уже больше религиозная часть».       «Ходячая энциклопедия, ёптыть...».       «Я знаю, что тебе нравится. Так вот, помолвка. Но для неё надо придумать какое-нибудь пафосное обещание. Типа «Я дождусь момента, когда смогу подарить тебе настоящее кольцо, Арсений». А я такой: «А я дождусь этого момента, и буду до той поры показательно носить на том пальце кольцо с крестиком, чтобы показать, что я занят». Давай, ты начинаешь».       «У меня своё обещание. Буду… Присматривать за тем, шоб ты не ломал себе ничего. Ни за что не пущу тебя больше к матери, она высасывает из тебя всю энергию. Буду следить за тем, шоб ты нормально жрал и спал. И последнее: если у меня нихуя не получится из этого, если я увижу, что ты не сможешь быть со мной счастливым, я дам тебе пинка под зад, шоб ты нашёл себе кого-то получше».       «Я говорил тебе, что ты не умеешь вовремя затыкаться?».       «Пару… Пару десятков раз».       «Ты весь настрой помолвки похерил, чё ты ржёшь теперь!».       «Ты смешной, когда бесишься».       «Ты сорвал нам помолвку! Это точно не смешно! Эд, хорош ржать!».                     — Как ты? — слышится сзади над ухом шёпот Антона.              Ладонь на спине вытягивает из тела весь холод.              — Не стоило всё-таки тебе на эту встречу идти, слишком тяжело, да? Жалеешь, наверное, что пошёл.              — Тяжело, но я не жалею, — прерывисто вздыхает Арсений, поворачиваясь полностью к Шасту. — Согрей, пожалуйста, — шепчет он, вытягивая к Антону руки.              Без колебаний, тут же Шаст его обнимает бережно, гладит по спине. Кажется, Антон понимает вообще всё и всех, как только ставит себе целью разобраться в чужих чувствах.              — Я был мудаком.              — Не бросайся из огня да в полымя, — шёпотом успокаивает Антон. — Если вспомнились какие-то моменты, где ты показал себя не лучшим образом, это не значит, что ты всегда был таким. Это вспомнилось на фоне того, что в тебе снова появилось к нему сочувствие. Оно иногда… Грязно играет, навязывает вину.              — Но я правда был с ним мудаком. Я его не слышал.              — Всегда? — с грустной улыбкой спрашивает Антон, и эта интонация вытягивает каким-то образом на поверхность другие воспоминания.              — Нет…              — Мы люди, Арс. Все мы. Иногда мы прекрасны, а иногда мудаки. Не говоря о том, что всё это крайне субъективно и мудак для одного, может быть героем для другого.              — Он ещё там?              — Я попросил его ехать домой. Он хотел проверить тебя, но я знаю это желание переключиться на тех, кто рядом, чтобы проигнорировать собственные эмоции.              — Ты, блять, сам уже мозгоправ, — шмыгает носом Арсений.              — Есть куча мемов про то, что люди, работающие с психологами, становятся психологами на минималках. А мемы из неоткуда не берутся, знаешь ли. Я просто, как ты выразился, узнал секрет фокуса.              — Значит, для тебя не существует магии…              — Существует, почему же, — улыбается Антон, поднимая лицо Арсения к себе, взяв за щёки. — Как вы с Димой мультики рисуете — для меня магия настоящая. Или как ты — комиксы. Или вот родственные души. Ты — мой кусочек магии, Арс.              — Лишь бы эта магия не оказалась проклятием, — тихо хмыкает Арсений, отводя взгляд в сторону.              — Не окажется, — уверяет с мягкой улыбкой Антон, оглаживая большими пальцами щёки. — Давай тоже поедем домой, хорошо? Только сначала ко мне, Шайтана кормить надо.              — Ты и правда будешь его так называть?              — Да, — посмеивается Шаст. — Я за тебя заплатил, пошли сразу к выходу, — ловит за руку Антон, когда Арс делает шаг в сторону столиков. — Надо успокоиться.              — Успокоиться и начать планировать переезд.              — Ага, если честно, меня уже прёт от того, как невтерпёж ко второй части приступить.              — Очаровательная дурнушка, — посмеивается тихо Арсений. — Знаешь, Шаст… Как бы ни болели шрамы, хорошо, что всё так, как оно получилось.              — О нет, вернулся Арсений-оптимист, — показательно кривится Антон, а щеками-то краснеет.              — О нет, вернулся мистер Клубничка.              — Иди давай!       

***

      Выходные действительно проводят за планированием переезда. Смотрят квартиры, которые выставлены на продажу. Стараются найти устраивающий их обоих вариант и желательно с готовым ремонтом.              Из-за подобранного Антоном котёнка выходные проводят именно в квартире Шаста. И да, Арсений согласен, имя Шайтан этому бесу подходит куда больше. То он на Арсову стопу прыгает, а потом отскакивает с вставшей дыбом шерстью, то ластится к его лицу мордочкой, а потом берёт и кусает прямо за нос. А вечером воскресенья, когда лежат с Антоном в кровати, кажется, делает всё, чтобы Арсения из этой кровати выгнать и остаться только с Антоном.              — Подумал, что у меня появился соперник в виде Светочки, а у меня, блять, соперник в виде кота! — восклицает сквозь болезненное шипение Арсений, оттягивая котёнка от своей головы. — ШАЙТАН, БЛЯТЬ, УХО! Шаст, помоги, помоги, сука, ухо!              Следующие пятнадцать минут Арсений сидит на кухне, пока Антон обрабатывает ему внезапный прокол в нескольких местах рядом с мочкой перекисью.              — Я не собирался носить серьгу, — фыркает раздражённо Арсений. — Что-то мне подсказывает, что мы не уживёмся под одной крышей.              — Дай ему время привыкнуть к тебе, — упрашивает за котёнка Антон. — Ну маленький, дурной, активный, что с него взять? Ну да, чутка агрессивный…              — Чутка?! Это нихера не чутка!              — Ну… На меня он так не прыгал… Знаешь, говорят, что животные всякую нежить видят, может, в тебя бес вселился?              — Шаст, не беси меня, если в ком тут и сидит бес, так это в этом коте! Он шипит на меня! — вздёргивает в сторону резко зашипевшего котёнка рукой. — АЙ, БЛЯТЬ!              Антон, продолжая извиняться за своё пушистое чудовище, пытается оттянуть его пасть с вонзившимися в кожу клыками от руки Арсения.              — Если ты будешь его обижать, я буду тебя очень сильно ругать, — поднимая кота к своему лицу, говорит Антон, заглядывая в жёлтые глаза максимально серьёзно. — Понимаешь, хороший? А я не хочу тебя ругать, но Арса обижать не дам, понимаешь?              — Хер он что понимает, — буркает Арсений.              — Ты тоже должен не обижать его!              — Я к нему со всей душой был, это он начал!              — Так, сидите тихо, — вздыхает Антон. — Звонит… О, Эд.              — И давно ты так радуешься его звонкам?              — Что? Я не… Пожжи, — отвечая на звонок, буркает Антон. — Чё как?              — А ты с людьми, я погляжу, не здороваешься, Тох, — слышится с динамиков Антонового телефона.              — Звучишь живым, — улыбается Антон.              — И на вопросы не отвечаешь тоже. Бля, я два дня абсолютно нихуя не делал, не потому шо не мог, а просто по решению. И чёт тишина такая приятная. Но со сном ещё проблемы. В общем, в любом случае спасибо.              — А песня?              — Пока не брался. Но я будто слышу её чётче. Но пока ещё надо передохнуть.              — Хорошо, что ты это начал чувствовать.              — М-гу, я вообще зачем звоню, отдых — это, конечно, охуенно, но, бля, я всё ещё чувствую, что мне пиздеть надо с кем-то, и у нас с тобой прям хорошо вышло.              — «У них хорошо вышло», — хмыкает язвительно Арсений, обрабатывая перекисью уже руку. — Знакомьтесь, это Антон — мой парень, а это Эд — парень Антона и в прошлом мой.              — Не будет ничего такого, — шипит Антон, закрывая пальцами микрофон телефона. — Слушай, а ты говорил советом с Арсом, если чё, поможешь, а вот как с его неконтролируемыми приливами ревности справляться вообще?              — Так, Шаст, ты совсем охерел?!              — Главное: береги голову, брат.              — Я пошёл спать, — вздёргивая ладони, категорично заявляет Арсений.              И правда уходит в спальню, а Антон вот остаётся на кухне, высовывается в форточку и закуривает.              — Не думаю, что он правда обиделся, — усмехается мягко Антон. — Он просто чувствовал, что мы должны продолжить разговор без него.              — Он всегда такое чувствует. Как и дохуя другого. Ты уже знаешь о его семье?              — О матери? Был удостоен личной встречи.              — Ходил с Арсом к ней? Блять, она ебанутая, не пускай его к ней. Арсу не идёт такая злость, она ему не помогает, только разрушает.              — Да уж, «Месть — лучшее лечение» — фраза не для него, — вздыхает тяжело Шаст. — В ураган превращается и накручивает себя до бесконечности… Но вообще не об этом. Ты хотел поговорить.              — Э, не так, не по мобиле. Но и, знаешь, навязываться не хочу. Без вот этих твоих «не хочу обидеть», тебе нормально со мной было общаться? Если начнёшь юлить или попытаешься ответить чисто из вежливости, поверь, я услышу и пойму, так шо не будем делать ситуацию неловкой.              — В одной игре был персонаж, которого я всё прохождение покрывал хуями. Считал его идиотом, дурачком. Но одна сцена, одна минута искренности — и я к нему прикипел. Конечно, на фоне такой смены отношения легко начать чувствовать себя тварью, начинаешь думать, что ты мудак, как это было у… В общем, считай, к тебе тоже прикипел. Хотя, блять, нет, пиздец громко сказано.              — Ты из тех, кто очень медленно приходит к тому, шоб окрестить кого-то не то что другом, но даже приятелем, да?              — Да… Мне сложно впускать кого-то нового в свою жизнь, но я над этим старательно работаю. И… Как бы это ни было странно, но я чувствую, что тебя в свою жизнь впустить хочется. Наверное, слишком похожи… Но это слишком странно.              — Да с хуя ли странно? Из-за Арса? Я вот, знаешь, чё, часто думал, почему бабам нормально дружить, если они бывшие одного парня, а бывшие одной бабы закорешиться не могут?              — Осложняющее обстоятельство номер один: мы все НЕ бабы. Осложняющее обстоятельство номер два: я не бывший, а теперешний, а ты вот — да. Третье осложняющее обстоятельство: мы три ебаных собственника.              — Я не точу на Арса зубы, отвечаю.              — Ты уверен, что правильно использовал это выражение???              — Да бля, я не хочу его вернуть, вся хуйня. Мы пытались. Нихуя не получилось. Мне мозгов хватает всё понимать.              — Нахера тогда была хуйня с еблей без обязательств?              — Блять… Вот уж не думал, что он будет такое рассказывать.              — Ну так? — холодно спрашивает Антон.              — Честно? Похуй, конечно, честно, блять. Только обрати внимание на то, шо это всё давно было, окей? Я скучал по нему пиздец. Наверняка, да я понимаю, сто пудняк, со стороны это всё хуёво выглядит. Небось выглядит, будто я Арсом, который ещё на чёт надеялся, пользовался. Только в чём херня — я ж сам надеялся. А потом сам себя и разворачивал. Я обещал ему… — прерывается на тяжёлый вздох. — Не подходили мы друг другу, кусочки пазла с разными выемками и засечками. Хотелось сильнее надавить, шоб всё типа, как надо встало, склеилось. Только с пазлами как, даже если соединишь силой два неподходящих куска, картинка на них в одну не сложится. Ну я и понял: хуйня полная получается. И надо всё это нахуй посылать, для блага своего и его. И вон, кажись, у него всё заебись с тобой срослось, хотя, честно, я пиздец напрягся, когда тя впервые увидел. Подумал, будто он на те же грабли прыгнул, ну и въебут они его по лбу опять, с той же силой. Потом начал себя успокаивать, мол, ты просто его какой-то дружбан новый. Не факт же ещё, что вы, ну, ты понял. А к моменту, как понял, твоя картинка успела перерисоваться.              — И что это за картинка?..              — На твоём кусочке пазла картинка с его коллабится. Совпадает, — с улыбкой говорит Эд. — Счастья и любви, короче, я за него спокоен.              — А за себя?..              — Сказал же уже, я больше не… Я отпустил, правда, можешь не верить, но я бы не пошёл с ним на контакт, если бы всё ещё болело, если бы в себе был не уверен. Мне было пиздец тяжело с ним прощаться, но иначе быть тупо не могло. Кто бы шо ни думал, я добрый человек, с прибабахом, вспыльчивый до пизды, но всё ж таки добрый, и к Арсу никаких претензий, хуёвых эмоций не осталось. И вот чё всегда во мне было, так это то, что я не мог, знаешь, просто забить на человека, который был мне ебать каким близким. Я не сделаю из него врага, это Арсова фишка, шаришь? — усмехается тихо Эд. — Я знаю, что, если я с кем-то сблизился, то всё, этот человек уже типа…              — Под твоей защитой? — с грустной улыбкой хмыкает Антон.              — Да.              — Знакомо… Но насчёт твоей вспыльчивости…              — Бля, да работаю я над этим, отвечаю. Больше не выхожу из себя, успеваю сдержаться, лучше понимаю, где как среагировать.              — Ты знаешь, что Арса нехило поломало от твоих слов?              — От каких слов???              — Касательно его, как бы это назвать, начитанности, любопытства, может, образованности, что ли. Из-за того, что ты предъявил ему эту претензию в момент расставания, он, видимо, сделал вывод, что те отношения рухнули из-за того, что он вот такой. И пытался это в себе подавить, спрятать. Ты во время расставания сказал, что он тебя задушнил и…              — Так нахуй, остановочка, блять, — перебивает хмуро Эд. — Когда я говорил про «душнилу» — это, во-первых, вообще не относилось к его нахуй интеллектуальной интеллигентности. Я про другое говорил. Про то, шо, когда у него что-то случалось, у меня или у нас, он всегда отстранялся резко. Когда у меня что-то, он начинает это, как это сейчас модно говорить, обесценивать. Ну бля, мне так казалось на тот момент, потому что я на него кучей вываливаю, чё там у меня случилось, а он не поддерживает, а начинает, сука, тыкать носом в то, что ты, оказывается, сам проебался. Я знаю, прекрасно, сука, знаю, что у Арса проблемы с людьми, которые не берут на себя за каждый свой чих ответственность. И сколько ты ему ни объясняй, шо тебя уже тупо попёрло, потому что весь день хуйнёй складывался, нет, надо было сдержаться. Он привык так жить, понимаешь? Привык своё говно внутри себя держать, но потом же, сука, взрывается от этого, но не по-нормальному, а в какую-то нахуй депрессию с потерей речи впадает. Не, брат, я лучше порычу о том, как мне все заебли вокруг, чем всё вокруг свалю на свои плечи и буду потом от этого хронически вот так страдать. Но ему это было привычно, сдерживаться, молчать, и какого-то хуя он решил, что всем, что и мне так надо. А мне оно не надо было. Мне надо было прийти, разъебаться, вспыхнуть, услышать чё-то типа «ну бывают хуёвые дни» и остыть. А не слушать, сука, про то, какой я, сякой и как правильно надо было. По его меркам правильно.              — Совал в тебя куличи с изюмом, короче, я понял.              — Да, блять! Я свои взгляды на жизнь ему не пропагандировал, нахуй, спрашивается, он начал мне свои парадигмы насыпать? Вот этим он меня задушил конкретно, а не фактами из википедии.              — И из-за вот этого ты назвал его?.. Слушай, мне кажется, у тебя реально есть проблемы с пониманием и правильным использованием каких-то выражений, Эд…              — Не, ну, слушай, окей, если мы говорим о типа более распространённом понятии слова «душнила», то в этом у меня тоже были к нему претензии. Но не потому что он, блять, гуглит историю Южной Америки, не-е-е, брат. Проблема, блять, в том, что он гуглил её в ебучие три-четыре утра.              — Спать не давал?              — Себе, — отрезает Эд. — Я человек простой, для меня пожрать и поспать — это значимые части существования нашего человеческого. Но, блять, он же тоже человек! Но он это часто будто забывает! Думает, шо ему надо быть самым сильным, самым умным, самым надёжным. Он будто… Блять, я как-то сказал ему это, а он… На меня так не смотрели даже те, кто меня пиздил ногами.              — Что сказал? — хмурится сильно Шаст.              — Я сказал, что у меня складывается впечатление, будто он пытается быть идеальным мальчиком, который до сих пор надеется получить признание и внимание равнодушной мамочки.              Антон прикрывает устало ладонью лицо. Конечно, Арсения подобные слова задели, конечно, он взбесился, обиделся. Конечно, ведь это было попадание в самую сердцевину кровоточащей раны.              — Он вечно отягощает себя ответственностью перед всеми, понимаешь? Его эти ебаные «должен» его же и душат. Он должен быстрее рисовать, он должен лучше Позова справляться, он должен на себе сестёр и брата тащить, будто он их родитель. И видно, сука, невооружённым глазом, как его это всё заебло, как он устал, а что в итоге? Вместо сна он какую-то хуйню читает, вместо жрачки рисует какие-то упражнения для повышения скилла. Он тупо вёл себя в могилу. Он ни от кого не принимает помощь, разумеешь? Ему сломают ногу, он скорее будет ползти, чем кричать, чтобы на него обратили внимание. И в первое время, я затупил, подумал, нихуя себе сильный пацан, вот это выдержка. Как это ща говорят, заромантизировал. А потом понял, что нихуя это не сила, а замедленное самоубийство. Конечно, мы ругались из-за этого, конечно, не раз. Но я просто хотел, чтобы он перестал себя мучить. Или… Или хотя бы, шоб он понял, что себя мучает, потому что он явно это не понимает.              — Я помогаю ему с этим, — после двух минут повисшего молчания, шёпотом говорит Антон. — Арс из тех людей, которые действительно могли бы справиться сами со своей проблемой. Стоит только признать существование этой проблемы. Но это было бы парадоксом. Помогать себе самому с учётом того, что твоя главная проблема в том, что ты не позволяешь себе принять помощь другого. И пусть я уже вижу определённые улучшения, просьбы… Я чувствую, вижу, что ему это пиздец тяжело даётся, но он упрямо продолжает стараться. Ну, в общем… Я настоял, но не знаю, стоило ли на это наседать, в общем, отправил его к психологу.              — Блять, я припишу тебя к лику святых!              — Что, прости???              — Всё время наших с ним отношений я с этим ебался, упрашивал, блять, если не умолял. Матвиенко, знаю, тоже просил. Не-а, хуй там, пошли мы все лесом. Нахмурился, блять, и пошёл на бровях дальше ебашить в одно рыло.              — На бровях?..              — Ну, насупившись, нахмурившись, — объясняет Эд. — Короче, нечеловеческое тебе спасибо, я отвечаю, я узнаю, куда подаётся какая-то заявка, пусть тебя святым сделают.              — Пожалуйста, не делай этого, — смеётся Шаст. — А то, я же слышу по твоему голосу, что ты уже реально готов!              — Да блять, такой подвиг и не оценить — это пиздец будет!              — Давай не будем это оценивать иконой, — посмеивается Антон. — Я просто хочу, чтобы Арс был счастливым, вот это будет лучшей оценкой…              — Говорю ж. Два совпавших кусочка пазла. Эх, пиздец, Тох, я бы с тобой ещё побазарил, но пса надо ещё успеть выгулять, а уже время позднее.              — У тебя есть собачка??? А почему не рассказал в переписке? Не показал ни разу!              — Бля, ну ща дотрындим, я те эту морду в телеге покажу. Пока мы с вами вчера зависали, этот огузок мне кроссовок сожрал, блять, третий за месяц уже! Так, я ж вообще чего звонил. Жрать хочу, Тох.              — Я работаю в такси, а не в доставке продуктового, — усмехается Шаст. — А вообще рад слышать, это явно прогресс налицо.              — Да вообще. Спасибо. Но я вкусного чего-то хочу покушать, шоб вот прям сочного, и поглазеть можно было на чёт интересное, отвлечься и вкусно покушать. Знаешь в Питере такое место?              — Вообще-то да, — с довольной улыбкой тянет Антон. — Арс сказал, ты увлекался спаррингом. Есть местечко, где можно вкусно покушать и позалипать на бои. И даже поучаствовать, если захочешь.              — Если ты так завуалированно кидаешь мне стрелку…              — Я не горю желанием тебя отпиздить, Эд. Теперь уже точно нет.              — А раньше горел???              — Ну-у-у, были мысли.              — Ты ж, вроде, пацифист.              — Так я бы на ринге решал, а не на стрельбище.              — А чё решал-то бы?              — Что-то связь прерывается, ш-ш-ш, пло-ш-ш слыш-ш-ш…              — Придурошной, блять, я же слышу, что шипение твоим голосом!              — О, значит, и музыкальный слух возвращается, — усмехается Антон. — Короче, давай пока спать, а потом договоримся, когда на неделе пойдём куда-то жрать.              — Кушать, — поправляет Эд. — Ладно, давай, до встречи.              — До…              — Прости, не должен лезть, но, блять, он… Он сейчас нормально спит и ест?              — Нормально, — грустно улыбается Антон. — Нормально, Эд. Так что думай сейчас о себе, надо, чтобы и ты снова нормально спал и… Кушал.              — Хороший ты пацан, Тох. Давай. Спокойной.              — Спокойной, — вздыхает Антон, смотря на экран с завершённым вызовом.              Когда Антон приходит в спальню, Арсений уже спит, прижавшись спиной к стене. Когда-то Шаст спрашивал о том, насколько Арс, может, даже неосознанно нуждается в поддержке, если засыпает только с ощущением того, что прижимается плотно к чему-то спиной. Как оказалось, вопрос всё ещё актуален.              Неожиданно рядом с Арсением на подушке находится и спящий Шайтан. Подружились всё-таки, получается. Вот и хорошо… Не хватало ещё, чтобы после переезда в один дом цапались друг с другом, как ненормальные. Поединки двух чёрных котов за территорию — забавно.              Стоит Антону лечь в кровать, как Арсений тут же переворачивается во сне с одного бока на другой и прижимается спиной уже не к стене, а к боку Шаста.              — Шукран лак а-ала тикатик аби, — с улыбкой шепчет Антон.              Он обнимает осторожно, чтобы не потревожить сон, со спины. Целует, не сдержавшись, в изгиб плеча и прикрывает веки.       

***

      Неоспоримым плюсом пребывания в гипсе было то, что работать можно было на дому. В целом они с Димой уже давно пытались сторговаться с начальством на удалённую работу, но, видите ли, по каким-то госстандартам студия не может этого позволить.              Арсения никогда не утруждало приезжать сюда в девять утра, да и здесь больше всего он может взаимодействовать с Димой, а их общение с Позом ему правда нравится. Дело не в дороге, уж теперь точно, ведь его подвозит с утра Антон. Дело не в том, что приходится отстаивать какие-то художественные споры в дуэли со Стасом (эти дуэли Арсению тоже нравятся, он чувствует, что это хорошая закалка: спорить со Стасом-то).              Так в чём же тогда дело? Да в том, что появился новый человек.              Можно было бы пошутить, что Арсений заразился Антоновым навязчивым чувством самозванца, которое появляется, если в компании плюс один и более к двум. Только вот Арс прекрасно чувствует, понимает, что не в этом проблема. Нет у него неловкости и зажатости по отношению к этой девушке, он чувствует полноценную конкуренцию, накрутил уже себя мыслями, что она — его потенциальная замена. Поза ведь никто ни за что не променяет, не то что Арсения.              Уже вторую неделю приглядывается к этой Лизе, пытается понять, что она за… Нет, даже не человек, что она за художник. Скилл хороший, но она явно плавает в теоретической части, изучает программу, в которой они работают, в реальном времени. И оно понятно, она здесь пока на правах стажёра, ничего такого в этом нет, Стас сказал, что Арсений с Димой её всему научат, но…              — Слушайте, вы же получали художественное высшее образование, — начинает неловко Лиза в повисшей рабочей тишине.              — А ты будто нет, — хмыкает Арс.              — Э, нет, у меня только колледж был. И то на художника-оформителя, я анимацией самостоятельно начала заниматься, сама училась, но в другой программе и без учителей, и… Вот…              Класс. Она ещё и самоучка. Блядские «одарёныши»…              — Я тут подумала начать изучать 3D.              — Ты с этой программой разберись для начала, — фыркает Арсений, отходя от своего стола в угол кабинета к кофемашинке.              — Так нет-нет, я же не говорю, что я буду на рабочем месте его изучать, понятное дело, что дома. Я просто хотела спросить, были ли у вас в учёбе программы для 3D-моделирования и анимации?              — Были, — усмехается уголком губ Дима, поправляя очки.              — О, в таком случае, может, вы могли бы мне что-то порекомендовать? — воодушевляется Лиза. — С чего стоит начать? С какой программы?              — Почему бы тебе не загуглить свои вопросы, — бубнит Арсений, возвращаясь с заваренной кружкой кофе за стол. — Блять… Сахар закончился…              — Я сбегаю за ним! — тут же подскакивает со своего места Лиза. — А насчёт загуглить, это, конечно, хорошо, но я бы хотела послушать ваш опыт, чтобы от него отталкиваться.              — О, вот как, — расплывается в широкой улыбке Арсений. — В таком случае начни с изучения программы «3ds max».              — Спасибо, сегодня же установлю, — кивает воодушевлённо Лиза. — Сейчас принесу сахар! — с довольной улыбкой почти вскрикивает она, выбегая из кабинета.              Арсений переводит смешливый взгляд к Диме, а у того челюсть отвисла, смотрит на Арсения глазами по пять копеек, а потом резко хмурится с осуждением.              — «Макс», серьёзно?              — Хорошая же программа, Дим, — усмехается Арсений.              — Для того, чтобы потерять весь энтузиазм работать с три-дэшкой! Старый кусок говна, которым никто уже не пользуется, сложный, как!..              — В его сложности и заключается вся прелесть, Поз. Освоишь «максимку» — потом в любой проге для три-дэ будешь за пять минут разбираться, потому что всё что угодно проще, чем эта поебень.              — Вот что-то мне подсказывает, что не с благими намерениями ты ей это посоветовал, — осуждающе щуря на Арсения глаза, качает головой Дима. — Она пытается тебе понравится, бегает за сахаром, потому что чувствует, что ты её невзлюбил, и она сильно нервничает из-за этого, вот и пытается угодить.              — Мы с этим проектом возились так много времени, уже на две трети выполнили, а тут сверху почему-то решили, что нам нужен стажёр, — взмахивает руками Арсений. — Для чего? Следующий проект уже без меня, а?              — В смысле? — хмурится резко Дима.              — Когда я просил человека, потому что мы не успевали, мне сказали, что по деньгам студия не потянет трёх художников, а нахер тогда стажёр? Явно, чтобы посмотреть, кто окажется более продуктивным, а дальше… Да выживет сильнейший! И тебя точно не заменят, мы оба это прекрасно знаем.              — Как и тебя, Арс, — складывая крепко руки на груди, качает головой Дима. — И вместо того, чтобы на Лизе срываться, обсудил бы этот момент со Стасом или руководством. То, что ты её прессуешь, тебя, как работника, не красит, знаешь ли. Может, появился спонсор, может, расширили бюджет, не знаю. Но в чём я уверен, что ни тебя, ни меня с места сдвигать не собираются. Вопрос в другом. Не в том, что нас типа заменят, а в том, появилось ли третье место или они этой бедной Лизой с копеечной стажёрской зарплатой пользуются просто, аргументируя тем, что она тут опыт получает.              Арсений сдувается довольно быстро. Выдыхает дрожаще, зажимая пальцами переносицу. Вот вечно с Димой так, быстро с небес, будь они без облачка и с радугой или с громовыми тучами, на землю спустит.              — Пойду поговорю со Стасом, — шёпотом выдыхает Арсений, вставая из-за своего стола тихо.              Он выходит из кабинета и тут же натыкается на Лизу, стоящую возле дверей, вцепилась пальцами в пакетики сахара с такой силой, что костяшки побелели. Подслушивала, значит…              — Там был только тростниковый, коричневый, — тихо говорит Лиза, заправляя ломаным движением пальцев выпавшую из-за уха выкрашенную в белый прядь волос.              — Сахар есть сахар, спасибо, — неловко отзывается Арсений. — Положи, пожалуйста, на стол. И, стой, Лиза, подожди, — задерживает за локоть. — Прости, что грублю, ты не виновата. Это мои тараканы.              — Ничего, — кивает Лиза с таким лицом, которое точно не отображает это самое «ничего», губы поджимает крепко, глаза не поднимает.              — Насчёт программы для три-дэ, «макс» хорош тем, что после его ебанутого интерфейса ты в любой другой проге за пять минут осваиваешься. Но им сейчас никто не пользуется, лучше уже «майка», ну, «Maya», а вообще, самое простое «Блендер». Зависит от того, что ты хочешь делать, для чего тебе три-дэшка. Просто моделинг — что угодно сгодиться, но «Блендер» проще, хотя мне сподручнее «майка». Если хочешь прям три-дэ артом заниматься, то есть, тебе важно хорошее качество рендера, надо будет устанавливать дополнительные визуализаторы, тоже зависит от того, чего ты хочешь в конечном результате. Анимация проще в «Блендере», плюс он позволяет совмещать в себе два-дэшку и три-дэшку, в целом много всяких инструментов для этого, включая автоматическое выдавливание два-дэ в три-дэ. Но, если собираешься делать что-то вроде чертёжных работ, три-дэ чертежи квартиры, интерьер, то лучше всё-таки «майка» или «макс», в них есть инструменты для отмера площади, лучше работает система размеров в целом. Вот, — выдыхает Арсений, переводя взгляд от стены к Лизе. — Чего ты на меня так смотришь?              — Ничего, спасибо! — зачем-то кланяясь, громко говорит Лиза, а на лице Арсений успевает заметить расползающуюся радостную улыбку.              — Люди странные, странные люди, — бурчит себе под нос Арс после того, как Лиза убежала с сахаром в кабинет.              Со Стасом разговор не клеится, впрочем, как и всегда почти что. Идти непосредственно к руководству Арсению совсем не хочется, но приходится для покоя собственной души.              Шёл для спокойствия души, а в разговоре с начальством только и думал, что «не души меня, блять!».              Возвращается в кабинет с ощущением, будто прошёл минимум три круга ада.              — Ну и что там? Всё плохо? — хмыкает Дима. — Нас всех хотят уволить и спиздить у нас наш мульт себе?              — Ой, иди лесом, — фыркает Арсений.              — Тебе паранойю никогда не ставили, Арс? У-у-у, все против меня, все хотят меня предать и бросить, как небезопасен этот мир!              — Просто, прошу тебя, за-ва-ли.              — Что-то случилось? — нервно поправляя рукава блузки, спрашивает Лиза.              — Всё нормально, — качает головой Арсений. — Но им стоило сказать, что нашёлся новый спонсор.              — А, мама, да, — нервно передёгивает плечами Лиза.              — Что, прости?              — Новый спонсор. Моя мама. По факту она стала спонсором просто за тем, чтобы меня сюда приняли, это как-то всё неловко, я не хотела говорить, попахивает чем-то коррупционным будто бы…              — Твоя семья — наш новый спонсор???              — Моя мама, — настаивает Лиза. — Я… Меня потянуло в анимацию, начала её больше изучать после просмотра вашего мультика, который «Мир снов». Меня очень впечатлило, и я в общем… Начала изучать анимацию, а работа именно в этой студии стала чем-то вроде мечты, а потом… Надо было так сглупить, сказала об этом маме, ну она и… Вот я и тут…              — А тебе сколько лет вообще? — хлопает глазами Поз, смотря на краснеющую Лизу.              — Девятнадцать, а что?              — Ты же ещё кроха совсем, — измученно вздыхает Арсений, зажимая пальцами виски.              — М-да, Арс, а знаешь, это типично: страх перед тем, что новое, молодое поколение может тебя сместить с должности, оставить без работы. Все старпёры проходят через этот этап…              — Допизделся, — шипит Арсений, порываясь к Позу через весь кабинет.              — А чё ты заводишься, Арс? — хохочет Дима, бегая от Арсения вокруг стола. — Она точно круче тебя, родилась при интернете.              — Я тоже родился при интернете!              — А в каком году? — интересуется Лиза, вот сейчас бы лучше б не лезла!              — В 1998-ом.              — Девяностом? А так молодо выглядите…              — Мне двадцать семь! — вспыхивает Арс. — Мы живём в двадцать пятом году, девяностые были не так давно!              — Она родилась в двухтысячном, а ты ещё в тысячном, Арс. Представь, как для неё это страшно звучит!              — Ты не ей сочувствуешь, а надо мной злорадствуешь!              — У вас всё тут в порядке? — вылупливается Антон, залезший в кабинет разве что головой.              — Шаст, ну скажи, что нет ничего страшного в том, что я родился не в двухтысячном! — вспыхивает Арсений. — Ты же тоже… Ты… Ты родился в 2001-ом, — оседая медленно на край стола, брякает Арсений.              — О нет, у него шок, несите плед и горячий чай, деду поплохело, — ржёт уже со слезами на глазах Дима.              — Я задушу тебя проводом от граф-планшета…              — А вот теперь давай успокоимся, Арс, — нервно усмехается Поз, выставляя перед собой ладони. — В твоём возрасте нельзя нервничать…              — Пизда тебе…              — Ну тихо, всё хорошо, — посмеивается Антон, оттягивая вскочившего Арсения назад за плечи. — Вы просили приехать, нужно что-то?              — Надо отснять пару движений…              — О! — восклицает Лиза. — Это наша модель для ротоскопинга??? Я Лиза, приятно познакомиться, — ловя Антонову ладонь, активно пожимает руку Лиза. — Мы с вами ещё не встречались.              — На «ты», пожалуйста, — улыбается нервно Антон, пряча глаза под кепкой. — Антон. Очень приятно.              — Эх, Арс, вот сейчас и Антон выберет помоложе себе, — вздыхает трагично Дима.              — Пусти-ка меня, Шаст, пусти, пожалуйста… Я только поговорю с ним, обещаю.              — Говорить и так можно, — посмеивается Антон, крепко держа Арсения на месте. — Давайте отснимем побыстрее, ладно? Мне надо закрыть рабочее время до шести вечера. Ты же идёшь с нами?              — Я иду не «с вами», а просто в то же место, где можно посидеть после работы, — качает головой Арсений. — Я… Мне тяжело общаться с Эдом, Шаст. Вы уйдёте на тот диванчик возле ринга, будете там смотреть на бой и кушать, а я останусь у бара… Есть, чем себя занять.              — Может, тогда позовёшь кого-то себе для компании? А то как-то херово это выглядит, Арс, будто тебя кинули и…              — Это твоё видение, — качает головой Арсений. — Поверь, я не считаю себя кинутым, я реально хочу посидеть где-то выпить, но при этом только со своими мыслями.              — Звучит ещё хуже, — хмыкает Антон.              — Да ничего такого, я не страдать собираюсь, скорее размять мозги, короче, считать задачки буду.              — По физике? За выпивкой? В шумном месте???              — Я привык быть в шуме, Шаст, — улыбается грустно Арсений. — Привык делать домашку в момент, когда кто-то орёт из соседней комнаты. Привык высчитывать по формуле, когда из коридора слышится, как блюёт очередной мамин дружок, перепив. Так что, считай, «Свинец» будет для меня вполне себе характерным местом для умственной активности.              — И это всё ещё звучит слишком плохо, — вздыхает тяжело Антон. — Ты помнишь, что уже завтра…              — Помню, — обрывает Арсений. — Давай сейчас по работе, Шаст, потом обсудим.              Всё Арсений прекрасно помнит, поэтому и на нервах сегодня настолько. Поэтому и хочет вечером переключиться на вычисления с шумихой на фоне, чтобы даже малейшей какой-то мысли в голове раскрутиться не позволить.              Завтра первая встреча с психологом. Сказать, что Арсений нервничает — ничего не сказать. Уже мечется с рассуждениями, а сильно ли оно ему это всё надо на самом деле, а может, отложить, перенести, отменить к чёртовой матери. Только Антон успокаивает из раза в раз. Но его напрягать тоже не хочется, надо просто отвлечь пока мысли, чтобы время пришло быстрее, а потом… Как пластырь оторвать.              Снимают в отдельной комнате нужные от Антона движения. В основном этим занимается Дима, а Лиза сбоку как-то неоднозначно поглядывает то на Арсения, то на Шаста. И Арс новый взгляд не выдерживает, спрашивает в упор. А когда узнаёт, что Лиза хочет спросить о том, кто они с Антоном друг другу, в лоб отвечает, как есть. И смеётся со странного Лизиного «кру-у-уто». Впрочем, сам же говорил Антону: среди пола женского мужская романтика довольно распространена. А среди Лизиного поколения… Не надо об этом думать.       

***

      Вечером сидят в Шастовом «Свинце». Арсений остаётся сидеть за барной стойкой, а Антон утягивает Эда к диванчику возле ринга. Вот и хорошо.              — Тебя променяли на грязный виски, а, черничный кексик? — расползается в широкой улыбке Мефистофель.              В ответ на это Арсений только изображает рукой тряпичную куклу, которая открывает-закрывает рот, типа «болтай-болтай». А Меф раскатистым смехом заходится.              — Узнаю эти закорючки, — хмыкает он, нависая над Арсением.              — Правда? В школе видел, припоминаешь такое? Называется «цифры».              — Черничный кексик у нас с начинкой «Перец чили», — мурлычет Меф. — Мне нравится.              — Перестань ко мне лезть, могу и проткнуть этой ручкой, — бормочет Арсений, проводя черту пропорции в формуле.              — Но мне интересно, что ты считаешь. Цифры-то я помню, но я говорил не о них, а о том, что вряд ли детишки учат в школе. Я, конечно, вижу вверх тормашками, но, кажется, я вижу… Оператор Гамильтона и… А ну да, ну да, это формула изменения состояния во времени.              — Ты разбираешься в квантовой физике? — резко поднимает к Мефистофелю взгляд Арсений.              — В физике. Как по мне, проблема человечества в том, что оно постоянно пытается разделить целую единицу на кучу частей. Как физику разделили на квантовую, молекулярную, астрофизику, механику… А оно ведь — всё одно, — посмеивается Мефистофель. — Так зачем ты с такими формулами играешься, черничный кексик?              — Есть одна теория, — неловко откашлявшись, говорит Арсений.              — О-о-о, теории, — улыбается широко Меф, оголяя массивные клыки. Вот с кем явно опасно целоваться, можно без губ остаться к чёрту. — Я слышал много теорий.              — Здесь? — скептично изгибает бровь Арсений, осматривая бар и ринг позади.              — Людей часто озаряет после смачного прилёта кулака в голову во время нокаута, — посмеивается Мефистофель. — Или за рюмкой. Придумывают что-то себе интересное, может, даже что-то вспоминают… Тебя случайно по голове не били недавно?              — Нет, — хмурится Арсений. — И эта теория у меня очень давно. И тогда я тоже головой не ударялся, не надо всё к такому сводить.              — Ну не заводись, черничка, я же от своего опыта отталкиваюсь. Теории не появляются на ровном месте, да и здешние — не первые люди, которых осенило после удара по голове.              — Намекаешь на Ньютона с яблоком? — усмехается Арсений.              — Ага. Вот такие случаи, наблюдение за реальностью, типа лечь в полную ванну и понять, что вытесняемый объём жидкости равен объёму тела. Но вообще-то стоит ещё учитывать действующую на поверхность воды силу. Если в воду прыгнуть, а не осторожно лечь, выльется ведь в разы больше, правда?              Арсений щурит внимательно на Мефа глаза, а тот только улыбается шире.              — Ну так? После чего озарило тебя?              — Это… Так. Только теория.              — Ну так?              — Чисто для себя, скорее по приколу, но… Если пропорция уравняется, то можно считать, что я подтвердил то, что существует мультивселенная, привязанная к одному времени.              — Параллельные вселенные, — в чужих тёмных глазах загорается пугающая заинтересованность. — А ты не боишься, что такими открытиями можешь привлечь к себе ненужное внимание, черничный кексик?              — Я не побегу с этим в какую-нибудь научную ассоциацию, — качает головой Арсений. — Говорю же, для себя. Я не хочу лечь в психушку и…              — О-о-о, какая прелесть, а ты думаешь, что это самое страшное внимание, которое может привлечь к себе человек такими открытиями?              — В смысле? — хлопает глазами Арсений.              — Ну а что, если есть кто-то выше всех твоих научных ассоциаций, санитаров из психушек и даже правителей мира сего? Что, если своим открытием ты привлечёшь к себе внимание какой-нибудь, скажем, древней сущности, которая следит за нами, как за мышками в лабиринте? Как думаешь, ей сильно понравится то, что одна мышка поняла, что она только мышка в лабиринте с бесконечным количеством этажей?              — Мультивселенная — это одно, это можно объяснить с точки зрения физики, а какие-то сущности, — фыркает Арсений, — магия и паранормальное — это уже сказки.              — А ты думаешь, сказки нельзя объяснить с точки зрения физики? Когда-то ваши самолёты были летающими коврами, а телефоны — говорящими зеркалами.              — А, я понял, — усмехается Арсений. — Твоё имя, ты в образе, ага. Только знаешь, если ты хотел пугать людей такими речами, тебе бы стоило выбрать другое имя.              — Отчего же? — высоко вздёргивая брови, спрашивает Меф.              — «Мефистофель» — это не реально описанный в святых писаниях демон, это персонаж Гёте.              — Гёте, — тянет с улыбкой Меф. — Ну, знаешь, кто-то и из Асмодея персонажа своей истории сделал. Существование старого-доброго Ашмедая будешь с точки зрения святых писаний оспаривать? Не рекомендую, у него больное эго.              — Слышал, ты перенёс тяжёлый нокаут, — строит бровки домиком Арс, изображая вселенски сочувствующий взгляд.              — Интересный народ, — усмехается Меф. — Когда я сказал, что твоя теория может быть обоснована ударом по голове, ты взъелся и сказал, что не надо всё к этому сводить. Когда я кинул свою теорию, ты обвинил тем, что самого тебя задело.              Арсений молчит, только раздражённо закусывает изнутри щёку.              — Будь ты каким-нибудь древнейшим существом, демоном, не стал бы проводить время в такой дыре.              — А что же мне стоило делать? — хлопает длинными ресницами Меф. — Может, меня подпитывает бой в честь веселья? Радостный триумф с капелькой крови. У каждого свои вкусы и своя еда. Интересно… Но даже грустно, что ты не сможешь уровнять свою пропорцию.              — Я только начал! — тут же вспыхивает Арсений.              — Я думал, детишек в школе учат, что, если в начале вычислений есть ошибка, то всё дальше уже неправильно.              — У меня… У меня нет ошибки, — резко хмурясь, пробегается глазами по вычислениям Арсений.              — Как скажешь, сладость, как скажешь, — посмеивается Меф, подливая до краёв Арсению вина. — Последний вопрос, ты так и не ответил, что заставило тебя так вцепиться именно в эту теорию? Уже столько всякого интересного напридумывали ведь…              — Просто… Сны, особенные сны, — качает головой Арсений, хмуро продолжая искать взглядом ошибку в тетради.              — Сны, интересно. Когда-то мне тоже снились «особенные» сны. Но, видимо, герои моих снов обо мне забыли, больше не появлялись, — усмехается тихо Меф, потирая шрам на лице. — У меня есть книжонка по твоей науке, зачитал до дыр, уже тошно от неё, собирался выкинуть.              — Могу выкупить, — ёрзая на стуле, резко говорит Арсений.              — Выкупить? — расползается в широкой улыбке Меф. — Денег не хочу, может, душу отдашь?              — Ха.              — Ну значит, гнить книжонке на помойке, — вздыхает трагично, крутя книгой, вытащенной из-под прилавка.              — Вообще… Я в это всё не верю, и чисто чтобы ты отстал, сказал бы «да», но я уже Шасту свою душу пообещал, так что… Ай, — брякает Арсений, когда его стукают книгой по голове.              — Если бы не он, просто от того, что не веришь, пошёл бы на такую сделку? Вроде, умный, а такие глупости говоришь. Единственная цена — молчание.              — Какое молчание? — хмурится потерянно Арсений, перенимая осторожно из чужих рук книгу.              — Тут мне спокойно. Не хочу привлечь ничьё внимание, — подмигивает весело Мефистофель, возвращая всё своё внимание протиранию стаканов.              — Э, ага, понял, — тянет Арс, откладывая пока книгу в сторону, возвращается к своим подсчётам.              — И почему ты так веришь формулам, которые придумал не ты?              — Что? — чуть поднимая голову, но не отрывая глаз от страницы тетради, спрашивает Арсений.              — Доверяй, но проверяй, говорю.              — К чему бы это ни было, — хмыкает Арсений, прикладываясь к своему вину.              Сзади шумом взрывается толпа у ринга, поздравляя кого-то с победой. Арс только усмехается, коротко качнув головой, и продолжает высчитывать. Всё должно выровняться, всё должно прийти к цельной единице.