Вкусные эмоции

"Не любишь стервозных девчонок?

Зачастую как раз нехватка веры в себя и 

выливается в излишнюю самоуверенность.

Подумай. Ты случайно не узнаешь в ней... Себя?"

Доктор Хилл "Дожить до рассвета"

***

      — Хочу на каток, — говорит Арсений в машине по пути домой.              — Прям щас??? — косится на него Антон, отвлекаясь от дороги.              — Да, Шаст, вот прям щас, с гипсом круто будет, — саркастично фыркает в ответ Арс.              — Ну, хер тебя знает, ебаться тебя гипс не останавливает.              — Это… Это же совсем другое!              — Ну да, действительно, — усмехается тихо Антон. — Я всё ещё против этой затеи. Мне стрёмно. Что, если я как-то, ну, куда-то надавлю случайно, сдвину кость?              — Прикол гипса в том, что он не даёт сдвинуть кость.              — А вдруг? Мало ли…              — Шаст, как по мне, ты опять ищешь отговорки.              — Нет… Вовсе нет, правда. Только боюсь за тебя.              — За меня бояться не надо, — улыбается мягко Арсений, наблюдая со стороны за тем, как у Антона краснеют заметно кончики ушей. — Хм… То есть, всё дело в гипсе, а как же наши собственные загоны?              — В плане?              — Ну, знаешь, в прошлый раз, когда мы обсуждали тему секса, ты упирался и с другими аргументами. Начиная с того, что ты чувствуешь себя неуверенно, когда я веду себя спокойно, типа тебе неловко от моей «опытности». И заканчивая тем, что ты мог ошибиться и перепутать нашу глубокую мужскую дружбу с влюблённостью.              — Я… Могу объяснить, — неловко прочищает горло Антон. — Я поработал с этими своими мыслями пару часиков и… В общем, пришёл к двум выводам.              — Ну-ка.              — Касательно первого. Твоей опытности и моей неопытности. Ты сказал не переживать на этот счёт, а значит, ты всё понимаешь и ничего прям вау от меня в этом не ждёшь. Так?              — Я жду, что всё будет охеренно, Шаст. Но не потому что ты какой-то ёбырь-террорист, а потому что это будешь ты. Мне с тобой во всём хорошо, ты можешь быть немного неаккуратным, но это с головой компенсирует то, какой ты эмпатичный и внимательный.              — Э, типа если я отхуярю тебе ногу, это компенсируется тем, что я подую на ранку?              — И к чему этот пример? — буркает Арсений. — Когда ты концентрируешься, ты становишься очень осторожным, я бы даже сказал обходительным. Сегодня вот ты концентрировался на мне, и что? Ты весь день помогал мне то встать, то сесть, то устоять на костылях, то пройти до нужного места. Прямо-таки кружил вокруг меня с этой заботой, — мягко улыбается Арсений, с умилением наблюдая за чужим растущим смущением. — А когда мы окажемся в кровати, что ж, я думаю, ты будешь более, чем просто сконцентрирован на мне, — улыбается хитро, встречаясь с глазами Антона всего на секунду.              — Допустим, — снова прочищает нервно горло. — Я понял.              — А насчёт второго? Больше не сомневаешься, что я могу оказаться, ну, не знаю, не тем самым человеком?              — Во-первых, моё волнение, если облечь его в слова, не так звучало. Я переживал, что мог спутать чувство привязанности и кайфа от нашего взаимодействия с влюблённостью. Но я и тут разобрался… Думаю, я пытался оставить себе лазейку.              — В чём? — хмурится непонимающе Арсений.              — Если бы что-то пошло не так… И если бы, скажем, отношения бы распались, я бы прокручивал мысль, мол, да это и не отношения были, я снова перепутал.              — Потому что, когда тебя не принял тот парень в школе, ты успокаивал себя такими мыслями? Потерю друга принять проще, чем потерю того, в кого ты влюблён?              — И да, и нет, — пожимает плечами Антон. — Когда мы пиздим самим себе, мы снимаем с себя часть ответственности. Иногда очень весомую часть. От этого нам легче справляться, легче жить. Самопиздёж — это как механизм защиты.              — Поэтому лазейка, — кивает понимающе Арсений. — Путь отхода, чтобы было не так больно. И ты будешь оставлять эту лазейку на протяжение всех наших отношений?              — Я работаю над этим, — качает головой Шаст. — Я не хочу… Не хочу оставлять эту мысль, понимаешь? Не хочу, потому что с тобой всё сложилось по-другому, а суть работы с травматикой в том, чтобы не дать старому событию спроецироваться на твоё настоящее.              — Хм, Антон-психоаналитик, кажется, действительно знает, о чём говорит, — хмыкает с тихой улыбкой Арсений. — Кажется, Антону-психоаналитику можно доверить Антона целиком.              — Перестань дробить мою личность, — бурчит Антон. — Пока я в каких-то эмоциях, Антон-психоаналитик, как ты это называешь, всё равно будет не услышан. Когда накрывает… Мне кажется, мы вообще ничего не слышим и не видим. Как за занавесом. Но когда занавес спадает, надо найти в себе силы и смелость, чтобы всё проанализировать.              — Тебе обычно хватает?              — Смелости и сил? Когда как, — пожимает плечами Антон. — Иногда в голову стреляет, иногда поднимается тревожность, появляются сомнения… Я уже тебе это рассказывал, Арс. Мне легко поверить в то, что это какой-то твой розыгрыш, прикол, что тебе тупо заняться нечем, вот ты и ввязался в отношения со мной. Легко поверить, что для тебя это на самом деле ничего не значит. И нет, это не в упрёк тебе, — тянет он, видя, как Арсений хочет возразить. — Это про мою херовую самооценку. Шаг за шагом, постепенно, не торопясь, осмысленно… И я почувствую, что вполне себе я ничего, и могу тебе правда нравиться, а это всё серьёзно для тебя.              — Ты не просто «ничего», — бубнит недовольно Арсений. — Ты охуенен.              — Может, однажды и прям настолько выращу самооценку, — смеётся сдавленно Шаст. — Мне кажется, что я делаю всё неправильно, потому что последовательность не та.              — В каком смысле?              — Я из тех людей, кто верит и пропагандирует то, что люди должны вступать в отношения не для того, чтобы залатать какую-то дыру, что-то в себе дополнить или чёт такое. Я верю, что люди должны вступать в отношения с уже здоровой башкой, будучи самодостаточными. Но у меня… Получилось по-другому.              — Твои тараканы влияют на наши отношения, это да. Но наши отношения не из-за твоих тараканов, а это важно.              — Не совсем сейчас понял…              — Мне кажется, что то, про что ты сказал, вступать в отношения, чтобы что-то «дополнить» — это про то, когда отношения выступают в качестве лекарства. Кто-то нашёл успокоение в отношениях, поэтому в них и вступил. Но ты не искал во мне какого-то утешения, Шаст. Наши отношения не из-за твоих тараканов. Но тараканы, которые есть, могут на отношения повлиять. Вот так.              Антон вытягивает одну руку в бок и гладит мягко пальцами по голове Арсения, зарываясь в волосы. Не ругается Арс за вождение одной рукой только по причине того, что они сейчас стоят на светофоре. Ластится к поглаживающим прикосновениям, прикрывая глаза.              — Ты чёрный кот, Арс, — усмехается тихо Антон, соскальзывая ладонью на щёку, оглаживает скулу большим пальцем.              — Намёк на то, что мне стоит мурчать?              — Не-а, — возвращая руку к рулю, качает головой. — Они очень двоякие, ну, чёрные коты. Вроде, и такие типа аристократичные, загадочные, мистические. А с другой стороны, ну, с ебанцой.              — А так хорошо начал…              — Вот не зря же у ведьм именно чёрные коты. А Кота Бегемота помнишь?              — Сижу, никого не трогаю, починяю примус, — отвечает словами упомянутого персонажа Арсений.              — Да, только вот шуму он навёл немало, — посмеивается Антон. — И ты такой же двоякий. Они безумно милые в своей интеллигентности, а иногда из них как начнут демоны лезть, это пиздец.              — А ты прямо знаток чёрных котов?              — В тик-токе много видел. Да и у меня в детстве был чёрный кот. Вот он тоже такой был… С ебанцой, — прыскает со смеху Антон. — То сидит себе спокойно, драматично смотрит на дождь, блять. То скачет по дому, переворачивая всё на своём пути. Он ещё так мяукал странно, у него «мяу» было похоже на «ау» прям таким человеческим голосом. Просыпаешься мелкий посреди ночи от того, что из темноты кто-то «Ау! Ау-у-у!». Пиздец жутко.              — Как его звали?              — Бегемот, — снова усмехается Шаст, пожимая плечами.              — Демоном кота назвали и думали, что не будет вас по ночам пугать? — улыбается Арсений. — Как корабль назовёшь, так он и поплывёт, слыхал?              — С людьми же не работает.              — Ну, не скажи, я уверен, что все Лёши одинаковые.              — Какой-то именной расизм, — буркает Антон, заезжая во двор Арсения. — Мне казалось, что все Димы такие, ну, как Журавль. А потом вот встретил твоего Позова и у меня шаблон порвался. Так что не работает это.              — Поз может быть исключением, потому что он греческий Дима.              — Это ещё что значит???              — Ну, он грек по происхождению.              — В Греции родился?              — Нет. В Старом Осколе, — Антон отвлекается от парковки, выглядит ещё более потерянным. — А потом жил в Воронеже.              — То есть, я в твоих глазах тоже своего рода грек…              — Да нет, — фыркает со смеху Арсений. — У него с отцовской стороны корни оттуда.              — Ну, если смотреть по прабабкам и прадедам… Думаю, мы все не здешние. У Иры, вроде, какие-то корни из Грузии тянутся, что ли. Четвёрка моих с музыкального вообще белорусы. Вот Журавль… Да.              — Да, — усмехается тихо Арсений.              — Сиди-сиди, я ща открою, — пыхтит Антон, дёргая рычаг ручника и быстро отстёгиваясь.              И потом ещё спрашивает, уточняет, не понимает, видите ли, что Арсений имеет в виду, когда говорит о его внимательности по отношению к нему.              — Люблю тебя, — улыбаясь, говорит Арс, едва Антон открывает ему дверь.              — Сдурел такое так внезапно говорить? — шипит, пригибаясь и выпячивая на Арсения глаза.              — От чувств точно дурею, — хлопает кокетливо ресницами Арс. — Поцелуй меня.              — Не здесь…              — Брось. Пригнёшься, поцелуешь, а потом сразу поможешь встать. Со стороны будет выглядеть, будто ты просто помогал несчастному калеке.              — Не знал, что калекам помогают так.              — Не нуди, Шаст, а поцелуй.              Антон выругивается себе под нос, но в салон машины, пригнувшись, всё-таки головой заползает и целует. Точнее, Шаст просто тычется коротко губами в губы Арсения и уже спешит отстраниться. Это было ожидаемо. Слишком ожидаемо. Поэтому Арс и ловит за шею, затягивая в поцелуй на подольше.              — Скажи честно, представлял когда-то секс в машине? — усмехается уголком губ Арсений, едва отстраняется от поцелуя.              — Если речь о машине, в которой я вожу кучу людей, — нет. Если речь о тебе в гипсе…              — А. То есть, с кем-то другим представлял, да?              — Что? Нет! Я имел в виду, что гипс…              — Да-да, понял, — фырчит Арсений, откидывая от себя Антонову руку, встав твёрдо на костыли. — Вот и езжай к тому, кто там у тебя без костылей.              — Арс, давай без этой хуйни, — бурчит Шаст, прикрывая быстро машину и порываясь следом за Арсением. — Не делай вид, что реально подумал, будто я о ком-то другом и обижаешься.              — О, то есть, я ещё и в искренности инвалид.              — Арс-с-с.              — Да-да? — усмехается Арсений.              — Не можешь ты без этого провокаторского режима, да? Режим Дилана Линайви: «Что б такое спиздануть, чтоб мне в ебало прописали?». Ты прям веселишься от этого? — продолжает бурчать Антон. — Кайфуешь от вывода на эмоции?              — Я уже говорил и не раз. Что угодно, лишь бы не равнодушие.              — Арс, — зовёт Антон каким-то берущим до мурашек тембром. — Я, конечно, испытываю к тебе целый калейдоскоп чувств, но вот чего среди них точно нет, так это равнодушия.              — Я ща прям тут штаны сниму…              — Блять, Арс!              Арсений фырчит тихо со смеху, усаживается на подъездную лавочку, дожидаясь, пока Антон покурит.              Он, конечно, сказал, что они, цитата, едут домой ебаться письками, но это не значит, что едва они окажутся в квартире, так Арсений с порога из штанов выпрыгнет. С гипсом неудобно, выпрыгнуть не получится, только если выползти из штанов улиткой.              Ладно, дело не в гипсе. Дело в атмосфере, в моменте. И может прозвучать странно, но, увидев, что Антон успокоился, перестал зажиматься, краснея от каждого упоминания секса, Арсений переключается на собственные эмоции и понимает, что волнуется сам.              В голову начинают лезть мысли не лучшего содержания. Начинает отражать переживания Антона. Начинает бояться, что из-за того, что Антон считает его опытным, он-то и может ждать чего-то, как он выразился, прям вау от Арсения. А у Арса сейчас даже подготовить тело из-за гипса нет никакой реальной возможности. Арсений тупо не справится с этим физически, не изогнётся под нужным углом в душе, готовясь, с этим проклятым переломом.              Если Арсений сейчас сам начнёт давать заднюю, если попросит всё перенести, потому что лишь сейчас дошло собственное положение, Антон нормально к этому отнесётся? Может, даже обрадуется, что получится новая отсрочка? Не хотелось бы, чтобы радовался, потому что в глазах Арсения это будет выглядеть, будто бы Антон не сильно и хочет. Навязывается с этим всем.              — Обычно у тебя такое сложное лицо, когда ты читаешь что-то замудрённое, — с улыбкой, выпуская из губ облако дыма, говорит Антон. — Всё нормально? — спрашивает на порядок тише, касаясь пальцами свободной от сигареты руки волос на виске.              — Да-да, нормально, — напуская на себя искусственную бодрость, говорит Арсений. — Я просто… Подумал, что…              — Поторопился? — улыбается мягко Антон, щуря на Арсения глаза.              — Как ты?..              — Не знаю, по твоему лицу понял, — пожимает плечами Антон. — Я рад, что ты не настолько чокнутый, чтобы забить на своё здоровье и, давай не забывать, реально стрессовый день. Это меня радует.              — Вот как…              — Арс, — зовёт твёрдо. — Меня радует не то, что ты хочешь отсрочить, а то, что ты не забываешь думать о себе.              — Я никогда не забываю!..              — Ложь, — перебивает Антон. — Забываешь. Ты-то, конечно, часто такой весь из себя расфуфыренный павлин с короной и типа раздутым самомнением. Только вот я прекрасно помню то, что ты рассказывал за всё время нашего общения.              — О том, как я прекрасен?              — О том, как преуменьшаешь свои способности, сравнивая себя с Позом. О том, как ты ставишь своих младших сестёр и брата на порядок выше себя. О том, как ты стыдишься попросить помощи, думая, что лучше в лепёшку расшибиться, чем попросить помочь кого-то близкого, ведь не хочешь их типа напрягать, а когда тебе помогают, ты начинаешь грызть себя за это. Ты легко прощаешь ошибки, считаешь, что ты кому-то что-то должен. До последнего терпишь выпады того же Стаса. Ты ставишь себя ниже всех и всего, Арс. И я рад, что хотя бы в наших отношениях для начала — а так должно быть всегда и со всем — ты начал думать и о себе.              — Ты заставляешь меня задумываться о себе, — тихо выдыхает Арсений, опуская взгляд.              — Надеюсь, в хорошем смысле. А не в смысле, что ты чувствуешь, будто бы обязываешь меня с тобой возиться. Потому что это не так. Я сам хочу. Тебе помогать, с тобой сидеть, поддерживать. На каком-то бытовом уровне типа принести тебе пульт, чтобы не надо было вставать с гипсом. Так и на более высоком уровне: типа съездить к твоей матери раз на раз. Хочу тебе помогать, — выдыхая, шепчет Антон, усаживаясь рядом на лавочке. — У меня так со всеми близкими. Такой я человек.              — Хороший, — улыбается мягко Арсений, тыкаясь на пару секунд лбом в Шастово плечо.              — Тебе, наверное, покажется то, что я сейчас скажу, совсем наивным с учётом количества отношений у тебя, — смущённо краснея, бормочет Антон. — Но я хочу говорить о том, что хотел бы… Хотел бы с тобой навсегда. И я понимаю, как это громко звучит! — спешит сказать Антон, впериваясь глазами в асфальтную плитку у подъезда. — Но ты говорил о том, что ты любишь всё распланировать на будущее, и вот Эда это раздражало… Эд, блять, — тут же кривится Антон. — Эд — говна пакет.              — Ша-а-аст.              — Кхм, да. А со мной ты такие планы не строил. Ну и нет, я не к тому, что принимаю это на свой счёт. Или типа думаю, что я меньше значу для тебя, чем этот… Эд. Ты говорил, что тебя это отпугнуло в этой честности, ну, когда это напрягло твоего бывшего. Но меня бы не напрягло, вот к чему я это. И я бы хотел видеть это будущее в чём-то более весомом, чем «поебёмся, когда гипс снимут».              — Шаст…              — И опять же, не подумай, что это какой-то упрёк тебе! Это же мои загоны, да? Но из-за того, что мне хочется прям навсегда, можно сказать, это пополнило банк моих мечт, а ты говорил, что ты любишь распланировать будущее с человеком, которого выбрал, я бы очень хотел, чтобы эти два наших желания, как-то озвучились и переплелись, типа усилив друг друга, что ли.              — Шаст, пошли быстрее домой. Ты слишком милый, а тут ходит слишком много людей, а я дико хочу тебя зацеловать.              Антон улыбается, поджимая губы, опускает вниз смущённый взгляд. Нет, ну он напрашивается!              — Я прям тут сейчас начну!              — Пошли-пошли, — посмеивается Антон, выбрасывая в урну докуренную сигарету. — И раз, — говорит он со смешком, помогая Арсению подняться, придерживая под руку. — Ты, кстати, не понял мой подкат, знаешь?              — Какой? Когда???              — В «Сешат». Когда вы приходили туда с Серёжей. Давно. Я спрашивал, не кошачьи ли у тебя в предках.              — Да, и я не понял, к чему это отсылка.              — Это же стандартные подкаты из приколов в тик-токе, Арс. Из разряда «а твои родители случайно не пекари? А откуда тогда у них такая булочка?».              — Но ты спросил… А… Ох, блять, Шаст!              — Дошло? — смеётся охрипло Антон. — Я пытался назвать тебя котёнком, но запутался в словах от того, как разнервничался. Ещё и за руку тебя тогда хватанул грубо…              — А к чему это тогда было???              — Просто так? — усмехается Шаст. — Ты похож на котёнка. Я уже сказал, что ты как чёрный кот. Двоякий. Но всё-таки ты котёныш.              — Гадёныш.              — Котёныш, — настаивает Антон. — Самый настоящий, — обнимая за плечи, Шаст наклоняется к уху, шепчет как-то особенно глубоко: — Люблю тебя.              У Арсения, кажется, аритмия. А может, сердечный приступ? Инфаркт? Он не медик, он не разбирается. Но с сердцем точно какой-то пиздец. И нежный поцелуй в висок добивает.              — Секс — это, конечно, по слухам пиздато, но я бы с радостью до конца дня просто провалялся с тобой на диване, — шепчет Антон, потираясь кончиком носа об Арсов висок.              — Ты меня убиваешь…              — С одной стороны, забавно это слышать, потому что один раз, когда ты игрался со своим флиртом, я тебе сказал то же самое на арабском, ты, конечно, ничего не понял и продолжил. С другой стороны, надеюсь, не убиваю, а наоборот, вдохновляю на лучшую жизнь.              — Ты чё разговорчивый такой???              — Адреналин после боя ещё не прошёл, — смеётся искренне Антон, придерживая перед Арсением подъездную дверь.              — Оно и видно, — буркает смущённо Арсений, прошмыгивая на костылях в подъезд.              

***

             С Антоном безумно хорошо, и Арсения на фоне этого прёт не по-детски. Он уже выдал как на духу Шасту все свои планы на их будущую жизнь. Пускай, озвучивая это, Арсений чувствует себя самым настоящим ребёнком, мечтающим о том, что станет космонавтом, но Антон поддерживает этот мечтательный процесс с такой мягкой и понимающей улыбкой, что становится очень легко поверить в самую безрассудную мечту.              Придя домой, сходив в душ и переодевшись, улеглись на диван, так и остались до самого вечера, а то и до ночи.              Антон уложил аккуратно к себе на грудь так, чтобы нога в гипсе находилась в устойчивом и удобном положении. Процесс этого расположения в пространстве Антон никак не озвучивал, точнее, говорил он в этот момент совершенно о другом, а укладывал Арсения рядом с собой будто бы на автомате. Будто бы забота об Арсении — это что-то настолько само собой разумеющееся, что даже не концентрируясь на этом, у Антона легко выходит само по себе. От этого Арса размазывает по тёплой груди плавленным сыром на булочке.              — Мне с тобой слишком спокойно, — бубнит сонно Арсений.              Глаза не открываются, веки стали свинцовыми, а мягкие поглаживания по волосам и спине вгоняют в сладкую дрёму. Тело Антона под ним, руки Антона на нём, со всех сторон окружил — со всех сторон греет. Лучше всяких солнечных ванн.              — Это почти не было похоже на претензию, — усмехается тихо Шаст.              — Мне нужен эмоциональный движ, — бормочет Арсений. — Нужны скандалы и разборки. Из них потом классная матчасть для моих историй получается.              — Хочешь поскандалим? — шире улыбается Антон, медленно пропуская сквозь пальцы тёмную чёлку.              — Кажется, на сегодня с меня хватит скандалов. Обычно после встречи с матерью я не могу успокоиться ещё долго. Не то что до конца дня, а до конца недели, скорее.              — Видимо, шоу в «Свинце» тебя разгрузило.              — На самом деле я безумно переживал за тебя, — признаётся шёпотом Арсений, коротко потираясь щекой о ключицу. — Ты выглядел щепкой рядом с этим… Вороном. Только не обижайся.              — Не обижаюсь. Это же правда, у меня совсем другие габариты. Но в этих боях можно брать тем, что у тебя в достатке. У меня — скорость и наблюдательность.              — И хитрость. Ты бил в одно и то же место, выводил из строя его руку, если можно так выразиться о человеке, конечно.              — Ты заметил, — усмехается тихо Антон. — Ну да, маленькая подлость.              — Хитрость. Я настаиваю.              — Хорошо, хитрость.              — Разве в армии учат… Ну, драться умом, а не кулаками?              — Не то чтобы меня там вообще «учили» драться, — неловко пожимает плечами Антон. — Подобному учат только особые подразделения типа спецназа. Ну, и ОМОНа, хотя, как по мне, лучше бы их не учили, не для того они используют, — тихо заканчивает Шаст, ощутимо зажимаясь.              — Для тебя это всё пиздец тяжёлая тема, да? — осторожно спрашивает Арсений, обнимая бережно под руками за плечи.              — Не лёгкая уж точно, — тяжело вздыхают в ответ. — Я… Ты сам подметил, Арс, я пацифист, я миролюбивый пиздец. Я животных люблю, не переношу херовое отношение к ним, никогда ни одного зверя не обидел. С людьми тяжело, они умеют вывести, они умеют спровоцировать, но… Нет, я не вижу оправдания серьёзному насилию. Не вот так, как в «Свинце», когда это чисто спортивно-игровая форма, а когда это проявление жестокости, когда ущемление свободы, агрессия. Никакое «он меня довёл» или «у нас приказ» — ничто не даёт право тебе смешать кровь людей с грязью на асфальте, понимаешь?              — Понимаю, — шепчет Арсений, обнимая за плечи чуть крепче. — Тяжело об этом задумываться, да?              — Мы уже поднимали эту тему в каком-то плане. Когда говорили о моём «солдиер ишьюс».              — Влюбляться в классных персонажей-солдатов и военных, потому что в историях они именно как романтический образ этого всего?              — Ну да, за свободу, за свою страну в виде народа, а не коррупции и власти. У них есть честь, идеалы, высшая цель, верность. В жизни… В жизни всё совсем по-другому.              — Как я и сказал, Шаст, ты стал тем самым солдатом, образ которого романтизировал.              — Тогда было слишком много людей вокруг, и я хотел тебя заткнуть, — нахохливается Антон. — Так что сейчас объясни, будь добр, что ты вообще хотел этим сказать.              — То, что и сказал, — посмеивается Арсений. — В тебе прекрасно уживается то, что присуще реальным солдатам в плане умений а-ля стрелять, драться и всё такое, но при этом ты очень чуткий. Ты солдат-защитник, идеалист, романтик, ты тот самый образ идеального солдата из историй. Практически рыцарь.              — Как говорила Сианна из третьего «Ведьмака»: «Рыцари ведут себя совсем не по-рыцарски, когда на них никто не смотрит»…              — Хорошо. К чёрту рыцарей. Ты не рыцарь, ты мой личный Вернон Роше, — отсылаясь на ту же игру, улыбается Арсений, приподнимаясь на локтях.              — Купец-бакалейщик…              — Командир партизанского отряда.              — Ты в курсе, сколько он людей перехуярил?.. Это не совсем мой образ, мне кажется.              — Ну убийца и убийца, чего уж его винить-то, господи-боже-мой, мне вот огурцы не нравятся…              — Кажется, нам надо переставать говорить цитатами других людей, — посмеивается Антон, пунькая Арсения по кончику носа, словив на отсылке. — И говорить своими словами.              — Стоп, но ты говорил, что видишь себя в Джоше из «Дожить до рассвета».              — И?              — «И»??? А то, что он оказался маньяком, тебя не смущает???              — Э, нет, он не был маньяком, он никого не убил, он притворялся маньяком, чтобы напугать до усрачки своих друзей, — поднимая вверх указательный палец, тянет Антон. — И я вижу в нём себя не по этой причине. А потому что… Я знаю, каково это, когда травма и твоё субъективное видение наслаиваются друг на друга, и это заставляет тебя чувствовать себя одиноким, жертвой всего мира… Вот так как-то.              — Пиздец это грустно звучит, — вздыхает тихо Арсений.              — Я работаю над этим, всё в порядке, — успокаивает Антон, приглаживая волосы Арсения на макушке.              — Ты постоянно это говоришь, — заглядывая в глаза, тянет Арс. — Работаешь над самооценкой, работаешь над тем, чтобы не думать, что о тебе кто подумает. Работаешь над тем, чтобы не принимать всё на свой счёт. И ещё фиг знает, над чем работаешь, но что это вообще значит?              — Ну, блин, типа анализ, переосмысление, вывод каких-то ключевых особенностей ситуаций и твоих собственных реакций на конкретную ситуацию. Это… Сложно объяснять словами. Работаешь над тем, чтобы ничто не искажало твоё видение действительности.              — Но… Как?              — Сказал же. Думаешь. Много думаешь. Ещё есть такая штука, как дневник эмоций. Записываешь туда то, что случилось, какую эмоцию это вызвало, какие мысли. Потом упорядочиваешь. И в спокойном состоянии анализируешь и выводишь, скажем так, проблему, её причину.              — Хм, то есть, ситуация: моя мать — та ещё манипулятивная сука…              — Это не ситуация.              — Да, ты прав, это факт.              — Я этого не говорил, — бурчит Антон. — Ситуация: она оставила твоего брата одного в квартире, а сама пошла выпивать со своей братвой.              — Допустим.              — Чувства?              — Я в бешенстве.              — Мысли?..              — Хочу убить её и оформить опеку Тихона на себя.              — Ага, — тянет нервно Антон. — Надо вспоминать то, что ты говорил, это лучше отображает твои мысли, и мысли должны быть именно те, что были в твоей голове на тот момент. А ты говорил о том, что оставлять ребёнка ненормально, ты говорил про себя. То, что ты видишь с Тихоном, напрямую откидывает тебя в твоё собственное детство. Ты не переносишь факт того, как она ведёт себя с Тихоном, потому что не переносишь то, что она так же вела себя с тобой в детстве.              — Это я и сам говорил, — тяжело вздыхает Арсений.              — Нет… Не говорил.              — Да? Ну, значит, дума… А, — Арсений смеётся неловко. — Да, я об этом думал. И Серёжа мне частенько говорит, что я через защиту своих младших на самом деле защищаю себя-ребёнка. Поэтому всё и с такими… Эмоциями.              — Значит, если ты разберёшься со своими эмоциями из далекого прошлого, ты сможешь спокойнее реагировать на то, что сейчас с Тихоном.              — Но я не хочу спокойно на это реагировать!              — Не «спокойно», а «спокойнее», Арс. Так, чтобы не сгорать от злости, чтобы не тратить свои силы на это. Просто прийти, условно, раскидать всё по фактам, разрулить конфликт и при этом не сгореть от гнева. Чтобы потом не трясло, чтобы не снились кошмары, не пропускать это через себя ещё и с такой силой. Ты из детства, точнее твои травмы — это лупа, через которую ты пропускаешь солнечный луч на теперешнего себя. Вот и загораешься.              — Я не хочу ходить к психологу, — бубнит недовольно Арсений.              — Ты уже говорил, — тяжко вздыхает Антон. — Психолог — не тот, кто делает за тебя эту работу, а тот, кто тебя в ней направляет. С должными знаниями и самодисциплиной человек и сам может разобраться, но без помощи всегда тяжелее. Как ориентироваться по незнакомой местности, понимаешь? Без гида, без карты можно ведь и заплутать. Психолог — тот самый гид, знания — та самая карта.              — А что, если я буду спрашивать у встречных людей, как дойти туда, куда мне нужно? — нерешительно спрашивает Арсений, через Шастовы метафоры всё проще визуализировать.              — Есть, конечно, поговорка, что язык до Киева доведёт, именно к этому примеру, но смотри. Допустим, ты будешь встречать людей местных для этого города, знающих людей, опытных людей. Они действительно будут тебе помогать. Но можешь ведь наткнуться на человека, который укажет неверное направление…              — Вы с Серёжей — «местные»?              — Я не очень хорошо знаю Серёжу, но мне кажется, что он очень опытный в житейской мудрости человек, — улыбается мягко Антон. — А я стараюсь изучать психологию, так что у меня есть карта, может, если ты перестанешь из какого-то упрямства блуждать по городу, надеясь, что ноги сами приведут тебя к нужной точке, если наконец попросишь помощи хотя бы у нас с Серёжей, может, и выйдешь туда, куда тебе нужно, — с мягкой улыбкой говорит Антон. — Мы — уверен, что с Серёжиной стороны так же — готовы тебе помогать, Арс. Вопрос, готов ли ты попросить помощи? Слышал, у старших в семье есть с этим проблемы…              — Есть, — тяжело вздыхает Арсений. — Но почему-то рядом что с тобой, что с Серёжей я чувствую себя младшим. С тобой, с Серым, с Пашей и Лясей…              — Мы уже говорили, это не плохо. Не плохо, что ты окружил себя людьми, рядом с которыми позволяешь не взваливать всю ответственность только на себя. И мне правда приятно слышать, что я в числе этих людей. Спасибо.              — За что?..              — За доверие, — легко пожимает плечами Антон.              Он касается ладонью щеки, и у Арсения никак не получается не приласкаться к ней, не потереться, прикрыв глаза.              — Вряд ли кому-то нужен в отношениях ребёнок, ты сказал, что не любишь детей, — усмехается тихо Арс.              — Во-первых, я говорил о персонажах-подростках. Во-вторых, ты не ребёнок в отношениях, поверь. Это очень хорошо видно в те моменты, когда всё не слава богу. Ты готов выслушивать, разговаривать, понимать, прощать. Готов сам начинать нелёгкие разговоры, открываться. С «детьми» не так. Они обижаются, играют в молчанку, не оставляют тебе ни шанса.              — У тебя же не было отношений раньше, — бормочет чуть смущённо Арсений.              — Ну, у меня не было романтических отношений до тебя. А в дружбе, в общении я успел разных людей увидеть. Да и у меня много историй, Арс. У меня хорошая насмотренность.              — Хвастун.              — Вообще не хвастался этим! — возмущается тут же Антон так искренне, что не засмеяться у Арсения ну никак не получается. — Опять выводишь меня на эмоции, козёл-провокатор.              — Мне они очень нравятся, Шаст, — мурлычет Арсений, подползая ближе к лицу Антона. — Слишком вкусные у тебя. А с ночным освещением с улицы, — тянет Арс, чуть отстраняясь, приподнявшись на локтях.              Да, в оранжевом освещении с улицы и того вкуснее. Свет мягкий, не резкий, тёплый, от этого Антон выглядит каким-то плавным и нежным. Отчасти это магия не только света, но и настроения с позой: Шаст расслаблен, возмущение довольно быстро уступило место снисходительной улыбке.              — Сейчас, конечно, слишком темно, фонари не сравнятся с солнцем, но в оранжевом свете заката у тебя просто потрясающе красивый оттенок глаз.              — Спасибо, — нерешительно откликается Антон, моргает учащённо, краснеет.              Арсений немножко не сдерживается. Лезет с поцелуями, мучает Шастовы пухлые губы плавно, медленно, тягуче. Опираться на колено из-за гипса на голени неудобно, но сейчас это совсем не то, о чём хочется думать.              Как он упустил момент, когда Антон стал так ловко, наученно целоваться?              — Тренировался на помидорах? — отстраняясь, со смешинкой тянет Арсений. Только сердце грохочет точно не со смеху.              — Мг, помидор по имени Арсений, — бурчит Антон, притягивая обратно к себе за шею.              Руки сами в Антоновы волосы лезут, встрёпывают, наводят на голове настоящий бардак. Поделом ему, маленькая месть за то, как доводит Арсения своим поцелуем, который уже даже с натяжкой не назовёшь неумелым.              — Я начинаю думать, что ты с Ирой тренировался…              — Не ерунди, — буркает Антон, притягивая обратно. Откуда такая жадность?              — Нет такого слова, — бормочет уже в губы Арсений.              Во время поцелуя Антон забирается пальцами в волосы у висков, Арсений уже начинает думать, что у Шаста какой-то фетиш с этим, вечно он то волосы, то лицо трогает. Но если такие фетиши, то это сделает Антона в его глазах ещё более очаровательным.              Не разрывая поцелуя, а делая его более настойчивым, Шаст опускает руку к шее, оглаживает под углом челюсти, спускается к плечам, забираясь пальцами под ворот майки.              По спине бегут мурашки, лицо начинает гореть. Сбивается дыхание, а в штанах замечается вполне ожидаемая, блять, активность.              — Стой, — бормочет Арсений, пытаясь отстраниться. Отодвигается немного, а Шаст целует в щёки, переносицу, висок. Что происходит-то вообще??? — Шаст, стой.              — Неудобно? Болит что-то? Или я делаю что-то?..              — Всё нормально, нормально, — качает резко головой Арсений, взлохмачивая свои волосы. — Просто у меня очевидные реакции и…              — Я помогу.              — С чем ты, блять, поможешь???              — С реакциями, — пряча в поджатых губах улыбку, шепчет Антон.              — Ты с ними сейчас не помогаешь, а только усугубляешь.              — А я в ту сторону и планировал помочь…              Арсений смотрит во все глаза, прямо-таки чувствует, как лицо заплывает краской. А в голове пытается понять, то ли он услышал и правильно ли это услышанное интерпретировал вообще.              — Нельзя? — спрашивает Антон, состраивая какие-то совсем уж щенячьи глазки, от которых сердце удар пропускает. — Мне ничего не надо в ответ, я только тебе и…              — Шаст, помолчи, пожалуйста! — вспыхивает красным Арсений, зажимая резко ладонями рот Антону.              Антон и молчит, не пытается убрать от губ Арсовы руки, смотрит пытливо своими щенячьими глазками. Арсений должен что-то сказать? Что-то ответить? Он не знает, что тут говорить!              Вроде бы, решили же отложить, повременить. Или Антон это интерпретировал именно как отсрочку именно секса, а Арсу подрочить можно и сегодня? Так, блять? Что-то у Арсения в голове дебет с кредитом не сходятся. Антон сейчас выглядит спокойным из-за того, что Арс нервничает? Он говорил, что ему спокойнее, когда видит смущение у Арсения.              Пока в голове крутятся мысли о смене планов и настроения у Шаста, Антон не замирает, хотя ему бы стоило. Он ничего не говорит, не пытается убрать ладони, но и не бездействует: проводит кончиками пальцев по рукам Арсения, ведя к плечам, забирается под короткие рукава, щекочет подушечками пальцев ключицы.              Опираться на одно колено тяжело, Арсений убирает от губ Антона руки, чтобы опереться на локти, нависает над Шастом, жмурясь от ощущения заползших снизу под край майки ладоней, перетекающих плавно от живота к груди.              — Можно ведь? — шепчет на ухо Антон, чуть поднимая ногу, прижимая своё бедро к паху. — Судя по ощущению того, что внизу, ты хочешь.              — Всё ещё не успокоился адреналин, или у нас день открытого рта??? — выпячивает на Антона глаза Арсений.              — Думаю, тебе не стоит забывать, что я работал в сексе по телефону, — прыскает со смеху Антон, а у Арсения лицо стремится повторить цветовую палитру закатов. — Как же ты мило смущаешься, это пиздец…              — Шаст, тебе пора поспать.              — Переспать, другая приставка, Арс.              — Шаст!              — Раз уж ты выбрал меня в качестве одного из путеводителей в психологии…              — Так, блять. Это как нахуй пересекается вообще???              — У меня карта местности, у меня знания. И я знаю, что сексуальная разрядка — хороший выход самых разных эмоций за сутки, — легко пожимает плечами Антон.              — Тебя сегодня подменили?              — Нет. Ну, не совсем, — ведёт головой вбок Шаст. — Меня закомфортили. Ты меня закомфортил.              — В тихом омуте…              — А если и так, испугаешься и убежишь? — дёргает бровью Антон.              — Скорее утоплюсь, — брякает Арсений, жмурясь от ощущения огладивших торс пальцев. — Я представлял первый раз по-другому…              — Если будет так, что-то плохое случится? — со спокойной улыбкой спрашивает Антон. — Расслабься, — шепчет на ухо, — и дай мне разрешение.              — Знаешь, это уже попахивает одержимостью. Демонам тоже только разрешение дай, как они… Шаст! — выпаливает сквозь сжатые зубы, когда Антон прижимает своё бедро плотнее к паху и ведёт им немного в сторону.              — Если я демон, то очень послушный, — урчит с кошачьей улыбкой Антон, поджимая губы. — Хочу угодить. Так можно?              — Если сначала ответишь на вопрос.              — Много лишних букв, — надувает губы Антон. И Арсению бы засмеяться привычно от его эмоций, но губы сейчас заняты тем, чтобы хватать воздух для нормального притока кислорода, не до улыбок и смеха. — Задавай.              — В тот раз, когда я спросил об этом, ты зажался, но что-то мне подсказывает, что сейчас ты в другом настроении, — пытается всё-таки усмехнуться Арсений. — Как раз-таки когда обсуждали секс по телефону. Ты говорил, что к каждому свой подход, к каждому — разные грязные разговоры.              — Мг, — тянет Шаст. — И ты спросил, какой подход к тебе. Ты это хотел сейчас узнать?              — Раз уж ты к этому привёл конец этого дня, — тянет заискивающе Арсений, стреляя глазами.              — Как я и говорил, ты двоякий, Арс, — со спокойной улыбкой пожимает плечами Антон. — У тебя будет зависеть от настроения. В определённом настрое грубости в грязных разговорах тебя точно заведут. Но в другом настрое на фразу, скажем, «я тебя так отымею, что на ногах стоять не сможешь», так, чисто для примера, — посмеивается Антон, а у Арсения глаза по пять копеек. — В определённом настроении на такую фразу ты скорее ответишь «меня уже жизнь без тебя отымела, ща я сам тебя отымею, блять». Так что… Да, надо смотреть по настроению.              Этим ответом, несмотря на удивление секундами ранее, Антону удаётся выбить из Арсения смех. А вместе со смехом и напряжение от неожиданной «завязки». Приходит облегчение, и Антон явно это замечает по тому, как стала чуть хитрее его улыбка.              — А сейчас я в каком настроении?              — Это уже второй вопрос, — щурит на Арса глаза Антон. — Ты сказал, что после ответа можно будет, я ответил.              — Мог бы и на второй ответ раскошелиться, жлоб, — показательно фыркает Арсений.              Всю напускную спесь сбивает прямой, слишком прямой в своей внимательности и собранности взгляд Антона. Бедро снова проезжается по паху, давит мягко на член через ткань спальных шорт. Играть больше не получается.              — Скажи словами, — просит шёпотом на ухо Антон. — Скажи, что мне можно.              — Я говорил это уже давно, — дрожаще выдыхает Арсений, прикрывая глаза. — Когда ещё говорил, что можно меня целовать, когда захочется.              Антон всё ещё ждёт, ему правда, как демону какому-то, нужно прямое «Да»? Ладно…              — Можно, — шепчет Арс.              Почти сразу же на шее ощущается мягкое горячее прикосновение губ, от которого разбегаются мурашки по всему телу.              В таком положении никому из них не будет удобно, и Антон это, видимо, прекрасно понимает. Поэтому меняет положение в пространстве, помогает Арсению лечь на спину, целуя при этом без остановки то в шею, то в грань подбородка. Поцелуи в шею — это в целом Арсов криптонит, но то, как это делает Антон — кажется, уже от этого можно кончить.              — Пожалуй, я сниму всё лишнее, — кивает, будто бы даже больше своим мыслям Антон, оглядывая Арсения, нависнув над ним.              — Только гипс оставь, — усмехается тихо Арсений, прячась от смущения. А вот от тёплой усмешки Антона на этот комментарий эффект противоположный, почему-то приятного, греющего смущения в груди становится в разы больше.              Конечно, Шаст начинает с майки. Арсений чувствует, как немного дрожат у Антона пальцы, и кажется, потеют ладошки. В этом внезапно находится что-то очаровательное, а не противное. Арсений изменяет своим же убеждениям и привычным придиркам.              Заметив, как Арс поёжился от холода колец, контрастирующего с жаром рук, снимает с себя весь металл. Немного суетливо и дёргано. От этого Арсений тоже умиляется почему-то. В Шастовых повадках часто видится что-то собачье, только гиперактивность у него форматируется в тревожность, нервозность и суетливость. Да и не только в этом моменте.              Сначала натворит что-то — потом смотрит виновато, а к выражению лица легко пририсовать прижатые собачьи уши. Хочет что-то — строит щенячьи глазки. Выберет кого-то, так уже и будет с ним таскаться повсюду, как со своим хозяином. В жизни обычно походит на побитую опытом дворняжку, рядом с Арсением превращается в очаровательного щеночка, рядом с теми, кто раздражает, — в немецкую овчарку, а на ринге был похож на добермана.              — Не волнуйся, не торопись, — успокаивает с улыбкой Арсений, ловя пальцы, никак не справляющиеся с шнурком на спальных шортах. — Э-э-эй, слышишь? Я никуда не убегаю, не суетись. Ты сейчас похож на нервную собачку, дорвавшуюся до корма.              — Назовёшь «хорошим мальчиком», от пят до макушки вылижу.              — Господи, Шаст! — прикрывая лицо ладонями, восклицает Арсений.              — Ты же говорил, что Бога нам тут не надо.              — Начинаю думать, что надо! В тебя точно вселился кто-то.              В ответ на это Антон только хмыкает, коротко качнув головой. Развязывает наконец шнурок и стаскивает осторожно с ног шорты, особенно аккуратно, когда доходит до гипса на голени.              Надо срочно придумать, к какому Арсению пристроить вот этого Антона. Даже в голову не приходит, как его назвать. Антон «работник года в сексе по телефону» Шастун??? Надо забрать поводья в свои руки, пока не поздно.              — Представлял это? — дёргает с вызовом бровью Арсений.              — Пиздец как часто, — сбито бормочет Антон, вжимаясь лицом в живот, стянув шорты.              Забрал поводья себе, отлично получилось, класс, а что с дыханием-то?              — И это уж точно не по дружбе, — усмехается тихо Шаст. — Говорю же, просто лазейка для проблемной башки, ничего, скоро исправлю, — бормочет он, чередуя слова с поцелуями на тонкой коже живота, поднимаясь губами к груди. — Ты говорил, что тут большая чувствительность.              — На груди? Да…              — Хочу на сто процентов знать, насколько большая, — кивает суетливо, чуть отстраняясь.              — Боже…              — Без него заебись тут, — фыркает со смеху Антон, проводя ладонями по бокам от бедренных косточек к груди. — Хотя… Кажется, один бог тут точно есть. Бог красоты, — с довольной улыбкой заключает Шаст.              — Тебе бы поучиться скромности, Шаст, а то из грязи в князи…              — Я говорил о тебе, и ты прекрасно это понял, — буркает Антон, припечатывая свои слова на губах Арсения тягучим поцелуем. — Ты очень красивый…              — Ты тоже, — выдыхает тихо Арс, скрещивая руки на лице. — И пиздец разговорчивый сегодня. Что ты?..              — Я хочу тебя видеть, — убрав от лица руки, почти строго говорит Антон. — Я должен видеть все реакции, не прячься.              — О боже…              — И снова он, — хмыкает Антон, принимаясь выцеловывать шею. — Столько новой, ещё не целованной площади…              — А кто тебе не давал? — напыщенно бурчит Арсений. — Ты сам себя ограничивал.              — Ага, мой промах, — говорит Шаст и мажет широко языком по ключице, выбивая из головы колкий ответ.              Сколько Антон мучает шею и ключицы? Сколько проходит времени до момента, когда он спускается поцелуями к груди? Арсений не знает, но когда это происходит, здоровая нога сгибается резко в колене от прильнувшего резко удовольствия.              Судя по загоревшимся глазам, Антон в восторге. Столько новых эмоций — жаль, Арсений не сможет запомнить их все, он уже не совсем в сознательном состоянии. Зарывается пальцами в русые завитушки, прижимает за голову ближе к себе, когда Антон прикасается кончиком языка к соску. Охриплое дыхание прерывается иногда тихим мычанием; когда Антон зажимает осторожно зубами горошинку соска, вырывается стон.              У Антона взгляд восхищённый, сверкающий, а Арсений сжимает с силой зубы, чтобы не выпустить из себя больше ни звука, отчего обостряются скулы.              — Это было очень красиво, — шепчет на ухо Шаст. — Но как-то тихо.              — Тихо??? — тут же возмущается Арсений.              — Угу. Даже в «Сешат» в день, когда я впервые тебя увидел, ты был в разы громче, а это вообще-то почти библиотека.              — О, то есть, ты мстишь мне за то, что почитать в тишине не дал, да? — буркает Арсений.              — М-м-м, нет, у меня была другая мысль. Я подумал, если бы я только знал, каким ты тихим становишься в кровати, я бы, вместо того, чтобы пытаться прожечь в тебе дыру глазами, лучше зажал бы тебя вот так в каком-нибудь книжном ряду.              — Ты шутишь, — тяжело сглатывая, нервно усмехается Арсений.              — О том, что я об этом подумал? Или о том, что лучше бы сделал так? — улыбается уголком губ Антон. — Прочитал как-то на одном форуме для не определившихся с ориентацией, мол, попробуйте представить сюжет особо запомнившегося порно, но с собой и другим парнем, из-за которого сомневаетесь в ориентации, в главных ролях. Как по мне, это очень спорный способ определения своей ориентации, но со мной тест сработал…              — Каким… Каким образом вообще работал тот тест? — сипит Арсений.              — А, да, не объяснил суть. Если прям заведёшься и сможешь чисто на этой фантазии кончить, то всё, короче, понятно. Ну и, как я уже сказал, со мной тест сработал. Если ты не понял, я представлял с тобой.              — Понял я, понял, — бормочет Арсений, жмурясь. — А какие тэги? — стараясь вернуть себе хоть капельку владения ситуацией, усмехается Арсений.              Шаст отстраняется, становится на колени между Арсовых ног. Испугался вопроса, что ли?              — Минет, — начиная загибать пальцы, перечисляет Шаст. — Римминг, универсалы, секс в общественном месте, обездвиживание, без презерватива, кинк на похвалу, грязные разговоры… Да я всего не вспомню.              — Верни мне Антона-психоаналитика, мне нужны его услуги, — слезливым голосом просит Арсений.              — Я старался об этом не думать, возможно, мне и с этим стоит поработать, — вздыхает тихо Антон. О чём речь вообще? Арсений что-то не понимает. — Повышенное либидо может быть компенсацией чего-то или уходом от стресса. Старался не думать, но, кажется, я извращенец, да? Но я подумал, что… Ну, с учётом того, как ты шутил и выпендривался, тебе только в кайф будет, — совсем неловко заканчивает он с ярко-красным лицом. — Но это было чисто моё видение, да?              — Я просто… Пока в ахуе. Дай мне время осмыслить, и я подтянусь, обещаю.              И снова в глазах Антона эта хитрая искорка пляшет, снова улыбается по-кошачьи.              — Осмыслишь завтра, хорошо? — нажимая мягко ладонью на грудь, чтобы Арсений спустился с локтей на спину, шепчет Антон. — Одно дело, там, мои фантазии, но на практике я-то ничего не умею всё-таки… Хотя в дрочке я уже, можно сказать, маэстро, — с напускной гордостью кивает Антон, снова Арсения эмоциями смешит, ну вот не вовремя же!              — Чемпион по онанизму?              — Командир «Стёртые ручки», — с надутыми губами кивает Антон.              — Фу, Шаст, блин, как плохо это звучит!              — Да-да, «чемпион по онанизму» звучало куда лучше, — бубнит Шаст. — Только есть проблема… Чемпионский титул у меня со своим членом…              — Считай, вступаешь в новую лигу. С моим.              — И это у меня что-то плохо звучит, — морща нос, качает головой Антон. — Всё это… Как-то неловко, но при этом от этого же и спокойно — это странно, парадоксально.              — Но ты же понимаешь, почему так, — с мягкой улыбкой, оглаживая Шастову щёку, спрашивает Арсений.              — Понимаю…              На пару секунд Антон прижимается щека к щеке, потирается кожей, чуть ли не урча от чувств.              Им комфортно рядом друг с другом, оттого и позволяют эти шутки, не строят из себя мачо-хуячо, не играют смелость, не скрывают потеющих ладошек и нервных смешков. Им комфортно рядом с друг другом, а оттого вот эти разговоры о сексе и трёп невпопад вполне органично уживаются между собой в кровати.              Антон возвращается поцелуями к шее, спускается к плечам и не скупится на укусы. Кусает не болезненно, но ощутимо, и от ощущения прихватывающих крепко кожу зубов ведёт и плавит.              — Какая тонкая кожа, — выдыхает горячо на только что поставленный засос на груди, разглядывая с каким-то недобрым восторгом.              — Не переусердствуй, — смущённо шепчет Арсений, жмуря глаза.              Антон кусается, целует, лижет, дует на растревоженную своими же действиями нежную кожу груди. И наблюдает. Неотрывно наблюдает за каждой Арсовой реакцией.              Рука снова забирается в Шастовы волосы, сжимает в пальцах русые пряди, пока Антон с завидным рвением продолжает выцеловывать кожу груди, спускается к животу. Пальцы Антона соскальзывают с боков к тазовым косточкам, обводят их, чуть сжимая, но спускаются ниже нужного, спускаются к бёдрам.              — Есть такая японская сладость: моти, — бормочет снизу Антон, оглаживая пальцами бёдра с внутренней стороны. — Такая вкусность из рисового теста, они даже на вид такие, знаешь, мягкие, нежные. Вот у тебя бёдра вылитая эта сладость.              — За бёдра кусай осторожнее, пожалуйста, — усмехается тихо Арс. — Там очень легко остаются синяки…              — Значит, кусать не буду, — качает головой Антон, пригибаясь тут же вниз. Ведёт широко языком по внутренней стороне бедра от колена вверх, заставляя Арсения задыхаться, сильнее сжимать зубы. — Такие же мягкие, — улыбается довольно Шаст. — Если нажму где-то слишком сильно, скажи, хорошо? — просит он, сминая бёдра пальцами.              Может, это уже и «слишком сильно», но Арсению не больно ничуть. Дыхание сбивается, он не знал, что у него одинаковая чувствительность там и на груди, но, кажется, это на самом деле так.              Пока всё внимание губ и языка Антона переключается на внутреннюю часть бедра ноги без гипса, пальцы подкрадываются к паху, ладонь ложится ощутимо на твёрдый член, сжимает его сквозь ткань боксеров. С губ слетает тихое мычание, граничащее с всхлипом.              — Перестань прятать голос, — недовольно буркает Антон. — Как в читальном зале шуметь, так пожалуйста, а в кровати что? Или ты переживаешь о соседях?              — Ни о ком я не переживаю, — бурчит в ответ Арсений.              — Боишься, что кто-то узнает, чем мы тут занимаемся? — смешливо дёргает бровью Антон.              Сложно сказать, от возмущения или возбуждения Арс едва ли дышит сейчас. Только в момент, когда ладонь Антона сжимает крепче и чуть оглаживает через ткань член, резко перестаёт контролировать голос и стонет, кажется, во весь голос, чтоб весь дом слышал. Шаст аж дёргается.              — Ну что? Похоже, что я чего-то боюсь? — притягивая Антона к своему лицу за ворот майки, усмехается с вызовом Арсений.              Заметно, как тяжело Шаст сглатывает, заметны искорки в зрачке на всю радужку. И снова что-то от благоговейного восхищения в глазах горит отчего-то.              Антон целует его сам. Вгрызается в губы своими губами, кусает ощутимо, сам лезет языком в рот, стягивая меж делом резинку боксеров Арсения вниз, к бёдрам.              Наконец доходит. Так внезапно и неожиданно, но доходит до Арсения, что вот этот Антон не появился из неоткуда, не прятался где-то в тени, он на самом деле всегда был, просто держал себя на постоянном «ручнике», всегда вжимал с силой педаль тормоза в пол. А Арсений, сам о том не задумываясь, изо дня в день, с первых часов общения поднимал тормозной ручник, убирал плавно ногу с педали, а когда Антон отвлёкся, потерял бдительность, Арсений и тормоза подрезал, сам не обратив внимания. И вот, пожинает то, что посеял.              Оказывается, нельзя провоцировать и дразнить парня с тактильным и явно сексуальным голодом и ждать, что, дорвавшись до близости в постели, он будет смиренной ханжой. Если тут и есть демон-соблазнитель, то это Арсений, он довёл до этого. И не жалуется.              Антон отстраняется от губ слишком резко, губы и подбородок у него блестят от слюны. Тут же спускается к шее, но не задерживается там, спускается резко к груди, царапая зубами кожу. И обхватывает своими тёплыми длинными пальцами член у края головки, тут же размазывая натёкшую с уретры смазку по всей длине двумя плавными движениями.              — Опять сдерживаешь голос, — шипит на ухо Антон. — Клянусь, если ты продолжишь быть таким тихим в кровати, в следующий раз, когда будешь шуметь в «Сешат», я возьму тебя в книжной каморке в углу зала.              — О боже…              — Буду это как затычку использовать, — бормочет Антон, водя рукой по длине члена. Арсений только одним глазком на Шаста смотрит и тут же жмурится. Ему обязательно смотреть туда? — Если меня заносит, останови.              — Я хочу знать, куда занесёт, — усмехается нервно Арсений. — Что ты говорил тогда по телефону в такие моменты?..              — На этой части? Ну, типа, если речь о мужиках, то часто была фраза о том, какой большой… Но это нелепо, ты же по телефону, ты не видишь… К чёрту. Я могу теперь говорить то, что хочу, тому, кому хочу, кого хочу.              — Главное не на арабском, — усмехается пакостно Арсений.              — На русском, значит, — улыбается хитро Антон. Зря, очень даже зря Арсений открыл рот. — Мне не надо придумывать из какой-то лести, у тебя правда охуенные размеры. И толщина, — тянет Антон, проводя от головки к основанию кольцом из среднего и большого пальца. — Всё идеально. На вкус так же?              У Арсения что-то переворачивается внутри. То ли сердце, то ли лёгкие.              Кажется, с этой стороной Антона очень легко потерять стояк, член чисто от ахуя происходящего поляжет, блять. Ну, это Арсению так кажется, но картина поднесённых ко рту пальцев Антона оказывает противоположный эффект. И от вида мазнувшего по блестящим пальцам языка Арсений готов терять сознание.              — У меня ощущение, что я устроил ангелу грехопадение, — шепчет нервно Арсений, зажимая ладонью рот.              — Если это намёк на невинность в виде девственности, то давай не надо. Безгрешным я никогда не был, — пожимает плечами Антон и тут же слизывает с большого пальца Арсову смазку, чуть обсасывает. — Я же могу не бояться делать, как хочется, думая, что ты можешь обо мне что-то не так подумать? — охрипло шепчет Антон, тьма глаз из-за расширившихся зрачков которого сливается с тенью спальни.              — Может, я и в ахуе, но в приятном от того, чего тебе хочется, — улыбается успокаивающе мягко Арсений. — Всё нормально, Шаст…              Антон подныривает быстро под руками, прижимается грудью к груди Арсения, тулится щекой к щеке. Так и подмывает почесать за ушком.              — Похвали меня, — неожиданно шепчет совсем близко к уху, касаясь губами и обжигая дыханием, Антон.              От солнечного сплетения будто отстреливает разрядами по всему телу, мурашки разбегаются по спине и всё тело охватывает приятным жаром.              — Ты делаешь очень приятно, — тихо выдыхает Арсений, стараясь успокоить бунт мурашек по всему телу и бабочек в животе. Восстание насекомых, чтоб их. — Мне хорошо, всё правильно, ты молодец…              — Похвала в кровати тебе явно незнакома, — усмехается тихо Антон, обжигая жаром своего лица, прижавшись к шее.              — Стараюсь не назвать тебя хорошим мальчиком, потому что к вылизыванию всего тела я сейчас точно не готов, — буркает недовольно на эту критику Арсений. — Ну и… Впрочем, ты прав, я никогда… Никому не нужно было такое от меня.              — Похвала от тебя? Мне очень нужна, — шепчет Антон, спускаясь поцелуями к низу живота. — Нужно слышать от тебя, что я всё делаю правильно, — припечатывает свои слова долгим поцелуем у бедренной косточки, тут же мажет по ней широко языком.              — Более, чем правильно, — выдыхает дрожаще Арсений.              — Насколько тебе хорошо сейчас?              Арсений опускает расфокусированный взгляд, смотрит на русую макушку меж своих ног, пока Антон царапает зубами и тут же ласкает языком и губами тонкую кожу с внутренней части бедра.              — Безумно хорошо, — шепчет Арсений, жмурясь. — Как и сказал… С тобой не могло быть иначе.              Антон издаёт какой-то нечеловеческий звук, что-то похожее на довольный стрёкот-урчание какого-то инопланетного жителя. И утыкается одновременно с этим всем лицом в паховую складку: жар его лица обжигает, от ощущения коснувшихся губ трясёт, вибрация от этого странного урчания заставляет пальцы сжиматься.              — Меня убивает то, как охуенно ты пахнешь. Причём абсолютно везде, — бормочет едва ли связно Антон. — Это ведь тоже подтверждение всего, да? То, как меня от твоего запаха прёт, — подтверждение того, что мы точно соулмейты, да?              От такого Антона одновременно бросает в жар и в холод. Говорит открыто вещи, от которых лицо вспыхивает и обильнее стекает смазка с головки. И при этом что-то грустное, тоскливое в его словах чувствуется, в просьбе его похвалить, в желании, а может, даже в мании убедиться, что он с тем самым своим человеком. В этом есть что-то очень израненное и замёрзшее.              — Я всё ещё не знаю, есть ли на самом деле то, во что ты так охотно веришь, — тихо отзывается Арсений. — Но я даже не сомневаюсь в том, что ты тот самый мой человек.              Может, эти слова громкие, может, они как яркая вспышка огня, но это то, что сейчас нужно. Арсению отогреть Антона нужно, а не копаться в том, что есть реальность, а что фантазии. Однажды эта вспышка может что-то сжечь, но сейчас она лишь отогреет Шаста.              И судя по загоревшимся радостным искоркам в глазах, судя по тёплой улыбке и заалевшим с новой силой щекам, становится ясно, что по крайней мере на эту ночь отогреть Антона получилось.              Наверное, зря Арсений удивляется этому контрасту реакций: как Антон вздыхал измученно в первое время общения на пошлые подкаты, смущался только из-за лишних ушей, и как искренне впадает чуть ли не в панику, смущаясь от каких-то невинно романтичных моментов. Оно ведь и понятно. Шаст говорил и не раз, для него душевно романтичное куда важнее, куда интимнее, для него это важнее. Оттого и реагирует на это он с большим эмоциональным спектром.              И видя, что в первую очередь в нём нуждаются в романтическом плане, а не в сексуальном, он обретает твёрдую смелость. Действует решительнее, сжимает с натиском бока, мнёт бёдра.              — Давай ты тоже, — сипит Арсений, перехватывая за запястье Антонову руку, лёгшую на член. — Просто… Прижми и себе…              — Арсений, ты смущаешься говорить прямо словами такие вещи? — улыбается хитро Антон, щуря глаза. — Ты, шутящий о дрочке и кричащий слово «член» на весь юникон, лёжа в кровати только со мной, боишься говорить такие слова?              — Не боюсь я ничего, — вспыхивая красным, отрицает Арсений.              — Тогда скажи, — легко пожимает плечами Антон. А пока Арсений ломается, дуя губы, ведёт, пакость такая, медленно пальцами по всей длине вверх-вниз снова и снова. — Видимо, не очень-то и хочешь, чтобы «я тоже», — усмехается, коротко качнув головой на затянувшееся Арсово молчание.              — Может, у кого-то просто не встал, вот и выпендривается, — тянет Арсений.              — Не-а. Не провоцируй на поступок, как привык, — укладываясь рядом на бок, не переставая водить рукой по длине члена, шепчет уже в самое ухо Антон. — А попроси. Не упрямься, — выдыхает с улыбкой Шаст и прихватывает губами край уха.              У Антона вкрадчивый, спокойный голос с нотками властности и нахальства. Вопросы о работе в сексе по телефону отпадают. Но, как оказалось, к такой реальности Арсений немного не готов.              — Отложим до следующего раза, да? — не звучит как провокация, скорее как заботливое уточнение. — Да и мне так спокойнее будет. Я хочу только тебе.              — Начинаю думать, что у тебя и вправду просто тишь да гладь в штанах, — фырчит Арсений.              Антон убирает руку от члена, ловит влажными от естественной смазки Арсения пальцами ладонь и тянет в сторону. Через секунду Арс понимает, что к чему, но среагировать не успевает, как его ладонь уже оказывается прижатой к Шастовому паху с весьма себе ощутимым твёрдым стояком.              — Ощущается, как тишь да гладь? — с вызовом спрашивает Антон.              — Скорее, как корабельная мачта, — усмехается Арсений.              — Ну и придурок ты, вот честно, — прыскает со смеху Шаст, убирая от себя руку Арсения и возвращая свои пальцы обратно к члену. — Люблю тебя, — шепчет бархатисто прямо в ухо.              Пальцы сжимаются на члене крепче, обхватывают тугим кольцом, размазывают смазку. На тихое замечание «как ты охуенно течёшь» Арсений только сдавленно охает от неожиданности, жмурится, утыкаясь лицом в Шастову щёку сбоку от себя.              — Тише, мой хороший, всё в порядке, — мурлычет Антон, ускоряя движение рукой. — Мне нравится, как ты греешь мою ладонь.              — Шаст, блять!              — Что такое? Перебор?              — Ты со мной не работаешь, ты в курсе? — сжёванно из-за учащённого дыхания бормочет Арсений.              — О, более чем, — посмеивается тихо Антон и целует коротко в висок. — Ты разрешил делать и говорить, что хочется, и вот мы здесь… Я обожаю твои волосы, я тебе говорил?              В ответ Арсений только скулит тихо, жмурится от подступающей волны крышесносного удовольствия.              Хочется поддаться вперёд, но нога начинает болеть от тяжести гипса, хочется чувствовать Антона повсюду, но язык не поворачивается просить. А Антона будто и не надо просить, он сам всё понимает, приподнимается на локте и, не останавливая ускорившихся движений ладони на члене, жмётся губами к шее и тут же спускается поцелуями к груди.              Пальцы снова зарываются в Шастовы волосы, жмут ближе к себе, к груди, тянут, накручивая на себя длинные пряди.              — Да, так очень хорошо, Шаст, — бормочет едва ли связно, когда, сжимая чуть крепче член, Антон ласкает языком сосок.              Тут же после этой сжатой похвалы на влажной раздраконенной коже ощущается горячий выдох. Внутри сжимается что-то от того, как Антон — может, даже совершенно неосознанно — трётся сквозь ткань своих шортов стоящим членом о бедро. И за это Арсений додумывается тоже похвалить. Хотя «додумывается» — неподходящее слово, потому что от всех однокоренных в голове Арса сейчас нет ничего.              Антона от этого явно накрывает, совсем перестаёт себя контролировать. Темп ускоряется, от движений тугого кольца пальцев на члене и губ на груди приближается чувство разрядки. Тёплая дрожь в животе стягивает удовольствие к паху, ощущение приятной тяжести в члене — звоночек скорейшего оргазма.              Антон продолжает водить рукой, обводит иногда большим пальцем сочащуюся головку, собирая больше смазки, сжимает идеально, как нравится, как нужно. Рассыпается в поцелуях по всей поверхности груди и трётся о бедро, охрипло дыша.              Зубы сжимаются осторожно и коротко на горошинке соска, Арсений чувствует маленький взрыв внутри каждой своей клетки, сминает неосознанно крепко волосы в своих пальцах, второй рукой ловя запястье Антона, чтобы остановился, потому что от лишней стимуляции после оргазма начинает становиться неприятно, если не больно.              Дыхание постепенно выравнивается, возвращается ощущение реальности. Приходит чувство заполняющего тело спокойного, расслабленного тепла, которое вгоняет в лень и дрёму.              Антон над ним дышит тяжело, загнанно, охрипло. И из-за этой хрипотцы сложно понять, что он только что прошептал, но Арсений откуда-то знает. Почему-то уверен, что Антон только что признался ему в любви на арабском, называя трепетно «моя душа».              Судя по этому тяжёлому дыханию и прекратившимся движениям, Антон тоже кончил. Немного досадно, что так, что Арсению не дали ничего толком сделать. Досадно, что у него сейчас и не получилось бы нормально что-то сделать. Проклятый гипс.              — Мне было очень хорошо, — притягивая лицо Антона к себе за щёки, заглядывая в глаза, шепчет Арсений. — Ты всё делал хорошо, Шаст. Или похвала постфактум уже не нужна?              — Нужна, — тулясь щека к щеке, бормочет Антон. Обжигает жаром своего лица. — Я не… Я же не странный?              — Не странный, — успокаивает Арсений, снова чувствуя этот тоскливый укол в груди. — Но и не обычный, — ласково приглаживая русые завитушки у висков, шепчет с улыбкой Арсений. — Для меня точно не обычный, для меня ты особенный. В самом хорошем смысле этого слова, — гладя успокаивающе по шее, подбадривает Арсений.              — Ты тоже особенный, и я уверен, что не только для меня, в целом особенный, азизи…              Арсений целует в губы. Бережно, нежно, в какой-то мере невинно, но бесконечно любяще. И шепчет в эти самые губы признание на арабском, которое выучил исключительно для Антона. И стоит пользоваться этим почаще с учётом того, как мило и очаровательно Шаст на это реагирует. Смущается, жмётся лицом в изгиб шеи, что-то бормоча.              Чуть придя в себя, отлипают друг от друга. Приводят себя в порядок. Арсений ограничивается помощью Шаста с влажными салфетками (вставать в душ и правда крайне лень), а вот Антону приходится уйти в ванную на десять минут.              Когда лежат в кровати, уже засыпая, не обсуждают никак ни Антонову смену «поведения» в кровати, ни Арсово осознание этого. Говорят о чём-то отвлечённом, кажется, до сна планировали выходные.              Через неделю Арсению надо съездить в больницу, чтобы сделали снимок, посмотрели, как срастается кость. Антон, конечно, сразу же взялся его вести. Врач назвал какие-то пугающе огромные цифры, но Арсений помнит точно, что в прошлый раз, когда он сломал малую берцовую, срослось у него всё за четыре недели. А две уже прошло. Как говорит Серёжа, всё на Арсении, как на собаке, заживает, оттого, по его же словам, и не бережёт себя, не ценит здоровье.              Теперь хочется ценить. И не потому что не хочется больше себя вот так в кровати с Антоном ограничить, лёжа с гипсом на ноге или ещё где. А потому что забота Антона как-то его заразила. От этой заботы об Арсении ему самому о себе заботиться захотелось. Странно, но вот так чувствуется. Как и сказал Шаст, надо думать о себе…              С этими мыслями в сопровождении с мягкими поглаживаниями Антона Арсений и засыпает.              

***

             С утра Арсений не находит Антона рядом, но слышит, как шипит масло на кухне. Слышится и чей-то голос, в котором очень быстро узнаётся Куплинов. Видимо, Антон пошёл готовить завтрак, и, как Арсений, привык совмещать всё с просмотром чего-то. Вот и жарит что-то на кухне, смотря прохождение чего-то у Димы.              Сначала вставать совсем не хочется. Врезаются в голову воспоминания о вчерашнем дне, начиная с приятной ночи с Антоном, заканчивая совершенно неприятной встречей с матерью. Шаст прав, пора начать разбираться в местности этого своего «города» внутри головы. И не будет в этом ничего такого, если он будет просить помощи у Антона и Серёжи. Да и Паша помогает, и Дима.              «Разве это плохо, когда есть люди, которые хотят тебе помочь?» — спросил как-то Антон.       «Я слышал, в том, чтобы попросить помощи, у старших в семье есть проблемы», — приблизительно так сказал он вчера вечером.              Арсений внутри своей обычной жизни давно не «старший». Перестроиться из режима «нести ответственность за всех вокруг» в режим «хотелось бы разделить ответственность за себя с кем-то без чувства вины» сложно. Но Арсений будет стараться, с его близкими это возможно. С его близкими это уже давно на самом деле, надо только себя переучить, чтоб не грызть за то, что с ним «приходится возиться».              Это даже не его мысль. Это всё материнские жалобы, сначала хер уговоришь помочь с чем-то, а потом, когда она уже помогала, приходилось выслушивать кучу укоров за эту помощь.              Всё, что наваливается на Арсения лавиной в дни, когда его накрывает, это не его мысли, не его слова. Что-то от матери, что-то от жёстких учителей, преподавателей, от «диванных критиков», которые находятся откуда-то по душу каждого творческого.              А ведь Арсова жизнь — это его постановка, его скульптура, его картина, его книга. Только что-то слишком дохера в этом чужого. Чужих мазков, срубов, чужих реплик и мыслей.              Замазать.              Замазать всё чужое и нарисовать на месте этого своё. Или то, что хочешь назвать своим.              Гадкое «предатель» от матери Арсений не хочет считать своим. А вот Антоново «моя душа» очень хочет. Арсений замажет, создаст на холсте новый слой и нарисует, напишет то, что хочет на нём видеть.              — Доброе, — вырывает из мыслей улыбчивое приветствие Антона, опёршегося плечом о дверной проём. — Будешь сейчас вставать, или ещё валяешься?              — Помогай, — вытягивая вверх руки, с улыбкой говорит Арсений.              С этого завуалированного под дурачества первого шага с принятием чужой помощи Арсений начинает это утро.              С переломом, на костылях — может. Но сегодня Арсений чувствует, что делает такой твёрдый шаг к чему-то на пути к светлому будущему, какой не делал ещё никогда.