before you go

      Мужчина со смугловатой кожей сидел на краю небольшого обрыва, висящего прямо над бушующей внизу рекой, и глушил уже далеко не первую бутылку крепкого алкоголя. Закатное солнце стремительно падало за горизонт, безрезультатно хватаясь последними оранжево-красными лучами за склоны горы напротив, навевая тем самым неприятные воспоминания. В голове парня невольно пронеслась мысль, как много лет назад на похожем обрыве он доверился этой маленькой грубой девчонке, не имея на то никаких причин. Мужчина полагал, что в ней всегда было что-то такое, что заставляло его чувствовать себя комфортно рядом с ней.       Сокка приглушил мысли очередным глотком, после чего аккуратно положил свободную руку на плечо, где сейчас оказался бы её кулак, сиди она рядом, смотри она, как он, не жалея себя, пьёт эту гадость, и совсем не делится с ней. И он бы, рассмеявшись, протянул ей бутылку, совсем позабыв, что она сильно младше него. Он никогда в ней этого не замечал. Сокка вообще много чего не замечал в ней: её яркую улыбку, её частый румянец, то, как она упорно защищалась от всего мира, боясь, что ей обязательно сделают больно. Но, что гораздо важнее, он никогда не замечал её чувств.       Она была так сильна. Каждый раз, когда она дралась, Сокка просто не мог отвести от неё взгляда. Её прекрасная слепота делала её лишь сильнее: каждое её такое легкое движение было выверено до мелочей. Она кидала камни так, будто танцевала с разноцветными ленточками в руках, поднимала ногами целые глыбы так, будто скользила по льду, а уворачивалась от чужих атак так изящно, будто это были лишь лепестки сакуры, плавно летящие вниз. Она даже не подозревала, как невинно выглядела и как страшна была одновременно. Сокка по-настоящему восхищался ей в эти моменты.       Её прекрасная слепота… глаза Тоф были не такими, как у всех остальных девушек, что он знал, но это никак не было связано с её неспособностью видеть. Это вообще никогда не играло никакой роли для Сокки. В её глазах он видел многое: сероватые, отдающие лишь чуть-чуть в зелёный, что делало эти два бриллианта почти незаметно салатовыми, как начинка лайма, свежая трава или березовый сок. В её глазах всё было лучше: солнце отражалось, как горящее маленькое сердце, звёзды были отчетливей, цветы были бледнее, теряли свой цвет, но совсем не теряли своей красоты, скорее даже наоборот, приобретали какой-то особенный оттенок, которого он не видел раньше. Даже противный изюм, который парень так не любил, выглядел симпатичнее в её серовато-салатовых глазах. А его лицо, когда она изредка наугад поднимала свои алмазные глаза на него, будто резко становилось другим. В её глазах лицо Сокки: его смуглая кожа, темно-синие глаза, глупая улыбка и острый нос – всё это вдруг становилось взрослее, сильнее, грубее. Таким, каким Сокка хотел бы себя видеть, но каким никогда не был ни в зеркале, ни в глазах других людей.       Для Сокки никогда не имела значения маленькая слабость девочки, что она так сильно в себе ненавидела. Иногда она даже доставляла ему особенное удовольствие, которого он был лишен с сильной Суюки или немного холодной Юи. Тоф цеплялась за его руку, стоило им сесть в качающуюся на волнах лодку; она тряслась, сидя на Аппе, и тут же успокаивалась, стоило парню приобнять её сзади. Любой мост, любой корабль, любой причал – все, что было сделано не из земли, заставляло девушку хвататься своими маленькими, грубыми пальчиками за его локоть. Она безмолвно просила его приобнять себя, вести вперед, указывать путь. Это ощущалось так естественно, как что-то единственно правильное и важное в этой жизни.       Сокка всегда молчал на эти действия девушки, никогда ничего не говорил, просто покорно принимал это, даже когда Бей Фонг делала ему чуть-чуть больно. Парень говорил сам себе, что это ничего не значит, что он просто не хочет смущать подругу, но на самом деле, теперь, когда её не было рядом, он понимал, как не хотел, чтобы она его отпускала, а ведь если бы он только подумал съязвить по этому поводу, она тут же отстранилась бы. С каким болезненным трепетом он ждал конца их полёта, переплыва или перехода через мост, зная, как только маленькие ножки девушки коснутся твёрдой земли, она тут же отпустит его руку, отдаляясь. Сокка не хотел этого признавать, но рядом с ней он чувствовал себя совсем по-другому, а потому, как только её тельце, ещё пару минут назад почти слившееся с его собственным, находившееся так близко к его, отдалялось, образовывалась резкая, холодная, обжигающая пустота. Где раньше находилось что-то столь важное, теперь была лишь дымка из воспоминаний.       У Сокки было много друзей, он никогда не чувствовал себя одиноким, но, когда не стало её, всё как будто бы сразу изменилось. Он ни с кем не чувствовал себя так комфортно, не был ни к кому так привязан, а потому общение со всеми остальными вдруг перестало иметь всякий смысл.       Связь с Тоф была особенной. В большой толпе он всегда краем глаза следил за тем, где она, что делает, с кем разговаривает, о чем разговаривает. Сокка опекал её так, как раньше опекали её родители, и он знал, что не должен этого делать, но совсем ничего не мог с собой поделать. Она значила слишком много, чтобы позволить чему-то произойти с ней. Воин сотни раз спасал её: сначала от страха, что охватывал её в стихиях, неподвластных ей, потом от ссор с его непутёвой занудной сестрой, а потом это уже вошло в привычку, и он стал делать это постоянно. Сокка спасал её от песка и песчаных бурь, спасал от воды и её бушующих волн, спасал от агентов Дай Ли и замаскированных подружек Азулы, спасал от магии, которую она не понимала: от порывов огня и водной магии его сестрицы, которые, летя по воздуху, были просто невидимы для неё. Сокка всегда был здесь, для неё и сколько бы он ни скучал по собственному дому или Суюки, он попросту не мог себе представить, что оставит её без защиты. Воин всегда выбирал Тоф, предпочитал её всему миру, даже сам того не замечая.       Сейчас, когда Сокка сидел на краю обрыва, внизу бушевала река, и он всего на одну секунду прикрыл глаза, он понял, почему Тоф так сильно боялась воды. Почему эти звуки волн, бьющихся о берег, топящих целые корабли, сметавших на своём пути причалы и пристани, забиравших в водный поток деревья, кусты и пни, приводили девочку в такой ужас. Потому что, как бы плотно она не вросла ногами в землю, её бы унесло далеко в неизвестность.       Пожалуй, воин испытывал что-то подобное к этой самой темноволосой девочке, когда смотрел на неё, когда думал о ней, когда она прикасалась к нему, а взгляд её пепельных глаз окидывал его с ног до головы, и, всего на одно мгновение, парню казалось, что она и впрямь видит его. Видит его волнение, как он стыдливо отводил взгляд, чесал в затылке, поглаживал ушибленное место и как волновался за неё каждый раз, когда она делала что-то опасное. Эта самая девочка, рождённая в такой далёкой от его стихии, была похожа на реку, на волны даже больше, чем могла себе представить. Ведь именно так он чувствовал себя рядом с ней: будто он несся на огромной скорости в ледяной воде, ударяясь о камни, налетая на них со всей силы; он не знал, что ждёт его впереди, но рано или поздно он полетит вниз вместе с рыбой и оторванными ветками с водопада, ударится о камни, и, если повезёт, его выдохшееся тельце, похожее теперь скорее на кусок изрубленной отбивной, прибьёт к берегу, где его смогут найти.       Потому всё это время Сокка не просто отрицал все свои чувства, не давая себе даже подумать о такой возможности, он её игнорировал. Игнорировал каждое замирание сердца, каждый его неестественный прыжок. Игнорировал бабочек в животе и покалывания на кончиках пальцев. Игнорировал каждое своё желание остаться, каждую свою глупую мысль о ней. Игнорировал то, что пытался произвести на неё впечатление. Игнорировал то, как не давал себе успокоиться, пока на сто процентов не был уверен, что с ней всё в порядке. Сокка врал. Он был в этом так плох, когда знал правду, но так хорош, когда сам не подозревал о существовании в своей жизни вранья. Пока сам в это верил.       И Сокка хотел бы сказать, что эта ложь не была грехом, за который его так осуждала бы сестра, но если это вранье не было грехом, то тогда он, Сокка, был трусом, который отчаянно бежит от своих чувств, от правды, что оставит его безоружным, голым жалким мальчишкой перед этой невероятной девочкой. Это «лукавство» было лишь бронёй, панцирем, в который он прятался, закрывался, не давая самому себе сделать даже маленькую щелочку, через которую хоть чуть-чуть проглядывалась бы правда. В этот панцирь не позволено было проникать даже самому маленькому лучику солнца, ни единому самому свежему утреннему порыву ветра, ни одному сладкому и легкому аромату, никаким даже самым тихим звукам, что могли бы закинуть в благодатную почву рассуждений семя истины, которая поведала бы ему о собственных чувствах. Сокка сидел в этом панцире месяцами, в сырости, темноте и холоде, но, что важнее, в полном одиночестве.       Если бы он только позволил самому себе взглянуть правде в глаза ещё тогда, раньше, если бы он позволил себе всего на пару мгновений разрушить стены, в которых так уютно жил всё это время, он понял бы правду, осознал её чуть-чуть раньше. Он не позволил бы произойти тому, что произошло и, возможно, Тоф была бы ещё жива. Возможно, был бы шанс, что она была бы рядом с ним, распивала алкоголь, посмеивалась над Катарой, набивала шишки Аангу, злила Зуко. Она была бы такой же, как тогда. Он бы вновь чувствовал бабочек в животе, он бы вновь смотрел в её глаза, он бы тянулся к ней, обнимал во время полётов на Аппе. Он бы тешил себя мыслью о том, что он герой, а она позволяла бы ему так думать, хотя совершенно точно придумывала бы про себя язвительные комментарии.       Она была бы также сильна, невозмутима, великолепна. Тоф Бей Фонг, придумавшая магию металла, величайший маг земли так и остался бы непобежденным, и, что гораздо важнее, этот грубый, неотесанный хулиганистый маг остался с ним.       Сокка знал её так хорошо, будто они были знакомы всю жизнь или даже чуть-чуть дольше; будто бы она была частью него, самой большой, самой важной, самой прекрасной, а ведь он даже не подозревал, что всё это время, всю свою жизнь они ждали, искали именно друг друга. Он так хорошо её понимал, будто бы умел понимать её вранье сердцем так же, как она вранье всех людей на планете своими пятками. Сокка всегда прекрасно знал, когда ей больно, а больно ей было часто и практически постоянно. И каждый её грустный взгляд отдавался в его груди болезненными ритмами, такими громкими и сильными, что, казалось, прямо сейчас от них у него взорвутся виски, сломаются ребра, подкосятся ноги. Она считала себя такой бессильной, и в его голове это просто не укладывалось. Как она могла считать себя кем-то не важным, когда для него она была практически всем?       Сокка даже не задумывался, как много всё это для него значило, пока она не исчезла из его жизни, как по утру пропадает туман, просто растворяясь на земле, в поверхности озера и уносится порывами ветра, распространяясь по миру. Мужчина прекрасно помнил их последний разговор, прямо перед началом боя с Озаем, когда они должны были напасть на дирижабли вместе, одной командой, как делали это всегда. Это им так и не удалось. Тоф застала его врасплох своими чувствами. Впервые в жизни она выглядела так беспомощно, что Сокке даже на секунду показалось, что она шутит, а потому он просто громко рассмеялся ей прямо в лицо. Он так глубоко сидел в своей скорлупе, что даже не подумал, как много это могло значить для неё, да и для него самого.       Тоф разозлилась, она ушла, и штурмовать армию Нации огня им пришлось по отдельности. И это было самой большой ошибкой в его жизни. Только спустя долгие часы он вновь увидел её, Тоф. Она висела на небольшом выступе, цепляясь своими маленькими пальчиками за край, кое-как пытаясь удержаться, со всех сторон окружённая солдатами Нации огня. Сокка выскочил из-за угла, его глаза выхватили её, но не успел он хоть что-то сделать, как с её губ сорвалось последнее неуверенное: «Сокка», и её крошечное тельце с белёсой кожей, испещренное ранами, ссадинами, синяками и целыми гематомами, полетело вниз, в водную пучину. С губ парня сорвался приглушённый крик, который продолжался все эти годы, по сей день, но уже не на людях, а тихими ночами, в постели, когда он подрывался с места, разом за разом видя этот ужасный кошмар. Он ненавидел себя, он просил прощения, он хотел знать, что он мог сделать, чтобы изменить что-то в тот момент, но всё было тщетно.       Никто не мог изменить произошедшего, даже сам Аватар. Её просто не стало, и это была его вина. Все те разы, когда он спасал её от чего-то неопасного, вроде песка или падающих камней, что она прекрасно сама ощущала своей магией, он мог потратить на этот один, самый важный. Но он этого не сделал.       Война закончилась, но, казалось, вместе с ней закончились самые лучшие дни в его жизни, ведь не стало её. Аанг стал легендой, Катара стала величайшей волшебницей воды, Зуко стал Хозяином Огня, а он сам, Сокка, стал героем, получил славу и всех девушек на свете. Но после того дня он чувствовал лишь пустоту: теперь ни Суюки, ни даже Юи не имели никакого значения, и сколько бы его сестра и друзья не пытались этого исправить, у них не получится. Прошло много лет, а Сокка всё также сидит на обрыве где-то на окраине Нации Огня, глушит алкоголь, смотрит в воду, где так и не смогли найти её тело, и думает о том, что произошло бы, будь она рядом.       Она бы издевалась над ним, смеялась, а потом он обнимал бы её, и Тоф Бей Фонг впервые за всю жизнь замолкала бы. Он был бы так горд, видеть свой подарок на её локте. Он бы ходил с ней за руку не только тогда, когда Тоф не могла ничего видеть. Сокка бы ощущал её аромат чаще, чем раньше и не боялся бы сказать, что он ему нравится. Он бы охотился и готовил им, а Бей Фонг, пусть и съедала бы большую часть, всё равно жаловалась бы. Он бы таскал её в ванну, которую она так не любила. Он бы наблюдал, как она тренируется, а она в ответ язвила бы, когда он тренировал искусство владения меча на беззащитных кустах и деревьях, и вместе они бы отдыхали после обеда, валяясь на земле и подшучивая друг над другом.       Тоф могла бы стать замечательным политиком, постоянно решающим проблемы всего мира, или преподавателем, открыла бы собственную школу магии земли или даже металла, она бы могла написать книгу о своей удивительной жизни или бы ушла отшельником жить где-то в глубине леса, лишь изредка навещаемая Катарой и Аангом. Что бы она не решила делать, теперь бы Сокка точно пошёл за ней. В сердце дремучего леса, где она построила бы кривой каменный домик для них двоих, или обратно в Гаолинь, качаться в гамаке, поедая закуски семьи Бей Фонг. Теперь все эти мелочи были так не важны, потому что, только окажись она сейчас рядом с ним, Сокка бы не рассмеялся ей в лицо, он бы обнял её, он бы радовался, как ребёнок, он бы просил прощения.       Сокка знал, что у него нет никакого права так себя вести. У него не было никакого права любить её, потому что, когда она была здесь, он не признался ей. Когда она была рядом, он пренебрегал ею и её чувствами, ему гораздо важней был собственный комфорт, его безопасность и уют. Он не выбрал её. А она заслуживала, чтобы её ставили на первое место. Она заслуживала быть любимой, чувствовать себя важной, она заслуживала того, чтобы от одной мысли о ней у парня в груди кости ломались, а от одной только возможности потерять её сердце останавливалось. Он отказался от неё, и теперь не имел никакого права скучать по ней, но он скучал. Отчаянно, безнадежно, неумолимо скучал.       Теперь с каждым днём он всё чаще натыкался на неё в своих мыслях и это убивало. Сокка просыпался с мыслью о ней, завтракал также и не видел никакого смысла во всём, что происходило, сколько бы Аанг не читал ему лекции, а Катара не обнимала его. Тоф Бей Фонг оккупировала его мысли, делая больно лишь одним тем фактом, что её больше не было рядом.       Сокка знал, что время лечит, но вылечить так и не смогло…