Последователь Штейна

Дни слились в одно бесконечное мгновение боли. Изуку потерял счёт времени. Ночь и день потеряли своё значение в комнате, где его пытали. Тьма в его сознании была густой и вязкой, как болотная трясина, которая затягивала его всё глубже, не давая вырваться. Каждый новый день начинался и заканчивался одинаково: сначала медленные, но болезненные разрезы и пытки, затем короткие периоды отдыха, когда его раны едва затягивались, а воду и еду приносили, чтобы он оставался жив. Но это было не ради его спасения. Это было ради продолжения мучений, ради удовольствия его мучителя, который наслаждался страданиями, словно они были искусством. Изуку сидел в полуразрушенной клетке своего сознания. Образы всплывали перед глазами, искажаемые болью и страхом. Ему казалось, что его тело было не его собственным, а чем-то чужим и бесполезным, лишённым воли и силы. Он вспоминал лица тех, кого хотел защитить, чьи надежды горели в его сердце когда-то так ярко. Но теперь? Эти образы казались далёкими, словно отражение в треснувшем зеркале. — Для чего я здесь? — спрашивал он сам себя. Внутренний голос был слабым, но упрямым. Боль разрывала его сознание, и каждый раз, когда мужчина с садистской улыбкой брался за свои инструменты, этот голос становился тише. — Ты слаб. Ты не можешь защитить даже себя, не говоря уже о других, — звучало в голове, как отголосок прошлого, обрывок воспоминания или насмешка над его бессилием. Он думал о Штейне, о том, чему тот его учил. Быть решительным, бороться за правду, не сдаваться, даже когда весь мир против тебя. Но сейчас, прикованный и истощённый, Изуку казалось, что он разочаровал не только себя, но и всех, кто когда-то верил в него. — Не сдавайся. Боль временна. — этот голос был другим, более уверенным, исходил откуда-то из глубины его души. Он вспоминал, как стоял на грани между жизнью и смертью в своих тренировках. Но это было другое. Тогда он знал, зачем страдает, был смысл в каждом ударе, каждой ране. Теперь смысл потерялся. Мучитель приходил и уходил, оставляя его в бесчувственной пустоте, запертой в кандалах. Время шло, но Изуку не знал, сколько прошло — дни, недели, может быть, месяцы. Всё, что оставалось, — это короткие моменты, когда его раны залечивались, чтобы он мог выжить и испытывать новую порцию боли. Голод, жажда и одиночество стали его постоянными спутниками. Каждый раз, когда ему давали воду или кусок еды, это было не проявление милосердия, а способ продлить агонию. Тусклый свет от лампы освещал его истощённое тело, покрытое следами ожогов, порезов и рваных ран. Он смотрел на своё отражение в куске грязного металла и видел перед собой призрака. — Ты слаб. Ты всегда был слаб, — этот внутренний голос вернулся снова. Он был похож на ехидный шёпот его прошлых врагов, тех, кто говорил, что из него никогда не выйдет герой. Но в какой-то момент внутри него что-то щёлкнуло. Внутренний монолог сменился на что-то иное, нечто более настойчивое. — Ты всё ещё жив. Ты дышишь. Это не конец. Эти слова звучали в его голове, как мантра, медленно пробивая трещину в его мрачном сознании. Боль была частью его реальности, но она не была всей его реальностью. Всплыли образы матери, улыбающейся в солнечный день, лица Штейна с суровым, но одобрительным взглядом. — Ты всё ещё жив, — звучало в его голове снова, но на этот раз голос казался чужим, более глубоким и твёрдым. — Кто ты? — прошептал Изуку в своём сознании, потрясённый ясностью и силой этих слов. Он чувствовал, как внутри его сознания что-то движется, появляется сила, которую он не осознавал до этого момента. — Я та часть тебя, которую ты так долго подавлял, — ответил голос, эхом раздавшийся в его разуме. — Ты думал, что всё выдержишь сам, что можешь идти этим путём один. Но ты ошибался. Теперь я здесь, чтобы помочь тебе выжить. Изуку стиснул зубы, и на мгновение боль исчезла на фоне внутреннего разговора. Голос звучал уверенно, почти насмешливо, но в нём была сила, которая придавала Изуку новый импульс. — Ты слаб. Ты всегда был слаб, — сказал он самому себе, повторяя старую, давно забывшуюся мантру. — Нет, ты был слаб, потому что боялся принять свою истинную природу, — перебил голос, не позволяя Изуку замкнуться в своём страдании. — Ты можешь быть больше, чем эта боль. Ты можешь быть тем, кто станет вершить правосудие не только над другими, но и над собой. Изуку чувствовал, как холодный пот стекает по его спине, но теперь его сердце билось ровнее, сильнее. Боль становилась фоном, а сознание концентрировалось на внутренней борьбе, на противоречиях, которые раздирали его изнутри. — Почему ты появился только сейчас? — прошептал он в своей голове, чувствуя странное смешение страха и облегчения. — Потому что раньше ты не нуждался во мне. Ты считал, что контролируешь себя и свою жизнь. Но сейчас, когда ты оказался на грани уничтожения, я стал твоей единственной защитой. Я — твоя ярость, твоя воля выжить. Слова звучали холодно, но честно, и Изуку чувствовал, как что-то внутри него сливается воедино, как в нём пробуждается нечто тёмное, но необходимое для его спасения. — Ты готов принять меня? — прозвучал вопрос, словно вызов. Изуку глубоко вдохнул, закрыв глаза, и понял, что выбора у него нет. Если он хочет выжить и выйти из этой комнаты не сломленным, ему придётся принять всё, что есть в нём, даже то, что он скрывал от самого себя. — Да, — ответил он, чувствуя, как в груди что-то загорается, словно тлеющий огонь, готовый вспыхнуть с новой силой.