Цой, пиво, посиделки у костра.

Днëм здесь всë сгорает: трава уже давно выгорела, а земля иссохла до трещин, что уж говорить про останки. Не имеет значения, человеческие или собачьи: и те, и те кажутся голыми и старыми, несмотря на свежее испепеление. Убитый, жуткий мир пустыни: разница только в том, что вы нигде не найдëте оазис или песок - здесь сплошь одна пустошь. Кости, пустошь и чëртовы солнечные вспышки, добивающие всë живое на нашей планете. Другое дело - ночь: после ухода солнца приходят лунный свет и хлопья снега, покрывающие израненную, покрытую разрывами в коре землю, после чего начинается зима: не та, какую помню я или вы - эта зима теплее, а снег практически никогда не бывает чисто-белым. Обязательно найдутся вкрапления пепла, светло-серые следы, либо же бледные трупные пятна... Под "трупными" я подразумеваю не гематомы на телах: теперь так обозначаются места проишествий - области, где ранее покоилось тело. Бордовые, млекло-коричневые и мерзотно-зелëные - я об этих пятнах. Никогда не знаешь, чьë там было тело: с приходом сумеречных холодов, гости раззадорились настолько, что начали прятать тела, оставляя после них только очертание и неприятный осадок. Я всегда старался сделать всë возможное, чтобы наши силуэты ни за что не запечатлелись на снегу... К слову, про зиму... В одну из таких ночей и началась буря. Тогда-то я и мелкая вышли из какой-то охранной будки, выйдя на поиски более безопасного места: обошли парочку подозрительных типов, скрывшись в тенях многоквартирных крыш, прошли через ряды пустующего микрорайона и оттуда вышли к частникам, мелькнув тенью меж уличных фонарей. Уже там, не найдя никаких припасов и промëрзнув до мозга костей, напоролись на заброшенный, недостроенный домик с заколоченными окнами: из окна на сугробы падал млеклый, тëплый свет, колеблющийся вместе с тенями. Скорее всего, там уже кто-то был. Огрубевшей от холода рукой крепче сжав ладошку в рукавичке, я опустил глаза на девчонку: я смотрел на неë, и она тоже смотрела на меня, встав ближе к моему боку. По детским, замученным глазам я сразу понял - она больше никуда не пойдëт. И в этом я еë понимал: у меня самого больше не было ни сил идти, ни чувствительности в конечностях. Воздух может и казался тëплым, но как же зябко было идти по полу мокрой слякоти... Ещё и этот разгон ветра, перерастающий в метель... Вздохнув, я не стал искать альтернативу: есть огонь - значит, и тепло. Вряд ли люди настолько оскотинились, дабы оставить ребёнка на морозе, а я... Я просто не дам им выбора. Зайду, и будет что будет... Пройдя на порог, я постучал: никто не открыл, зато хлипкая дверца из фанеры отъехала сама по себе, приоткрывшись на микро-проëм. Я аккуратно вошëл внутрь, потащив за собой девочку и прикрыв за собой напоследок: никто не стал ни прогонять нас, ни протестовать против. Видать, нынешние жильцы даже не услышали скрипа петель в прихожей. Мы вошли в подобие гостиной: вокруг - цемент и кирпичные стены, так и не покрытые штукатуркой, но заколоченные окна остеклены. Судя по всему, до всего этого кошмара дом только строился, а сразу после катастрофы его строительство забросили, оставив лишь фундамент и готовую основу... Как я и думал, там действительно горел костëр: на бетонном полу трещали ветки и газетные ошмëтки, сгорающие в языках пламени, а рядом с огнëм парень в баллоневой куртке подкидывал подкормку для поддержания тепла, сидя ближе всех к костру. Рядом с ним, играя на гитаре, расположился опухший, долгорослый мужик: его пальцы энергично отбивали по струнам, а лицо выражало отблеск некой грусти - может, оно мне и показалось, но его глаза сосредоточено наблюдали за желтоватой сердцевинкой вечно голодного пламени, играющего на наших тенях. Одними губами, хриплым низким тоном он напевал слова, плавно покачиваясь из стороны в сторону. Из всех присутствующих, он был единственным, кто даже не обернулся на наши шаги. Помимо их двоих, в гостиной присутствовали ещё несколько лиц: сидя на картонке, тощая женщина в свитере и вязкими, длинными волосами выглядывала на улицу промеж досок в окне, угрюмо скрестив руки на груди. Поодаль от неë, на этом же пласте картона, располагался лысый парень с лëгкой щетиной, читающий книгу: в отличие от своей знакомой, тот просто наслаждался теплом и атмосферой, медленно мотая головой под гитарные мотивы. И песня, и компания его устаивали: пусть все и молчали, ему явно было лучше всех. Вот бы и я мог так просто смотреть на вещи... Услышав кроме музыки наше приближение, все обернулись, с минуту оглядев незванных компаньонов, а после, осознав, что мы не несëм опасности, вернулись к своим занятиям. Один лишь мужик с гитарой продолжал играть, стойко игнорируя приход новых людей. Мы с ребёнком застыли, не зная, рады нам, или просто все пытаются делать вид, будто нас нет. Встретившись взглядом с парнем у костра, я указал большим пальцем на огонь, мол: "Можно?", на что тот молча отодвинулся, похлопав по ближайшему прямоугольнику пенопласта. Приняв приглашение, я кивнул, после чего в неловкой тишине подогнал девчонку со спины, дабы не колебалась в проходе. Сели... Достав из упаковки банку пива, кто-то из компании бросил мне еë в руки, а я словил на рефлексе, со старым добрым "пш-ш-ш!" открыв язычок. Боковым зрением заприметив любопытный взгляд мелкой, я протянул ей пиво: расширив ноздри и понюхав напиток, она тут же скривилась и с брезгливым: "Фе!" отвернулась от банки. Я же рассмеялся, отхлебнув свою добрую долю. Вроде бы, они не похожи на бандитов... Но и многословностью ребята не блещут. Спасибо и на том. Играя чуть менее звонко, мужик за гитарой перешëл на куплет: - ...Когда я вижу, как ты танцуешь: Малыш, ты меня волнуешь. Когда ты робко меня целуешь: Малыш, ты меня волнуешь, - напевал он, ударяя по ладам и следя уже за пальцами. Я сам сгорбился, согнув ноги и обняв себя за колени, прикрыл глаза и начал цедить пиво. Девочка, перестав озираться на чужие лица, тоже позволила себе расслабиться: она сняла свои ботиночки и поджала ноги под себя, облокотившись на мою руку. Я и не был против. Музыка Цоя, старенькая, незагаженная детьми заброшка, банка хмельного и пробирающее до мурашек тепло... И когда я только начал скучать по своим мальчишеским временам, когда всë это было нечто обыденным..? - Когда ты смотришь так серьëзно: Малыш, я тебя люблю. Интонация певца стала твëрже, а сам мужик постепенно подходил к концу. Всë же жаль, что мы пришли так поздно: может, успели бы застать начало, или хотя бы узнать, какая песня была до этой? Незнакомец пел неплохо, пусть и до Цоя ему было далеко: голос с хрипотцой, прокуренный и добитый студëнными морозами, был сиплым и неровным, но что-то в этом даже привлекало. Его пиво было открыто, но нетронуто: в дырочке, ближе к верху, отливом блестело "Жигулëвское", чья пена давно растаяла, будто снег по утру. Вероятно, у поющего просто пересохло в горле, но он упрямо не хотел прерываться на глоток. Чем больше мы сидели, опьянëнные игрой, тем больше я желал разлечься на сыром полу и уснуть: то ли половина светлого дала своë, то ли странный музыкант меня усыплял... Тем не менее, я впервые за долгие ночи бессоницы и тревоги захотел спать. В компании чужих я почувствовал себя безопаснее, чем ощущал себя один, будучи в своëм собственном доме... Удивительно то, насколько человек нуждается в людях, дабы понять, что в кругу таких же голодных и уставших путников ему будет куда проще, чем наедине с собой. Возможно, мне и ребёнку даже не хватало этого: простого человеческого присутствия и голоса, что в итоге напомнят о том, что мы - люди. Вымотанные, потускневшие от жизни в бесконечных прятках, жаждущие безопасности, но всë же люди. Нам всем, присутствующим, было нужно это. - Когда ты робко меня целуешь: Малыш, ты меня волнуешь. Но не могу, не могу, Извини, не могу... Отыграв ещё пару аккордов, мужик с минуту помолчал, заканчивая на этом композицию: лысый парень перелистнул страницу, откинувшись на стену, женщина прикрыла глаза, в полусонном дурмане опустив голову, а после резко отдëрнув себя от грëз, а паренëк в куртке бросил в костëр страницу с кроссвордами из исчерченного "Эрудита", спрятав бледные руки в широких рукавах. Девочка уже заснула, опираясь на меня всем своим телом: я придержал еë и только пододвинулся поближе, решив не будить. Пусть хоть дитя выспится. Не помню, был ли это Новый год, или это случилось после: тогда никто уже не вëл календари. И, несмотря на это, я всë равно верил в новогоднее, иль рождественское чудо. Иначе как объяснить, что я попал именно к этой группе? После песни все молчали. Один лишь я нарушил тишину, испив пива: мужик, отложив гитару, последовал моему примеру и с жаждой глотнул своë, после чего поморщился, глянув внутрь банки. Походу, у него оно потеплело у костра, испортив всю свою прелесть. Отличные были ребята... Пусть мы с ними даже и не успели поговорить. Почему не успели? ...Внезапно, наши посиделки у огня сорвал стук в дверь: после протяжной дроби по фанере, все замолчали, прислушиваясь к свисту ветра через сквозные щели, а позже стук сменился скрипом и глухими шагами. Кажется, вошëл кто-то помимо нас двоих. Тогда-то все обернулись на вход, а ветер проник в дом - стало холоднее. И в этот самый миг, дверь с оглушающим хлопком закрылась, а шаги стали ближе...