Голодная свора

ты прожигаешь свою жизнь в борьбе за власть.

ты меняешь правила игры.

каково это — достигать границы,

которую никто никогда не должен переступать?

теперь это делает тебя богом?

все грехи будут прощены,

если ты сложишь своё оружие наземь.

за два месяца до оккупации Лондиниума

29 января, 1094 год

Рынок Шрамов, Каздель

      Лондиниум никогда не проигрывал с момента, как стал городом на мобильной платформе. Лондиниум — слава Виктории, город-легенда и история, надёжно спрятанная в каждом уголке, начиная от Дворца Вестхейлаг в районе Ауктеригг, заканчивая тесным сплетением сырых подвалов, подземных ходов и трущоб, сращённых с работающими заводами. Из этой истории, защищённой смертоносными пушками на высоких стенах мобильной платформы, наружу льётся свет королевской династии.       Чем ярче свет, тем глубже тьма. Чем глубже тьма, тем трепетнее свет. История Виктории — грязь и ложь, война за власть и сумасшествие герцогов. Интриги и борьба друг с другом. Пренебрежение теми, кто недостаточно чист и у кого нет великолепной родословной.       Герцогам только дай волю вгрызться друг другу в глотки. Им большего и не нужно.       Свора собак вокруг трона.       Моего дедушку, верного викторианского генерала, ветерана колумбийской войны, до последнего верящего, что борьба за власть в Лондиниуме оборвётся, убили на моих глазах, потому что он знал слишком много. У меня не осталось ничего, кроме обрывочных сведений о грядущем предательстве великого герцога Кавендиша, о его желании заручиться поддержкой сарказов и совершить ещё один переворот. У меня не осталось ничего, кроме информации о вонючих герцогах, их распрях, аристократии, строении Лондиниума, о том, какой район нужно подчинить в первую очередь и где могут прятаться будущие партизаны. У меня не осталось ничего, кроме пары офицерских наград: выше я так и не поднялась, хотя старалась доказать, что отсутствие голубой крови не должно ложиться крестом на судьбу.       Виктория никогда не ценила то, что имеет. Аристократия помыкала теми, у кого нет великой фамилии и богатой родословной. Герцоги только и делают, что пьют и наслаждаются светскими вечерами, за богатыми костюмами пряча лицемерие и жадность. Классика.       Дедушка желал, чтобы Виктория стала лучше, а Лондиниум обрёл равновесие. Его застрелили, а меня изгнали, потому что герцоги больше не желали терпеть «простолюдинов» рядом с собой. Неважно, что мы можем и умеем. Неважно, что мы сделали, если наши заслуги приписаны другим. Совсем неважно.       Не мне судить герцогов. Но я могу продать информацию сарказам. Не ценят на родине — оценят враги.       Иначе что делать, если никого не осталось? Коль гореть, так уж гореть сгорая.

✦ ✦ ✦

      Когда необходимо залечь на дно, прячась от преследователей, сначала нужно спрятать концы в воду, а затем выбрать лучший вариант. Первый — сбежать в Колумбию. Свободный, чуть диковатый запад. Никому нет дела до того, какой ты расы. В некоторых городах даже не будут давить, узнав об орипатии, топорщащейся чёрными кристаллами на коже. Почти утопия. Второй — найти приют в Сиракузе и прибиться к одной из враждующих семей, променяв одни цепи на другие.       А третий…       Спрятаться в Казделе на Рынке Шрамов так глубоко, что можно потерять себя.       Ориджиниумовая пыль в воздухе не так страшна. Клокот гражданской войны только помогает. На войне спрятаться лучше всего: затеряйся в тени, в тылу, пока на главной линии происходит всё самое важное. Никто не смотрит в трущобы. Заматывай лицо тряпкой, чтобы не дышать пылью, и научись отслеживать погодные изменения. Иногда ориджиниумовая пыль на Рынке Шрамов поднимается слишком высоко, и тогда выходить становится опасно. Иногда стелется по земле, и тогда передвигаться можно совершенно свободно. Пыль вредна, если попадёт внутрь воздушно-капельным путём. Чтобы остаться здоровой, достаточно просто избегать контактов с растущими то тут, то там кристаллами и необработанными кусками, которыми спокойно перекидываются сарказы, и всё будет хорошо.       Но какой толк в здоровье? Лучше болеть, но быть свободной.       Первое правило Рынка Шрамов — никто не должен знать о тебе до тех пор, пока ты не обретёшь репутацию. Молчи. Не показывай себя. Не подавай виду, что ты всё знаешь. Скрывайся, прячься, потому что тут не уважают иногда даже сарказов, а фелин, «викторианских вонючих кошаков», и подавно. Будь тихой, твой шаг должен быть незаметным. Играть нужно в тени, выстраивая репутацию постепенно, шаг за шагом. Торгуй информацией с теми, кто этого заслуживает. Обменивай сведения на еду, одежду и материалы, чтобы заколотить свой дом и сделать его крепче: в Казделе валюта редка, везде ценится бартерный обмен. И вот у тебя уже вместо ткани на лице добротный респиратор и есть возможность выходить в непогоду. Будь осторожна, как вульпо, заметающая следы пышным хвостом.       Второе правило Рынка Шрамов — прощупывай районы, рядом с которыми стоит твоё хлипкое убежище. Каждый шаг — эхо кругов по воде. Знай, где можно спрятаться, если около твоего дома стоят сарказы, которые вызывают подозрение. Верь чутью, паранойе и тревоге. Каждый сам за себя. Находи друзей и цени врагов, потому что враги предсказуемы и по ним легко можно предсказать судьбу на завтрашний день.       Третье правило Рынка Шрамов для фелины, оказавшейся в гнезде сарказов, — как можно больше одежды, чтобы никто не увидел ни ушей, ни хвоста. Слушай чаще каздельскую речь, учись на ходу, говори с носителями часами, впитывая их слова и ломая язык, пытаясь повторить дома. Старайся вычистить речь от викторианского акцента, проглатывающего слога и делающего гласные мягкими. Записывай ругательства, следи за тем, как слушают тебя другие, и сразу исправляйся, когда тебя кто-то одёргивает и указывает на ошибки в произношении. Вычищай голову от викторианской блажи.       И прячься.

✦ ✦ ✦

      — Открывай, Рихтгофен. Я покушать принесла.       Даже открывая дверь приходится прятаться: тонкую шею — скрыть широким тканевым шарфом, большими складками опадающими на плечи; накидку в пол — застегнуть на две пуговицы у горла; голову — дополнительно обмотать тканью, прижимая кошачьи уши к голове, и закрыть всё плотным капюшоном. Затем нужно немного приподнять шарф, пряча нижнюю часть лица. Можно обойтись без респиратора.       Чуть позже Рихтгофен купит какую-нибудь маску, которые носят сарказские наёмники. С ней будет значительно легче прятаться, однако ещё лучше купить шлем, который железом придавит уши.       Она осторожно приоткрывает дверь. У порога стоит сарказ, женщина в чёрном кожаном пальто нараспашку и с голым верхом, только грудь туго перебинтована до линии рёбер. За откровенно разодетым видом прослеживается острая линия сухих мышц, на поясе висит маска конфессария. Рейдж, может, и ходит полуголая, в своём кожаным пальто пафосная донельзя, но она сильная.       Чересчур сильная. Полуголыми просто так на Рынке Шрамов не ходят.       — Сегодня тихо, — хрипло шепчет Рейдж. Голос у неё всегда тихий, а взгляд по-нездоровому пустой. Рейдж вообще пустая.       — Один из хороших дней. Заходи скорее.       Когда Рихтгофен прибежала на Рынок Шрама, она попала в облаву. Рейдж спасла её, проходя мимо, и спрятала под накидкой вместе с ушами, заталкивая в переулок, чтобы никто не увидел. У неё тонкий чёрный меч на поясе, и Рихтгофен до сих пор помнит, как он блестел и краснел, словно раскаленное железо, когда Рейдж резала сарказов. Меч пил кровь её врагов.       Рейдж не особо разговорчивая, грубоватая, предпочитает молчать часами, а потом внезапно говорить о теме, о которой все уже забыли, и Рихтгофен чудится, что за затуманенным взглядом и грубым шрамом поперёк лица, кривящим губы, скрывается не просто что-то пустое, а болезненное.       Рейдж привела её к Скар’аю, и таким образом Рихтгофен попала под протекцию двух сарказов: туповатой, но сильной Рейдж и Скар’ая, который имеет вес на Рынке Шрамов. Скар’ай с гордостью любит говорить, что пригрел аристократичную кошку, а Рихтгофен тошнит от любого упоминания её связи с Викторией.       Как это и бывает в тёмных обществах, трущобах и прочих спрятанных от солнца и закона местах, где всё меняется по малейшему дуновению политики и действий свыше, с каждым днём из-за гражданской войны положение Скар’ая становится всё более и более шатким. Война подходит к концу, это ощущается благодаря напряжению в воздухе, загнанным в трущобы сарказами и количеству королевских гвардейцев на улицах. В сам Каздель Рихтгофен поднимается редко, но ходить по городу уже опасно: солдаты Терезы, Короля Сарказов, сталкиваются с военной комиссией. «Babel» проигрывает, и не то что Рихтгофен осуждает, она и близко не сарказ, но…       Всё не так просто, возможно, но Король Сарказов, бросивший свой народ, — это что-то… безумное. И неправильное.       Рейдж ставит внушительный мешок в угол, пригнув голову, чтобы толстыми чёрными рогами не задеть старый светильник. У Рихтгофен тесно, как в конуре. Каждый угол заставлен, и большая часть вещей по сути хлам.       — Бардак, — коротко говорит Рейдж, проходит дальше, ладонью отодвигая лампу, и садится за старый столик на жутко неудобный табурет.       — Всё нужное, — улыбается Рихтгофен, опуская с лица шарф, но капюшон не снимает. Всё равно скоро выходить. Рейдж с сомнением оглядывает «бардак». — Из того, что перед тобой, можно сделать простенький арбалет. В той куче лежит чертёж простой лампы на ориджиниуме. Выменяю у кого-нибудь обработанный и сделаю лампу.       В Виктории на всё влияли деньги. Здесь, в Казделе, влияет только то, что ты можешь предложить прямо сейчас. Наёмники сражаются либо за идею, вступая в военную комиссию, либо по каким-то ещё причинам. Деньги не столь важны.       — Твой дед, научивший тебя этим штукам, — хороший кот.       Рихтгофен грустно взмахивает хвостом, ставя на маленькую печь чайник. Холодильника у неё нет. Однажды появится. Того и гляди, можно будет посчитать Рынок Шрамов своим вторым домом.       Рихтгофен не знает, что делать дальше и куда идти. Куда сильнее пугает другое: что будет, когда она потеряет для Скар’ая и других сарказов ценность? Информация, которую она может предоставить наёмникам, отправляющихся к границам Виктории, чтобы поживиться съестным, не вечная. Зачем эта информация Скар’аю и куда он её передаёт, непонятно. Однажды он предложил стать изобретателем и начать делать Рынку Шрамов бытовые изобретения, которые везде нужны. Рихтгофен почему-то эту мысль отринула.       Рейдж же предлагала сбежать в Колумбию, когда Рихтгофен утратит свою полезность. Скорее всего, так и придётся поступить.       — Ты его совсем не знаешь.       — Не знаю, — кивает Рейдж и достаёт сигареты. Рихтгофен приоткрывает окно. Она не курит, и запах табака ей не слишком нравится, напоминая, к сожалению, о дедушке. Рихтгофен любила его. — Но я вижу тебя. Я знаю, что ты хорошая. Если он смог сделать из тебя хорошую, то он тоже хороший.       Рейдж странная. Но к этому Рихтгофен уже привыкла.       — Оделась.       Рихтгофен кивает. Она достаёт специи и воду в кувшине. На Рынке Шрамов с водой всё плохо, однако жаловаться недопустимо. Здесь совершенно другие условия, нежели в Лондиниуме, Рихтгофен чувствует себя бездомной, не может даже мыться каждый день, но у неё есть то, чего нет у напыщенных аристократов.       Настоящая, не покрытая плесенью лицемерия жизнь. Какое-то ощущение свободы, пускай чувство кандалов общества на ногах ещё ноет. Судьба, зависящая от неё, а не от герцогов, которые бегают сворой за властью.       — Мне нужно к Скар’аю. Сможешь провести или занята?       — Покормишь — проведу.       — Как обычно? Как можно больше острого и куча картошки? — предполагает Рихтгофен. Рейдж, прикрыв глаза, глубоко затягивается и кивает. Хороший выбор, как раз скормит ей вчерашний недоеденный ужин.       — Сегодня тихо.       Рейдж, как зацикленная, повторяет ту же фразу, что в начале разговора. На бёдрах поблёскивают кинжалы в тугих ремнях, а грудь мерно вздымается. На линии рёбер и плоском животе — сложная сеть хаотичных узоров-татуировок. Рейдж смотрит в окно, пока Рихтгофен возится у печи.       — Наверху громко.       — Я слышала, что готовится какое-то нападение. Терезис собирает ассасинов.       — Короля Сарказов нужно убить.       Рихтгофен не хочет судить и бросаться резкими высказываниями. Король Сарказов — сакральная фигура для всех сарказов. Это не та личность, которая имеет право проявлять слабость. Это настоящий правитель, возможно, даже более серьёзный, чем великий герцог Лондиниума. Викторианцы живут нормально. Сарказы страдают. У них одна надежда — на короля.       Рихтгофен видит, как разобщилось общество с началом гражданской войны и как глубоко пролёг разлад. Однако судить и утверждать о смерти или спасении Короля Сарказов она не имеет права, потому что не выросла в Казделе и не знает ничего.       Когда Рихтгофен ставит тарелку на стол, она замечает, что всё это время Рейдж не сводит с неё взгляда. У неё жуткие глаза, протискивающиеся холодом к костям и ворошащие внутренности. Она умеет смотреть почти не моргая, молча требуя действий. В данном случае — ответа.       — Я не могу говорить такие вещи о вашем народе. Я не выросла в Казделе, чтобы судить вас, и знаю лишь то, что вам тяжело.       Рейдж поджимает губы, медленно кивая, но пустой взгляд никак не меняется. Она пододвигает тарелку и сжимает вилку. Ладони у неё в кожаных перчатках без пальцев, с металлическими треугольниками на костяшках.       — Осторожная.       — Стараюсь, — устало улыбается Рихтгофен и садится за стол. Рейдж, пережёвывая рагу, мотает головой. На лицо выпадает чёрная прядь, выбившаяся из хвоста, и она быстро заглаживает её за острое ухо.       — Нет. Это мешает. Сейчас. Тебе необходимо выбрать сторону, нейтралитета в Казделе нет.       — Выбрать сторону? Король Сарказов или генерал?       — Или одно, или другое. Скоро настанет момент, когда мы можем оказаться по разные стороны баррикад.       — Ты убьёшь меня?       — Если будешь моим врагом — без раздумий. В Казделе остался только фактор верности. Нужно выбрать, пока не стало поздно.       Король Сарказов, который бросил свой народ, развязал гражданскую войну и не смог договориться со своим братом-близнецом… Или генерал, который не видит другого пути, кроме войны? Похоже на выбор из двух зол.       — Я не сарказ.       — Ты живёшь в Казделе. За тобой однажды придут.       Очередной выбор. Что в Лондиниуме, выбирая сообщить остальным герцогам о готовящемся вторжении сарказов или сбежать в Каздель и сделать ситуацию для Виктории ещё хуже, приложив ладонь к началу войны. Что здесь. Снова выбор. Снова большее или меньшее зло.       Рихтгофен мечтает оказаться в месте, где никогда больше не придётся выбирать.

✦ ✦ ✦

      В Казделе отсутствуют какие-либо правила и порядки. Всё держится на сарказах и взаимоотношениях друг с другом, на контрактах и прибыли. На репутации.       На Рынке Шрамов Рихтгофен заслужила тихую репутацию. О ней мало кто знает, а те, кто знают, имеют некоторое влияние. Здесь в целом всё может измениться по щелчку: сегодня к тебе одно отношение, завтра другое, и понять, почему так произошло, невозможно.       Рынок Шрамов — чёрное озеро, а каждое действие — круги на воде. Не отследишь, что сделано не так и как это исправить, если подобное вообще возможно. Напоминает лондиниумовские трущобы, которые живут своей жизнью, даже несмотря на грозную букву закона. Сбившиеся в стайки люди искусно прячутся, и когда Рихтгофен совершала облавы по парламентскому приказу, рождалось искреннее восхищение тому, какой может быть теневая сторона общества. Кардинально отличающейся от той, на которой она привыкла жить.       Рихтгофен прикрывает Скар’ай. В обмен на возможность прятаться на Рынке Шрамов она отдаёт информацию о Виктории. Куда её Скар’ай перенаправляет, если всё время торчит на Рынке Шрамов, она до сегодняшнего дня не интересовалась. Главное, что у неё есть дом и лондиниумовские солдаты её больше не преследуют.       А что там дальше будут делать с её информацией — плевать. Одно беспокоит Рихтгофен: настоящее. Проблемы решать нужно по мере их поступления. От тревоги и паники за будущее не будет ни горячо, ни холодно.       Чтобы попасть к Скар’аю, нужно пройти один из хлипких публичных домов с ошивающимися рядом полупьяными наёмниками, спуститься по вымощенной железными пластинами дорожке, жмурясь от красного свечения, идущего из глубоких разломов и ущелий, и затем, огибая заброшенные дома, оборудованные под ночлежки, добраться до главной постройки. В большой металлической конструкции с рычащими механизмами и прячется Скар’ай, пытающийся контролировать жизнь на Рынке.       Из-за гражданской войны тут небезопасно. Прячась в тени Рейдж, любуясь, как отливает её чёрный меч, Рихтгофен плетётся следом шаг в шаг, плотно укрытая слоями ткани. Сарказы проходят мимо, наёмники смеются. Не видно королевских гвардейцев. Сегодня действительно тихий день.       Скар’ай живёт в такой же тесноте, но гораздо более опрятной, чем теснота в доме Рихтгофен. Отодвинув занавеску вместо двери, плотную и чёрную, не позволяющую свету ориджиниумовых ламп просочиться наружу, Рейдж пропускает её вперёд. Держа ладонь на рукояти чёрного клинка, она с прищуром осматривается. Рихтгофен, приветственно кивнув Скар’аю, отвлёкшемуся от работы, осторожно спрашивает:       — За нами следят?       — Возможно, — хриплый голос Рейдж полон недоверия. — Не могу понять. Не вижу. Что-то не так.       У Рихтгофен, выросшей в гнезде змей, крепко обвивающих викторианскую знать, чутьё острое. Но не такое тонкое и подрагивающее от малейшего волнения, как у Рейдж.       Рейдж — сарказ. Этим всё сказано. «Нормальная» жизнь для неё закрыта, и всё, что она может, как и любой другой среднестатистический сарказ, — это изо дня в день вариться в ощущении опасности и избегать смерть, вырывая себе жизнь с кровью, потом и слезами. Совершенно другой уровень.       Как Рихтгофен может кого-то выбирать? Зачем Рейдж ставит её перед фактом, что поднимет на неё клинок, если они окажутся по разные стороны? Рихтгофен не доведёт себя до такого, что окажется на чьей-то стороне.       Она удерёт в Колумбию, едва Рейдж обнажит пьющий кровь чёрный меч.       — Заходи. Если следили, то не зайдут, — убеждает Скар’ай. Рейдж, нахмурив изуродованное шрамом лицо, резко одёргивает занавес, пряча дверной проём за тканью, и оборачивается. — Всё нормально. Гражданская война в самом разгаре, может, тебя заметил кто-то из королевских гвардейцев.       — Их здесь нет, — тихо и тяжело отвечает Рейдж. Рихтгофен осторожно проходит вглубь.       На фоне сарказов она чувствует себя неловко. Скар’ай большой. Рейдж тоже немаленькая: высокая, крепкая и сухощавая. Что сарказы едят, чтобы такими вырасти? Ах, точно… это же сарказы. Их с детства отправляют на жестокие улицы Казделя. Это Рихтгофен росла под опекой дедушки и до окончания военного училища с настоящей жестокостью не сталкивалась.       У неё была семья. Неполноценная, состоящая только из дедушки, но у той же Рейдж, кажется, никого не было.       — Плохо смотрела, — говорит Скар’ай и кивает за стол, мол, садитесь. Рихтгофен садится, а Рейдж непокорно остаётся стоять у стены, опустив голову и прикрыв глаза. Из маленького окна доносится шум механизмов, но Рихтгофен отлично знает: Рейдж слушает сам Каздель. — Генерал Терезис разошёлся вовсю. Виктория для него лакомый кусочек.       Рихтгофен с подозрением щурится. Скар’ай перестаёт разбирать ржавую рухлядь, напоминающую двигатель, но виду, что заметил её негодующий взгляд, не подаёт.       — В каком смысле… генерал? — с дрожью в голосе переспрашивает она. Скар’ай хмыкает, и почему-то от этого звука под рёбрами стремительно расползается холодная пустота.       — В прямом. Тебя что, так сильно беспокоит, кому и куда идёт твоя информация? Куда надо, туда и идёт.       — Есть огромная разница: давать информацию простым наёмникам или генералу, — замечает Рихтгофен и недовольно складывает руки на груди.       — В чём? В отличие от твоих герцогов и викторианских военных, кто там у вас, офицеров и капитанов, — с явной насмешкой начинает Скар’ай: его до сих пор веселит разнообразие титулов и иерархия Виктории, ведь в Казделе всё прозаично, — генерал Терезис такой же, как и мы. Передаю я информацию какому-нибудь левому наёмнику с Рынка Шрамов или самому генералу — одно и то же.       — Если моя информация подставит какого-нибудь левого наёмника, эффект будет не тот же, как с генералом.       — Думаешь, он тебя за такое убьёт? — попадает в цель Скар’ай, и Рихтгофен раздражённо взмахивает хвостом, сжимая челюсти. Сколько в нём… спеси. Непереносимый циклоп. — Нет, Рихтгофен. Ты до сих пор не знаешь, как устроен Рынок, и всё, что происходит в Казделе, гонишь под одну гребёнку. Под своё викторианское мировоззрение, где каждый друг другу волк, а аристократия — голодная свора. В Казделе всё иначе. У нас нет такой роскоши, чтобы от безделья воевать друг с другом. Есть только настоящее и необходимость действовать на благо нации, цепляясь за любую возможность, даже если это… кошачий хвост.       Скар’ай садится на скрипнувший стул и сдвигает железки в сторону. Ладони у него в оружейном масле. Рихтгофен продолжает хмуриться, и тканевый шарф скрывает искривлённые в оскале губы.       — Однако это не решит проблемы, если моя информация окажется ложной.       — Генерал учитывает это. Наёмники — тоже. Нельзя полагаться только на чужие слова, это всё равно, что беспрекословно верить в пророчества циклопов. Слитая информация, как и пророчества, — костыли, чтобы ровно идти. Поддержка. Остальное зависит от тебя.       Рихтгофен раздраженно дёргает головой и сглатывает, смачивая пересохшее горло. Разговаривать со Скар’аем хочется всё меньше и меньше.       Может, он и прав. Рихтгофен не знает, как живут в Казделе. Эта страна — совершенно другая реальность, где действует древний уклад, который не понять чужаку. Рихтгофен чужда им всем и никогда к их устройству не привыкнет, потому что оно кажется ей диким. Первобытным.       Дедушку отчитывали за малейшие промахи, даже если он сразу же исправлялся и пытался сделать так, чтобы их никто не видел. Он беспокоился не за себя, а за репутацию и жизнь внучки. Рихтгофен, работая с ним, попала под ту же опалу. Одна ошибка — и ты действительно ошибся. В Казделе всё иначе.       Проблемы надо решать по мере их поступления. Суетиться и беспокоиться сейчас нет смысла.       — На этот раз мне нужна информация о герцогах. И что-то о… об этом… драконе из Тары.       — Эблана? — уточняет Рихтгофен, глядя на Скар’ая с разочарованием. Он кивает.       Она не обрела свободу, а променяла одни цепи на другие. Есть ли возможность вообще где-либо освободиться?       — Абсолютно всё, что ты знаешь. Выкладывай.       — Это пойдёт к генералу?       — Возможно. А может, и нет. Может, к какому-нибудь Конфессариусу, Манфреду или действительно к наёмникам. Опять же, кошка, возвращаясь к моему первому вопросу: какое тебе дело?       А дела никакого, по сути, нет.       Рихтгофен используют, пока она приносит пользу. С таким же успехом использует Каздель и она, прячась от преследователей из Виктории и боясь высунуться за границы. Шавки герцогов должны знать, что Рихтгофен скрылась в Казделе, а сами герцоги слишком тщеславные и ранимые, чтобы позволить ей так просто сбежать.       Они должны её отслеживать, стоять у стен Казделя, дежурить, ждать, когда же она покажется. Всё рано или поздно заканчивается, и Рихтгофен придётся бежать как можно быстрее. В Колумбии выжить будет сложнее, викторианцы легко достанут её, однако выбора нет.       Генерал Терезис или Король Сарказов. Лучше не выбирать вовсе.

✦ ✦ ✦

      — Почему Король Сарказов не может договориться со своим братом и не убивать своих людей?       — Спроси у Короля Сарказов.       Исчерпывающий сухой ответ, который сильнее расстраивает после признания Скар’ая, что часть информации Рихтгофен уходит не абы кому, а самому Терезису.       Рихтгофен всегда старается вести себя ровно и спокойно, не поддаваясь эмоциям. Скар’ай во всём прав. Какая разница, куда идёт информация? Рихтгофен должен волновать только сегодняшний день. Завтрашние проблемы — проблемы её завтрашней. Подставит она Терезиса или нет — проблемы будущего. А сейчас нужно поэкономить нервы, которые уже ни к чёрту.       После Скар’аяв Рихтгофен всегда свербит непереносимое желание помыться. Отмыться так, чтобы кожа покраснела. Соскрести с себя слой. Что-то в нём не так, и это не столько пугает, сколько отвращает. Скар’ай заведует Рынком Шрамов, пытается удержать хаос в стальной хватке, что получается с переменным успехом. Скар’ая как уважают, так и ненавидят. Чем глубже в Рынок Шрамов, тем больше недовольных. Рихтгофен его остерегается и пытается быть ему удобной.       Пока она ему нужна, можно прятаться в Казделе. Если Скар’аю или кому-то ещё что-то не понравится, с Рихтгофен сорвут тряпки и оставят на растерзание, а сарказы разорвут её с аппетитом, потому что фелины ассоциируются прежде всего с Викторией. «Вонючие кошаки».       — Наверху хуже, — шепчет Рейдж. Она протягивает крепкую ладонь, ловко спускаясь с металлических обломков, формирующих небольшую тропинку. Рихтгофен принимает её руку и осторожно перешагивает острый край пластины. — Сарказы воюют. Одни ненавидят Терезу, другие — Терезиса.       — А что делает королевский совет?       — С комиссией готовится к войне.       — Им бы не помешало заняться обществом, — замечает Рихтгофен, спустившись. Она выпускает ладонь Рейдж и поправляет капюшон. Та ведёт её извилистыми улочками. Рынок Шрамов — муравейник. Рихтгофен так и не научилась здесь ориентироваться. — Все проблемы из общества. Если нет стойкого фундамента, незачем строить дом, потому что он развалится.       — Конфессариус занимается этим. Он держит руку на пульсе. Конфессарии вырезают предателей и сообщников Терезы.       — А ты не участвуешь в зачистке? — спрашивает Рихтгофен и кивает на маску конфессария на поясе Рейдж.       — Наш отец дальновиден. Он желает, чтобы я следила за Рынком Шрамов.       — Конфессарий на стороне Терезиса?       — Он не на стороне Терезиса. Конфессарий и сам Конфессариус принадлежат ему. Это догма. Постулат. Закон.       Зачем Рихтгофен что-то выбирать? Она рано или поздно будет выжата Скар’аем досуха, и ей придётся бежать в Колумбию. Какой смысл, за Терезиса она или за этого странного Короля Сарказов, оставившего свой же народ?       Никакого. Всё в будущем станет незначительным, когда Рихтгофен выскочит за стены Казделя и устремится в Колумбию. Но главная проблема не в маршруте, не в провианте, который нужно будет с собой захватить, и даже не в викторианских ищейках, которые могут её достать. Проблема на поверхности.       Рихтгофен даже близко не кастер. У неё есть лишь знания, глубокое понимание Виктории и, возможно, инженерное дело. Ничего более. В одиночку она не выживет. Базовые физические навыки, базовое владение холодным оружием и арбалетом — вот и всё, с чём закончится её жизнь.       Рейдж резко поднимает ладонь, останавливая, и пригибается. У Рихтгофен от этого жеста перехватывает дыхание, а шерсть на хвосте напряжённо топорщится. Она вскидывает взгляд и впивается им в выход из переулка, взволнованно поджав губы.       На открытом участке, ведущем к тоннелю-выходу с Рынка, стоит Король Сарказов напротив линии агрессивно настроенных солдат, их штук десять, не меньше. Перед ней — Терезис, а рядом с ним верной тенью — Конфессариус. Рихтгофен забывает, как дышать, вцепившись в картину предстоящего сражения.       Король Сарказов выглядит разочарованной. Она хмурится, переводя взгляд с Терезиса на Конфессариуса. Зачем она сюда пришла? Терезис что-то говорит. Конфессариус улыбается, сжимая ладонь на рукояти меча.       — Я слышу, — шепчет Рейдж, — я слышу… Это плохо.       — Что там?       — Плохо. Нужно спешить. Уходить.       — Разве ты не должна быть с Конфессариусом? — уточняет Рихтгофен.       — Конфессариус не давал никаких распоряжений на этот день. Если он меня не заметил, я не обязана показываться.       — Может, всё-таки пойдёшь? Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы.       — Ты не вернёшься одна домой.       — Доберусь, — кивает Рихтгофен. Рейдж оборачивается, хмурясь, Рихтгофен улыбается. Пусть её улыбка из-за тканевого шарфа и не заметна, но по глазам всё видно. Её улыбке Рейдж не верит и недовольно взмахивает чёрным хвостом с острой стрелочкой на конце, выглядывающей из-под подола пальто. — Я сориентируюсь, правда. Ты сделала для меня слишком много.       — Нет. Тебя разорвут.       — Рейдж…       — Я иду. С тобой, — твёрдо говорит Рейдж и опускает ладонь с клинка.       — Но там Конфессариус, там…       — Он не увидел меня. Значит, я свободна.       Окинутая льющимся с разбитого потолка светом, Король Сарказов осматривается по сторонам. Она держится ровно, не показывая слабости или уязвимости. Она справится, это же Король Сарказов. Стальные наплечники генерала Терезиса отливают бликами, а Конфессариус сливается с тенью сводов тоннеля, не сводя хищного взора с Короля Сарказов.       — Идём. Рихт. Скорее. Нельзя здесь быть.       И Рихтгофен отворачивается от Короля Сарказов, загнанной в угол.

✦ ✦ ✦

      Тереза уже ничего, кроме усталости, не вызывает.       Терезис смотрит на неё как никогда утомлённо. Явиться на Рынок Шрамов для «диалога» — очень самоотверженно с её стороны, учитывая данное давным-давно друг другу обещание, что при встрече они обнажат оружие. Такое чувство, будто Тереза плохо понимает ситуацию в Казделе и всё ещё уповает на мир. Мира не будет, пока существует «Babel», ставший камнем преткновения.       Мира не будет, пока Король Сарказов, предавший свой народ, ведёт гражданскую войну. Всё прозаично. Почему Тереза не понимает?       — И никто не склоняет голову перед тобой, — тихо говорит Конфессариус с ледяной улыбкой, окинув взглядом королевских гвардейцев, держащихся ровно. На этой тайной встрече у выхода из Рынка Шрамов Терезе уже некуда бежать. Она сама зашла в мышеловку. — Никто не считает тебя… Королём Сарказов. Первый в истории король, предавший родину, которая нуждалась в нём как в прохладном воздухе в сердце разгорающейся бойни. Двухсотлетний мир загублен из-за твоего эгоизма.       — Куи’сартуштай, — не менее холодно произносит Тереза, смотря на него без улыбки. Во взгляде — острая сталь, как у Терезиса, наблюдающего за её реакцией, будь это жестикуляция или выражение лица. — Чёрная Корона не просто корона и символ власти.       — Я знаю. Чёрная Корона — нечто большее. Неужели ты считаешь, что Конфессарий, тысячелетиями ведущий изучение Королей Сарказов, об этом не догадался?       — Ты не знаешь того, что знаю я.       — Смелое заявление.       — И не знаешь того, что нужно Казделю.       — Ещё более смелое заявление, — Конфессариус с трудом сдерживает смех, прижав согнутый указательный палец к подбородку. Он смотрит на Терезу с пренебрежением, как на грязь под ногтями. — Не знал, что ты, королева-предательница, способна заглядывать в мою голову.       — Мне не нужно никуда смотреть. Всё видно по твоим действиям.       — Я не желаю что-либо обсуждать, — прерывает перепалку Терезис, чувствуя одновременно и тень злорадства над Терезой, беспощадно разложенной Конфессариусом по фактам, и раздражение, что тот задевает её.       Тереза всё ещё его сестра. Они выживали вдвоём в далёком прошлом, когда ещё не приткнулись ко двору Илиша, и многое прошли вместе. Конфессариус говорит то, что родственные узы невозможно разрезать. В этом случае он прав.       Тереза, к сожалению, может делать что угодно. Потому что для Терезиса она навсегда останется в первую очередь… сестрой.       Конфессариус ощущает возросшее раздражение в Терезисе. Эта аккуратная чуткость удивительна. Конфессариус слишком хорошо изучил его и теперь, облизнувшись, поджимает губы и глубоко вдыхает, замолкая.       — Война затягивается. Сарказы страдают.       — Не по моей вине, — заявляет Терезис.       — По нашей вине. Мы должны положить этому конец.       — Военная комиссия должна прекратить своё существование? Или окружить «Babel» охраной? Ты не понимаешь. То, что ты делаешь, — слишком быстрое развитие событий. Ни через год, ни через десять лет — сарказы далеко не сразу примут чужую фракцию, находясь целые века под угнетением. Невозможно желать гостеприимства от тех, кто жил в сплошной войне.       — Это тебе Куи’сартуштай сказал? — щурится Тереза. Терезису не нужно оборачиваться, чтобы знать: Конфессариус предовольнейше улыбается. — Знакомые слова.       Повисшую короткую паузу Конфессариус воспринимает как возможность вставить слово и делает это немного мягче, чем в начале неудачных переговоров:       — Ты жаждешь изменений от тех, кто привык к боли. Ты нетерпеливая и оттого торопишься.       — У нас нет времени ждать. Мы как и отставали от всего мира, так и продолжаем.       — Вовсе нет, — у Конфессариуса ухмылка лисья-лисья, и Терезис хмурится. Теперь его черёд следить за словами Конфессариуса и одёргивать. — Военная комиссия, созданная генералом, вывела армию Казделя на передовой уровень. Дело времени, когда сарказов снова начнут воспринимать всерьёз.       — Их будут бояться, а конфликт с Викторией приведёт к сокрушительному поражению.       — Конфликт с «Babel» уже привёл к сокрушительному поражению. Король Сарказов, предавший народ. Так ты запомнишься всем.       — Я…       — Замолчи, Тереза, — не выдерживает Конфессариус и игнорирует тяжёлый взгляд Терезиса, намекающий помнить, с кем тот говорит. Не с Королём Сарказов, а с сестрой Терезиса.       Конфессариус, извечно прохладный, равнодушный к любым волнениям исповедник, делает шаг к Терезе, и чёрный меч скрежещет. Во взгляде засела тёмная злоба. Тереза отступает и раскрывает опущенные ладони. Вокруг неё появляются знакомые сферы, которые она использует и для защиты, и для нападения.       Конфессариусу больно точно так же, как и отчаявшимся сарказам, потерявшим свою королеву. Нет. Не потерявшим. Вынужденным с ней воевать.       И поэтому Терезис позволяет ему говорить дальше. За собравшихся королевских гвардейцев, не дающих Терезе уйти. За конфессариев, с трепетом следящих за лидером. За самого Терезиса, который многое хочет сказать Терезе, но не может, потому что слишком устал.       — Твой уход окутал Каздель непроглядным мраком и вынудил Терезиса, вопреки своему желанию, взять правление в свои руки. Ты желала мира и принятия «Babel», чтобы сарказы перестали убивать твоих же врачей и учёных, но не учла, что никто к этому не готов. Общество нужно сначала смягчить и обучить идеям, который нёс «Babel», прежде чем обязывать военную комиссию следить за порядком и сражаться против сарказов. Каздель должен защищать свой народ, а не чужаков в сомнительной фракции. Король Сарказов должен думать только о своём народе и искать пути решения конфликтов…       Длинные тени ползут по стенам. Чёрные, гладкие перья выползают на одежду Конфессариуса, а голос обретает глубокое и неживое звучание, лишённое всяких эмоций и тесно сплетённое с древним каздельским языком, проклинающим:       — …а не бежать. Отступать. И обрекать всех на гибель.       И Конфессариус, покрыв всю одежду блестящими перьями, хватает меч и плавным, ловким шагом бросается на Терезу, сократив расстояние с шорохом влажно-чёрных одеяний. Тереза вовремя отступает, выставляя ладонь. Она реагирует быстро и оборачивается к Терезису, который сразу метнулся следом за Конфессариусом, захлестнувшись той же злобой, которую тот распространил чернотой и ожившими тенями. Королевские гвардейцы обнажают оружие. Свет застилает мрак.       Он говорил, что следующая встреча может стать для них последней.       Терезис не может оставить сарказов и позволить Терезе диктовать условия после предательства, даже если она его сестра. Личное остаётся личным. Оно не должно быть важнее судьбы нации.       Король Сарказов не личность, а фигура. Тереза не имела права бросать Каздель из-за обиды и отчаяния, что Каздель никак не может принять шатающийся «Babel», а военная комиссия не желает убивать свой народ ради чужаков.       У Терезиса нет другого выбора. Хочешь мира — готовься к войне. Si vis pacem, para bellum.