Ma douce et tendre bête

До поместья Флегетон добирается в беспамятстве — пугает слуг, тащит на руках обмякшее тело, до спальни доходит — чудом. У Ахерона закатываются глаза, когда он кладет его на постель, прямо в грязной, мокрой от снега одежде, и Флегетон чувствует, как к горлу поступает тошнота. Конечно, остальные почувствовали, что произошло, но послать за ними всё равно нужно. Как бы хотелось колдовать, как раньше, чтобы перенестись с ветром, и оказаться далеко отсюда — там, где руки близких спрячут от кошмаров, что страшнее их. Как хотелось, чтобы не было так страшно. Потому что Флегетон к страху был непривычен: пальцы дрожали, слова забывались, в вязкой тревоге он тонул, и если бы не встревоженные слуги, едва ли бы он смог отправить за Степаном Дмитриевичем, тот привезет с собой Константина Евлампиевича, куда бы того нелегкая по долгу службы ни занесла. Нет, не надо врача — так он и сидит в ожидании родных, сжавшись в комок у постели у постели умирающего. Флегетон не знает, что это за магия, но кажется, будто бы Ахерон все дальше и дальше от него, ускользает, словно воспоминание о прошлом — и как его удержать, как спасти — тьма, хоть бы скорее приехали. Поить своей кровью, кажется, практически бесполезно, но Флегетон делает, что может. Он стирает салфеткой черноту с лица Ахерона, обводит нежно выступившую скулу. На ощупь его кожа такая горячая, будто бы обжигающая жизненная искра, заменяющая душу всему неземному, решила проплавить хрупкое тело изнутри. Как будто бы еще немного — и эта оболочка иссохнет. А он — растворится. Терять Ахерона так медленно, так мучительно, что хочется, чтобы и его собственная оболочка осталась лежать на полу — тяготящий его мешок костей и мяса, пусть он превратится в прах, только бы больше не было больно. Когда грудь Ахерона тяжело вздымается, и из его горла вырывается глухой хрип, Флегетон начинает рыдать. Если бы он знал, что делать. Если бы он знал, что будет делать, если ничего уже не исправить. — Федор Михайлович, Степан Дмитриевич… приехали, — ворвавшаяся женщина, кто она, он не видит лица, запинается, — просить? Флегетон делает невнятный жест рукой. Дальше — все встает на свои места. Стикс появляется в комнате гигантской тенью, целует его в лоб и не тратит больше времени, направляясь сразу к мечущемуся на мокрых простынях Ахерону. Коцит берет его руки в свои. Рядом гремит чемодан с инструментарием. — Здравствуй, радость моя, — его голос непривычно мягкий. Как будто он говорит с раненым диким зверем. — что же ты. Эти рукава больше белыми не будут. Разделенная на четверых боль разжимает зубы. Флегетон позволяет себя обнять. — Пойдем, приведем тебя в порядок, — он стирает липкое с его лица, — не будем мешать. — Но мы должны… — Позаботиться о пострадавших, — его слабый протест тут же прерван. — их у нас двое. Коцит уводит его в ванную, по дороге кричит, чтоб грели воду — послушная суета вокруг вьется домашним, обманчиво-успокаивающим вихрем, а Флегетона тянет обратно. — Дай мне о тебе позаботиться, родной мой, — бормочет Коцит, — чтобы больше наш дорогой Стикс никого не вытаскивал из забвения. Он вытряхивает Флегетона из одежды, отмахиваясь ото всех слуг, в итоге, прогоняет всех к черту  — осматривает медленно затягивающиеся раны на руках. Под его прикосновениями шрамы тают быстрее. Оказывается, у Флегетона все руки и грудь в черной вязкой крови, все лицо перемазано красным — пока он сидит в едва теплой воде, Коцит осторожно стирает с него грязь. Сталось бы с того окунуть разок с головой, да нет — гладит по спутанным волосам, успокаивает. Потихоньку Флегетон оттаивает. Иначе, как потрясением, это не назовешь — со временем он начинает различать предметы вокруг себя, лицо Коцита, сосредоточенное и хмурое. Не только жгучую боль там, где у людей сердце и легкие. — Коцит, — Флегетон выдыхает и перехватывает его руку с мочалкой, отводит от своего плеча. — Ну вот теперь — здравствуй, — он немного отстраняется и улыбается, — все будет в порядке. Стикс справляется, мы чувствуем это. Ты взял на себя добрую половину удара, Ахерон переживет. — Коцит, как я проглядел их? — растерянно говорит он, — Как я мог быть таким беспечным? — Так же, как мы, — мрачно отвечает Коцит, — не поймали охотников еще внутри Петербурга. Не учуяли заговор. Стареем мы, милый. — Размякли, — Флегетон возмущенно фыркает, — расслабились, позабыли, что не только у нас есть зубы. Это было таким настоящим, все эти часы я как будто бы умирал вместе с ним. Если бы Ахерон умер, — он вцепляется себе в плечи, — я бы… — Тише, тише. — Я должен быть уверен, что больше не придется так бояться никогда, — он поднимает взгляд, — эта слабость — результат моей глупости. —  Не кори сссебя, — Стикс заходит без стука, — у Ахерона тоже сссвоя голова на плечах. В белой рубашке с окровавленными руками он похож на мясника. Не церемонясь, Стикс опускает руки в воду. — Заклятая пуля, — Коцит омывает и его ладони, — привязывает душу к телу. Живое к мертвому. Выглядит ссстрашно, но сссправился. Он не выглядит победителем: ссутулившийся, уставившийся на ноги Флегетона. Как будто все они разделили не только боль, но и усталость от страха и бдения. — Его надо накормить, — Стикс гладит пальцем белое колено под водой, — нассс бы тоже неплохо. — В холодной лежит стрелок, — пожимает плечами Флегетон, — допросим его и я прикажу подать ужин. — Я имел в виду… — Это шутка, дорогой, — ухмыляется Коцит, — посмотри, он почти пришел в себя. Конечно, поужинаем мы виновником торжества. Флегетон наклоняется вперед в мутной воде, чтобы прижаться мокрым лбом к виску Стикса — сжать в руке мягкие волосы, прикрыть глаза. Не сказать «спасибо». — Твои таланты в алхимии несравненны, — вместо этого говорит он и целует в макушку.