Ma douce et tendre bête

Назначать место для сатисфакции где-то в глубоком лесу было новым правилом — закрепившейся среди офицеров модой, от этого и соблюдавшимся. Утренняя прогулка по морозным окрестностям Петербурга, по мнению Флегетона, только способствовала поэтическому настрою дуэлянтов: идти посреди белого безмолвия, навстречу близкой смерти, за спиной — только молчаливые друзья, уже мысленно прощающиеся с тем, кто готов погибнуть за честь. Сам же Флегетон внутренне млел, еще не отойдя от проишествий ночи, доброй охоты и горячей ласки — и пользовался возможностью не отпускать от себя Ахерона наедине, практически повиснув у него на локте. Свежайший белый снег под ногами. Скоро он растает под алыми пятнами. Ощущение славной смерти для Флегетона было близко к тому, как он представлял душевный трепет у людей — это предвкушение удовольствия с нотой опасности, иллюзорной, и от этого только придающего пряность, не горечь тревоги. — Напомни мне, mon intime, за что ты стреляешься? — он поправляет шляпу, — За женщину или за отечество? — С тобой же говорил графский секундант, — Ахерон качает головой, — впрочем, неважно. Когда я проливаю кровь, это всегда за тебя, мой дорогой, всегда за тебя. Флегетон на это только смеется. Действительно, какая разница, за какую глупость умрет этот человек? Досадно лишь его растратить. Изуродовать тело категорически нельзя, убивать жертву вместе с секундантом — в высшей степени подозрительно. Разумеется, с положением Коцита любой вопрос решался, но дергать его из-за раннего завтрака заметать следы было невоспитанно. Дуэли были потрясающим изобретением человечества. Как удивительно закаляла волю к жизни доля крепостного, способного выжить в условиях хуже собачьих; как развращала праздность сытой жизни тех, кто готов был умереть за что угодно, что подвернется под руку — честь женщины, волю государя, только лишь бы распрощаться с жизнью и стать героем. Одни стремились выжить, чтобы другие могли красиво погибнуть. Ну к кому, как не к этим элегантным паразитам, им было прибиться? — Скоро дойдем, радость моя, наведи зловещий вид, — Ахерон нехотя отпускает его руку, — у Алексея Павловича настал роковой день, его другу подобает скорбеть. — Федор Михайлович, ваше благородие, бессердечный, поверхностный кутила, ему вопрос жизни и смерти — скуку развеять до обеда. — губы Флегетона растянулись в оскале, клыки сверкнули и исчезли. — но ради вас постараюсь. В рассветный час тускло; на горизонте показываются две черные фигуры, у одной из которых в руках болтался внушительных размеров ящик. Они пришли первыми — опаздывать на собственную смерть было бы просто возмутительно. Пока оппонент и секундант волокутся через снег со стороны города, Флегетон извлекает из портфеля протокол и перья, проверяет пистолеты. Чутье подсказывает ему, что это дуэль не из тех, где протокол блюдется до запятой, но формальности соблюдать надо. Обменялись приветствиями, бравурными колкостями; Флегетону становится скучно, как только он видит серое лицо оскорбленного офицера. Вся эта волокита, распишитесь тут, что вы честный убийца, пусть за это подпишется ваш соратник, и не забудьте сдать часы. Заряжая для Ахерона — Алексея Павловича — пистолет, он долго крутит последнюю пулю между пальцами. Пусть рука его милого будет меткой. Пусть рука его противника не дрогнет. Пусть он выстрелит прямо в грудь, чтобы Алексей Павлович замер с искаженным лицом и упал в снег — тогда Федор Михайлович издаст истошный крик, упадет перед ним на колени, заломает руки, зарыдает — только чтобы кровь потекла не из раны, а закапала на его руки, чтобы зайтись наконец, смехом, насладившись, как высокомерно обрадуется победе оппонент. Чтобы Ахерон поднялся на ноги одним движением, незаметным человеческому глазу, и покончил с обоими — Флегетону хватит и секунды их первобытного ужаса. Передавая пистолет, он встает спиной к людям и бросает Ахерону долгий, многозначительный взгляд. Даже если они видели — рассказать никому не смогут. Он встает поодаль, с не менее серолицым секундантом, скрывая предвкушение крови, но — Подлец стреляет. Стреляет в грудь. Флегетон чувствует его рану, как свою. — Сдохни, погань нечистая, — выплевывает этот выродок, — именем господа нашего… По груди Ахерона расползается черное. Он все еще стоит на ногах, держится, кровь идет ртом, пенится черным в углу — Секунданту он просто сворачивает шею. Опьяненный победой, охотник поздно понимает, что погани пришло двое. Он, конечно, пытается сбежать через сугробы, и его гнилой страх подпитывает ярость, обжигающую грудную клетку Флегетона изнутри. Щеки горят — холодно, такое холодное утро. В два шага он подходит к Ахерону — не смотрит на рану, не смотрит на тусклый свет в его зрачках — вынимает из руки заряженный пистолет. Делает один выстрел. Тело падает на землю и снег звонко трещит. Флегетону кажется, что его оглушили.