you got a habit of provin' me wrong

Симон почувствовал, как по спине прошелся холодок, а сердце сжалось в страхе: его словно вернуло в прошлое, от которого, как казалось, нельзя было скрыться. Он продолжал смотреть на фотографию и надпись, хотя Аюб прислал еще несколько фото, а затем даже позвонил, но ничто не могло отвлечь его. Потом посыпались сообщения от Рош, Сары и Фелис, и все они были одинаковыми — неужели это правда? Но почему-то никто не задал вопрос, почему кто-то решил подкараулить их с Вилле и сделать эти фотографии, и от этого было даже чуточку больно. Симон понимал, почему у близких такая реакция — спустя столько лет никто не мог поверить, что между ними возможна хоть какая-то романтическая связь, но и не они пережили на себе излишнее внимание прессы. Симон никогда так быстро не перебегал дорогу — он должен был связаться с Вилле, его номер хранился в старом дневнике, но как только он набрал цифры, звонок уже поступил от него самого. — Привет, понятия не имею, как так получилось. Прости. Я не знал, что кто-то еще так делает. Я про фотографии, я не знаю, видел ты их или нет, — быстро начал говорить Вилле, имея в виду то, как за ним постоянно следили папарацци: и первое время после первого курса Хиллерска, а затем отречения от престола. Им нужны были подробности его личной жизни, особенно после переезда в Стокгольм, и иногда у них получалось узнать что-то пикантное. Правда, в последнее время репортеры наконец-то успокоились, но это было затишьем перед бурей. — Да, видел, — на выдохе ответил Симон, прикрыв от усталости глаза и присев на краешек дивана. — Мне уже все написали. — Прости. От это извинения Симону стало только горче — Вилле не должен был брать вину на себя. Опять и опять этот разговор напоминал о не самом приятном периоде их жизни. Если судьба действительно подавала знаки, этот был самым красноречивым. — Нет, ты не должен извиняться, — на автомате проговорил Симон, но вдруг замолчал. — Прости, это неправильно, но у меня какое-то чувство дежавю. И мне это не нравится. Понимаешь? По ту сторону Вилле прикрыл глаза, прекрасно понимая, что имеет в виду Симон. Он стоял у зеркала в туалете, сбежав со встречи, явно предоставляя другим обсудить новость со всех сторон, но ему было жизненно необходимо поговорить с Симоном. Пусть они не договаривались, что будут держать все в секрете — хотя у них на это даже не было времени — неприятный осадок от ситуации оставался. — Да. И я уже написал Мартину, чтобы он разобрался, — Вилле сразу заметил изменения в поведении СМИ, когда у него появился пиар-менеджер, так что надеялся, что и сейчас Мартин поможет. — Как? — Симон немного не понимал, причем здесь Мартин, но ощутил поддержку. — Узнает, кто стоит за статьей. Знаю, что то что попало в интернет уже не удалить, но хотя бы… им надо показать, что это слишком. Ладно снимать меня, но тебя… со мной. Это по-человечески низко. Особенно учитывая, через что мы прошли, — в Вилле разгоралась злость, и он уже мысленно представлял, как пишет иск в суд, хотя в то же время он подумал о Борисе, который всегда говорил, что его агрессия — это лишь невысказанные переживания, а если их обговорить, то станет легче. — И все равно ничего не изменится, — в этот момент до Симона начало доходить, что он может также сказать и про их отношения. Произошедшее сегодня — дурацкая иллюзия, действительно вышедшая из сна. — Что ты имеешь в виду? — Мы… Я… Слушай, в тот раз Августу все сошло с рук, а видео было более серьезным, чем фотография на улице, — Симону эти слова давались с трудом, но он все же продолжил: — А я тогда потерял себя, потерял тебя, потерял очень многое, и мне пришлось начать новую жизнь. Но я не хочу проходить через что-то похожее снова. Да, сейчас это фото с улицы, а что потом? Проблема не в репортерах, а в том, что они не отстанут. И я могу представить, что я с этим смиряюсь — теперь мне не так сложно, как было пять лет назад, но хочу ли я менять свою жизнь? Озвученный вопрос Симон адресовал больше себе, но услышать Вилле тоже было важно. Они мало говорили о травме, которую им пришлось пережить вместе, а потом стало еще больше проблем, но с тех пор они изменились и могли быть открытыми друг перед другом намного больше. Вилле долго молчал, но Симон слышал в трубке его дыхание и не торопил с ответом — в какой-то момент он и вовсе решил, что ему не нужен ответ, не нужно и подтверждение, просто так важно было поделиться этими мыслями, чтобы вновь их осознать. Они были осязаемыми и реальными, даже слишком. — Понимаю, о чем ты. И не я тот человек, который в праве сказать тебе «подожди». Знаю, знаю это, но сегодня… — Вилле осекся. Кто-то уже начал стучать в дверь, чтобы проверить, все ли в порядке, но он не обратил на это никакого внимания. Он хотел подобрать лучшие слова, но то, о чем он думал, было не так идеально. — Сегодня было прекрасно. И я не хочу, чтобы они забрали это у нас. Может быть, это тоже зарождение чего-то нового.? Симон молчал и продолжал теребить в руках шарф, не переставая скручивать и раскручивать края. Он чувствовал, как на каждом слове Вилле его сердце все больше сжималось, и в сознании затеплилась маленькая надежда. Легче от его слов не стало, но в то же время они заставили Симона задуматься, что, возможно, после сегодняшнего дня ему не захочется оставаться на том же месте. Все самое прекрасное происходит неожиданно, верно? Но прошлое тянуло Симона за собой вниз, и не услышав ответа, Вилле тоже начал сомневаться в разумности своих слов. Ему пришлось многое оставить позади. Кто знает, каким Кронпринцем он мог стать, и вдруг именно у него получилось бы изменить мир, так что сейчас самый лучший момент, чтобы изменить решение — если кто-то ему позволит это сделать — и вернуться? Но сердце подсказывало, что он все сделал правильно, как и то, что было между ним и Симоном сегодня. — А если нет? — в глазах защипало, и Симон почувствовал, как по щекам потекли слезы — редкие, но жгучие, и он поспешно начал вытирать их шарфом, но это не помогало. Его голос сорвался, но он все же повторил: — Если нет? — Тогда мы встретимся еще через пять лет и вряд ли подойдем друг к другу? Вилле и сам не верил высвобождающейся из него внутренней силе — он говорил уверенно, но при этом ожидал услышать любой контраргумент, потому что знал, что выдержит и если надо, вновь переживет. По крайней мере в прошлый раз все сложилось лучшим образом, даже пусть во сне к ним приходили версии альтернативных реальностей, где у одного машина так и не остановилась, а у другого — их постоянное желание сходиться превратилось в настоящий кошмар, омрачивший жизни каждого. — Нет, только не еще пять лет, — Симон уже полностью залез на диван и обнимал себя руками, поставив телефон на громкую связь. Так он чувствовал себя безопаснее. — Я хочу встретиться. Так будет лучше. Где ты сейчас? За дверью у Вилле вновь раздался стук, и он понял, что пора выдумать причину для того, чтобы уйти, причем как можно скорее. Пусть со всем разбирается Мартин. У него, конечно, выдался нелегкий день, но это была его работа. — В нескольких кварталах от тебя. Я приеду. — Нет, давай не здесь. Я пойду к тебе, а ты ко мне. Не садись в метро, просто иди по главной улице. Мы встретимся посередине пути, — сам того не понимая Симон предложил им обоим пойти друг другу навстречу… буквально. Пусть на самом деле он просто не хотел, чтобы репортеры опять их нашли, а то что они где-то рядом, Симон знал точно. — Договорились, мне осталось выбраться отсюда, — и Вилле бросил трубку, оставив Симона в недоумении, но оба очень быстро оказались вновь на улице. Стало совсем темно, и только украшенные огоньками деревья привносили в зимний мрак малую толику волшебства и тепла. Снега почти не было, а хмурые жители ждали начала праздников, чтобы немного отдохнуть, так что город замер в ожидании Рождества и чудес. Некоторым из них было суждено сбыться, а другие… ждали, пока люди сами сделают несколько шагов навстречу и поверят в их реальность. Симон осторожно ступал по асфальту, боясь поскользнуться — от былого танца, когда он провожал Вилле, не осталось и следа, но он старался держаться. Он шел с твердой уверенностью сказать желаемое, видя перед собой лицо человека, который заслуживал получить ответ. Вилле же чуть не бежал, хотя и пытался притормозить, особенно в моменты, когда дорога уводила куда-то в сторону — ему нужно было продолжать идти прямо несмотря ни на что. Друг друга парни увидели, наверное, только спустя минут двадцать. Мимо проезжали автомобили и автобусы, пешеходов на этом участке почти не было — до остановки было метров двести. Это было идеальное место, чтобы оказаться незамеченными другими. Симон остановился первым и помахал Вилле, который сначала смотрел себе лишь под ноги, но изредка проверял, верен ли его путь. Их разделяло метра два, и Вилле тоже замер. Они смотрели друг на друга пару секунд, а затем почти прыжком подбежали и обнялись. Покрасневшие глаза и дорожки высохших слез на щеках выдавали Симона, но чуть отстранившись, Вилле попытался рукавом от пальто вытереть их. Это никак не могло быть их прощанием. — Как ты? — мягко спросил Вилле, и Симону показалось, что он сейчас снова заплачет. — Лучше. Только холодно, — Симон поежился, его взгляд привлек празднично украшенное заведение со стороны домов, но потом вновь посмотрел на Вилле — прямо и открыто, как и всегда, когда испытывал внутри безграничную любовь. — А ты как? — Кажется, у меня замерзли уши, а так нормально, я готов… — Вилле не договорил и прикрылся руками, пытаясь согреться, но затем почувствовал прикосновение Симона, который был в теплых варежках, и теперь грел его уши ими. — Пойдем, — кивнул Симон на кафе и потянул Вилле за собой, но он не сразу пошел за ним. — В чем дело? — Ты уверен, что хочешь быть со мной… там? — Вилле не мог не спросить. Ответственность за произошедшее все равно лежала на его плечах, и он не желал никого провоцировать, нужно было защитить Симона любой ценой. — Да, — не раздумывая ответил он, и только тогда парни зашли внутрь. Это оказался маленький бар с пятью столами и стойкой, почти все было занято, но для них двоих как раз оставалось место с краю. Их поприветствовал бармен в шапке Санта-Клауса — вместо бороды у него были тонкие закрученные усы, а румянец на щеках говорил о том, что он и сам немного выпил, но это не мешало ему работать. Расположившись на барном стуле и заказав глинтвейн, Вилле и Симон одновременно повернулись друг к другу, из-за чего стукнулись коленками, но быстро поменяли положение — так, что Симон сел почти между ног Вилле, опустив ладони ему на бедра. Он не смотрел в глаза, лишь на руки, не решаясь начать разговор, но вместо него в диалог вступил бармен, принесший напитки: — У нас сегодня, кстати, открытый микрофон! Вон та пара уже спела несколько песен, а один недокомик, слава богу, ушел… Вы не хотите что-нибудь исполнить? Бармен остановил свой взгляд на Симоне, словно чувствуя связь. Вилле мгновенно просиял, но рано — Симон закачал головой и взял кружку с глинтвейном, он не собирался петь. Ему нужно было сказать Вилле того, что задолжал ему еще днем, а остальное его не интересовало. И все же Симон вскользь взглянул на сцену, оценил микрофон и звуковую систему с синтезатором. — Нет, спасибо, — в итоге ответил он бармену, которому на самом деле было все равно, но увидел, как изменился Вилле в лице. — Ты думал, что я соглашусь? — Маленький процент надежды все-таки был, — прищурился Вилле и чтобы не терять времени чуть сжал ноги Симона своими, продолжая держать его очень близко к себе. — Я давно не выступал, — немного грустно проговорил Симон. Иногда ему очень не хватало сцены, но с другой стороны… петь как раньше не получалось. Нужно было много практиковаться, времени почти не оставалось, как сил и вдохновения. — А еще мы пришли сюда не для этого. Вилле тоже сделал глоток глинтвейна и отложил бокал в сторону, когда Симон вновь опустил ладони ему на бедра, но теперь смотрел прямо в глаза. — Я… я очень хочу попробовать и те несколько часов, проведенных сегодня вместе, были прекрасны. И ты прав, что глупо отказываться от всего, что может между нами снова возникнуть, из-за тех, кому по сути все равно… Я воспринял эту ситуацию слишком серьезно, да, но она напомнила мне о боли, которая почти ушла. Хотя, видимо, только утихла. И если честно… вместе с ней осталась и любовь. Совсем потерянная, но непоколебимая. Она сильнее. Мне даже страшно, насколько она реальна… Симон замолчал, его голос дрожал, и он понял, что очень крепко держится за Вилле, надавливая ладонями слишком больно, но его тело было слишком напряженно. Это было его признание — не буквальное, но чувственное, телесное и эмоциональное — заставившее Вилле замереть, в его глазах стояли слезы. — Она реальна, — подтвердил Вилле, спустя несколько секунд сумевший что-то сказать. — И каждый раз, когда мне кажется, что это не так, ты доказываешь обратное. Симон улыбнулся сквозь слезы, перед глазами плыло, но он ощутил прикосновение губ Вилле к своим. Стало очень солено, но в то же время приятно — поцелуй стал более глубоким и пылким, и казалось, что он длился целую вечность, пока парни не поняли, что для продолжения им нужно набрать хотя бы чуть-чуть воздуха. В этом маленьком кафе, куда бы не забрел ни один репортер, они нашли друг друга вновь — прежде проложив свой путь, но дороги имели свойство сходиться и расширяться, оставлять минувших пассажиров позади, подбирать новых, но также и встречать тех, кто готов пройти или пробежать еще несколько миль и лет, чтобы нагнать того, кто действительно дорог сердцу. Время застыло, и в ушах звенела тишина, до тех пор, пока в отдалении не послышался голос какого-то парня, который указывал на Вилле и Симона и что-то говорил, но только после того, как он запел, они поняли, что он посвятил им песню. Парни отвлеклись друг от друга в момент, когда в тишине прозвучало: — Last Christmas I gave you my heart… У вокалиста совсем не было голоса и, кажется, он перепил, но пел от души и постоянно посылал воздушные поцелуи и сердечки Вилле и Симону, и остальные посетители постоянно на них оглядывались, но смотрели с добротой… Никто даже не попытался их сфотографировать. Они были здесь в безопасности — ужасно влюбленные и разгоряченные друг другом и глинтвейном, веселые и наконец-то отпустившие ситуацию. — This year to save me from tears I'll give it to someone special, — продолжал петь гость. Симон нежно поглаживал Вилле ладонями по бедрам, но не смел заходить дальше, а только не теряя контакта, испытывал его взглядами обожания. Вилле ловил каждый из них, и даже покраснев, постоянно убирал с лица волосы — его ладони тоже лежали у Симона на бедрах. Они ждали подходящего момента, чтобы вновь слиться в поцелуе, но ощущать то, как в них росло напряжение, а глаза сверкали возбуждением, было очень необычно и так ново — этим хотелось насладиться. — A face on a lover with a fire in his heart (I gave you mine), — песня почти закончилась, а с ней и растущий экстаз от их гляделок. Сдавшись первым, Симон чуть привстал и оставил короткий и нежный поцелуй — такой же, когда они сегодня прощались, и произнес: — Думаешь, он желает нам побыстрее расстаться, исполнив эту песню, и мне стоит желать тебе счастливого Рождества? — Не сработает, как ни старайся, — рассмеялся Вилле, а за ним и Симон. — У меня есть идея получше. Оставив Вилле в недоумении, Симон позвал бармена и что-то шепнул ему на ухо, тот кивнул, и он чуть ли не прыжком оказался на сцене. Это было нелегким решением, да и песню, которую он решил исполнить, он уже почти не играл, но именно сейчас был лучший момент, чтобы это сделать. Вилле все понял с первой ноты. — Forna dagar flydda år de säger tid läker alla sår… После нее Симон собирался также исполнить Wille's Song, и что-то подсказывало, что когда в этом году они наконец-то — а как иначе — будут отмечать Рождество вместе, то в написании новой песни они будут участвовать вдвоем. Потому что the party's never over 💜