(не) верю

      

утро понедельника, седьмая неделя.

      Седьмая неделя начинается как-то слишком суматошно даже для школы Леди. Девушки едва-едва успевают проснуться, как их уже заталкивают в машину и везут на очередное испытание, ничего толком не объяснив. Едут долго и муторно, в почти полной тишине, — конкуренция, которую Настя почувствовала ещё пару дней назад, всё больше набирает обороты. В воздухе чуть ли не искрит напряжение, разговоры и шутки сходят на нет, и Петрова в который раз вспоминает, что этот проект — далеко не лучшее место для того, чтобы заводить друзей.              С Никой она неловко переглядывается пару раз, но тут же взгляд отводит: вчерашнее сумбурное признание запутало её ещё больше, и Настя уже понятия не имеет, что со всем этим делать. Привычно проводит рукой по лицу, откидывает отросшие волосы назад — всегда так делает, когда нервничает — и выдыхает, понимая, что машина наконец достигла пункта своего назначения.              Когда объясняют правила предстоящего испытания, настроение девушки стремительно взлетает вверх, — уж что-то, а детей она любит искренне, по-настоящему. Заводить своих она вряд ли решится — слишком большая ответственность, — а вот повозиться с чужими всегда только в радость.              Ника же, наоборот, закатывает глаза и раздражённо выдыхает — она детей не любит, не хочет и вообще не переносит находиться с ними ближе, чем на один километр.              И даже здесь они чертовски разные — как обычно.              Петрова усмехается, когда понимает, что её определили на кухню, а спустя минут пятнадцать уже раздражённо трёт переносицу, понимая, что Бэллу всё-таки вернули на проект. Нервно крутит в руках острый нож, пока Костья даже не скрывает своей радости, обнимая блудную одноклассницу.              Настя злится — злится и искренне не понимает, почему ей приходится ломать себя на этом проекте, каждый день сталкиваясь с собой настоящей, а Кузнецову уже какую неделю силой тянут за уши, прощая ей все мыслимые и немыслимые косяки. Она недовольно бормочет что-то саркастичное, даже не скрывая своего раздражения — Бэлла, конечно же, не остаётся в долгу, отвечая что-то ещё более грубое.              Костья закатывает глаза и тихонько бормочет:       — Как же вы меня заебали, а.              Девушки тут же успокаиваются, сосредотачиваясь на испытании: уже давно пришли к выводу, что конфликты лучше разбирать тогда, когда камеры выключаются, иначе все происходящие события могут легко стать достоянием общественности.              В итоге, испытание проваливают с треском: нашли кого ставить на роль поваров, конечно. Настя фыркает недовольно, наблюдая за разбалованными детьми, вспоминает своё детство в детском доме и вздрагивает, отходя чуть назад. Кузнецова тут же её взгляд ловит, смотрит долго-долго, а затем почти незаметно кивает — прекрасно ведь понимает и без слов, даже несмотря на их разгоревшийся конфликт из-за пустой бутылки водки.              Когда все втроём возвращаются обратно на детскую площадку, Насте приходится собрать все свои силы в кулак, чтобы пережить этот парад лицемерия. Одноклассницы кучей обнимают Бэллу, говоря, как они скучали, и как рады, что та вернулась, — Петрова же стоит чуть поодаль, исподлобья наблюдая за всем этим цирком. Невозможно искренне радоваться возвращению человека, зная, что этот человек твой потенциальный конкурент в школе, — именно поэтому Петровой просто чертовски смешно от всего происходящего.              Девушка фыркает недовольно, подмечая, как Ника первой порывисто обнимает Кузнецову, и закатывает глаза, замечая на себе насмешливый взгляд Костьи. Та, кажется, уже обо всём догадалась, но всё равно упорно молчит и тему эту не затрагивает, за что Настя ей очень благодарна. Петрова даже не может самой себе объяснить, что происходит в её голове, — что уж там говорить о попытках объяснить это другим людям.              Испытание заканчивается, девушек привозят обратно в дом, а Настя всю дорогу силится понять, какого чёрта вообще происходит. Никто из одноклассниц, кроме Костьи, будто бы нарочито с ней не разговаривает: все вопросы, да и в принципе её существование наглым образом игнорируется. Петрова, конечно, привыкла, что в коллективе её не очень-то жалуют, — но это уже перебор. Она думает даже поговорить с Купер по этому поводу, но в итоге бросает эту задумку: неизвестно, не замешана ли сама Каспер во всё происходящее дерьмо.              Вечером Петрова, порядком подустав от беспросветного игнора со стороны одноклассниц, пытается даже выловить Нику в соседней комнате. Однако, попытка с треском проваливается: Жукова сидит в окружении Ксюши и Наташи, над чем-то заливисто смеётся и неловко отводит взгляд, когда замечает одноклассницу. Настя пожимает плечами и возвращается обратно в комнату, ворча по дороге что-то типа: «Не очень-то и хотелось, тоже мне».              Петрова крутится в кровати полночи, силясь уснуть. Какое-то беспокойное и очень тревожное предчувствие не даёт ей нормально думать, дышать и вообще жить спокойно.              А причина этого предчувствия так же мучается от бессонницы в соседней комнате, тяжело буравя взглядом потолок.       

***

      

вторник, седьмая неделя.

      Испытание у психолога, как обычно, переворачивает и без того шаткое моральное состояние участниц с ног на голову. Слухи о родительском дне оказываются правдой: к большинству девушек на самом деле приезжают мамы, и в доме воцаряется уютная атмосфера. Настя наблюдает за этим с толикой зависти, обнимая навзрыд рыдающую Тину: к той родители не приехали, хотя живут они совсем рядом, и, в отличие от Настиных и Никиных родителей, до сих пор живые.              В итоге, не выдержав, Петрова позорно сбегает в коридор: присаживается там на корточки, прижимается к прохладной стене спиной и молчит долго-долго, ощущая, как в голове всполохами проносятся воспоминания, — причём как приятные, так и не очень. Операторы делают пару кадров и оставляют девушку в покое, давая ей драгоценные минуты тишины.              Ника прячется почти там же: неловко поглядывает на одноклассницу из противоположного угла, не решаясь даже подойти и сказать хоть что-нибудь. Петрова осматривает девчонку с головы до ног, подмечая опухшие глаза, и, раздраженно выдохнув, едва-едва кивает на место рядом с собой.              Жукова несмело приближается и садится рядом, вытянув ноги. Спиной так же к стене прижимается и беспокойно смотрит в сторону комнаты, следя, чтобы рядом не было операторов и других лишних глаз. Съёмки как раз заканчиваются, остальные участницы проводят время с родителями или друг другом, и поэтому никто особо-то не собирается этих двоих тревожить.              — Скучаешь? — шёпотом бормочет Ника, придвигаясь чуть ближе.              — Ага. По родной маме только, а не биологической.              Жукова хмурится и недоумённо смотрит на одноклассницу.              — Ну, — Настя выдыхает. — Воспитательница в детском доме. Я её мамой называю.              — Ого, — Ника от удивления даже слегка приподнимает брови. — Видимо, она и правда это заслужила.              Петрова улыбается, кивая, и не отвечает. Вероника же осматривает её цепким взглядом, усмехается от этой забавно-нелепой полосатой пижамы, которую Настя непонятно зачем нацепила раньше времени, и двигается ещё чуть ближе, как бы невзначай кладя свою ладонь однокласснице на ногу.              А когда та вздрагивает от неожиданности, бормочет:       — Должно быть, она очень терпеливая женщина.              Настя усмехается, повернув голову, и смотрит на одноклассницу, что хитро-хитро щурится. Вот и попробуй пойми эту Нику — то бегает от неё так, словно ей лет четырнадцать от силы, то сама приходит и шутит какие-то шутки дурацкие. Чёрте-те что, ей богу.       В следующую секунду Петрова замирает, даже боясь пошевелиться: Ника опускает голову ей на плечо, прижимаясь ближе, и тяжело выдыхает. Молчит — но в этом молчании слов гораздо больше, чем в любой когда-либо сказанной ею фразе. Насте чертовски неудобно, но она даже не пытается сдвинуть одноклассницу. Только ноги осторожно вытягивает, усаживаясь поудобнее, чувствует на плече приятную тяжесть и улыбается слегка, когда выцветшие кончики волос едва-едва щекочут ей шею.       Так они и сидят в полной тишине минут пятнадцать, прежде чем Ника поднимается и, осторожно коснувшись кончиками пальцев руки одноклассницы — словно благодарность за молчаливую поддержку, — уходит. Петрова только выдыхает и тяжело смотрит ей вслед, надеясь, что та обернётся. Но она не оборачивается.       

***

      

среда, седьмая неделя.

      Этот день стал зеркальным отражением предыдущего: в доме воцарилась уютная атмосфера, в основном за счёт того, что мамам участниц разрешили остаться в нём на некоторое время. Все разногласия и ссоры поутихли, но в целом это напоминало лишь кратковременно затишье перед бурей. Во всяком случае, у Насти было именно такое ощущение.              Когда среди девочек прошёл слух, что к тем, к кому не приехали мамы, приедут другие родственники, Петрова испытала целый ворох странных эмоций. Часть её надеялась, что к ней приедет родная мама, что стала ей гораздо ближе биологической, — и это заставляло девушку улыбаться слишком широко. Другая же часть надеялась, что к Нике приедет кто-нибудь из родственников, — хоть кто-нибудь! — только не Рома.              Надеждам суждено было сбыться лишь на половину.              Настя выдыхает и силой сдерживает себя, чтобы либо не набить ебало этому её «недомужу», когда он заходит в помещение, либо не сбежать из-под камер в ту же секунду. Когда радостная Ника кидается ему на шею, Петрова думает, что хочет сломать лицо и ей тоже. Причём Вероника ведёт себя настолько непривычно, что Настя даже хмурится немного, — одно дело, когда она липла к парням на вечеринке, и совсем другое сейчас: девчонка близко прижимается к Роме, размазывает по лицу тушь, бормочет какие-то глупости, пока тот успокаивающе гладит её по волосам, обнимая обеими руками.              Осознание того, что, кажется, Ника и вправду его любит, выбивает из лёгких весь воздух, а из головы все мысли.              Дальше Петрова старается не думать: обнимает маму, которая всё-таки смогла приехать, и до конца дня не отходит от неё ни на шаг. Периодически бросает взгляд на одноклассницу: довольная Ника практически не отлипает от мужа, а тот как-то слишком широко улыбается, помогая ей с готовкой во время испытания.              Настя не понимает абсолютно ничего — девчонку при появлении Ромы будто подменили. Она вся какая-то слишком довольная, слишком мягкая, слишком добрая и слишком покладистая. Слишком не Ника. Как будто бы рукой сняли весь её напускной сарказм и грубость, эти сведённые брови, когда она хмурится, вечные раздражённые выдохи и постоянные попытки закатить глаза — как реакция на практически любое происходящее событие.              Петрова неосознанно пытается поймать взгляд одноклассницы: эти переглядки уже стали их своеобразной фишкой даже тогда, когда они не разговаривают друг с другом. Ника же упорно не замечает все эти глупые попытки привлечь внимание — только однажды, когда Рома впервые за день отходит от неё, несмело смотрит в ответ. Улыбка тут же сползает с её лица, а взгляд будто бы потухает — она смотрит растерянно-неловко, виновато закусывает нижнюю губу и сразу же отворачивается, возвращаясь к готовке.              Настя хочет взять что-нибудь тяжёлое в руки, чтобы выбить из её головы всю дурь, и ей приходится собрать в кулак всю силу воли, чтобы не осуществить это желание в ту же секунду.              Вечером все посторонние уезжают из школы, и дом погружается в такую долгожданную тишину. Одноклассницы тут же разбредаются по комнатам, занимая свои кровати: на разговоры ни у кого не осталось ни физических, ни моральных сил. Уехавшие родственники забирают весь уют с собой, и Петрова ещё долго пялится в противоположную от кровати стену, думая обо всём на свете. Долгожданная встреча с мамой привнесла в её голову немного спокойствия, но вид расстроенной и зарёванной Ники после прощания с мужем заставляет её злиться слишком сильно.              Настя даже слабо понимает, почему именно она злится, — точнее, понимать-то понимает, но признавать это никак не хочет. Подсознание подкидывает картинки с той первой их ночи, когда полупьяная Ника шарахалась от каждого её слишком смелого прикосновения, и Петрова с трудом может понять, почему девчонка вообще позволила этому идиоту с собой разговаривать.              Спустя ещё несколько минут размышлений Настя приходит к выводу, что, во-первых, она лучше Ромы во всем фронтам, а во-вторых, нужно будет обязательно пересчитать ему все рёбра после того, как проект закончится.       

***

      

четверг, седьмая неделя.

      В день перед выгоном Настя волнуется как-то слишком сильно, хотя знает, что кого-кого, а уж её-то точно не выгонят. Она ведь даже почти не косячила на этой неделе, так что ей бояться точно нечего. Только вот одноклассницы ведут себя как-то слишком странно: перешёптываются между собой, шушукаются, периодически бросают на Петрову настороженные взгляды. Насте это не нравится, однако все её попытки выяснить хоть что-нибудь уходят в пустоту, ведь девушки ей просто-напросто не отвечают.              — Объяснишь, чё вообще происходит? — раздражённо спрашивает Настя, присаживаясь на кровать рядом с Купер.              Бэлла тут же поднимается и выходит из комнаты, заставляя Каспер раздражённо выдохнуть.              — Не могу, Петрух, — Костья пожимает плечами. — Скоро сама поймёшь.              — Ну пиздец, — лаконично отвечает Настя, разводя перед собой руками.              К концу дня Петрова уже вообще нихрена не понимает, только растерянно крутит головой по сторонам, пытаясь сообразить, на что ей уже который день намекает интуиция. Одноклассницы вдруг, будто по сигналу, резко поднимаются со своих кроватей и начинают собирать свои нехилые пожитки — Настя хмурится и недоумённо смотрит на всё происходящее, пытаясь сложить один к одному.              Когда нихрена не получается, она всё-таки спрашивает:       — Вы чё, ёбнулись?              В ответ — абсолютная тишина. Постоянное нахождение в тишине Настю начинает раздражать слишком сильно, ведь именно тогда она начинает слишком много думать, — а это, как известно, ни к чему хорошему не приводит.              — Я с кем вообще разговариваю, блять? — девушка злится, пытаясь достучаться хоть до кого-нибудь.              — Лик? — Настя склоняет голову, обращаясь к однокласснице.              Тишина.              — Ка-а-ать? — Петрова пытается ещё раз, надеясь, что уж Ванышева-то точно ответит.              Тишина.              — Да блять! — взрывается Настя, наворачивая круги по комнате.              Обращаться к остальным нет смысла: Наташа с Ксюшей ей точно не ответят, с Бэллой они уже несколько дней как в ссоре, а Костья под шумок съебалась из комнаты, — видимо, чтобы не попасть под горячую руку.              Одноклассницы всё так же молча собирают вещи, сворачивают свои матрацы и в несколько заходов уносят все вещи в соседнюю комнату. Когда Настя начинает осознавать, что девушки просто решили переехать, оставив её одну, горло сдавливает какое-то до боли знакомое ощущение.              Она уже была в подобной ситуации. Она уже становилась изгоем коллектива, она уже оставалась одна в комнате, её уже кидали в одиночестве. Несколько лет назад — в детском доме.              — Отопление дадут, и мы вернёмся, — саркастично тянет Прокофьева, закрывая за собой дверь.              Она выходит последней.              Комната погружается в абсолютную тишину — тишину ещё более тяжелую, чем была до этого. Настя резко чувствует подступающую панику: чего-чего, а одиночества она слишком сильно боится — этому поспособствовало взросление в детдоме. Девушка присаживается на свою кровать, пытаясь унять дрожь в руках: дышит медленно — так, как её учила одна из воспитательниц, — считает от десяти до одного, только вот нихрена это не помогает.              Петрова панически оглядывается, надеясь, что хоть кто-нибудь вернётся, — ведь хоть кто-то же должен вернуться, правильно? Вот только никто не заходит — даже та же Костья, с которой они, кажется, нашли общий язык. Настя пытается сосредоточить свой взгляд хоть на чём-нибудь, чтобы успокоиться, и подмечает лежащий на тумбочке кубик Рубика. Тот самый.              Девушка берёт его в руки, рассматривая цвета: вот только головоломка разобрана, и от того нервирует её ещё больше. Настя усаживается на кровать, скрестив ноги, выдыхает и, сглотнув ком в горле, пытается вспомнить, как правильно его собирать.              Бормочет себе же под нос: «Как она там говорила? Сначала собираешь белый крест, затем углы, после этого рёбра…»              Проделывает всё точно так, как показывала Ника, — но память подкидывает совсем другие картинки, и, несмотря на то, что Петрова всё делает, вроде бы, правильно, кубик нихрена не складывается. Только, наоборот, напоминает о том, о чём вспоминать сейчас ну совсем не желательно.              Девушка раздражённо выкидывает головоломку куда-то на кровать и прячет лицо в ладонях, силой сдерживаясь от подступающей истерики. Сглатывает непрошенный ком в горле, проводит руками по лицу в попытке избавиться от слишком яркого чувства дежавю, поднимается с кровати и выходит из комнаты. Тут же заворачивает в комнату соседнего факультета: ей кажется, что бегать от проблем нет смысла, и с одноклассницами просто нужно поговорить, причём желательно без рукоприкладства.              Правда, уже подходя к комнате, Настя слышит обрывки голосов. И следующая фраза, сказанная слишком — слишком! — знакомым голосом, заставляет её тут же круто развернуться и вернуться обратно.              — Ну просто нет желания с человеком общаться, — выдаёт Ника.              Одноклассницы, что расселись вокруг неё, одобрительно гудят и кивают: каждый высказывает своё мнение, но в итоге картина складывается в одно — Настино поведение надоело всем слишком сильно, чтобы продолжать жить с ней в одной комнате. Она ведь и в начале проекта всех избивала, да и сейчас продолжает указывать, кому и что делать.              Ника же, высказав своё мнение, замолкает и прячет лицо в ладонях. Ксюша ей, конечно, говорила, что очень просто будет настроить девочек против самой сильной участницы, но Жукова даже не подозревала, что одноклассницы настолько легко на это поведутся.       

***

      

утро пятницы, седьмая неделя.

      Сплетни в комнате соседнего факультета, куда накануне съехали все девочки, не утихают до поздней ночи. Поэтому на утро, в день выгона, девушки еле-еле просыпаются и ещё долго ворчат друг на друга, пытаясь хоть немного прийти в себя. Ника же зевает, по меньшей мере, раз десять, пока наносит на лицо макияж и пытается скрыть мешки под глазами. Ночью ей уснуть так и не удалось, что и не удивительно.              Настя в соседней комнате просыпается из-за шума — благо, стены в доме не такие уж и плотные. Открывает глаза, оглядывается и с тяжёлым выдохом поднимается, попутно осознавая, что все произошедшее — это не дурной сон, а дурная реальность. Настроение от этого портится моментально, а та пара часов, в которые ей удалось поспать, делает физическое состояние только хуже.              День перед вечерним выгоном свободен от съёмок, поэтому Настя занимается чем попало: сначала перебирает свои вещи, затем убирается в комнате, после читает забытую книгу — словом, делает всё, лишь бы отвлечься и не думать слишком много. Наивно ждёт, что Жукова почтит её своим присутствием; но та не приходит, и ближе к вечеру Настя уже не столько расстраивается из-за этого, сколько чертовски сильно злится.              Зато приходит Костья: молчит долго-долго, пожимает плечами, бормочет что-то невнятное и утешающе кладёт руку однокласснице на плечо.              А потом говорит:       — Мне самой не нравится, что они на тебя толпой, но здесь по-другому никак, ты сама понимаешь.              — Понимаю, — кивает Настя. А затем добавляет: — Как в детдоме, клянусь тебе.       

***

      

вечер пятницы, седьмая неделя.

      Настя знает, что выгон будет тяжёлым; Настя идёт на этот выгон, словно на войну, силой отгоняя желание развернуться и убежать из этого чёртового дома. Она не может сдаться так просто — слишком много сделано, слишком много пройдено, чтобы просто взять и бросить всё на полпути. Поэтому переодевается в форму, которую сняла накануне из-за отсутствия съёмок, собирает всю силу воли в кулак и уверенным шагом спускается вниз, в гостиную.              Когда садится на свое место, ловит взгляд Жуковой: та смотрит на девушку слишком долго— дольше, чем смотрят враги, — но в итоге всё-таки показательно отворачивается.              Настя хмурится, сжимает зубы и думает: «Убила бы, да жалко, блять».              Сердце стучит, словно бешеное, когда начинаются съёмки и разбор полётов. Петрова понимает, что выгнать её не могут, но очевидно, что преподаватели не оставят без внимания произошедший в коллективе инцидент. Если, конечно, весь происходящий в школе пиздец можно назвать «инцидентом».              — Почему вы на этой неделе не улыбаетесь?              Настя выдыхает, проводя одной рукой по лицу. Выглядит она не очень: осунувшаяся, под глазами мешки от постоянного недосыпа, трясущиеся от нервов руки и максимально заёбанный взгляд.              Когда девушка отвечает, голос дрожит и периодически срывается:       — На проекте я начала заново доверять людям, а в итоге получила одиночество.              Хорошо, что Петрова не видит, как Ника наигранно закатывает глаза: иначе одной участницей на проекте стало бы меньше. Костья с Бэллой переглядываются и синхронно выдыхают, ничего не говоря.              Операторы снуют вокруг, подбирая удачные (и не очень) ракурсы, а преподаватели пытаются выяснить, что же произошло, — хотя и так все давно знают, но шоу ведь должно продолжаться, правда?              — На этой неделе от меня переехали все девочки, — бормочет Настя, пытаясь угомонить дрожь в руках.              Ей не столько обидно, что её не приняли в коллективе, сколько по голове бьёт чувство дежавю — ведь точно такая же ситуация произошла с ней в детском доме. В попытке убежать от постоянной ненужности Настя пошла на проект, но и здесь столкнулась с точно таким же чувством извечной неуместности. Именно поэтому весь этот глупый детский бойкот настолько её задевает — а ещё потому, что Ника (та самая Ника!) является одним из инициаторов всего этого дерьма.              Дальше начинается тотальный разбор полётов: Ксюша, как самопровозглашённый лидер коллектива, пытается доказать, что они поступили правильно, а Настя же просто молчит и периодически поглядывает на Нику — один раз даже встречается с ней взглядом и подмечает стоящие в глазах слёзы, прежде чем Жукова меняется в лице и, раздражённо выдохнув, закатывает глаза.              Прячется.              Доказывать ничего смысла нет, поэтому Петрова просто молчит и с силой сжимает кулаки, выслушивая бред о сорванной табличке Кузнецовой. Неудивительно, что Бэлла в это верит: слишком она маленькая и умом, и возрастом, чтобы понять, что ей откровенно манипулируют. Слишком она зависима от чужого мнения, чтобы поверить ей, Насте, — той, что искренне пыталась её вытащить из всего этого дерьма.              Петрова спокойно может признаться: да, она хотела, чтобы Бэллу выгнали; да, она показала эту чёртову бутылку водки, из-за которой разозлилась слишком сильно, но показательно срывать табличку с двери — это не про неё. Как-то уж чересчур, правда.              Кузнецова давно исчерпала все свои шансы и попытки на то, чтобы стать лучше, — причём вытащить её пытались не только преподаватели, но и Настя с Костьей. Только вот ни черта это не помогло, поэтому Петрова и не видела смысла продолжать держать на проекте человека, который совсем не хочет себя спасать.              Когда преподаватели, высказав своё мнение, разом поднимаются и уходят, давая девочкам право выбора, Настя, кажется, чуть не имя свое забывает. Много думать не надо, чтобы понять, кого именно решит выгнать коллектив — и в этот момент Петровой становится по-настоящему страшно.              Судя по довольным улыбкам остальных одноклассниц, они знали, что сегодня свершится самосуд, ведь на их лицах не промелькнуло ни капли удивления. Петрова выдыхает, пытаясь сложить одно к одному, но в итоге в голове крутится только одна мысль: «Как давно они это, блять, планировали?».              Руки дрожат, и девушка гулко сглатывает, глядя на одноклассниц. Старается не показывать эмоций: сжимает кулаки и зубы, загоняя подальше какой-то лютый, животный страх того, что именно она может покинуть проект просто из-за того, что не прижилась в коллективе.              Сначала кто-то из толпы называет Нику, с намеком на то, что она уже задержалась на проекте. В этот момент Петрова как-то слишком встревоженно кидает взгляд на обалдевшую девчонку и ловит себя на мысли, что не хочет, чтобы ту выгоняли, — и в этот момент окончательно охуевает от самой себя.              Жукова тут же взрывается, пытаясь защитить саму себя:       — Я выбираю Настю. Человек не имел права унижать меня на протяжении всего проекта.              Проговаривает это быстро, резко, с истеричными нотками в голосе, — типичная Жукова.              Настя думает: «Что ж ты делаешь, дурная?».              И никак не может понять, какого вообще чёрта происходит в этом ебанутом месте. Девушка уже даже не смотрит на одноклассницу — только буравит взглядом татуировку на запястье, сцепив руки в замок.              Не придя ни к какому общему выводу, девушки решают устроить голосование — и в этот момент Петрова понимает, что ей пиздец. Конечно, друг против друга никто не голосует, и только когда очередь доходит до Насти, вверх поднимаются три руки. Внутри загорается надежда, ведь три человека — это далеко не весь коллектив.              Но, видимо, надеяться на человечность в этом месте — слишком наивно.              Против Ники голосуют пятеро — и Настя не из их числа. В следующую секунду Петрова хмурится и не верит своим глазам, когда девчонка бросает на неё расстроенный, но будто бы благодарный взгляд.              Что-то, видимо, начинает идти не по плану, потому что подключается Ксюша — и в типичной своей манере начинает давить на жалость, откровенно манипулируя одноклассницами, пытаясь их заставить встать на свою сторону. И девочки ведутся — согласно кивают и всё-таки решают переголосовать.              Раз — поднимает руку Ника.              Два — поднимает руку Бэлла.              «Общим коллективным советом, было принято решение… Анастасия Петрова».              Три.       

***

      — Я до последнего думала, что ты не проголосуешь против меня, — смеется Настя.              Смеётся — но смех этот скорее истерический, с нотками какого-то приближающегося пиздеца.              — Значит, ты ещё наивнее, чем я думала, — отвечает Ника, скрещивая руки на груди.              Петрова проводит двумя руками по лицу, пытаясь собраться с мыслями. Абсолютно ни черта не получается — она стоит посреди пустой комнаты, из которой съехали все одноклассницы, а напротив неё саркастично ухмыляющаяся Ника.              Съёмки уже закончены, девочки вернулись в свою комнату, а Петровой пришлось буквально силой утащить Нику к себе, чтобы всё-таки выяснить, что именно здесь, чёрт возьми, происходит.              Настя делает шаг вперёд, сжимая кулаки, — плевать уже на всё на свете, хочется только стереть с лица эту отвратительную, совершенно неискреннюю ухмылку.              — Вы правда думали, что меня выгонят? — спрашивает Петрова, угрожающе надвигаясь на девчонку.              Ника даже не дёргается:       — Нет. Никто бы тебя не выгнал, сама прекрасно знаешь.              — А что это тогда за хуйня? — взрывается Настя, делая ещё пару шагов вперёд.              Жукова закатывает глаза:       — Бля-я-ять, ну ты же не тупая, а очевидных вещей не понимаешь.              Настя тут же сокращает расстояние и прижимает девчонку к стене, хватая ту за горло. Ника даже не пугается — только ухмыляется слегка и помещает свою ладонь на запястье одноклассницы, пытаясь убрать руку с шеи. Не получается: Петрова прижимает её к стене ещё сильнее, буквально перекрывая доступ к кислороду.              Жукова цепляется ногтями за запястье девушки, оставляя красные следы, и, в попытке что-то сказать, хрипит, пытаясь хоть немного вдохнуть. Настя сжимает зубы и чуть ослабляет хватку, заставляя девчонку довольно ухмыльнуться.              — Странные у тебя пунктики, конечно, — саркастично бормочет Ника, тяжело дыша.              — Заткнись.              — Так заткнуться или объяснить? Определись.              Петрова замирает, оглядывая одноклассницу с ног до головы. Та выглядит как-то иначе: на губах играет ухмылка, взгляд прищурен, и в глазах нет ни капли той искренности, что была в них ещё пару дней назад. Именно тогда, когда Ника, заламывая руки, в промозглой ванной неловко признавалась в своей странно-неуместной для них двоих влюблённости.              — Либо ты расскажешь, либо я тебя убью нахуй, — угрожающе шипит Настя, даже не пытаясь убрать руку с шеи.       — Тогда отпусти.              Петрова, даже к своему удивлению, убирает руку, и Ника недовольно потирает покрасневшую шею, глубоко вдыхая.              — Они хотели тебя слить, — девчонка пожимает плечами, опираясь спиной на стену. — Ксюша с Наташей, то есть.              — Выгнать, что ли?              — Не тупи, — раздражённо выдыхает Ника. — Никто тебя не выгонит, ты одна из самых сильных участниц. Они боятся, поэтому хотели подорвать твой авторитет и… веру в себя, скажем так.              Петрова выдыхает, быстро-быстро соображая. Постоянное предчувствие пиздеца наконец отпускает, а в голове будто бы собирается пазл, все недостающие кусочки которого встают на место.              — И поэтому, — продолжает Жукова. — Они в течение нескольких недель подговаривали всех остальных съехать от тебя. Точнее, подталкивали к тому, чтобы девочки сами этого захотели.              — И они захотели, — кивает Настя, наконец начиная понимать всю суть ситуации.              — Элементарно, Ватсон, — Ника закатывает глаза.              Настя откидывает раздражающие волосы с лица и долго-долго смотрит на одноклассницу, пытаясь уловить её истинные эмоции. Молчит некоторое время, сжимает руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, а потом всё-таки задаёт самый неприятный для себя вопрос.              — А ты?              — Чего? — Ника упорно строит из себя дурочку.              — Ты в этом какую роль сыграла?              Жукова вздрагивает, на секунду сдаваясь, но тут же возвращает на место маску похуизма ко всему живому.              — Мне нужно было втереться к тебе в доверие и привязать к себе. Они хотели таким образом, во-первых, отвлечь твоё внимание, а во-вторых, сделать так, чтобы тебе было больнее, когда я проголосую против тебя.              Громкий звук пощёчины разрезает комнату, и девчонка хватается за горящую от удара щеку, прижимая ладонь к лицу. Ничего не говорит, только кивает, даже не пытаясь дать сдачи, — будто бы соглашается, зная, что теперь уж она точно сама виновата.              — Зачем ты мне сейчас это рассказываешь?              — Так сейчас уже какая разница, — пожимает плечами Ника. — Мы сделали всё, что планировали: получилось неплохо, скажи?              Петрова не отвечает: кидается вперёд, снова хватая одноклассницу за шею, а вторую руку заносит для уже более тяжёлого, нежели чем простая пощёчина, удара. Не успевает — Ника умудряется вывернуться и двинуться вперёд, но не для того, чтобы дать сдачи или защититься, а чтобы требовательно поцеловать разъярённую девушку напротив.              Настя думает, что Жукова точно самоубийца, — иначе её поведение никак не объяснишь. На поцелуй Настя не отвечает, только сжимает руку на шее девчонки ещё сильнее, снова прижимая её к стене, а отпускает лишь спустя пару долгих секунд.              — Как же ты, блять, сука, — бормочет еле слышно прямо в губы напротив.              И целует сама, грубо вжимая одноклассницу в очередную вертикальную поверхность. Ника тут же выдыхает, пропуская, привычно цепляется руками за спину и настолько податливо отвечает на поцелуй, что Петрова даже ухмыляется слегка.              Понимает ведь, что на этот раз он точно последний.              Настя хватает девчонку за ворот школьного пиджака, прижимая к себе ближе, и, с силой укусив её за нижнюю губу, будто бы на память, отстраняется. Жукова недовольно шипит от боли, фыркает и тянется вперёд, но Настя, тяжело выдохнув, отталкивает одноклассницу, заставляя её удариться затылком о стену.              — Один вопрос, — проговаривает Петрова, глядя Нике прямо в глаза, пока та бесстыдно пялится на её губы. — Жёлтый крикет?              Вероника тут же меняется в лице, опускает взгляд, сцепляет руки в замок, и Настя довольно ухмыляется, ведь ей всё-таки удалось пробить эту тупую стену из похуизма, которую девчонка выстроила вокруг себя за последние пару дней.              — Я его спиздила, — кивает Ника. — У тебя из толстовки, чтобы был повод завести разговор, иначе бы ты меня нахуй послала.              — Надо было послать, — бормочет Настя, делая шаг назад. — Сделаю это сейчас.              И, даже не дав Нике ответить, твёрдо проговаривает, в упор смотря на одноклассницу:       — Иди нахуй, Жукова.              Вероника не спорит: медленно отходит от стены и, развернувшись, плетётся к выходу из комнаты.              Но за секунду до того, как открыть дверь, неловко бормочет:       — Мне нужно было просто подружиться с тобой…              — Всё остальное, — оборачивается, непозволительно долго задерживая взгляд на обкусанных губах девушки. — Весь этот пиздец в план не входил, честно.       

***

      Когда за Никой закрывается дверь, Петрова окончательно срывается: прижимается спиной к стене, буквально скатываясь на пол, и прячет лицо в ладонях. Не плачет даже — только дышит тяжело, матеря себя за собственную слабость и слишком сильную привязанность к этой чёртовой девчонке.              Думает-думает, прокручивая в голове, словно на старой кинопленке, все их общие сумасшедшие моменты, и никак не может понять, в какой именно она позволила себе такую опрометчивую слабость. Поразмыслив ещё немного, девушка приходит к одному чёткому выводу.              Привязанность — это слабость.       А слабость — это позор.              Ещё спустя пять минут (а может быть и час, она не знает) дверь со скрипом приоткрывается.              — Ты, блять, живая тут вообще? — Костьин голос слегка приводит в чувство.              Настя поднимает голову, глядя на одноклассницу: глаза опухшие, лицо осунувшееся, волосы растрёпанные и руки дрожащие, — одним словом, красота.              — Ты чё, совсем ёбнулась? — непонимающе тянет Купер, присаживаясь на корточки рядом.              Следом за ней в комнату проскальзывает Бэлла: смотрит настороженно, словно боится, что сейчас точно получит по лицу, но Настя даже не обращает на неё внимания, заставляя младшую участницу нахмуриться.              — Типа, — Каспер недоумённо чешет затылок, — ты из-за выгона что ли?              Петрова не отвечает, только отрицательно качает головой, пялясь в одну точку. Сил на эмоции не осталось абсолютно, так же, как и сил на разговоры. Девушка опускает взгляд на запястье, впервые за вечер замечая эту чёртову нитку, к которой привыкла уже настолько, что даже перестала обращать на неё внимание.              — Есть зажигалка? — хрипло бормочет Настя, сглатывая.       — Не, нету, моя сдохла, — пожимает плечами Купер, абсолютно ничего не понимая.              А потом, наконец додумавшись, спрашивает:       — Бля, Ника что ли?              Петрова медленно кивает, и Костья закатывает глаза, проглатывая саркастичное: «Ну ты нашла из-за кого грузиться, тоже мне».              — А чё происходит вообще? — подает голос Бэлла с противоположной кровати, в угол которой боязливо забилась ещё минут пять назад.              — Помолчи, мелкая, видишь, тут человек умирает, — насмешливо фыркает Костья, пихая одноклассницу кулаком в плечо.              Та отмахивается от неё лениво и говорит, глядя на Кузнецову:       — Принеси жигу, по-братски, в толстовке у меня.              Бэлла дёргается, закатывает глаза, но, наткнувшись на суровый взгляд Костьи, замирает, нахмурившись. И только когда Купер медленно кивает, поднимается с кровати и медленно плетётся в сторону стула, на котором висит та самая толстовка. Находит в кармане жёлтый «крикет» и, чиркнув им пару раз, бросает его через всю комнату.              Настя, даже не дернувшись, ловко ловит зажигалку и замирает, тяжело глядя на свою руку. А потом, выдохнув, чиркает колёсиком и подносит запястье к пламени, не обращая внимания на охуевшие лица одноклассниц. Огонь тут же подхватывает красную нитку, и она моментально рвётся, — а её остатки медленно спадают с руки, падая на пол. Петрова не успокаивается: поднимает то, что осталось от нитки, с пола, и выдыхает только тогда, когда некогда приносивший «удачу» талисман пеплом не оседает на пол.              А затем смотрит на своё непривычно пустое, без этой чёртовой нитки, запястье, и первый раз за все девятнадцать лет ловит себя на мысли, что хочет набить рядом со своей татуировкой частицу «не» в скобках.              (не) верю.