Обсидиановая пятёрка

Вторник, 21 ноября 2017 года

Лондон, Великобритания

      Поздняя осень. Лондон в это время года напоминает донельзя капризного ребёнка в центральном детском мире. Он хмурится, затягивая небо тяжёлыми облаками, и распускает дождливые слёзы, которые стекают по стёклам домов и превращают улицы в притоки Темзы.       Его настроение меняется каждую минуту: он то посылает холодный ветер и заставляет горожан кутаться в пальто, то позволяет робким солнечным лучам пробиться сквозь серую пелену. Но лишь на мгновение, словно издеваясь. Солнце, однако, совсем не греет, а только раздражает слепящим глаза диском.       Темза, явно расстроенная этой вечной переменчивостью, тянет свои ленивые воды, налитые свинцом. Вода обжигающе холодная, и чтобы это почувствовать совсем не обязательно нырять в неё. Темнеет в городе рано. Уже в 16:30 на поверхности угрюмой Темзы играют дрожащие отблески уличных фонарей и корабельных огней. Люди спешат домой, укрываясь от капризного города под большими зонтами. Под сотнями ботинок почти музыкально хлюпает залитый дождём тротуар.       Витрины магазинов, наряженные яркими огоньками в преддверии Рождества, кажутся попыткой отвлечь внимание Лондона от его меланхолии. Они сверкают и манят, как разноцветные конфеты, обещая радость и тепло. Но капризный город остаётся верен своему ноябрьскому настроению.       Лондон поздней осенью - почти поэзия. Город улыбается грустно, и в очередной раз напоминает: ему не так уж и важно, как его пытаются украсить – он всё равно будет таким, каким хочет быть. Суровым, дождливым и немного упрямым. Но при этом неизменно притягательным.       Удивительно, как в этот промозглый ноябрьский день торжественно выглядит Кентал-Грин. Массивные ворота взмывают ввысь, заканчиваясь двумя каменными фигурами. В сумерках мраморные памятники кажутся ещё более величественными, чем обычно. Тонкие струйки дождя омывают резные узоры надгробий, делая их блестящими, почти живыми. Высокие кипарисы, словно безмолвные стражи, выстроились вдоль аллей, едва заметно покачиваясь на ветру. Вокруг удивительно тихо, значительно тише, чем за пределами ворот. Даже сам Лондон не решается нарушить покой, царивший здесь почти двести лет.       В звенящей тишине раздаётся негромкий, но чёткий звук шагов. Мужчина, высокий, статный, шел по вымощенной мокрыми плитами тропе. Его тёмное пальто, безупречно подогнанное по фигуре, было распахнуто и слегка развивалось на ветру. Пушистые светлые волосы аккуратно собраны в высокий хвост алой лентой, которая ярким пятном выделялась в общей серости.       В одной руке он держал большой чёрный зонт, защищавший от мороси, а в другой — букет белых лилий. Цветы казались хрупкими, почти нереальными на фоне осеннего запустения. Мужчина не спешит, идёт почти вальяжно, задерживая взгляд на окружающей его обстановке.       Массивные мавзолеи с вычурной лепниной, арками и барельефами не уступают по величию древним храмам. Каменные фигуры скорбящих ангелов, покрытые серым налётом времени, во время дождя оживают - струйки воды стекают по их щекам, словно слёзы. На некоторых плитах лежат свежие букеты - единственные яркие пятна среди общего уныния. Но им совершенно нечего предоставить против гранитных массивов и расстроенного Лондона.       Шаги стихли. Мужчина остановился у небольшой гранитной плиты, утонувшей среди таких же безмолвных памятников. Его взгляд теперь прикован к фотографии. На ней молодая девушка с лучезарной улыбкой. Даже на чёрно-белом камне она выглядит невероятно светло. Её светящийся образ выглядел странно неуместно в этом прожженным горем месте. В этом отвратительно грустном городе.       Мужчина долго стоял молча. Его фигура тоже выглядела неуместно. Слишком хорош собой, слишком успешен, чтобы о ком-то горевать. Но это лишь фасад, за которым уже много лет прячется сосущая пустота. Пустота, увы, ничем не восполнимая. Пустота, которая, должно быть, уже стала частью его самого.       Мужчина опустился на одно колено, не заботясь о мокрой траве, которая тут же пропитала влагой строгие штаны. Движения его неспешны, осторожны, почти неуверенны. Он аккуратно положил лилии у основания плиты. Белые лепестки очень сильно контрастируют с тёмным гранитом. Под гранитной плитой нет ничего - ни тела, ни души девушки. Только имя и холодный камень, служивший суррогатом места, где можно выразить свою скорбь.       Рука сама ведёт по вырезанным буквам, задерживаясь на каждой. Боль, знакомая и старая, снова пронзила его сердце. Он сам написал этот эпиграф, будучи почти безумным от горя, которое так внезапно постигло их команду.

Ты всегда была нашей звездочкой.

Без тебя всё померкло.

      Уголки рта дрогнули в горькой улыбке, но тут же опустились. Губы сжались в тонкую линию и стали почти неразличимы на бледном лице. По щеке скатилась хрустальная слеза, но рука даже не дёрнулась, чтобы утереть её. Грудь сдавило в невидимые тиски так, что стало тяжело дышать. Горький ком застрял в горле, рот приоткрылся в попытке крика. Но ни звука, ни даже стона не вырвалось наружу. Лишь судорожный, болезненный вздох.       Рука легла на край надгробия. Гранит обжигающе холодный, но убрать руку не хватает сил. Он гладит безжизненный камень, с которого на него смотрят озорные девичьи глаза. Он едва мог вспомнить, когда и при каких обстоятельствах было сделано её фото. И это пугало. Может и остальное забудется? Её голос, её запах, её улыбка. Помнит ли он это или ему только так кажется?       Прошло десять лет. Десять долгих, долгих лет. Но боль не спешит становиться слабее, дыра в душе не спешит затягиваться. Может всё дело в капризном Лондоне. А может в том, что он до сих пор живёт прошлым. Если честно, расстроенный город идеально подходит под настроение мужчины.       Он поднимается, расправляя широкие плечи, и проводит ладонью по лицу, утирая непрошенные слёзы. Вокруг нет ни души и стыдиться ему некого. Стыдно перед ней. За то, что не уберёг. Стыдно перед остальными. За то, что не спас. Дорогое пальто снова поднимается под порывом ветра, и мужчина с трудом удерживается от того, чтобы сорвать его и бросить на мокрую землю. Ни высокая должность в правительстве, ни деньги не сделали его счастливым. Лучше бы он умер тогда. Лучше бы не видел, что беспощадная жизнь сделала с теми, кого он раньше называл семьёй.       Мужчина разворачивается и уходит прочь. Ветер смеётся ему в след, продолжая лениво качать кипарисы. Вокруг по прежнему невероятно тихо. Воздух густой, тяжёлый, неприятно обжигает ноздри и проникает вглубь души. Мужчина останавливается, не решаясь шагнуть за ворота. Он опускает глаза себе под ноги. На мокрой каменной дорожке лежат цветы. Алые, вызывающие, невероятно красивые. Мужчина наклоняется и берет в руки тонкие стебли, не отдавая себе в этом отчёта.       Ликорисы. Кое-кто очень любил эти цветы. Кое-кто, кого Цзин Юань любил больше жизни. И любит до сих пор, цепляясь за призрачный облик из прошлого. Этого человека уже давно нет, и разум упорно твердит об этом долгие 10 лет. Но разбитое сердце не хочет слушать, изо дня в день надеясь на то, что однажды вновь сможет полюбить, что уставшая душа наконец обретёт долгожданный покой.       Тонкий слух улавливает едва слышный хруст ветки за воротами. Мужчина вскидывает голову, продолжая сжимать в руке алые цветы. Он делает два широких шага и оказывается за воротами. Карие глаза с янтарным отливом скользят по пространству вокруг. Всё вновь погрузилось в звенящую тишину. Дождь барабанит по опавшим листьям, которые никто не удосужился убрать. Может послышалось?       Предположение тут же отпадает, когда до ушей вновь долетает приглушённый звук. Цзин Юань разворачивается на 180 градусов и чуть прищуривается, глядя туда, откуда только что пришёл. Кладбищенские ворота совершенно невозмутимы и продолжают впиваться в серое небо. Табличка с надписью "Кентал Грин" выглядит совершенно новой, и от того контрастной на фоне двухсотлетних каменных колонн.       Хочется спросить "кто здесь?", и мужчина уже открывает рот для этого. Но горло предательски сдавливает и он не решается нарушить тишину. Он изо всех сил всматривается в гранитный массив кладбища, но не видит ни единого движения, не слышит ни единого звука. И лишь годами отточенная военная интуиция, много раз спасавшая жизнь, не даёт усомниться в том, что здесь есть кто-то ещё.       - А ты совсем не изменился, - раздаётся хриплый голос за спиной.       Цзин Юань снова разворачивается, сердце пропускает удар, а затем проваливается куда-то вниз. Желудок скручивается пружиной тревоги, глаза распахиваются от удивления. Мужчине стоит невероятных усилий сохранить самообладание. Голос пропал, в голове всё смешалось, мозг отказывался верить в происходящее. Тот, кто стоял перед ним, не мог быть жив. Не мог быть здесь, в этом капризном городе. Не мог быть, не мог.       Алые глаза впиваются в карие напротив. На первый взгляд глаза живые, но чем дольше мужчина смотрел в них, тем больше сомневался в этом. Цзин Юань едва узнаёт в этом человеке того, с кем плечом к плечу сражался, и за кого был собственную жизнь готов отдать. Перед ним кто-то совсем другой. Волосы, некогда жемчужного цвета, теперь были совершенного чёрными и сильнее выделяли бледную кожу уставшего, больного лица. Тем не менее бледные тонкие губы натянуто улыбаются. Улыбка не искренняя, почти хищная, и от неё по спине пробегает холодок.       Мужчина так занят разглядыванием старого друга, что не слышит, как со спины крадучись подходит человек. Слышит щелчок, и секундой позже чувствует, как что-то холодное приставили к затылку. Пистолет. По ощущениям калибр небольшой. Может, револьвер? Хотя это не имеет никакого значения при выстреле в упор.       - Стой смирно, красавчик, - сладкий, мелодичный голос раздаётся у самого уха. В нос ударяет цветочный аромат духов. Ландыш, кажется. Цзин Юань не видит лица девушки, но догадывается, что та получает удовольствие от сложившейся ситуации.       - Инсин..., - стоящий напротив человек кривится, словно это обращение причиняет ему физические страдания.       - Инсин мёртв, - голос хрипит, будто мужчина глотает битое стекло. Уже через секунду эмоция на его лице меняется, и он скалится, делая шаг ближе.       - И кто же ты тогда? - Цзин Юань с трудом выравнивает голос, не спеша поддаваться панике. Хотели бы убить - уже бы убили. Мозг прокручивает возможные сценарии, и мужчина с досадой думает об оставленном в машине табельном оружии.       - Зови меня Блэйд, - отзывается брюнет, продолжая сверлить собеседника взглядом. Хотя называть эту ситуацию "беседой" язык не поворачивается. На лице Цзин Юаня прежнее невозмутимое выражение, хотя внутри всё перевёрнуто с ног на голову.       - Что тебе нужно, Блэйд? - Выдавить из себя это новое имя стоит огромных усилий, и мужчина почти цедит его сквозь зубы. От мимолётной радости при встрече не остаётся и следа, но нет и страха. Если уж его бестолковой жизни суждено закончиться сейчас, то так тому и быть. Вместе с ней закончатся и страдания.       - Трое из пяти должны заплатить, - чеканят в ответ тонкие, бледные губы.       Цзин Юань не успевает ответить. От резкого удара по затылку перед глазами вспыхнула алая вспышка боли. Руки разжались, зонт с гулким стуком упал на каменные плиты. Ликорисы рассыпались рядом кроваво-красным пятном. Тело не слушается, безвольно падая на холодную землю. Второго удара оно уже не почувствовало. До боли знакомый силуэт навис над ним, а в следующий миг всё померкло.