С миру по нитке

Джим Мориарти сидит на широком подоконнике, глядя вниз на далёких маленьких человечков, живущих своими далёкими маленькими жизнями. Он сидит так уже почти час, ничего не говоря и почти не меняя позы. Левым боком он почти прижимается к стеклу и левая же рука лежит на согнутых коленях. Правая висит вдоль тела, кисть как раз чуть ниже подоконника. Себастьян Моран несёт свою вечную вахту, устроившись рядом на полу. На специально купленной для этой цели плоской и жесткой подушке. И вовсю пользуется моментом. Сначала просто поглаживает ладонь и пальцы, переплетая их со своими и выпуская, затем целует костяшки, всю тыльную сторону от запястья до самых кончиков, а когда Джим чуть поворачивает руку, настаёт черёд ладони. Эта рука Мориарти живёт своей отдельной жизнью. Чуть гладит Морана по губам, по щеке. Позволяет ласкать и гладить себя сколько угодно. Даже затягивать каждый палец в рот, глубоко, до самой ладони. Себ готов застонать, но сдерживается. Босс этого не одобряет. В эти минуты он предпочитает абсолютную тишину. Джим не отрывает взгляда от пейзажа за окном. Он не улыбается и не хмурится, и Себастьян прекрасно знает о чём тот думает. И знает что вскоре скажет, потому что это повторяется из раза в раз. Окно. Размышления. Просьба. Главное успеть выпустить руку криминального гения прежде, чем тот обернётся. Тогда они опять успешно будут делать вид что ничего не было. Что они просто босс и телохранитель. Джим считает, что чувства вредят работе, и у него есть один пример для демонстрации этой истины. Себастьян внимательно следит за дыханием Мориарти. Вот один вдох существенно длиннее, чем остальные. Это сигнал. На следующем вдохе Джим обернётся. Моран выпускает палец босса изо рта и быстрым, отработанным движением промокает его салфеткой. Он делает это каждый раз, Джим не любит сырости. Мориарти уже развернулся и смотрит не поверх головы или плеча Себастьяна, а — редкая удача и счастье — прямо в глаза. Ради таких моментов Моран и живет. Он наизусть знает фразу, что сейчас прозвучит, интонацию, с которой Джим её произнесёт, даже как он будет растягивать гласные, как наклонит голову и чуть поведёт плечами, и всё равно — ждёт, замерев в немом благоговении. — Отвезёшь меня, Бастиан? Машина подготовлена. Она всегда подготовлена, каждую минуту. Проверена Мораном лично, от колёс до последнего винтика, отполирована настолько, что вздумай Джим рассмотреть в капоте свое отражение, увидел бы всю глубину своих глаз, самое дно, где отражаются звёзды и таится вселенская печаль, в которой он не признается и себе самому. Себастьян распахивает дверцу, Джим устраивается на скрипучем чёрном сидении. Пока он пристёгивается, Моран как раз успевает обойти кабину и скользнуть на водительское место. Едут они в молчании. Джим смотрит в окно и где-то на середине пути бросает одну-единственную фразу: — Сегодня белые розы, я думаю. Себастьян кивает. Они заезжают в магазин, где Джим долго и привередливо выбирает каждый цветок. Их заворачивают в серебристую прозрачную обёртку с кружевным блестящим краем и обвязывают узкой серебристой же ленточкой, сворачивая её кончики весёленькими завитушками. Криминальный гений зарывается лицом в атласные лепестки, и даже, вроде бы, прикусывает один, особенно нежный, бутон. Если бы Джим хоть разочек подарил такой букет ему… Моран понимает всю глупость этой мечты. Всю её невозможность и нелепость… Но мечтает каждый раз. Каждый грёбаный раз. Доставив босса на место, Моран занимает позицию, чтобы хорошо видеть его, но создать иллюзию одиночества. Джим не хочет сопровождающих. Эта встреча только для него. Точнее, для них двоих. Бастиан видит как Джим идёт по дорожке, серебро обёртки сияет так, что глазам больно. Вот Джим подходит к крупному, красиво огранённому чёрному камню. «Шерлок Холмс» написано на этом камне. И годы жизни. Ещё два года назад Себастьян привозил сюда босса ровно в тот день календаря, что выбит на плите первым, а затем в тот — что последним, но теперь Джим срывается все чаще. Его не останавливает ни снег, ни дождь, ни град. «Отвезёшь меня, Бастиан?» — тихо говорит он. Такие солнечные дни, как сегодня, выпадают для поездок редко. Моран хорошо видит спину Джима. Всегда только спину. Себастьян не знает, говорит ли тот что-нибудь или молчит, а спросить не решается. Как чувствует — существование этих поездок нужно игнорировать, как и те ласки, что позволяет ему Джим. Мориарти проводит у камня от десяти минут до часа. Как правило, чем хуже погода, тем дольше он стоит. Поэтому сегодня он только подходит, кладёт букет, смотрит около минуты на получившуюся композицию, разворачивается и идёт обратно к машине. Себастьян распахивает перед ним дверь. У Джима такое лицо, что Моран хочет наплевать на все негласные договорённости, обнять и расцеловать его, рассказать о своей бесконечной любви, смыть, стереть с дорогих черт все эти тени… Но, к счастью, сдерживается. Мориарти усаживается обратно, несколько минут размышляет, и, наконец, называет место следующей остановки. Они едут на другой конец города. И там уже Моран может идти вместе с боссом. Они пересекают практически всё кладбище. Настроение Джима улучшается с каждым шагом. Сначала он с ухмылкой разглядывает надгробия, особо отмечая те, что появились за время их отсутствия. Потом начинает добавлять едкие комментарии. Чем моложе покойник и чем трогательнее надпись, тем более уничижительные словечки выбирает Джим. Моран идёт с каменным лицом. Он хорошо выучил правила игры и правила жизни рядом с криминальным гением. Себастьян хорошо знает, что позволено боссу, а что — ему самому. Вот, наконец, и цель их пути. Изящное серое надгробие, почти той же высоты, что и то, чёрное. Моран долго искал необходимый оттенок, в точности такой же, как любимый костюм босса. У этого серого даже есть название: «цвет атакующего паука». Весьма символично вышло. И золотом имя и годы жизни. Дата смерти та же, что и у Шерлока. Тут настроение Джима достигает пика язвительности и веселья. Он почти хохочет. — Забавно стоять у собственной могилы, не находишь?! — он чуть толкает Морана локтем под ребро. Но Бастиан не поддается на провокацию. Надо думать, за это босс и ценит его. — Смотри-ка, совсем свежие. У серой плиты также лежат розы, но только бархатистые на вид и ярко-алые. Такой чистый, сияющий, бьющий по глазам цвет можно было получить только очень долгой и старательной селекцией. Природа не любит слишком чувственные оттенки. Джим наклоняется и вытягивает один цветок. Подносит к лицу. Несколько драгоценных минут Моран может любоваться боссом: запрокинутой головой, отрытой шеей, тенью ресниц от закрытых глаз, нежными расслабленными чертами, ярко освещенными солнцем, подчеркнутыми отблесками лепестков. Вот Джим судорожно выдыхает сквозь сомкнутые зубы, опускает голову и с силой бьет ни в чём не повинным цветком по надгробию раз, другой… Лепестки кружатся в воздухе, в каком-то причудливом танце охватывая фигуру Джима, а затем и самого Морана. Ни на миг не отводя глаз от Мориарти, Себастьян ловит несколько остро пахнущих сердечек у него за спиной и ловко прячет в карман. Босс отшвыривает пустой стебель и, чуть ли не насвистывая, идет прочь. Его радость скорее похожа на истерику, и Моран знает, что уже через пару часов они ввяжутся в очередную авантюру, и чем больше в ней будет риска, крови и выстрелов, тем ярче будут блестеть глаза Джима и тем громче будет его смех. А ему нужно будет вновь прыгать выше собственной макушки и падать ниже собственных подошв, чтобы этот беспечный параноик живым вернулся домой. И Моран опять оказывается прав. Дома они появляются только через неделю. У Бастиана рука перевязана и он чуть прихрамывает. Джим потирает скулу, где синяк уже потихоньку переходит в разные оттенки жёлтого, но он уже не хохочет, и говорит своим обычным, спокойным голосом. Теперь на какое-то время он успокоится и снова будет занят исключительно интеллектуальной работой. До следующих посиделок на окне с дальнейшим повторением ритуала. Себастьяну жуть как хочется всё это обсудить. Алые розы на могиле Джима. Сколько бы раз они не приезжали туда, там всегда цветы. И всегда свежие. Но они ни разу не застали того, кто их оставляет. У Морана есть соображения на этот счёт, но он благоразумно их не озвучивает. Шерлок мёртв для Джима, и тот больше не ищет его, не вмешивается в его жизнь. Мориарти мёртв для детектива, тот поступает аналогично, если выводы Себастьяна верны. Но проверять их он опасается. Забросив одежду в машину, он сжимает в руках увядшие лепестки. Хотелось бы думать, что это просто привычка проверять карманы перед стиркой, но нет, он не переставал о них думать все эти дни. Лепестки увяли, потемнели и уже не пахнут, но он не выбросит их, а спрячет в книжку, как уже делал не раз. Какие-то сонеты Шекспира. Джим точно не полезет туда. Разобравшись с этим делом, Моран заглядывает в спальню босса. Джим уже в кровати. Насколько Себастьян знает — тот всегда раздевается полностью. И обычно имитирует сон, когда телохранитель, как заботливая нянечка, заглядывает к нему, прежде чем пойти к себе. Но в этот раз криминальный гений открывает глаза. Моран холодеет. Существование этого ритуала они тоже игнорировали. Неужели он слишком резко скрипнул дверью или выдал себя звуком шагов? Себастьян точно знает, что нет. Просто Джим в этот раз решил чуть изменить ситуацию. Он смотрит опять прямо на Морана. Сначала серьёзно и даже чуть грозно, но вот в глазах зажигаются огоньки и он чуть улыбается. И отгибает одеяло, аккуратно уложив его уголком. Джим ничего не говорит, только смотрит, в очередной раз проверяя соображалку своего телохранителя. Тут нельзя ошибиться. Принять провокацию за предложение. Или можно? В груди Себастьяна разгорается вся его любовь, вся нежность… А в голове трубит вся преданность и всё здравомыслие. А ноги забивают большой и тяжелый болт на их соревнование, и идут к постели. Руки мгновенно избавляются от полотенца на бедрах. Он ещё успевает подумать, что вытерся после душа достаточно хорошо — Джим терпеть не может сырость. Под весом Себастьяна кровать ощутимо стонет. Он осторожно ныряет под одеяло, берёт босса за обе руки, переплетая пальцы с его, смотрит в такие глубокие глаза, целует такие желанные губы. А затем и не только губы. И вскоре, стонет уже не только кровать. Моран совершенно теряет счет времени, не понимает где верх, где низ, где его руки и губы, а где — уже Джима, кто из них стонет, кто кричит. Кто шепчет это запретное «люблю». Он знает лишь одно. Эту ночь он проведёт в этой постели и у них с Джимом появится ещё одна традиция, существование которой они будут игнорировать, о которой они никогда не будут говорить.