Новогодняя карусель

            Иван вспоминал весну. Он и правда угадал в ту новогоднюю ночь, что Наташа выскачет замуж именно весной. Стоило солнцу начать нагревать асфальт, мокрый после дождей, и первым цветам сирени распуститься, как всё было предрешено — в пятницу в ЗАГСе с противной тёткой, которая не улыбалась, гундосила и сухо читала текст с листа. Но Толис улыбался красиво и широко, и безумно красиво смотрелась на нём его парадная форма, а Наташа была красива, как и всегда. Любо дорого было Ивану смотреть на них — в них искрилась любовь и кипела молодость. Они в его глазах были воплощением какого-то чистейшего счастья.       Потом после маленького торжества на последние деньги в ресторане, Иван с Толисом обсуждали планы на жизнь. Ничего не могло их разбить, ничего не могло помешать тогда им немного помечтать — как окрепнет Толис в звании и должности, как позволит себе свозить их на море в родную Литву, как будет новое счастье и когда-нибудь увидит свет совсем новую жизнь.       Толис мечтал. Мечтал долго, красочно и счастливо, как мечтать не мог никто. Вместе с ним могла мечтать Наташа, а Иван и сам хотел так жить, чтобы мог мечтать, как Толис. Что теперь осталось от мечты Толиса? Короткий разговор в эфире, благодарность и много недосказанного. Иван за несколько дней в этом Аду научился различать полутона речи солдат, корчащихся в предсмертной агонии, но страшнее слушать тех, кто в полном осознании верно шагал на смерть. Это было для Брагинского особое состояние, когда ничто, даже пуля, не в состоянии остановить такого солдата. У него, признаётся Иван в глубине души, не хватило бы смелости так поступить.       Но у Ториса смелости было в этом плане хоть отбавляй. И от этого становилось всё радостей, всё живее — сейчас Лауринайтис закрутить самую адскую, самую тяжёлую и бешенную карусель, которую остановит лишь залп гранатомёта в борт. — Вышел месяц из тумана… — проговорил негромко Гилберт, потирая горячий ствол автомата.       Николай весь сжимался и глядел в прицел винтовки, готовый убивать всё, что попадёт в перекрестье. Солдаты собирали себя по частям. Как сказал в эфир Морозов, дублируя приказ о прорыве, у них в Грозном солдат, кроме Ивана и нескольких его парней, да полудурошного Лауринайтиса, солдат больше не осталось. В их руках — целая жизнь друг друга, целая рота рвущих кровью мальчишек, целый Грозный на ладони и Родина — такая большая и необъятная, что хватит места похоронить их всех. — … вынул ножик из кармана, ксе… — белобрысый Бальшмидт пробормотал с лёгким смешком. — Буду резать! Буду бить! Ксе!       Он крепко дрожащими рукам наматывал на приклад автомата обрывок медицинского жгута. — Всё равно тебе водить!       Гилберт сошёл с ума. Он зажал между зубов штык-нож и выжидающе глянул на Ивана. Сейчас все смотрели на командира в ожидании приказа, в ожидании новой бойни, подпитываемой последней надеждой и не совсем благородной яростью. — Буду резать, буду бить…       На голову осыпалась штукатурка с потолка, громыхали рядом залпы танка, отбивающие предсмертный набат. Немного улыбнулся Николай. Он сам чувствовал невероятный душевный подъём. — Вот танкист! Валит их, как сумасшедший-на! Главное, чтоб нас не завалило… Как, говоришь, его зовут? — сказал седоватый мужик, утирая усы от испарины. — Толис. Толис Лауринайтис. А зачем? — Ну как? — немного возмутился он. — Вот помру я, а потом мою записочку кто-нибудь найдёт, за меня свечечку в храме поставит за упокой, а его имя тоже там будет. И за него поставят, чтобы никто не забыл. Да же?       Иван не ответил ничего, но дернул затвор автомата и выглянул во двор через маленькую щель. Всё полыхало рядом с ещё живым танком. Оставалось совсем немного, чтобы начинать бойню. — Ну, что, пацаны, устроим им праздник-на? — громко воскликнул Гилберт. — Солдаты, идущие на смерть, как на торжество, мать его, бессмертны! Я их даже после смерти, гнид, достану!       Вновь ввалил из ствола танка длинный язык алого пламени, а затем ударил залп гранатомёта в ответ. За ним отлетела броня, и машину слегка качнуло. Прошла секунда, две. Три. Четыре, пять и шесть. Секундная стрелка на часах неслась по кругу, а нового выстрела не слышалось. Затихли удары «мух».       Иван как-то слишком спокойно для себя воспринял факт, что больше танк не выстрелит. И в эфире не слышен будет голос Толиса. Всё. «Энд». — Гниды, — прошептал Брагинский и утёр лицо грязной рукой. — Когда прорвёмся в корпус, не оставляем никого. Даже раненых и то добивайте сволочей.