Любовь проявляется по-разному

Какаши не умел проявлять чувств. Так думали все. Все, кроме одного яркого и солнечного мальчишки, который проводил всё своё время рядом с Хатаке. Какаши каждое утро вставал с общей с Узумаки кровати, тихо-тихо, стараясь не разбудить спящее чудо. Хатаке специально вставал пораньше, чтобы понаблюдать за своим Лисёнком. Он жадно наблюдал за тем, как Наруто шептал "даттебайо" тихим, немного севшим голосом. За тем, как Наруто улыбался каким-то своим снам, начиная обнимать подушку и утыкаться в неё носом. За тем, как Наруто протирает сонные глаза и так мило ничего не понимает, когда просыпается. Копирующий, при каждом пробуждении своего Солнца, притворялся спящим, или тихо выскальзывал из комнаты, начиная готовить завтрак. Какаши любил смотреть на такого Наруто — смущённого, в растянутой футболке самого Хатаке, мнущегося на пороге кухни. Больше всего Какаши любил целовать Узумаки. В макушку, которая пахнет лимоном. В ключицы, которые так соблазнительно выпирали. В носик, который так смешно морщился при каждом прикосновении. В мочку уха, на которой красовался небольшой шрамик. —Семпай, ты идиот, даттебайо, — в очередной раз недовольно бурчит Наруто, сидя на коленях Хатаке и обрабатывая ему царапины, доставшиеся после очередной миссии. —Знаю, — покорно соглашается Копирующий, почти мурлыча от удовольствия. Какаши ни за что не признаётся в том, что специально подставляется под удар, лишь бы лишнюю минуту посидеть с таким Узумаки — сосредоточенным, взволнованным и очень нежным. Когда они оставались вместе, Наруто всегда обращался к Хатаке на "ты", называя семпаем. Это нравилось обоим. Наруто, наверно, никогда не расскажет, что прекрасно понимает от чего он просыпается — от такого родного, тёплого и очень преданного взгляда. Узумаки знал, что если расскажет, то Хатаке перестанет каждое утро смотреть на него. Поэтому Лисёнок молчал, ловя на себе такие греющие душу взгляды, шептал что-то во сне, изредка метался по подушке. И всё ради него. Наруто любит те поцелуи, которыми его одаривает семпай. Губы у Копирующего тёплые и покусанные. Родные. Узумаки испытывал особую радость, когда медленно стягивал с Какаши маску. Он отмечал у себя в голове, что приятно быть единственным, перед кем Хатаке готов даже пожертвовать комфортом. Наруто любил эту родинку у губы, которую было так приятно целовать на ночь, видя довольные улыбки возлюбленного. Наруто искренне не понимал, как можно считать Какаши бесчувственным. Разве верность — это бесчувствие? Разве самопожертвенность — это равнодушие? Узумаки готов был перебить любого, кто только заикнётся о том, какой Какаши "холодный". —Добрых снов, Лисёнок, — засыпающим голосом шепчет семпай. Наруто будет самым большим лгуном на свете, если скажет, что такой Какаши его не устраивает. Устраивает, ещё как. —Добрых, семпай, — таким же тихим голосом говорит Наруто, чтобы не испортить атмосферу. Да, Хатаке был не мастером проявления привязанности. Не мог, в отличии от Узумаки, говорить каждые пять минут "я люблю тебя". Зато он молчаливой тенью следовал за дорогими людьми, готовый защитить их. Какаши не учили показывать любовь — это военное время оставляло свои отпечатки. Но Копирующий действительно старался. Каждый день Хатаке заваривал кофе, готовил завтраки, целовал Лисёнка, старался не шуметь, когда ходил по дому в позднее время. Наруто это замечал, а ещё ценил. Очень. Узумаки обожал то, как к нему обращаются, ведь такое было впервые. Наруто с детства не видел такой нужной любви, так что тоже не был мастером во всех любовных делах. Но он был Узумаки, а они, не перекладывая усилий, могут показать всё то, что чувствуют. Нару действительно каждый день, по несколько раз, говорил о том, как же сильно любит Какаши. Он мог словами заставить покраснеть Копию, а это много стоило. Какаши это замечал, а ещё ценил. Очень. Хатаке обожал то, как к нему обращаются, ведь такое было впервые...