Special Audiotape

      Я старался… не допускать ссор.       Ринне Амаги — страсть. Ринне Амаги — гнев. Ринне Амаги — пламя моей души, оно пожрёт ее однажды точно.       А ещё… Ринне Амаги — очень требовательный, когда дело касается того, что желает. Когда учит других. И когда окружающее может повлиять на него самого.       Я умел лишь подстраиваться. И, признаться, … Искренне страшно было разочаровать его. Ведь, тем, кто верил в меня всегда, был именно он…       Я смотрю со сцены в толпу, радостные аплодисменты наполняют зал, но во взгляде бурлит осадок тьмы. Я облажался.       Но хуже всего то, что… Из-за меня облажался Ринне.       Рука невольно поддрагивает от напряжения. Амаги берёт меня за неё и мягко сжимает. Мы кланяемся. Ринне сжимает наши кисти чуть сильнее и под звонкий смех, утягивает в закулисье, раньше, чем то было положено. Стоит извиниться перед Назуной и остальными. Наверняка, они не были готовы к такому побегу.       Принцесса не оборачивается, но в достаточно позитивной манере уводит за собой, к лестничной клетке, отделенной дверьми от остального коридора. Вжимает в прохладную стену и утыкается носом в плечо.       — Это было ужасно, Ни-и-и-и-и-к-и-и. — протягивает парень, оседая в плечах.       — Мы всё исправили…       — Ты всё исправил. — поправляет Амаги, доставая из кармашка моего костюма диктофон. — И… Это было хорошо. — выдыхает он, кажется, лишь сильнее стараясь вжаться, будто бы в попытке получить… прощение? Когда он чувствовал себя виноватым, то старался вжаться в тебя, чтобы ты ощутил каждую его эмоцию и ощущение. Что он искренне… сожалеет. Будто это так легко проходится легким разрядом через кожу, что на практике могло бы быть сложнее… Если бы годами не знали друг друга.       — Это моя ошибка. Кажется, я снова запнулся…       — Прекращай меня успокаивать. Ты был восхитителен… Я смотрел так пристально, что забыл танец! — и сопит недовольно.       — Это в твоём стиле. — не могу сдержаться от лёгкого подкола. Но и ему это нужно.       — В моём стиле и оправдано было бы, сумей я перестроится. А так, все мои слова и те бесконечные тренировки… Чувствую себя паршиво… Перед тобой.       — Ты всегда такой. И это не то, что так просто можно изменить, Ринне. Твои проблемы… С тем, как… плавает твоя самооценка… И твоё желание быть непокорным, всемогущим, не делающим ошибок, только если они не нарочны… Такое не проходит за день или за два. Я знаю, что ты работаешь над собой. — и прикрываю глаза ненадолго.       — Бу-бу-бу. — недовольно ворчит он, зажимая меня за нос, вызывая тем легкий приступ смеха.       — Давай о хорошем. — и отстраняется, руки так и не выпустив.       — Давай… Может, мы выйдем на крышу? Уже вечер. Там никого не должно быть.       — Ты что-то задумал? — смешок срывается с этих ярких губ, накрашенных алой помадой, так подходящих к парику. Вместе они так ярко выделяли черты лица, что смотрелся он как что-то… абсолютно… невероятное для этого мира.       — Немного. Насчёт три…       — Три. — тут же взлетает он, едва касаясь перил.       Мы взбираемся по лестнице, наперегонки, теряя реквизит. Крылья, хвост, туфли, корону. Те остались лежать на ступенях под только нарастающий смех. Его спина впереди. И… Бежать за ней, кажется, самым правильным из возможного. Ринне никогда не был королём удачи. Это единственное, что я знал. Что он постоянно думает о ерунде. Скрывает свои мысли за смешками и ехидными комментариями. Что не любит, когда его кто-то жалеет. Что себя он тоже…       Он открывает дверь, и мы оказываемся там, где должны были. Под открытым небом.       — Я победил. — показывает он язык, по детски придуриваясь.       — Конечно, как бы я мог победить тебя, Ринне? — и он заливисто смеется.       — Ну конечно никак! Я ведь самый лучший! — в его глазах мелькает что-то привычно фальшивое, но любовь в них фальшивой не была никогда.       Он смотрит на меня, пока я включаю музыку. И это — она. Наша любимая мелодия. Под неё мы впервые поцеловались, пока смотрели фильм. Амаги был тогда ещё невежественным и неуверенным слишком сильно. А я был… таким же. Но напуганным травматичным опытом. Он был заботлив и серьёзен, а я очень и очень смущён.       Я снимаю эту злополучную морду, скидывая её на пол, ногой спихнув ближе к лестнице. Мы уберем их потом. И вытягиваю свою руку.       — Потанцуем?       — Только если ты распустишь волосы и дашь целовать себя, пока я не опьянею. — принимает он мою ладонь, придвигаясь ближе этой кошачьей походкой.       — Только если ты оставишь этот красный парик.       — Нет, нет, нет. Для тебя только танец. — смеется он, глазами сверкая. — Но, так и быть, если тебе настолько нравится эта длина… Я подумаю над этим. — спускает он другой рукой резинку, губами же поцелуй оставляя на ямке ключиц, такой красный, будто в желании заклеймить и присвоить. Всем сказать, что этот человек занят.       — Собственник.       — Да. И очень горжусь этим. Думаю, зря я убрал диктофон.       — Ты всё ещё можешь включить его. — позволяет он сделать нам пару музыкальных шагов.       — Нет. Для сегодня я слишком ревную. — проговаривает он, но смотрит излишне уж провокационно. Будто бы я не знаю, что ты… Записал бы каждый вдох, если бы мог. Но и я бы… признаться, тоже.