Оружие Баки Барнса

Баки режет лук, а Стив стоит в дверях кухни и смотрит. Смотрит, как мелко вздрагивают подстриженные волосы — намного длиннее, чем прежде, но Стиву нравится, — как двигаются мускулы под тонкой футболкой — на этот раз не черной, Стив не подсказывал, не подталкивал, Баки сам выбрал этот цвет зимних сумерек, — смотрит, и его с головой накрывает простотой и будничностью этой картины, невозможной, невероятной по всем законам физики и биологии. У Стива в глазах темнеет, когда его в очередной раз — вот как сейчас — захлестывает чистейшим, неразбавленным счастьем, от того, что Баки с ним, Баки жив. — Ты псих, — говорит Наташа, узнав, что он доверяет Баки нож. — Не обязательно давать ему оружие. Стив смеется. — О чем ты? Баки сам по себе оружие. Какая разница, есть у него в руках нож или нет? Разница огромная, Стив это знает. Разница в том, что он доверяет Баки. Разница в том, что Баки, которому доверяют, и есть это утро, и уютное солнце полосами, и запах тушеного мяса, и руки Баки, идеально точно управляющиеся с ножом. Стив смотрит, и его накрывает еще сильнее, еще беспощаднее, чем несколько минут назад, и счастье подступает к самому горлу, к губам, мешая вдохнуть, — все, как и семьдесят лет назад. Господи, Баки, как хорошо, что ты жив, что ты есть у меня, господи, Баки, как же я тебя люблю… Лезвие на секунду сбивается с ритма, и Стив понимает, что сказал это вслух. Он сжимает кулаки. Он готов ко всему — в том числе и к ножу, летящему ему в горло, но после крохотной, бесконечной паузы стук продолжается, луковица шинкуется все такими же ровными полукружьями, и Стив отступает, сбегает, убеждая себя, что Баки его не расслышал. Или не понял. Или не придал значения его словам. Стив врет себе, как никогда. Из-за отсутствия привычки выходит плохо. Он не остается на завтрак, потому что не представляет, как можно сидеть за столом с Баки, который все знает. Он скрывается от него весь день, и вот это выходит хорошо. Может, потому, что Баки сам не горит желанием встречаться лицом к лицу, обжигает мыслью под вечер. Может, он прямо сейчас собирает вещи, чтобы съехать, потому что жить с лучшим другом — это одно, а с человеком, у которого на тебя стоит, — совсем другое? Стив стремглав мчится домой, потому что не любит невыясненных ситуаций. Он любит Баки так, что дышать не может от чудовищности этой любви. Но Баки должен знать, что Стив может себя контролировать. Столько лет мог же. Главное, что Баки рядом, а с остальным Стив справится. Честно. В прихожей темно, и Стив падает в эту темноту, как в беспросветный колодец. Но его подхватывают за воротник чьи-то руки — Стив знает, чьи, — и Баки зло спрашивает, где Стив шлялся — сам он уже полчаса как дома, а Стива совершенно неуместно накрывает очередной жаркой волной: от того, как Баки произносит «дома», от того что у них общий дом, пусть даже это всего лишь съемная квартира, от того, что Баки злится, а не отстраняется. И он пытается что-то сказать, но находит в голове только имя — Баки, и повторяет его, как будто одним этим словом хочет объяснить все. Впрочем, так оно и есть. А потом Баки, которому, видно, это надоело, целует его в темноте, и Стив роняет щит и лишь через несколько минут спохватывается и спрашивает, не на ногу ли. Баки коротко ругается по-русски и роняет его следом за щитом, и они все трое валятся в чертов колодец, но теперь Стив не беспокоится, потому что Баки с ним, Баки рядом, Баки… …продолжает его целовать, торопится, дергает застежки костюма, Стив помогает, и они вдвоем возятся с одеждой так долго, что невозможно заподозрить в них суперсолдат, идеальных и не знающих препятствий. Они как мальчишки из Бруклина, дорвавшиеся до первого секса. Они и есть мальчишки из Бруклина, которым нелепо за девяносто. А потом Стива ведет, выламывает, выкручивает, выгибает — а может, и нет, он не помнит, ничего не помнит из того, что только что произошло. Ему просто хорошо на твердом полу, в темноте, с саднящими губами, нечаянно сбитым о щит локтем и Баки, тяжело дышащим рядом. До слез хорошо. — Так ты действительно умер бы девственником, если бы я не вернулся? — спрашивает Баки, и его голос как канат над бездной. Стив слышит только «…не вернулся», и ему становится страшно, и хочется схватить Баки и никогда не отпускать от себя. Но так с Баки уже поступали, и Стив только смеется в ответ сдавленным горлом. — Я надеялся, что ты не упустишь этот шанс. — И давно надеялся? — Как только понял, чем дружба отличается от любви. Тишина душит, Стив не знает, какое сейчас выражение на лице Баки. Наверное, он должен что-то сказать, чтобы прервать молчание, наверное, не стоило обрушивать на него все сразу, наверное… — Наташа посоветовала отбирать у тебя ножи в целях безопасности. Говорит, это же оружие. Теперь смеется Баки, тем же сдавленным, рваным смехом, что и Стив. И Стив снова не выдерживает. — Я сказал, что ты сам оружие. Плечу становится холодно — Баки отодвигается. Стив упрямо продолжает в темную пустоту: — Ты сам оружие, Баки. Твоя улыбка. Твои глаза. Твои губы. Оружие, которому я не могу противостоять. Плечо возвращается на место. На этот раз Баки не смеется, но Стив уверен — улыбка играет на его губах. Оружие массового поражения. Оружие, против которого Капитан Америка бессилен.