Твоё

      Хэллоуин. У всех связаны самые разные ассоциации с этим днем. В современной Японии это, как правило: «не праздник, потому что это не наша традиция!» и «наше поколение изменит мир, поэтому почему бы не напялить на головы тыквы?».       У тебя все по-другому. Ты ненавидишь Хэллоуин. И дело не в культуре, шуме, странных костюмах, и даже не в каких-то твоих особых закидонах. Просто в твоей жизни 31 октября непременно и с потрясающей регулярностью происходит только одно. Абсолютная. Огромная. Жопа. А, стой. Он же не любит, когда ты так выражаешься.       Помнишь, когда в школе ты только узнал об этом стремном празднике? Ты тогда тоже был стремным. Ну, вернее, все так считали, а ты ведь привык, что мнение большинства всегда верно. Как ты узнал, напомни. Ах да. Дурак-Мисаки нарисовал тыкву акрилом. На твоем стуле. Было весело. На самом деле весело.       А помнишь того странного парня в костюме гоблина? Он, в принципе, мог и не переодеваться — и так был тем еще уродцем. Но целовался он классно. Помнишь? Да ну, не мог забыть. Это же твой первый поцелуй был, ну, если взаправду. С Мисаки по пьяни не считается, да ты это и сам понял. Помнишь его губы, да? Сухие такие. И с нотками карамели, да он их постоянно сосал, эти леденцы.       Помнишь, как вы в шутку решили побродить по домам частного сектора, где ты жил с родителями, выпрашивая конфеты? Ага, да. Это тот случай. Ну да, когда вас окатили святой водой из окна. Скажешь, опять было весело? В -10`, да? Что ты тогда подхватил, кажется, пневмонию? Ха-ха. Трижды ха-ха. Мисаки хоть бы хны, а ты заболел, и ему пришлось к тебе бегать, чтобы ты не помер.       А тот год, без минуты выпускной класс, помнишь? Прямо в тот день была раздача этих дурацких «стикеров» на стажировку. Ты ведь тогда изрисовал анкету тыковками. Ну, синими, да. Но было похоже, кстати. И мыши летучие были классными. Вот только наверно не стоило рисовать их на чистовике. Может, тогда ты бы не встретил Его. Его ведь зацепили эти твои каракули, да? Серьезный человек, рекламщик, или как там их называют? Искал творческий подход. Или не только. Ты так счастлив был. Дурак, тоже мне. Даже толком не посмотрел на Него. А стоило бы, может, взглянуть тогда? Хотя что бы ты увидел, придурошный подросток? Красивые глаза, улыбку, плечи эти, ноги, руки… Руки, наверное, тебя бы тогда больше всего впечатлили, но ты и не смотрел особо. А потом тебе на голову все-таки упала эта гребаная тыква.       А на следующий год? Помнишь? Где ты провел хэллоуинскую ночь, скажи мне? Ты помнишь, я уже понял. Помнишь, как робко прикрывался, пока он быстро раздевал тебя в кабинете. Ты ведь даже не сопротивлялся тогда. Ты этого хотел. Хотел попробовать, попробовать не просто подростковый перепихон, а секс. Секс, да именно так, с большой буквы ты рисовал себе это в сознании. И это и правда было с большой буквы. Ты так и не понял, как попал тогда к Нему, да? Может, это все от текилы? Или коктейля. Не важно, в общем-то. Дурак-Мисаки.       А первый курс? Нет, ты не мог забыть. Стажировка, эта чертова стажировка по американской программе делала твою жизнь похожей на голливудский сериал или какую-то розовую историю. Голубую, если уж быть точнее. Тебе было тяжело, правда? Конечно, было. Он ведь игрался с тобой, как хотел, то отдаляясь, то окружая со всех сторон. Ты задыхался, молил остановиться, не мучить тебя. Но ему было все равно. И тогда, прижатым к столу в прачечной, в общаге, среди отглаженной формы, с забитым махровым полотенцем ртом, слезящимися от стойкого запаха хлорки глазами, тебе тоже, видимо, было весело, да?       А если нет, тогда почему ты не прекратил это? Гребаный мазохист.       Почему ты не разорвешь этот круг? И почему бы не начать с самой очевидной его составляющей? Неужели ты настолько боишься перемен?       Неужели тебе настолько страшно, что сегодня, вместо отмечания с друзьями иностранного «праздника», ты едешь в забитом автобусе по пробкам, лихорадочно печатая Ему, что опоздаешь?       О, ты ведь знаешь, Он ненавидит, когда ты опаздываешь. Опять придумает что-то новенькое. Опять будет чем «похвастаться» Мисаки. Хотя тот завел роман с деканом, точно. И теперь вы соревнуетесь что-ли, кого круче трахнут?       Офис находится за покрытым колючей проволокой забором, но охранник без вопросов пропускает тебя внутрь, пикнув голубым (прям как ты и Его глаза) огоньком калитки. Пока ты доходишь до здания, успеваешь замерзнуть, ну еще бы — не тебе легкий тренч на форменную жилетку, рубашку и джинсы. Пальцы, уши и нос краснеют, и ты не успеваешь привести себя в порядок, почти бегом поднимаясь по лестнице. В залах уже пусто, кабинеты закрыты. А Он ждет тебя, с ощутимым недовольством поглядывая на часы. Ты только отводишь глаза — что тут скажешь? — и спешно раздеваешься, запинаясь о складки верхней одежды под изучающим, уже съедающим заживо взглядом. Когда ты тянешься к пуговицам своей рубашки, Он неуловимыми движениями оказывается рядом.       — Как прошла эта неделя? — интересуется, ты подозреваешь, для проформы, но ты отвечаешь, послушно рассказывая о первых трех днях учебы, а потом сбиваясь на среде и тяжело дыша, когда Его пальцы быстро расстегивают пуговицы.       Рубашка опадает на пол, мазнув по телу, повинуясь чуть грубым ладоням, покрытым небольшими мозолями. И ты снова забываешь обо всем на свете, тая в его руках, ты готов сделать что угодно, чтобы еще хоть раз услышать его голос, почувствовать тепло его тела. Ты наркоман. А вместо гашика у тебя взрослый мужик вдвое шире тебя в плечах.       Он оправляет часы, велит тебе снять ботинки. А ты уже расплавился, уже забыл, о чем думал, пока ехал к Нему. Так всегда бывает. Он опять не даст тебе сконцентрироваться, сформулировать, вставить и слово в Его, только Его игру. И ты опять уйдешь ни с чем. Вернешься в общажную комнату под утро, потому что будешь бездумно шататься по городу и думать, какого черта ты не прекратишь все это?       Но сейчас есть только Его руки. Ты всегда залипал именно на них, и он это знает. Ты точно помнишь, как спускал в душе, думая только том, как эти вот мелкие натертыши под фалангами задевают соски, когда Он гладит тебя по груди.       Вот и сейчас — Его руки и Его глаза. Только они. И ничего больше.       Ты спускаешь джинсы, как и всегда заливаясь краской, но не решаясь прикрыться. Он это не любит.       Он выжидает, а ты в который раз разглядываешь Его — мужчину, в которого тебя угораздило когда-то, кажется, давно, так влюбиться. Темные волосы, идеально чистая белая рубашка, отглаженные синие брюки, черный галстук, который каждый раз лениво мажет по животу или спине, когда Он целует или обнимает, грубые часы, которые, впрочем, сочетаются с его отнюдь не нежными руками. Он смотрит на тебя с привычной оценкой в синих глазах. Ты никогда не видел в Его взгляде холода и отрешенности, но с удовольствием глянул бы так сам. Но не можешь. Потому что ты всего лишь глупый мальчишка-студент. И выжить в этом огромном городе без поддержки тебе не удастся. Ты слаб, ты знаешь это. И это тоже твоя слабость.       Он не раздевается, только расстегивает ширинку. Сегодня без белья, как и всегда в такие дни. Широкие ладони приподнимают за талию, легко усаживая на стол, а ты доверчивым котенком смотришь в его глаза, собирая редкую ласку по крупицам, впитывая еле видные в море радужки теплые проблески за бликами очков, которые он предусмотрительно снимает. Его губы сминают твои, язык настойчиво щекочет небо. Свободная ладонь находит и ловит твою лодыжку, ставит на гладкую поверхность стола.       Он легко припадает губами к твоей шее, пока ты запрокидываешь голову, пытаясь сдержать стоны. Знаешь, что не получится, но все равно пытаешься. Ты чувствуешь Его пальцы между ягодиц и это тоже давно знакомо. Ты готовился, так что Его действия не приносят даже легкой боли. Он шепчет тебе на ухо, что ты обещал не опаздывать, а ты только срываешься на тихий скулеж, цепляясь за его плечи. Он подхватывает тебя и снимает со стола, разворачивая к себе спиной, резко вжимается пахом в ягодицы, не слишком торопясь, входит в еще в общаге смазанный маслом анус. Тебе бы вспомнить, что одалживал Мисаки смазку, и потребовать тюбик назад, чуть-чуть пораньше.       Ты стонешь, не глядя упираясь одной рукой, кажется, в кресло для посетителей, а другой сжимая собственное бедро. Твоя талия всегда была словно создана для Него, под Его запястьем туго пульсирует узел в районе твоего солнечного сплетения. Ты скулишь, еще крепче вжимаясь в его брюки, а он медленно двигается, как будто раскачиваясь на качелях. Ты опять хнычешь, опять подаешься назад, хотя дальше уже некуда, привстаешь на носочки, когда он приподнимается и прижимает тебя спиной к себе, упирается ладонью в живот. Несдержанно кричишь, когда Он вдруг срывается на бешеный темп, накрепко прижав твою поясницу к своему торсу и вдалбливаясь в твое тело, чуть прихватив зубами загривок. И обмякаешь, не оседая в лужу собственной спермы только из-за того, что Он все еще держит тебя. Отстраненно замечаешь, как горячий язык слизывает капельки крови там, где острые резцы слишком сильно впились в кожу. По твоим ногам течет, но тебе не противно. Потому что это Его сперма.       Он чуть сорвано дышит тебя в плечо, целует, поглаживая по бедру и животу, а потом ты чувствуешь, как тебя снова буквально насаживают на член, теперь уже действительно держа, как тряпичную куклу, опустив на мягкий подлокотник того самого кресла. Ты пытаешься что-то неразборчиво мычать, но получается плохо, да тебя и не пытаются слушать, только что-то шепчут на ухо о том, какой ты умница.       ***       Тебе не кажется, что запивать секс саке — плохая идея? Хотя кто меня тут слушает, у тебя свои проблемы. Ты снова не сказал Ему. Тебя опять подвезли почти до самой общаги, расспрашивая и кормя любимым пироженным, смазано поцеловали в губы, как тайного фаворита королевы (Короля) выставляя ровно через сорок минут, за которые обычно проходят все встречи.       И тебе снова мало. Мало, что тебя один раз отымели и еще два фактически изнасиловали после? Думаешь, Он так с каждым? Ему самому наверное тяжело, Ему-то уже не восемнадцать. Значит, ты ему точно не безразличен, ты для него не можешь быть просто постельной игрушкой. Ты ведь его любишь, да? Будь как верная жена — иди куда угодно ради любимого. Ты же крепкий парень, ну…. Ну да, действительно, зачем слушать здравый смысл? И к кому ты идешь в бар? Отлично, молодец, это же лучшее место. Завтра Мисаки будет знать, как тебя выносило весь вечер, и прикопается с расспросами. Пойдет, что все плохо, и будет орать.       И через энное количество часов ты, ожидаемо, обнаруживаешь себя в какой-то подворотне. Кажется, тебя выкинули из бара, потому что он закрывается. Или почему там еще. Молодец. Интересно, сколько ты спал? О, круто. У тебя даже не украли телефон. Можно вызвать такси и… Черт. Денег нет. А может, тогда?.. Ну послушай меня хоть раз, пока пьяный! Звони, кому сказал!       Ты непослушными пальцами находишь в контактах номер. И тут тоже нет денег, поздравляю. Мы как всегда в жопе. Стоп! Нет! У нас еще есть «Телеграм»! Вот, молодец… А теперь набирай, давай по буковкам… Через «о», придурок, он же не расшифрует, что ты там понаписал! Почему из нас двоих, тьфу, из тебя одного, мыслю только я?       Стой! Мы не можем сейчас отключиться, мы же…       Мы же… Где мы? В смысле, где ты?       — Доброе утро, — чем это Он так недоволен?.. И что это у нас, то есть у тебя, с лицом?       — Д-доброе… — и с голосом. Кое-кто пропустит коллоквиум по беспозвоночным, друг, мы подцепили что-то, пока лежали в луже. Ага, ты вспомнил. И сейчас нас, кажется, будут убивать. Скажи что-нибудь, я хочу жить! Надо что-то сказать! Блин, что сказать-то…       Ты же даже знаешь, кто ему позвонил и сказал, где ты. Кусанаги-сан не мог не заметить, что ты ужрался до состояния аквариумной рыбки и пытаешься утопиться в подворотне за его баром.       — Судя по твоему виду — не очень, — Он явно хочет добавить что-то еще, но молчит. Скажи уже что-нибудь! Ну хоть что-то!       — Что… Где я? — ладно, для начала неплохо. Ох черт, как же голова болит…       — У меня. Или ты хотел остаться на улице? — блин, Он, кажется, реально очень зол. — Ты пишешь мне в четыре утра какую-то белеберду, потом мне звонит Изумо, я еле нахожу тебя, полураздетого, в каком-то закоулке, потом ты несешь какой-то бред, что должен со мной поговорить и отключаешься, при этом от тебя воняет так, что закусывать можно! Объясни мне, что это значит? — аааа… Вот что там было… Друг, держись, судя по его виду, он сейчас тебя придушит. Или трахнет. Хотя вряд ли. Он тебя вроде любит.       — Я… Я… — не мямли. Тебе восемнадцать лет. Оправдывайся более развернуто. Давай, давай, давай, ты тут не один вообще-то, неужели тебе не жалко собственный интеллект? Я есть, вспомни обо мне! Я слишком молод, чтобы умирать! — П-просто… Прости меня, я не должен был… Звонить и все остальное… — еще варианты, извинения не зашли! — Я просто… Все так… — да, да, давай опустим голову на руки и спрячемся, я «за»!       — Как «так»? — блин… Не вышло.       — Ну, понимаешь… Ты… Мы…       — Что «мы»? — щас рванет… Так, плач быстро! С мамой всегда работало! С Мисаки тоже! Давай!       Он нетерпеливо выдыхает, пододвигается ближе к тебе на кровати.       — Тогда, может, объяснишь свои слова? Про то, что ты «так больше не можешь» или «нам лучше прекратить»? — ох ты ж… Это ты так сказал? Хотя нет, это, наверное, я так сказал… А у тебя уши краснеют, знаешь, да?       — Я… Понимаешь, все это… Наши встречи по пятницам и… Мне все это странно.       — Странно со мной встречаться?       — Нет! — не ори, итак голоса нет. Не убедительно. Давай дальше, Его вроде проняло. — Я… Я очень хочу встречаться с тобой, просто… Мне… не хватает тебя.       — Тогда чего же ты хочешь? — Он внимательно разглядывает тебя, пока ты мнешься, пытаясь спрятаться поглубже в одеяло и сформулировать ответ.       — Я… Я думал, может нам… Остановиться? — нет, не смотри на меня, я тоже не знаю, как сказать. Ты помнишь наши оценки по литературе, я на ней математику повторял.       — То есть?       — Ну… Я скучаю по тебе. И просто секса… мне мало. Я… не таких отношений хотел, да это и не отношения совсем, — о, тебя пробило на красноречие! Давай, объясни уже Ему, пока тебя никто не насилует. А он близок, вон, аж побелел весь.       — Так тебя все же напрягает, что я мало общаюсь с тобой? — блин, а Он ведь тебя спрашивал об этом… Вы сами договорились, что ваши встречи пока должны проходить в таком формате из-за повышенного внимания к Нему прессы. Кстати, тогда же мы, вроде, уточнили у Него, не интрижка ли мы. Приятно было…       Ты только опускаешь голову на подобранные к животу колени, все же пряча нос в хлопковом покрывале. Как хорошо, что мы еще немножечко пьяные, у нас и язык развязан, и скажем мы, наконец, все, над чем тряслись три месяца.       — Я думал, что это скоро кончится. Но за тобой все время бегаю эти идиоты с камерами, я понимаю, что ты не хочешь, чтобы они видели, что у тебя есть отношения, просто…       — Эй, — Он тянет тебя к себе, привычно целует в макушку. — Почему ты молчал?       — Не знаю. Боялся, наверное… — ну да, как же. Хотя, может и боялся, но дело явно не только в страхе.       — Неужели тебе правда хочется, как раньше? Сбегать с пар, ночью выходить из общаги, постоянно прятаться… Я думал, тебе это ужасно не нравилось.       — Да, но… Лучше уж так, наверное, чем просто… трахаться по расписанию у тебя в кабинете.       Он только тихо смеется тебе в затылок, обнимает за плечи.       — Ну ладно. Посмотрю я, как ты взвоешь через неделю такого «общения»…       Да, определенно Хэллоуин — не твой день. Но в году ведь есть еще 364 дня и столько же ночей. Прорвемся. Хотя кто меня тут слушает?.. Эй-эй-эй, стойте, тебя надо лечить, а не целовать, у нас же пары скоро!