Heaven Has A Road But No One Walks It

      Тихое потрескивание костра, запах дыма и сосновых иголок стали первым из того, что он смог ощутить и осознать в полной мере. Он почти не чувствовал вес своего тела, словно бы стал сотканным из тумана, бесформенным облаком.       Довольно много времени он мог ощущать лишь этот костер и запах сосновых иголок, затем — постепенно — появился и тихий ветерок в кронах деревьев, и аромат влажной земли, да и все остальные запахи стали глубже, словно бы насыщенней. И лишь в конце появилось ощущение собственного веса, устойчивости на прочной поверхности.       Он тут же попытался открыть глаза, но не смог — что-то с ними было не так — и на какое-то постыдное мгновение он запаниковал, пока воспоминания не проявились першением в горле от потенциальных слез.       Он же давным давно отдал свои глаза.       Должно быть, у него перехватило дыхание, потому что внезапно он ощутил движение неподалеку: нечто рывком опустилось возле него.       Странное онемение, будто сотни иголок впились в его кожу — ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы осознать, что кто-то взял его руку и зачем-то водит по ней своей.       Он не мог понять, что происходит.       Костер потрескивал и, сосредоточившись, он пришел к выводу, что чувствует тепло откуда-то с правой стороны. Но концентрироваться было сложно, и на то, чтобы понять, где огонь, ушло слишком много сил, он почувствовал себя чертовски уставшим.       В следующий раз его ощущения обострились настолько, что позволили осознать происходящее: это — потрескивание огня, это — запах сосновой смолы. Нечто абстрактное и непонятное оказалось его рукой, которая по-прежнему была сжата чьей-то еще, и он смог уловить щекочущие поглаживания в своей ладони.       Это должно было что-то означать.       Он изо всех сил попытался сосредоточиться, но было так сложно заставлять себя держаться на месте, а не ускользать в блаженное небытие. Рядом раздавались звуки — непонятные, странные, словно кто-то пытался говорить, но вместо слов получалось лишь задушенное хриплое мычание — со временем, и эти звуки поглотила тишина.       «Я есть, — подумал он, пытаясь собрать все ощущения воедино. — И я у огня. В лесу. На земле. У меня нет глаз. Я Сяо Синчэнь»       Это звучало правильно.       «У меня есть тело. У меня есть рука — ее кто-то сжимает. Кто?»       Что-то произошло — вспышки воспоминаний об этом на краю сознания могли бы вызывать головную боль, если бы он, конечно, чувствовал свою голову настолько хорошо, чтобы ощущать боль в ней.       Он торопливо отступил от неровных осколков опасных мыслей.       Ветер в деревьях, запах влажной земли. Эти вещи не вызывали боль. Ткань на коже — у него есть кожа, у него есть осязаемая форма. Легкая прохлада в воздухе. Ночь?       Очень осторожно, он попытался снова.       «Кто?»       В этот раз боль в голове ощущалась не так сильно, зато головокружение все еще присутствовало. Его разум отказывался выдавать ответ, воспоминания превратились в размытые пятна, а образы сливались воедино.       — Кто? — как-то хрипло просипел он, к своему собственному удивлению: «У меня есть голос».       В ответ раздалась лишь тишина, прерываемая беспомощным шумом, больше напоминающим жалобные стоны, нежели членораздельные слова. Прикосновение исчезло с его ладони, затем вернулось, медленно повторяясь опять.       «Я должен знать это»       Необходимость прикасаться, медленно, осторожно, только одним пальцем по раскрытой ладони. «Отслеживание мередиан? Нет, мазки кисти», — вдруг понял он.       — Еще раз, — его голос был надтреснутым и сухим, но палец, на мгновение оторвавшись от своей траектории, вновь вернулся, двигаясь еще медленнее.       «Синчэнь»       Да. Я Сяо Синчэнь.       Подтверждение.       — Твое имя, — спросил он, по какой-то причине устыдившись, что вынужден спрашивать. Казалось, он должен знать, но мысли все продолжали бурлить и гореть.       Палец ненадолго замер, затем…       «Цзычэнь»       Просветление.       Лицо более знакомое, чем нечто, связанное с луной, мудрое и терпеливое, надежность, постоянное присутствие, всегда на его стороне, всегда рядом. Его вторая половина — друг, спутник, родственная душа. Дом.       Как он мог не вспомнить об этом?       — Цзычэнь…— повторил он и рука, удерживающая его ладонь, сжалась так сильно, что даже не смотря на онемение, все равно стало больно, а затем потянула пальцами к столь знакомому лицу. Он ощутил нечто влажное. Слезы?       — Цзычэнь… Что произошло? — воспоминания, словно разорванные четки, бусинами осыпались, прыгали одно впереди другого, путаясь и разрушая собственную последовательность. — Мы собирались сражаться с демоническими змеями… Нет. Мы собирались на Гору, потому что твои глаза…       Это тоже было не то, он ведь уже отдал свои глаза.       Он услышал, как у Цзычэня перехватило дыхание, и рука его задрожала.       Гора. Глаза Цзычэня. Он пострадал, потому что… Байсюэ, Байсюэ был уничтожен. Головокружение вновь прокралось в его череп, вынуждая кружить в себе и душу.       Байсюэ был уничтожен в качестве кровавого возмездия… Кем?       «Синчэнь?» — снова ощутил он на своей ладони, когда последняя бусина выпала из рук, стоило лишь попытаться ее нанизать обратно на нитку. Он запнулся, отступив на мгновение, затем попытался снова.       Он был у костра, в лесу, Цзычэнь был рядом, держал его руку.       Они уже закончили сражение против демонических змей. Перед этим, они ушли из города — и он должен бы помнить его название, потому что они прожили там несколько лет, и каждая часть этого города стала таким же домом, как и Гора и…       Нет.       Не Цзычэнь. Кто-то другой.       Теплое смешливое присутствие, всегда на его стороне. Другая часть его самого, друг, спутник, родственная душа… Тот, кто разрушил Байсюэ. Кто вырезал клан Чан. Кто лгал и притворялся, кто своим искусным обманом вовлек его в убийство невинных, кто забрал жизнь у А-Цин — и кто приставил Шуанхуа к собственной глотке, заливаясь горькими слезами. Это последнее, что он помнил.       Тот, кого сейчас не было.       — Цзычэнь… — весь воздух вышел из него одним единственным всхлипом. — Где Сюэ Ян?       Тишина была ему ответом, и теперь он знал наверняка, что вернулся в собственное тело, потому что мог слышать, как заполошенно бьется его сердце, почти взрывая своим гулом каждую венку в его плоти.       — Цзычэнь… О, Цзычэнь, что же ты наделал?

***

      Все талисманы, что удерживали его на месте, разом упали, превратившись в обычные сухие листья — а затем послышался крик. Он сорвался с места еще до того, как осознал это.       Сумерки сгустились достаточно, чтоб мерцающий вдалеке огонь превратился в яркий ориентир, и, разумеется, он еще ни разу в жизни не двигался быстрей чем сейчас: без остановок и передышек.       Синчэнь лежал на земле поломанной куклой, Сюэ Ян же, шаривший окровавленной рукой по его груди, выглядел как оголодавший призрак, жаждущий вырвать сердце и поглотить целиком прямо здесь.       Фусюэ взвился в воздух еще до того, как он снова сдвинулся с места, и исключительно благодаря чертовски крепкой силе воли ему удалось остановить его замах, когда Сюэ Ян вскинулся, подняв на него искаженное, зареванное лицо и, широко открыв глаза, закричал:       — Помоги же ему!       Он зарычал совсем по-звериному в ответ, пнув Сюэ Яна от тела Синчэня так сильно, что тот откатился. Опустившись на колени перед Синчэнем, он с безумным облегчением осознал, что тот невредим, и сердце его на месте и грудная клетка в порядке — кровь была не его, это просто уродливые алые печати красовались размазанными на его груди и челе.       — Он не… Он не дышит! — всхлипнул Сюэ Ян, ползая вокруг на коленях со все еще кровоточащей рукой. — Помоги ему, помоги, ты должен, я не могу, у меня не осталось Ци, все сгорело, я не могу, я не…       Грудь Синчэня и правда была слишком неподвижной, он потянулся к его шее, чтобы нащупать пульс, но ничего не обнаружил. Глубоко вдохнув, он попытался уравновесить собственную энергию, найти достаточно духовных сил для вливания Ци, но после смерти его духовные резервы в лучшем случает могли сравниться с затухающим пламенем.       — Печати! — заорал Сюэ Ян, — Передавай через печати!       Это шло против всех его жизненных принципов, но за долю секунды он принял решение довериться наитию нечестивого заклинателя — только в этот раз — подключаясь к каналам темной энергии, чтобы передать ее через печати на бледной коже Синчэня.       Они светились зловещим сиянием, но он чувствовал, что что-то все-таки происходит — не дыхание или пульс, но какая-то дрожь по телу Синчэня, как будто жизненная сила, утекающая из него в никуда, наконец была запечатана в его теле.       Сюэ Яна сильно потряхивало, его окровавленная рука потянулась было, чтобы коснуться умирающего, и Сун Лань ощутил, как его собственные глаза затянуло черной поволокой, а зубы оскалились в бессловесном угрожающем рычании. Рука в перчатке тут же застыла на полпути — ублюдок не убирал ее, но и прикоснуться тоже не решался.       «Что ты сделал».       Фусюэ, словно вспышка разъяренной молнии, прошелся по земле, оставляя слова, и Сюэ Ян уставился на него невидящими, широко-раскрытыми глазами, а на его лице не было и намека на его обычные притворные ухмылочки.       — Просто говорил, — прошептал он. — Мы просто разговаривали. Я пытался все исправить, сделать, как должно быть. Я не… Я…не… Он просто…       Если бы не необходимость держать руки строго над печатями, непрерывно вливая темную энергию, он бы схватил ублюдка за горло и выдавил из него всю жизнь до последнего вдоха.       «Ты его убиваешь!» — зарычал он, лезвие Фусюэ дернулось от ярости, резким движением превращая иероглифы на земле в рытвины грязи. Это движение было настолько сильным, что гравий брызнул во все стороны.       Сюэ Ян только тряс головой снова и снова — и Сун Лань понял, что тот просто слишком шокирован.       — Нет. Нет-нет-нет, я ничего не сделал. Я ничего не делал! Мы просто говорили…       Синчэнь лежал так же безжизненно, но что-то в нем все же отзывалось на потоки темной энергии: едва заметные глазу тонкие струйки двигались под его кожей, латая хрупкие несколько раздавшиеся края заклинания.       По крайней мере, он не становился бледнее или холоднее — и он почти чувствовал фантомную дрожь, едва заметное сердцебиение под его ладонью.       «Ты его убиваешь, — повторил он, используя колючие символы, старательно оттесняя Сюэ Яна прочь, то ли к тропе, то ли к огню. — ТЫ! Каждый раз, когда он срывается, это ты! Каждый раз, когда ты заговариваешь, ему больно. ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ. Нахождение рядом с тобой разрывает его НА ЧАСТИ. Ты яд. Он умирает из-за тебя!»       Сюэ Ян выглядел так, словно это ему заживо вырвали сердце, слезы снова хлынули из этих широко распахнутых глаз, а его губы задрожали, словно у ребенка — он снова упрямо мотнул головой:       — Нет же, я не…        «Проваливай, — выплеснул Фусюэ на землю, осыпая колени Сюэ Яна гравием и сосновыми иглами. С каждым последующим словом оттесняя его все дальше и дальше. — Убирайся, если хочешь, чтоб он был в порядке. Забирай свою жизнь, скажи спасибо и проваливай. Если еще когда-нибудь окажешься рядом с ним, я разорву тебя на тысячу визжащих кусков. А если он умрет…»       Только одно упоминание об этом было способно обратить его сердце в пепел — и точно такой же страх отразился в темных глазах Сюэ Яна.       «В этом мире не будет места, где бы ты смог скрыться от меня».       Ублюдок смотрел на него в ответ несколько мгновений, кажущихся целой вечностью — ничего не говорил, только дрожал. Затем взгляд его глаз снова перескочил на безвольное тело Сяо Синчэня — и нечто в выражении его лица переменилось. Казалось, что-то внутри него сломалось окончательно и бесповоротно, и горе от этой утраты было настолько резким, что выглядело уродливым.       Все так же, не говоря ни слова, Сюэ Ян неуверенно поднялся на ноги и, болтаясь и покачиваясь, будто марионетка на нитках, растворился в темноте.       Сун Лань просидел над Синчэнем всю ночь, вливая все, что у него было, а затем и все, чего не было.       И на рассвете тот, наконец, впервые сделал свой первый тяжелый вдох.

***

      «Прошло четыре дня, — написал он. — Ты был без сознания».       Синчэнь тут же попытался сесть, и Сун Лань мягко, но решительно толкнул его обратно, тем самым упрашивая еще отдохнуть. Мысль о том, чтоб его вырубить, если придется, тут же промелькнула в его голове.       — А Сюэ Ян… Он ушел?       Он попытался понять, отчего голос Синчэня вновь стал тихим — от чувства вины или облегчения. Ему не хотелось признавать, что существовала и третья вероятная причина: его голос мог быть столь тихим и от боли.       «Да»       — Я беспокоюсь, — произнес Синчэнь, прервав затянувшуюся неудобную тишину, и его сердце почти оборвалось, но тот откашлялся и продолжил. — Я беспокоюсь о том, что он может причинить кому-то вред, убить еще кого-то. Я… Я не могу позволить ему оставить еще больше крови на моих руках. Зная, что я мог бы это предотвратить, если бы вовремя вмешался.       Это был одновременно лучше и хуже. Он дотянулся свободной рукой до дрожащей ладони.       «Это не твоя вина», — начертил он, чуть сильнее вжимая палец в его кожу, словно надеялся вырезать эти слова так же, как вырезал Фусюэ совершенно противоположные на земле перед костром некоторое время назад.       Синчэнь опустил голову и на его повязке вновь появились красные пятна.       — Я собирался сказать «да», — произнес он едва слышно. — Если бы ты снова попросил оборвать его жизнь, я бы позволил. Но я просто не мог заставить себя произнести это без повода. Я не знаю, почему я просто не… Прости.       Без сомнений, это бы решило кучу проблем одним махом, если честно. Но подавленность на этом, все еще смертельно-бледном лице откровенно противоречило сказанному. «Смотри внимательно, — всплыл в голове резкий голос Сюэ Яна. — Ты все увидишь по его лицу»       Его лицо сейчас выглядело, как лицо человека, который по-прежнему не готов отпустить. И тогда он, с леденящей душу ясностью осознал, к чему ведет этот виток размышлений.       «Ты хочешь снова его найти».       Не то, чтобы вопрос, на самом деле. Синчэнь опустил голову еще ниже.       — Это неправильно? — спросил он, и что по-настоящему ранило, так это то, с какой неуверенностью он это спросил, словно совершенно не доверял больше своим собственным суждениям.       Ему очень, очень хотелось найти правильные слова, отговорить его, успокоить и никогда больше не подпускать к Сюэ Яну. Он внезапно вспомнил искореженные болью и страхом лица близких, их затуманившиеся глаза, глядящие в бледное небо. Последний выдох наставника. Синчэнь, обманутый и сломленный. Мертвый. И сквозь все это эхом звучащий, безудержный смех, преследующий его в каждом кошмаре.       Существовало только одно, что было важнее страстного желания навсегда погасить это всепоглощающее разрушительное пламя.       И, к сожалению, это был Синчэнь.       Чье сострадательное сердце, несмотря на все слова, утверждающие обратное, будет ранено этой вполне себе заслуженной смертью. Возможно даже настолько, что не сможет исцелиться.       Он вздохнул. И сдался.       «Мы поищем его, — написал он, стараясь успокоить дрожь в руке. — А там будет видно»       Если им повезет, они найдут Сюэ Яна сдохшим в какой-нибудь придорожной канаве, потому что, когда он видел его в последний раз — тот был в крошечном шаге от выгорания из-за искажения Ци.       Маленькая искра надежды, тут же отразившаяся на лице Синчэня, не могла не задеть, и Сун Лань ненадолго прикрыл глаза — свои глаза.       А затем деловито продолжил:       «НО. Тебе нужно отдохнуть. Мы никуда не пойдем, пока ты не окрепнешь»       Синчэнь открыл было рот, чтобы возразить, будучи до чертиков упрямым, но, казалось, вдруг осознал, что чрезмерная спешка и очередной провал лишь усугубит ситуацию. Так что он закрыл рот, коротко кивнул и сжал руку Цзычэня:       — Спасибо.       Он сжал его руку в ответ, наслаждаясь бесценным сокровищем в виде чужого сердцебиения и живого розоватого оттенка кожи на подушечках пальцев.       — Я так по тебе скучал, — сказал Синчэнь так тихо, что едва ли это можно было бы расслышать в дуновении ветра, если не прислушиваться.       И тогда он не смог сдержать слез — тех, которые он не был способен пролить даже над самыми горькими из своих потерь.       «Я тоже по тебе скучал», — вывел он, отчаянно сожалея, что не может провести вечность, рассказывая Синчэню, как сильно скучал по нему, оплакивал его, искал во всех уголках земли. Ладонь в его руке ослабела, на все еще бледном лице виднелись отпечатки истощения и усталости, так что он заставил себя проявить терпение.       «Отдыхай, — он вложил всю нежность и заботу, на которую был способен, выводя простые слова, прикасаясь мягко и почти невесомо. Рука Синчэня едва заметно подрагивала. — Я буду рядом, пока ты спишь»       Улыбка на лице Синчэня была прекраснейшей из вещей, когда-либо существовавших в этом мире.       — Тогда все точно будет в порядке.       Когда он лег обратно, его дыхание выровнялось и вскоре он снова уснул — обычным мирным сном, а не полумертвым забвением, как прежде.       Казалось, их руки теперь никогда не разомкнуться меж собой.