Тамашимаэ

Накику

(8 февраля, 19 лпрН)

— … а лучшие горячие источники у южных ворот! Котетсу уже полчаса расписывает ей все достопримечательности Конохи, пока они кукуют в коридоре перед кабинетом Хокаге. Накику честно попыталась вслушаться, но получается плохо: ей, во-первых, откровенно похер, во-вторых, они с Изумо друг друга постоянно перебивают, так что успевать за их общим ходом мысли — телепаты, что ли? — та ещё задачка. — Я уже была в Конохе, — напоминает Накику, на пятый раз проверяя все те свитки, которые Гаара просил передать Копирующему Ниндзя. — И мне больше бары интересны. На самом деле нет, но оба чунина-дозорных загораются и начинают, опять-таки наперебой, рассказывать о самых популярных местах тусовок, пока подошедший Ширануи не просит их убраться обратно на пост. — Надолго к нам? — спрашивает личный телохранитель Рокудайме. Накику его тоже практически не знает, но Генма участвовал в проведении последнего экзамена и посещал Суну, а Накику ассистировала Темари. Ичи в деревне не было, Канкуро сначала был занят Акеми, потом хер пойми чем, так что Гаара с унылым видом попросил её быть на подхвате на всякий случай. Молодой мужчина ей понравился — и пошутить горазд, и видно по нему сразу, что умный и даже не мудак. Какая редкость! — На неделю. Тут подробные отчёты по экзамену, документы по следующему обмену и последние данные с границ, которые могут касаться Щимо. — Это к Рокудайме-сама, — отмахивается Генма. — Не смотри на меня так, я телохранитель, а не секретарь. — А наш Усё может и телохранителем стать, если понадобится, — ехидно отвечает Накику, и не удерживается от улыбки, когда Ширануи от души смеётся. — Нет, правда. Он только кажется забитым, но за Казекаге горой встанет. — Верю. Даже Какаши, то есть, Хокаге-сама, мне уже про него все уши прожужжал. Завидует. — И правильно делает. Генма готовится ещё что-то добавить, но её, наконец-то, вызывают в кабинет. Ещё полчаса спустя её отпускают, при этом даже ни слова не говоря про временное место жительство. Хотя, если Акеми уже в курсе, что она в Конохе, скорее всего, ей предложат остановиться в поместье Икимоно. Общими успехами программы обмена Накику довольна. Несмотря на то, что в долгосрочной перспективе с кладками нужно работать куда больше месяца, определённый прогресс у них есть. Начала она с катона на ядовитых кииро, и у них получилось вывести так называемых «шииро» — белых, двуглавых ящерок, которые плюются огнём и токсином. Теперь Накику хочется поэкспериментировать с меддзюцу: вдруг выйдет альтернатива Катсую-сан с её лечащими слизнями? Вообще-то в Коноху она не планировала, но Темари сейчас в Кумо, что ли, так что Гаара попросил заменить свою старшую сестру в качестве посла. В коридоре её ждут, но не Акеми, как она подозревала, а Зару в маске лемура. Признаваться самой себе противно, гадко, мерзко, но при виде стройной фигуры парня сердце на секунду ёкает. Не потому, что он ей нравится, а потому, что ей ужасно хотелось попробовать его разговорить. Только поэтому. — Привет, — как обычно вежливо здоровается анбу. — Не устала? — Ты меня тут караулишь? — вопросом на вопрос отвечает Накику, косясь на секретарей Рокудайме. Один бессовестно сопит над бумагами, второй пытается разобрать документацию, то и дело взъерошивая и без того стоящие дыбом волосы. Да, этим точно до Усё как до луны. — Ага, — Зару даже не пытается увильнуть. — Удачно совпало, у меня три дня выходных. И мне нужно тебе кое-что показать. Зайдёшь к шести? — Зайду, если успею. — Делать сегодня в деревне ей нечего, если только не искать бары и горячие источники. — Твоя кровать свободна, если что? Лица Зару и выражения на нём не видно, зато прекрасно видно серо-зелёные — необычайно светлые! — хитрые глаза. Он специально делает длинную паузу, тоже кидая взгляд в сторону секретарей. Накику не думала, что это прозвучит так двусмысленно, но теперь остаётся только держать морду кирпичом, как обычно это делает Сай. — Для тебя — да, — наконец выдавливает он со смешком. — До вечера. До вечера ещё куча времени, и Накику пытается придумать чем себя занять. Первым делом она идёт в сторону поместья Икимоно. На её звонок в колокольчих главных ворот высовывается рыжий пацан лет четырнадцати — вроде бы брат Акеми, если она правильно запомнила. Видимо, он как раз собирался куда-то уходить. — Акеми вечером вернётся, у неё миссия тут недалеко. — Какая? — Без понятия, — мальчишка пожимает плечами и спешит удрать. Ладно, придётся вернуться завтра, потому что вечером у неё уже планы. Бесцельно шатаясь по союзной деревне, Накику заворачивает в квартал, где всё ещё ведутся строительные работы. С атаки Пейна прошло уже два года, и большая часть давно восстановлена, — стараниями некоего Ямато, владеющего мокутоном, — но здесь, судя по всему, не озаботились поспешностью. Странно даже, ведь почти центр. Впрочем, когда Накику видит растрескавшийся камень с едва различимой символикой красно-белого веера, ей становится понятно, почему тут не торопятся что-то построить. — Кого-то ищешь? — Твою, блять, тётушку! — Накику подпрыгивает от неожиданности, словно попадая в петлю времени. Саске эту фразу произносит точь-в-точь как в Щимо и прямо у неё над ухом. И голос Учихи не менее мрачный. — Ты чего подкрадываешься? — Я не подкрадываюсь, это ты в облаках витаешь. — Глаза у Саске обсидианово-чёрные и словно бы пустые. Но не как у Сая, да и оттенок совсем другой. Накику не знает, почему отмечает это, учитывая, что с обоими пыталась не пересекаться. — Так что тебе тут нужно? — Случайно зашла, — бурчит Накику, разрывая зрительный контакт и рассматривая унылые руины. — А что, нельзя здесь ходить? Я не лезу за ограду. — И правильно делаешь, — зловеще хмыкает Учиха. — Есть риск провалиться глубоко под землю. Не просто так забор поставили. На это ответить ей нечего, так что Накику отворачивается, готовая отправиться восвояси. Но Саске, оказывается, ещё не закончил. — Шинпи. Тебе о чём-то говорит эта фамилия? Накику замирает, тщательно обдумывая следующие слова, прежде чем обернуться. — С какой стати? — Родственники были с такой фамилией или нет? — кажется, он раздражается, не получая прямого ответа. — Может были, может нет, если и были, когда это было, — обтекаемо отвечает Накику, припоминая записную книжку, лежащую у него на кровати. Раз спрашивает про Шинпи — определённо это был дневник бабушки. Раз спрашивает её… каким-то образом их связал? Откуда у него дневник? Что в нём было написано? И, главное, что именно интересует Учиху? Всё, что Накику может сказать о клане, к которому принадлежала Рира-баа, это то, что они любили скрываться и постоянно перемещались с места на место. А вот почему — вопрос остаётся открытым. Каким образом она могла быть «неплохо знакома» с бабушкой Акеми, одной из старейшин Конохи? — Хн. — Это всё, что она получает от Учихи напоследок. Он засовывает единственную руку в карман плаща и просто проходит мимо, словно и не было у них диалога. Напыщенная павлинья задница! В конце концов, Накику всё-таки отправляется в тот самый онсен у южных ворот, про который всё талдычили Изумо с Котетсу. Здесь красиво: несколько небольших водоёмов, окружённых пышными кустами и хвойными деревьями. Но в горячей воде расслабиться не удаётся: чешется за ухом, всё больше и больше, до такой степени, что Накику приходится с матюками вылезти из бассейна уже через десять минут и ещё двадцать простоять под душем. На четыре раза промыв голову специальным гипоаллергенным шампунем, который она теперь везде таскает с собой. Скоро станет похожа на брата с его неиссякаемыми запасами необходимого в рюкзаке. Ну и ладно, до встречи с Зару как раз остаётся около часа, а ей нужно ещё добраться до его дома. Торопиться некуда, но она торопится, и, вместо того, чтобы выйти через створки ворот, прыгает на стену, где сталкивается лбом с таким же чудиком, проигнорировавшим главный вход. — Ауч! Смотри куда прёшь! — Больно так, что чуть искры не летят из глаз. Парень в маске хорька тоже прижимает ладонь ко лбу, хотя она ему врезалась в плечо. Щурясь от боли, Кику пихает его в голый живот, чувствуя под подушечками пальцев какую-то шероховатость типа шрама, хотя в этой области ничего не видно, кроме до ужаса бледной кожи, словно у трупа. — Сай? — Что ты тут делаешь? — глухо звучит из-под маски. Ещё один интересующийся. — Уже ухожу. — Куда? — А тебе какое дело? Сай — она его и по цвету кожи, и по голосу узнала — молчит и избегает поворачиваться к ней лицом, скрытым под маской, хоть и продолжает касаться пальцами той области, которой вообще-то ударилась она, а не он. — Никакого, — наконец, бросает Сай и исчезает в чернильных вихрях. Пара клякс оседает на поясе костюма, но высказать претензии уже некому, так что Накику забивает. У неё целая неделя в Конохе, успеет выловить и заставит постирать, либо выкинуть и купить ей новую одежду.

Кенджи

(8-10 февраля, 19 лпрН)

Расставаясь с Накику, Кенджи отчитывается Рокудайме-сама, получает деньги, которые планирует потратить на некоторые стройматериалы для дома, а потом решает заглянуть к Мэйко-сан. Причин это делать никаких нет, но ему хочется попробовать разговорить старую советницу, чтобы побольше узнать о её подруге детства. Точнее, про саму Риру-сан можно было много из дневников почерпнуть, — и составить её психологический портрет, — а вот про её прошлое в Конохе не было ровным счётом ничего. А ведь она тут росла, лет пятнадцать точно, насколько Кенджи помнит из старых скупых рассказов Мэйко-сан. Бабушка Икимоно если и удивляется визиту, то не подаёт виду. Она просит одну из домработниц — у кого-то ещё остались домработницы! — подать чаю и приглашает Кенджи пройти в малую гостиную. — Я надеюсь, ты просто решил навестить старую женщину, а не по делам, — дружелюбно говорит Мэйко-сан, но взгляд её чёрных глаз строгий и настороженный; видимо, ожидает, что это может быть связано с Корнем. Точнее, с тем, что от него осталось. — Я не по делам, — успокаивает Кенджи, присаживаясь в глубокое кресло. Которому, наверное, столько же лет, сколько советнице, но выглядит оно более, чем прилично. Только жутко неудобное. — На самом деле, я пришёл поболтать. У меня, с вашего позволения, есть пара вопросов. На которые вы, разумеется, не обязаны отвечать. Мэйко-сан задумчиво стучит сухонькими пальцами по подлокотнику своего кресла и кивает. Но почти сразу вцепляется в него до побелевших костяшек, потому что Кенджи вытаскивает из плаща один из дневников. Тот самый, с пометкой на полях. — Откуда это у тебя? — Выглядит знакомым? — Это Риры. — У вас тоже есть её дневники? Женщина морщится и молчит минуты две, видимо, решает что может ему сказать, а что нет. — Нет, у меня нет. Она покупала их в Конохе, но писала уже после того, как уехала. — Сбежала. — Я не знаю конкретную причину того, почему она решила вернуться на Косен, где родилась. Мы с ней поругались, когда она приняла это решение. И больше не общались. Тогда откуда Мэйко-сан знать про то, что Рира-сан вела дневники? Что-то тут не сходится. Но конкретного ответа ему не дадут, это Кенджи прекрасно считывает с лица пожилой женщины. — Вы просили меня приглядывать за её внучкой. — Это было давно, — хмыкает Мэйко-сан. — Слышала, она подружилась с Акеми? Надеюсь, эта дружба не повлияет на мою внучку в самом плохом смысле. Она ещё связалась с этим, размалёванным… как там его, брата Казекаге? — Канкуро, — подсказывает Кенджи. Да уж, никакие альянсы не изменили отношение старейшины к Суне. Да и в клане Икимоно, её почившего зятя и отца Акеми, тоже многим данный союз поперёк горла. Но вслух, конечно, никто недовольство не высказывает. — Почему Корень интересовался Накику? — Потому что интересовался её бабкой, — Мэйко-сан выразительным тоном обозначает, что считает вопрос глупым. — Точнее, их кеккей-генкаем. Но ты и сам всё это знаешь. Почему сейчас вспомнил? Теперь колеблется Кенджи. У него точного ответа нет, точнее есть, но их несколько, несвязанных друг с другом. — Покопался в старых документах родителей, — наконец, решает он признаться в одной из причин. — Там что-то про Корень? — Нет, про имена. — Тогда не вижу связи. — Но Мэйко-сан отводит взгляд на секунду, словно какая-то связь может быть. А, может, просто личное. Она всегда противостояла Данзо, но они в чём-то были похожи и явно хорошо знали друг друга. Не как соперники в совете, а как люди, некогда бывшие близки, но разругавшиеся в пух и прах и превратившие привязанность в глубокую ненависть. А, может, он просто придумывает чего нет. Больше разговаривать на провокационные темы Кенджи не рискует, пьёт чай и обсуждает с бывшей начальницей «этих хамов» песчаников и «дурную внучку» Мэйко-сан, а под конец выслушивает ворох накопившихся жалоб про «тупиц, заседающих в совете». Данзо-то умер, а остальные как сидели, так и сидят, чтоб их. В общем, время летит незаметно, и Кенджи уже опаздывает на собственноручно назначенную встречу с Кику. Мэйко-сан он оставляет один из дневников, но не с заинтриговавшей его надписью, а тот, в котором всё полностью про её путешествия где-то по пустыням Ветра. Вдруг, хоть это немного примирит старейшину со столько нелюбимой страной? Накику нет, и Кенджи успевает разочароваться, что она передумала, но получает тычок в бок и охает, резко поворачиваясь и встречаясь взглядом с её — тёмным, недовольным, так, что золотой ободок у зрачка сверкает молнией. Уже второй раз застаёт его врасплох с инка. — Тебе не говорили, что опаздывать на свидание считается приемлемым только для девушек? — У нас свидание? — Кенджи прикусывает губу, чтобы не рассмеяться. Она похожа на маленького злого ёжика, даже чёлка её не лежит волной, как обычно, а торчит, словно иголки. — Прости, если ввёл тебя в заблуждение относительно моих намерений. — Какой ты вежливый козёл. Прям как мой брат. — Стараюсь. — Быть вежливым или быть козлом? — приторным голосом уточняет Накику. — Сейчас очень постараюсь сделать так, чтобы ты больше не дулась. — Я не дуюсь. — Я заметил. Что насчёт домашних гёдза на ужин, расслабляющей ванны и фильма перед сном? — У нас же не свидание. И ты, вообще-то, обещал мне что-то показать. — У нас целых три дня, расскажу и покажу. Могу добавить массаж в качестве извинения, я весьма талантлив в этом. — Много на ком практиковался? — Не ревнуй, на себе, в анбу это частая практика, когда неделями торчишь в дозоре. — А то я не в курсе. Нет, с ней всё-таки ужасно весело! В итоге, конечно же, в тот вечер он умело избегает всяких важных разговоров, и засыпают они на диване: фильм оказывается мало того, что каким-то непонятным и запутанным, так ещё и с претензией на высокоинтеллектуальные концепции. Наверное, подобный артхаус понравился бы Саю, но Кику уже двадцать минут после начала клюёт носом, а Кенджи вырубается следом, в процессе ленивого раздумывания стоит ли тащить её в кровать или хотя бы пледом накрыть. Утром ему приходится делать ей обещанный массаж плечей, потому что Накику ворчит и ворчит о том, что у неё всё везде затекло. Весь этот день они проводят порознь: ей, по её словам, надо заглянуть к Акеми, а Кенджи отправляется в посёлок за стройматериалами, как и планировал. Даже успевает кое-что сделать до того, как она возвращается вечером. Голова её явно занята их с Икимоно экспериментами, да и усталость даёт о себе знать. Накику, как настоящая эгоистка, снова требует размять ей плечи и спать ложится ещё засветло, надёжно заворачиваясь в кокон из одеяла. На третий день он даже не удивляется, когда она стаскивает с себя майку, оставаясь в одном лифчике, и приказным тоном заявляет, что матрас его тоже оставляет желать лучшего, так что пусть исправляет причинённый ущерб. Вообще-то, она могла в любой момент от него переехать к той же Икимоно или попросить у Хокаге квартиру или комнату в отеле. — А корона на голове не давит? — ехидно спрашивает Кенджи, послушно двигая пальцами по чуть выступающему позвоночнику, от шеи до поясницы. Где у неё небольшой белый шрам, явно от ранения каким-то тупым предметом. — Я тут сплю чуть ли не с рождения, у меня ничего нигде не болит. — Ты был прав, хвастун, хорошо-то как, — стонет Кику, и Кенджи вздрагивает, неосознанно усиливая хватку на её боках, которые как раз обхватывает ладонями. — Если уйдёшь из профессии, открой свой кабинет. Кстати, кто такой Тамкен? — Где ты это увидела? — голос его подводит, что от Накику, конечно же, не укрывается. Этим прозвищем, образованным от фамилии и имени — Тамеру Кенджи — его звала только мама. — У тебя на тумбочке фотка с родителями. Сзади подписана. — Она в рамке. Ты её вытаскивала? — Мне было интересно, ты же не говорил, что нельзя, — в этом вся Кику. — Тамкен — это я, — со вздохом признаётся Кенджи и возвращается к тому, что делал. — Меня так зовут. — Ага… — Накику звучит то ли разочарованно, то ли просто отрешённо. — Ясно. Ну, мне нравится. Больше, чем Зару. Она привстаёт на локтях и поворачивает к нему голову, чуть толкая бедром, чтобы он подвинулся. — Ладно, мне, наверное, пора. Что-то я загостилась. Если будешь в Суне, так и быть, могу предложить свой диван на пару дней. — Ага, — говорит Кенджи. Перехватывает тонкую руку девушки, которая уже тянется к майке, и дёргает на себя. А потом наклоняется, накрывая тело Накику своим и берёт плату за гостеприимство более чем заслуженным поцелуем.

Саске

(10-17 февраля, 19 лпрН)

На миссию Сакура соглашается не горя энтузиазмом. Она бросает на Саске уставший и даже раздраженный взгляд, но, в целом, не проявляет особых эмоций. Это почему-то задевает, хотя раньше этот самый ее энтузиазм его всегда нервировал. Прежде Сакура пришла бы в восторг, чуть ли не прыгая от счастья, от возможности провести с ним наедине столько времени, но теперь ей словно совсем ничего общего с ним иметь не хочется. Разве так должно происходить у тех, кто претендует иметь на себе имя второго человека? С другой стороны, он и сам ведь не желал быть с кем-то связанным. И до сих пор не желает, верно? Саске кажется, что в своих мыслях и чувствах он вконец запутался. Он даже понять не может, почему равнодушие Сакуры так сильно его выбивает из колеи. Ему не тоскливо без разговоров и обсуждений, без ее душного внимания к себе, но и напряженная тишина кажется тягостной. Забавно, прежде желания поговорить у него не было, а тут так и хочется что-то прокомментировать или обратить внимание девушки на тот или иной момент их путешествия. В итоге, вместе они проводят куда меньше времени, чем Саске планировал. Какаши не врал, когда говорил о миссиях Сакуры в близлежащих деревнях. На попытку Саске надавить девушка только приподнимает бровь и твердо возражает: живые куда важнее мертвых, а уж пыльных и давным-давно забытых всеми хранилищ тем более. Саске приходится прикусить язык и заниматься своими изысканиями самостоятельно до тех пор, пока она не решит, что достаточно освободилась, чтобы его сопроводить. Первые два хранилища не представляют собой ничего интересного. Саске и так знает историю своей семьи, — пусть и не в тех деталях, в которых хотелось бы, — но все равно скрупулезно просматривает записи. Списки имен и недвижимости; они уже давно не имеют никакого значения, потому что поместья или пришли в негодность, или принадлежат уже кому-то другому. Информация про захоронения тоже не кажется ценной, хотя одно из мест ему хочется проверить, потому что там упомянута какая-то редкая вещица. С другой стороны, стоит ли лезть в могилу? Пиетета перед мертвыми Саске не испытывает, просто не хочет зря тратить время на обманку, если в ней ничего не окажется. А Сакура все занята, даже когда он присоединяется к ней за ужином в гостинице, номера в которой они сняли; всегда немногословна и погружена в думы. В один из дней он замечает ее на рынке, покупающей кошель. Саске щурится, присматриваясь к предмету, и понимает, что он скорее мужской, чем женский. Серый, с зеленым узором и вкраплениями розовых бусин, ни разу не нежный или яркий, но красивый. Для кого он? Хотя, это, конечно, глупый вопрос. Наверняка для Какаши, и догадка злит Саске. Они с Сакурой вроде как вместе, хотя никаких заявлений никто из них не делал, иначе бы Саске знал. Что же их останавливает? Его так и подмывает спросить сокомандницу об ее отношениях с Рокудайме, но что-то подсказывает, что Сакура или не снизойдет до ответа, или пошлет его так далеко, как только можно. У своей наставницы девушка научилась не только медицине и битью, но и большому количеству крепких словечек. — Могу выделить несколько дней, — говорит Сакура тем же вечером. — Если вдруг тебе все еще нужна моя помощь. — Выдвигаемся завтра утром, — сообщает Саске и пытается завести разговор о том, как прошел ее день. Видимо, сегодня у Сакуры хорошее настроение, потому что она даже отвечает, пусть и не особо вдаваясь в подробности. Он старается ее слушать, подмечая, как сильно она изменилась не только с момента их знакомства, но и в последнее время. У нее пропали круги под глазами, появился румянец на щеках, она подстриглась. Ей так куда лучше, чем с длинными волосами, и Саске почти даже делает комплимент. Но приятные любой девушке слова с его губ так и не срываются. Выходят на рассвете. Саске поначалу старается сбавить шаг, но Сакура не прилагает особых усилий, чтобы успевать за ним, так что в этом нет смысла. Она ничего не говорит о его попытках быть то ли вежливым, то ли предусмотрительным, но судя по холодному взгляду зеленых глаз, всё девушка заметила и ни разу не довольна его поведением. Поместье оказывается таким же полуразрушенным, как и все остальные. Когда-то, век назад, тут кипела жизнь: Саске рассеянно рассматривает большой двор, покосившиеся стены и оплетающий их плющ, обвалившийся колодец. Они с Сакурой проходят дальше, осторожно ступая на темные половицы. Часть прогнила, так что велик риск свалиться, особенно, когда они добираются до ведущей в подвал лестницы. Она тоже покрошилась, и в какой-то момент Саске оборачивается, протягивая Сакуре руку. — Смеешься? — В ее голосе разом и недоумение, и осуждение. Свою ладонь в его она не вкладывает, только кивает ему идти вперед и не задерживаться. А вот помощь Какаши она наверняка бы приняла… Очередная глупая, но неприятная мысль. — Как скажешь, — цедит Саске и больше не оборачивается. Они спускаются и начинают обыскивать полупустые полки и ниши. По сравнению с остальными, это хранилище маленькое. Работы тут на полдня, так что к вечеру они уже могут вернуться в поселение. Это разом и хорошо, и плохо. С одной стороны, ему не хочется задерживаться здесь, а с другой — он собирался провести время с Сакурой, чтобы хоть немного разобраться в себе. — А что мы ищем? — уточняет Сакура, перебирая ветхие бумаги. — Или ты не знаешь? — Знаю. Как только найдем, я сообщу. — Ужасно информативно. — Скажи… Саске останавливается и хмурится, пытаясь правильно сформулировать вопрос. А что именно он хочет у нее спросить? Что именно нужно у нее узнать? Сакура тоже замирает и переводит на него взгляд. Раньше она так глядела только на Наруто в те моменты, когда была готова услышать любую глупость. Саске не привык, чтобы и к нему было такое отношение. Он всю жизнь был гением, а тут его уравняли к уссоротонкачи, даром, что названный брат ни разу не дурак и не бестолочь, каким его многие считали. Про себя Саске, по крайней мере, готов в этом признаться. — Где находится мое имя? — В твоих документах, я полагаю, — голосом, полным сарказма, тянет Сакура. — Или ты о чем-то другом? — Я имею в виду мое имя. На тебе. — Это не твое дело. — Это мое имя. — И мое тело. — Мы связаны, Сакура. На это Сакура закатывает глаза и скрещивает руки на груди, всем видом выражая, что большей глупости она в жизни не слышала. А ведь сама раньше к нему с этим лезла. И что же? Ей теперь намного больше нравится Какаши? И плевать, что это не с ним у нее связь? Все должно быть не так. — Глупость, Саске. Ты эту связь не принимал, потому что она тебе сто лет не нужна, — девушка качает головой и возвращается к поискам. — Тебя не касается. Давай не отвлекаться, не люблю дышать пылью. Саске скрипит зубами, но возразить действительно нечем. Сакура права, а он даже не может объяснить, почему их связь, которую он никогда не чувствовал, стала так важна для него. Пока что приходится замолчать. Он бесится, задевает локтем и роняет на пол глиняный сосуд, который разбивается вдребезги. Саске уже готов перешагнуть через осколки, как замечает широкую подвеску, из тех, что давно не в моде. Сзади на ней поблекшая от времени надпись. «Для Сайко от всего сердца. И.» Сайко? Кажется, в записях Обито было что-то про женщину с таким именем. Одна из Шинпи. Эта фамилия часто упоминалась Обито, как и размытые описания кеккей-генкая её носителей: хенка. Какая-то своеобразная способность влиять на чакру других людей и даже вливать ее в неодушевленные предметы, но расплачивались за нее Шинпи ограничением запаса собственной чакры и нестабильностью генома. Что конкретно это значило, Обито либо не знал, либо решил не доверять бумаге. Во время миссии в Щимо, у Ритсуми Накику Саске видел что-то похожее, так что подумал, что у нее могут быть родственники из Шинпи. Но песчаница прямо на вопрос не ответила, а ему как-то не встало пытаться разговорить эту мегеру. В любом случае, почему тут личная вещь Шинпи Сайко? Саске крутит в руке подвеску и прячет в сумку на поясе. Если в данном подвале нашлась чья-то старая бижутерия, то, может, он сумеет найти что-то еще? Саске методично перебирает все остальные предметы в хранилище, проверяет, нет ли нигде больше подобных гравировок. Раз одна такая вещица есть, то может найтись и другая, быть может, куда более ценная. — Тут чей-то, кажется, дневник, — подает голос Сакура и протягивает Саске потрепанные страницы, скрепленные грубой нитью. Лежали они в кожаной папке, которую хозяин в свое время явно повсюду таскал с собой. — Ты это искал? — Может быть, — кивает Саске, просматривая исписанные листы. Шифр, он одно только имя и узнает: Изуна. Стоит опять наведаться к Орочимару. В Конохе есть специалисты по дешифровке, но им доверять настолько ценные знания он не желает. Саске и своему бывшему наставнику не хочет их доверять, но лучше ему, чем кому-то еще. Так есть шансы хотя бы услышать правду, без каких-либо недомолвок и приукрашиваний. Саске надеется, что узнает из этого дневника что-то полезное. А там, может быть, разберется и с тем, что думает об их с Сакурой связи.

Акеми

(17 февраля, 19 лпрН)

От родителей у Акеми осталось не так уж и много: пара фотоальбомов и три картонных коробки личных вещей. Среди них — шкатулка с материнскими украшениями, исцарапанные протекторы, записная книжка отца и прочие мелочи, которые не нужны никому, кроме осиротевших детей. Отцовские четки Акеми забирает себе и хранит на тумбочке у кровати, а кусаригама достается Яхико. С ней младший брат тренируется, стараясь достичь уровня их отца как можно скорее. Неторопливое перебирание коробок успокаивает, в одной Акеми находит и зачем-то надевает нефритовый браслет. Таких было сделано три, два — ее и матери — теперь лежат тут, а последний украшает запястье бабушки. Мэйко-сан заказала их на первый день рождения внучки у какого-то именитого ювелира. Акеми редко надевает свой, но сегодня решает порадовать бабушку. Идет к ней одна, потому что Яхико успевает куда-то умчаться с Конохомару. Его можно было бы поискать и приволочь за ухо, только на это бы ушло много времени и сил. Ее брат не дурак, прятаться умеет, пусть и не так, чтобы старшая сестра вообще не сумела его найти. Акеми проходит мимо пруда с кувшинками, улыбается старшей служанке, склоняющей перед ней голову и сообщающей, что госпожа уже ждет. В доме пахнет благовониями, Мэйко-сан сидит за низким столиком, на котором стоит поднос с чайником и двумя чашками. Чуть погодя она наверняка захочет пройти в сад, потому что всегда ведет туда внучку, когда та заглядывает. Оснований думать, что сегодня все будет иначе, у Акеми нет. — Бабушка, — она садится на подушку так, как положено, чтобы не сердить пожилую женщину. — Яхико обещал… — Не нужно оправдывать брата. Долг старшей сестры — направлять, а не пытаться спрятать чужие ошибки, — Мэйко-сан качает головой и поджимает губы. — Для шиноби он недостаточно дисциплинирован. Не понимаю, куда смотрит ваш дядя. — У Исаму-джи хватает забот, — вздыхает Акеми и примирительно улыбается, разливая чай по чашкам. Горьковатый запах жасмина заставляет ее чуть поморщиться. Обычно бабушка предпочитает другой сбор. — Я поговорю с Яхико. Поговорит, но толку от этого не будет. Яхико упрямый как баран, копия даже не отца, а матери. Мама, насколько помнит Акеми, тоже отличалась страшной упертостью, и только муж мог ее переубедить и заставить поступить как-то иначе. Саму себя Акеми такой упрямицей не считает, за что тоже получает от бабушки тычки и отповеди. Если Яхико нужно меньше показывать свой характер, то Акеми, наоборот, больше. — Не хочешь рассказать мне о Суне? — после непродолжительной паузы предлагает Мэйко-сан. — О своих новых… друзьях, например. — Тебе интересно что-то конкретное? Сора-чан встречается с Аичиро, поэтому мы проводили много времени вместе. Мацури и Юката… — Не строй из себя дуру, Акеми, тебе это не идет, — резко отдергивает бабушка, и Акеми вздрагивает, настолько громко это звучит в тихом доме. — Старший брат Казекаге, брат и сестра Ритсуми. Мне интересны они. — Мне нечего о них сказать. — Ты столько времени провела с ними, и тебе нечего сказать? С девчонкой ты ставишь эксперименты над кладками, с ее братом… — Скольких анбу ты приставила следить за мной? Акеми ставит чашку на стол и складывает руки на коленях. Пальцы так и чешутся сжаться на запястье, на котором нефритовый браслет кажется тяжелым и тянущим руку вниз. Она не хочет никого обсуждать с Мэйко-сан, особенно Ичи и Канкуро. С первым она так и не поговорила, хотя была возможность: нужно было всего лишь перестать показательно игнорировать его. Но она злилась, до сих пор злится, поэтому делала вид, что ей плевать. Задело ли это Ичи? По нему сложно было сказать, да и из Суны он тут же смылся. С Канкуро все тоже сложно. Акеми разом жалеет и нет о том, что позволила себе упасть в его постель. Это была ошибка, и ладно бы, если бы ей не понравилось, так ведь наоборот. Ей самой от себя тошно из-за тех чувств, которые она испытывает к Канкуро. После секса проклятое притяжение стало только сильнее, а проведенное с ним рядом время заставило Акеми начать немного его понимать. Испытывать к нему неприязнь, будучи знакомой с одним лишь неприятным фасадом, было куда легче, чем когда она копнула глубже и узнала его получше. Что из этого ей рассказывать бабушке? Поговорить о Накику безопаснее всего, но с тем, как Мэйко-сан смотрит на Акеми, ей совсем не хочется чем-то делиться. — Это неважно. Мне важно знать, что ты не сошла с верного пути. Жители Суны отличаются от нас. Они всегда жили в куда более суровых условиях, и такая как ты там… ты же понимаешь, что для марионетчика ты не больше, чем игрушка? — Ты переживаешь за мое сердце? — И репутацию. — Сейчас другое время. — Какие-то вещи неизменны несмотря ни на что. Не будь наивной дурой, какой была я в твоем возрасте. Мэйко-сан, чувствует Акеми, оговаривается, хотя явно не замечает. Она никогда не говорит о своей молодости в таком ключе, она вообще старается о ней не говорить. А тут вдруг снисходит! — Неужели многомудрая Мэйко-сан совершала ошибки? Еще скажи, что полюбила не того. — Следи за языком, девочка. Я всегда могу укоротить твой. — С мамой у тебя это не получилось. — Потому что твоя мать была слишком похожа на своего отца. Лицо Мэйко-сан внезапно меняется. Она морщится и опускает ладонь на стол с тихим хлопком. — Можешь идти. Раз решила дерзить мне, то нам не о чем разговаривать. Знай, что твои родители были бы разочарованы твоим поведением, Акеми. И это больно. Акеми сглатывает ком в горле, борясь с желанием продолжить бессмысленный спор, и уходит. Мэйко-сан чем-то расстроена и озабочена, потому что обычно так себя не ведет. Не сказать, что Акеми понимает бабушку и мотивы ее поступков, но даже ей понятно, что что-то не так. И эти странные оговорки? Разве не был ее дедушка человеком мирным и уступчивым? Все родственники много раз подчеркивали, насколько он отличался от строгой и властной жены. Может, у него была какая-то другая сторона, о которой никто не знал? Да нет, глупость. Акеми трет виски и старается отвлечься от всех мыслей, которые ее терзают. Она прячется в террариуме, куда иногда захаживает Накику, получив разрешение на доступ в поместье от Исаму-джи. Пока Накику в Конохе, то хочет изучить здесь все: в Суне условия другие, нужно точно понимать, что и как влияет на развитие кладок. Не только использование ее кеккай-генкая их меняет, но и внешние факторы тоже. — Что за унылая рожа, — отмечает Накику, которая как раз здесь. Песчаница садится на нагретый через стекло зимним солнцем валун и растирает уставшие руки. — Что опять случилось? — Ничего такого. Просто навещала бабушку, она… — Тяжелый человек. Тамкен говорил. — Кто? Услышать ответ Акеми не успевает. Сзади раздается громкий хлопок, и в огромном террариуме неожиданно становится тесно. Кодай но Хаха занимает собой все пространство, чудом не ломая постройку и не задевая их с Накику. Акеми ловит подругу за локоть и чуть сжимает его, безмолвно говоря о том, что все в порядке. — Матушка, — Акеми низко кланяется перед огромной ящерицей. Та касается ее своим хвостом — и это все еще чудо, что ничего при этом не ломает. — Мурассссаки, — рокочет глава Расщелины Ящериц. — И Шшшшшинпи. Как приятно видеть новый рассссвет давно забытого. — А? — Накику предусмотрительно не двигается, внимательно рассматривая Кодай но Хаха. — Глупая девчонка пошшшшшла на поводу у озлобившшшшегосссся дурака, но ты будь умнее. Держиссссссь мурассссаки, у каждого Шшшшипнпи своя мурассссаки. Акеми… понимает примерно ничего. Она растерянно моргает и подходит ближе, когда Кодай но Хаха подталкивает ее к себе. — Дочь Красссного Ящщщера, моя маленькая мурасссссаки, — ласково шипит она, обдавая Акеми теплым влажным воздухом. — Два клейма — тяжжкая ношшшшша. Хоть ты и не виновата, уже не избавишшшься. Исчезает она с таким же хлопком, с каким появилась, оставляя после себя уйму вопросов. Акеми чешет щеку и смотрит на прищурившуюся в задумчивости Накику, которая смотрит в ответ. — Шинпи? Это имя или фамилия? — удивляется Акеми, когда они выходят из террариума, в котором становится душно из-за температуры и влажности. — И при чем тут ты? — Без понятия. Ты можешь ее призвать? — Не придет. Матушка является только когда считает нужным. Я ее теперь до следующего года не увижу, да и то в лучшем случае. А Акеми очень хочется с ней поговорить и вытрясти из нее ответы, которых она больше ни у кого не сумеет получить.