Тамашимаэ

Данзо

Никто так и не понял, как и почему на телах людей начали появляться имена: по одному, совсем редко по два. В основном лет в пятнадцать, когда у девушек проступало заветное имя, увидеть которое никто, кроме носительницы, не мог. Порой найти того самого было несложно, порой — невозможно по целому ряду причин, основной из которых были бесконечные войны в их мире. У кого-то имя оставалось до самого конца, даже если отношения завязывались с кем-то еще, а у кого-то оно пропадало. Иметь чужое имя на коже стало нормой, а вот найти друг друга считалось невероятной удачей. Если везло, то связь укреплялась, становилась ментальной, и тогда проявлялись уже оба имени, доступные взору любого человека. Данзо знает, что на его теле должно было появиться имя Мэйко, но вместо этого на коже появляются только новые шрамы. Феномен возник не так уж и давно, но еще до его рождения, и, как Данзо сумел узнать, во времена, когда Коноха только создавалась стараниями Мадары и Хаширамы. Конкретики, увы, получить так и не удалось. Каким-то образом кто-то в те времена что-то изменил в этом мире, позволив тем, кто идеально друг другу подходит, друг друга находить. Первыми были сам Сенджу и Узумаки Мито, что даже неудивительно. Исключительные люди проживают исключительные жизни, верно? И Данзо до сих пор уверен, что свою проживет не так, как все. Просто без Мэйко, вот и все. Она постоянно убеждает Данзо, что на ее коже его имя, прикладывает ладонь к своим ключицами, его пальцами обводит буквы, но он их не видит. И связь так и не становится глубже, не прогрессирует; ничего не меняется, кроме того, что их отношениям приходит конец. Мэйко твердит, что это из-за его тайн, из-за лжи, из-за недоверия, ставшего обоюдным, и из-за Шинпи Риры. Во многом именно из-за Риры, которая всегда была его невесте дороже всех. Они же сироты, неприкаянные и ненужные, нашедшие друг друга и ставшие семьей. Данзо с Мэйко рано повзрослели, рано начали играть в семью, в родителей, в пару, а Рира — то ли их сестра, то ли ребенок. Во всяком случае, для нее, потому что Мэйко правильная, Мэйко верная… Поэтому она положила всему конец и вышла замуж за эту посредственность, Сатоши. Данзо прикрывает глаза и закуривает, хотя ненавидит запах дыма и вкус табака во рту. Мэйко и сама его не любит, как-то даже устроила Рире страшную взбучку, когда заметила ту с сигаретой в руках. Такой злой он свою невесту никогда прежде не видел. Свою бывшую невесту, напоминает себе Данзо. Надо ведь приучать себя называть ее так, как положено. Мэйко выходит замуж и рожает от другого. Рира — сначала вступает в Корень, а потом неожиданно сбегает, лишая его возможности разобраться с метками на их телах и шанса использовать ее силы во благо. Во всяком случае, сам Данзо уверен, что во благо. Он хочет помочь Конохе, сделать ее сильнее и защитить всех ее жителей. Разве быть патриотом плохо? Так почему же от него отворачиваются те, кто должен был оставаться рядом с ним всегда? Данзо выдыхает облачко дыма и смотрит куда-то перед собой и в никуда. Он думает и о Хирузене, о, простите, Хокаге-сама, счастливо женатом, получившем и власть, и уважение, и Коноху. Сарутоби легко достается все то, что хотел и до сих пор хочет Данзо, и это тоже злит. Все в этом мире не так, как должно было быть, и метки пар — одна из тех вещей, которая кажется Данзо неправильной. Это наверняка какой-то обман, наверняка в будущем как-то причинит всем вред, хоть и принято романтизировать и идеализировать эту кутерьму. Рира со своим кеккей-генкаем должна была помочь Данзо если не положить всему конец, то взять под контроль. Только вот и она от него отвернулась, и очередное предательство болью отдается в груди. Хирузен становится Сандайме Хокаге, третьим по счету и самым молодым, женится на своей Бивако и выглядит до омерзения счастливым. Мэйко уходит от Данзо и выходит замуж за идиота Сатоши, который носится по Конохе как счастливый дурак в ожидании их первенца. Рира сбегает с каким-то анбу, лишь бы только оказаться подальше от Конохи и от Данзо, перечеркивая все то, что между ними было. Все что-то приобретают, и один только Данзо теряет, проигрывая по всем фронтам. Он тушит сигарету как раз тогда, когда слышит тихие шаги. Ему не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это. — Куришь, — констатирует факт Мэйко. — Ты никогда раньше не курил. — Почему ты ходишь тут ночью? — Почему ты стоишь под моими окнами? Данзо косится на окно, в котором уже давно не горит свет. Он действительно замер у ее дома, хотя не знает, зачем он здесь. Мэйко, судя по всему, тоже не знает. Она стоит с идеально ровной спиной, тонкая как тростинка — будто бы никогда не рожала. — Кто у тебя? — спрашивает Данзо, хотя и так все знает. — Девочка? — Девочка, — Мэйко кивает, и ее губы трогает улыбка. — Но ей уже год. Ты не мог не знать, кого я родила. — Забыл. — Ты никогда ничего не забываешь. — Я помню, где было мое имя. Оно уже исчезло? Зачем он задает этот вопрос? Разве имеет значение такая мелочь теперь, когда их дороги разошлись раз и навсегда? Мэйко, кажется, тоже не понимает, к чему он это спрашивает. Она облизывает губы и отводит взгляд. Данзо ухмыляется и бросает окурок себе под ноги, растирая подошвой и уже собираясь уйти, когда Мэйко вдруг ловит его за руку. — Оно не исчезло, — признается она и прикладывает его ладонь к своей груди. Там, под ключицами, с ее слов и есть его метка. Только вот у него ее нет, не появилась, не проявилась. И уже никогда не появится, в этом он уверен. — Я не пыталась тебя заменить. — Ты от меня ушла. — И это твоя вина, — Мэйко смотрит на него так же, как смотрела и в день их разрыва, и наутро после того, как они переспали уже после него: твердо и зло. — Твоя, потому что ты предпочел мне свои дурацкие тайны. — Разве ты не должна была мне доверять? — А ты мне? Ты первый начал строить стены, Данзо, поэтому у тебя нет права меня в чем-то упрекать, только не после того, как ты разрушил нашу семью. Она отпускает его руку, но Данзо ее не убирает. Костяшками пальцев он скользит по нежной светлой коже, пока не обхватывает шею Мэйко ладонью. Все как он помнит, чувства ровно те же, и жилка бьется под его пальцами так же, нервно и быстро. — Ты ушла. Рира сбежала. Считаешь, что я наказан? — Да, — Мэйко сжимает его запястье. — Ты будешь один, потому что хочешь быть один, и ненавидишь всех, кто живет иначе. Данзо кивает в такт ее словам, думая о том, что ненавидит эти проклятые имена, ненавидит все, что с ними связано. И себя он тоже, кажется, ненавидит. И только поэтому не спрашивает то, что по-настоящему его интересует: какого цвета глаза у дочери Мэйко, ее или его.

Орочимару

Навсегда покидая Коноху, Орочимару зачем-то забрал с собой дневник, в котором вёл записи про так называемые «тамашимаэ». Явлению, которое возникло в мире во времена зарождения деревень давали самые разные названия, но Орочимару однажды записал это так, да и оставил, за неимением более удобного и, главное, не слащавого термина. Родственные души, как же. У самого Орочимару, конечно же, никаких имён на теле не было, а вот у Джирайи, как он сам как-то признался, на лодыжке значилось имя Тсунаде. Врал или нет — кто ж поймёт? Говорят, имена проявляются в основном у девушек, в период эмоционального и полового созревания, но исключения тоже есть, так что, возможно, его бывший сокомандник говорил правду. Тсунаде он, в любом случае, так до сих пор и не признался, и вряд ли наскребёт в себе смелость однажды это сделать. А есть ли у новоявленной Хокаге какая-либо метка не знает никто, скорее всего, даже её любимая ученица, племянница почившего женишка Сенджу. Орочимару и не думает снова поднимать архив, у него и так есть чем заняться, помимо изучения явления сомнительной ценности, но дневник он находит совершенно случайно и как раз в тот момент, когда в руки ему попадается Йондайме Казекаге, которому, увы, придётся умереть, чтобы план Орочимару по захвату Конохи сработал. Сама деревня Листа ему не особо-то и нужна, а вот Учиха Саске… О лучшем теле можно только мечтать. Времени у Орочимару остаётся не так уж и много, а ещё он много сил вложил в захват Расы. Даже с учётом кеккей-генкай Казекаге удивительно, насколько сильный отпор он смог ему дать. И в этом, как понял Орочимару, ему помогла его долбанная метка: даже после смерти супруги она усиливала чакру Расы. Интересно. Есть ли способ связывать себя с кем-то искусственно? Шинпи Рира, возможно, бы сумела такое провернуть, с её способностями мутировать чакру, но, к большому сожалению Орочимару, эта женщина давно уже считается погибшей, хотя у неё осталась внучка, живущая в Суне… Естественно, себя Орочимару ни с кем не представляет в крепких узах и отношениях, но если вдруг метка проявится у одного из тел, которые он планирует занять, — у того же Учихи-младшего, хоть и очень сомнительно, — стоит этот вопрос всё же изучить. Сюрпризы Орочимару не сильно любит, особенно если они неприятные. Он — человек науки, и даже если тема изучения ему не сильно нравится, лучше выявить все подводные камни заранее. Чтобы не стать узником своего же хитроумного плана, как это случилось с Шимура Данзо. Орочимару многое знает об этом старике, он ведь служил под его началом, и в чём-то оказался куда хитрее. Именно поэтому не гниёт в Корне, а правит в им же созданной деревне Звука. Орочимару задумчиво постукивает пальцами по ветхой тетради в кожаной обложке, затем зовёт Кабуто. — Изучи мои старые записи и попробуй разузнать больше. — Тамашимаэ? — Кабуто на секунду выглядит искренне удивлённым, затем возвращает себе невозмутимый облик. — Орочимару-сама, но наш план… — В силе. Я тебя не тороплю, как и не собираюсь торопить Саске-кун. — Если мы сможем его похитить… — Если не сможем, он придёт сам, — отмахивается Орочимару. Потому что уверен, что младший Учиха не останется в Конохе, если ему пообещают ту силу, которая будет способна отомстить Итачи. — Изучи и отлови подопытных с меткой… надо будет поставить опыты, как они будут взаимодействовать с проклятой печатью. Кабуто кивает и молчаливо покидает кабинет начальника. Орочимару достаёт ещё один дневник, на этот раз не свой, а Шинпи Риры. Он уже изучал его, читал и про тамашимаэ, ведь именно оттуда пошла его привычка называть явление душ-имён. Просто теперь он вчитывается в крохи информации более вдумчиво, отделяя от ненужной шелухи. Рира никогда не была дурой, особенно после того, как вступила в Корень. И всё же не удержалась от того, чтобы оставить кое-какую зашифрованную информацию в оставшихся после неё записях. Почему? Надеялась таким образом помочь потомкам, пыталась выплеснуть идеи на бумагу, предполагая впоследствии уничтожить или… или понимала, что её предки или родственники замешаны в появлении тамашимаэ? Могли, но у Шинпи всегда была ограниченная чакра, а охватить целый мир провалившимся экспериментом или чем-то подобным — это надо уметь. Явно же не в одиночку и даже не целым кланом манипуляторов чакры, тем паче, что они всегда были известны тем, что прятались и не высовывали свои носы, чтобы не стать подопытными кроликами кого-то наподобии Орочимару. В дневнике Риры очень, очень мало информации. В нём вообще, в основном, воспоминания о детских годах, проведённых в компании Гакари Мэйко и Шимура Данзо. Никому не нужные сантименты и сожаления, выдранные из рутины моменты совершенно обычных шиноби, не представляющие никакой ценности. Философские рассуждения на тему того, насколько цель оправдывает средства. И есть ли в мире шиноби вообще место для настолько искренних чувств, чтобы искать свою вторую половинку, зная, что связь настолько крепка, что при потере дорогого человека принесёт страдания в сто крат сильнее, чем они могли бы быть, вплоть до того, что это способно полностью тебя изменить. Как и, собственно, случилось с Расой, если хорошо подумать. Конечно же, ни слова ни про саму Риру, ни про её мужа, родителей, клан или хотя бы намёка на метки Данзо и Мэйко. Орочимару с раздражением отпихивает от себя обе тетради и поднимается, чтобы заглянуть в лабораторию. Кабуто смышлённый парень, ответственный и талантливый, но, увы, его не хватает. Орочимару требуется ещё хотя бы один помощник, ведь у него не один схрон, а доверить наблюдение за узниками можно лишь самым преданным и умным. Таких, увы, у него не сказать, что много. Он невольно думает о том, что если бы у него была родственная душа, которой можно доверять как себе, было бы куда проще. Даже с теневыми клонами не так-то и просто справиться, особенно в его несколько плачевном состоянии. Интересно, если он искусственно вырастит клона себя и найдёт способ связать его тамашимаэ… можно и уничтожить потом, ведь метка действует и после смерти, судя по тому, что он успел понять. И всё равно это гипотезы, а у клонов нет души, так что всё размыто, расплывчато, не изучено, да и не вышло у него до сих пор создать новое существо на основе ДНК. Время убегает, как песок сквозь пальцы, и не факт, что он успеет, так что пока Учиха Саске — самый оптимальный вариант. Тоже рискованный, конечно, но наименее рискованный. Орочимару на оправданные риски идёт всегда, потому что в результате получает необходимое, а если и нет — как это вышло с Тсунаде — то у него всегда есть пути к отступлению. С тамашимаэ, кажется, путей отступления нет совсем. Кто бы ни был ответственен за создание «поиска родственных душ», Орочимару про них знает три вещи. Вряд ли это было их изначальной задумкой. Вряд ли они они понимали как сильно это изменит мир. Вряд ли они сделали это для того, чтобы ощутить последствия на своей шкуре. Никто из шиноби того времени в здравом уме бы на такое не подписался, ну, кроме самых сильных мира сего, вроде Шодай Хокаге и его супруги Узумаки Мито. Да и в нынешних реалиях… непонятно кого и к чему это может привести.