Последняя роза лета

      Темница уже который час окутывала Редверса своей темнотой и сыростью. Оперевшись спиной о стену, мужчина согнул ногу и уставился в одну точку. Ночью становилось особенно холодно. Переводчик, который ещё не так давно злобно бил по разным частям комнаты, громко ругаясь, теперь столкнулся с сильнейшей болью в руке. Он жалел о том, что действовал так медленно, что не успел нормально запереть дверь из-за вечно отвлекающей его Катерины, и что оставил за собой свидетеля. И вы, мой дорогой читатель, можете понять, что у этого человека не было и мысли, что он вообще поступил как-то неправильно по отношению к девушке. Он просто плевал на её чувства и судьбу, пытаясь угнаться за получением наследства. Вилфу нужно было лишь обесчестить княжну, чтобы она как можно скорее вышла за него замуж от полнейшей безвыходности. Его мать бы не устроила какая-нибудь простушка, иначе б Редверс спокойно подкупил любую другую особу, но женщина сразу бы всё раскусила. У неё был глаз наметан. А ждать долгие месяцы, чтобы влюбить себя девушку благородного происхождения, Вилф не мог и не хотел: братец его женится первым и заберет всё состояние себе.       Но Редверс понимал, что в темнице его продержат недолго. Не будет царь переговоры срывать из-за какой-то девахи. Хоть и знал переводчик, что ему знатно достанется от герцога, который уж точно не простит ему такую дерзость, Вилф лучше бы стерпел это.       Мужчину начинало клонить в сон. Из-за уверенности в оптимистичном окончании всей этой истории, Редверс был даже готов спокойно уснуть, совершенно не боясь неожиданного появления палача.       Глаза его медленно закрывались, а руки сплелись на груди, чтобы хоть немного согреться. Но неожиданно послышался скрип и скрежет замка. Переводчик сразу вскочил на ноги, наблюдая за тем, как молодой человек открывает дверь.       Вилф уже видел его несколько раз. Говорят, что тот кто старается не обращать на себя внимания, всегда замечает тех, кто поступает точно так же. Так было и с этим опричником. Редверс уже давно заметил то, что он не пропускал мимо своих глаз каждого, будто высматривал что-то. — Я то уж думал, что долго здесь просижу. — Редверс усмехнулся. — Не волнуйтесь, господин, — какая-то странная улыбка озарила лицо молодого человека. — Недолго.       Не успел Вилф ступить и шагу, как опричник резко притянул его к себе. Жгучая боль разгорелась в области живота переводчика, отчего из его уст вырвался какой-то неопределенный хриплый звук.       И Редверс после второго удара даже не понял, сколько ещё раз это произошло в дальнейшем. К горлу Вилфа уже подступила кровь, а опричник продолжал и бить, и бить его, не боясь испачкать руки и одежду в алой жидкости. Острое лезвие кинжала входило в мужское тело с такой силой, что не оставляло ни единого шанса на жизнь. Будто голодный волк, набросившийся на маленького трусливого зайца, он продолжал наносить смертельные удары. А взгляд… Боже, каким же безумным был сейчас взгляд этого человека! Словно сам дьявол отпечатался на его лице, так и заставляя не опускать оружие.       На животе и груди Реверса уже и не осталось живого места, будто он и на самом деле был подран диким зверем. А опричник не останавливался… Мужская рубаха, больше напоминающая жалкий истерзанный клочок ткани, пропиталась бордовым цветом. Кровь разлилась и по лицу переводчика, и по полу, образовывая там огромную лужу.       Опричник, даже не опасаясь, что его могут увидеть, с силой наступил Вилфу на лицо, ломая нос. Руки у мужчины тряслись от лютой ярости, но он все равно не остановился на этом. Будь бы он ещё немного безумнее, то точно бы не посрамился сделать с Редверсом то, что тот планировал совершить с Катериной. Но переводчик уже не мог ничего чувствовать, чтобы было можно его помучить, да и опричник ещё не так сильно сошел с ума.       Ладони государева человека были полностью в крови; не было и кусочка кожи, куда бы не попала густая алая жидкость. Даже черная ряса впитала в себя этот цвет. Ещё немного, и глаза его стали бы двумя озерцами, с разлитыми по малахитовой воде бордовыми бликами. Он точно был, как сам дьявол.       Скрестив руки на груди, Басманов покачал головой. Сколько ночей он уже не спал? Сколько часов провел у постели княжны, когда девушка пребывала в каком-то странном бреду, постоянно что-то бормоча себе под нос? Тело её так и горело, а Линдсей, дворцовый врач, лишь давал ей разные настойки. Умным человеком был Арнульф, сразу понял, чем этот переводчик поганый девицу опоил. Редверс, видать, даже и не думал, что таким количеством страшного отвара мог просто убить Серебряную. Как сказал доктор: «Знаю я средство эдакое… Одна пара капель с ума сводит. А княжне, вероятно, несколько ложек подмешали в питье».       Глаза Фёдора слипались. И даже тогда, когда его просили уйти из покоев девушки, чтобы еë хотя бы переодели служанки, и он отправлялся в свою опочивальню, кравчий отказывал себе во сне. Хоть и одолевала его тело усталость страшная, душевные переживания не давали сомкнуть глаза. — Вы только осторожнее… — произнес Линдсей в своей европейской манере и подошел к двери. — Испуг в её глазах читается.       Басманов лишь коротко кивнул и вновь посмотрел на Катю, которая не так давно вернулась в сознательное состояние. Лежала она на высокой подушке, глядела перед собой, но одеяло её было натянуло так, что виднелись лишь одни только глаза да волосы. Очи, красные от слез, были широко раскрыты, а ресницы слиплись от соленой жидкости. Девичья грудь тяжело вздымалась, а сама княжна будто бы боялась смотреть на опричника, и даже после того, как он сел на край её постели, она продолжила упирать свой взгляд в стену.       Кравчий осторожным движением положил руку на её плечо прямо поверх одеяла. Серебряная чуть дернулась, но сопротивляться никак не стала. Мужчина молчал, пытаясь подобрать слова, но каждое ему казалось совершенно лишним и неуместным: опричник боялся сделать лишь только хуже. — Зазнобушка моя… — еле слышно прошептал он. — Не прячь очей своих. Тяжко сердце моему глядеть, как ты себя изводишь.       От этого обращения Катерина всхлипнула и лишь покачала головой.       Медленно дотронувшись до простыни на уровне шеи девушки, кравчий будто бы спросил разрешение, и потянул ткань вниз, открывая лицо княжны, которое она так хотела спрятать. Губа Серебряной была разбита, отчего сердце Фёдора неприятно кольнуло. Так и хотел мужчина притянуть княжну к себе, полелеять её, успокоить. Однако понимал кравчий, что слишком поспешных действий не нужно ему совершать; Катя и так была напугана и взволнована.       Девушка, наконец, перевела на опричника глаза; руки её продолжали подрагивать. — Ну чего ты? — Басманов осторожно дотронулся до её запястья. Действовал мужчина медленно, постепенно; не желал он причинять княжне дискомфорт. — Всё обошлось. Прошу, скажи хоть что-то.       Катя сильно зажмурилась. Самым страшным стало для неё то, что все воспоминания были невероятно мутны, будто покрылись таинственной дымкой. Стоило девушке лишь попытаться нащупать хоть какие-то четкие мысли о том злополучном вечере, как она сталкивалась с невероятно мучившими её обрывками. Серебряная просто не могла сама знать, что произошло… А разбитая губа, которую она увидела в отражении, так и твердила, что не случилось ничего хорошего.       А в один момент девицу и вовсе начали одолевать старые страшные картинки из памяти: Франция, дворец, захватчики…тот день, когда Фабьен ценой собственной жизни спасал её от надругательства. И вот всё вновь практически повторяется. Только спас её не Фабьен, а Фёдор. Но спас ли он её вообще? Вдруг он пришел слишком поздно? Вдруг над Катериной уже успели поглумиться?       И эти мысли так и читались на лице княжны, что не ускользнуло от опричника. — Я быстро заметил, как ты из зала пропала. — начал он. — Пошел искать сразу… Ничего он сделать с тобой не успел.       Катерина всхлипнула, зажмурившись. Хоть и верила она словам кравчего, неприятная рана в душе продолжала кровоточить. Серебряная понимала, что он прав, но легче совершенно не становилось. Слишком омерзительно себя чувствовала девица. Очень часто она на обман наталкивается. Хоть и не была она близка с Редверсом, совершенно не могла и подумать, что такой милый молодой человек может так поступить. Да и вообще постоянно ловила себя княжна на мысли, что нечестные люди её так и окружают. И это этого становилось ещё хуже: все проблемы будто соединились в один громоздкий ком, полностью завалив собой Катерину. Девушка чувствовала себя грязной, истоптанной…использованной. — Почему именно я? — девушка покачала головой. — Почему именно мне Господь уготовил столько проблем? Что я сделала такого, что теперь так расплачиваюсь?       Опричник вглядывался в её заплаканное лицо, которое так и молило получить ответ на этот вопрос. И кравчего одолевали самые ужасающие для него чувства: страх за близкого и даже любимого человека. Да Басманов после вступления в опричнину даже так за отца родного не переживал, как за Катерину. — Порой трудные периоды в жизни говорят о том, что потом произойдет что-то хорошее, — Фёдор осторожно сунул руку под простынь и обхватил ладонь девушки. — Я и сам повел с тобой нехорошо… Но сейчас ведь всё у нас наладилось. Я не оставлю тебя, рядом буду. Только ты себя ни в чем не кори. Нет твоей вины в поступке этого нечестивого.       Сердце княжны бешено заколотилось, когда она вновь посмотрела на опричника. В горле застыл ком, как только Катерина вновь захотела заговорить. Девушка осеклась. Слишком много противоречивых слов сейчас летало у неё в голове. Тяжело вздохнув, княжна сжала пальцы чуть сильнее, надеясь, что это хоть немного поможет успокоиться, но стало лишь хуже. Грудь сдавило, и каждый вдох был невероятно судорожным, болезненным, будто Серебряная сейчас вновь громко заплачет. — Во Франции ведь действительно всё было совершенно по-другому, — начала девушка, уставившись в одну точку. — Если после того, как мы с тобой впервые погуляли по саду, некоторые начали заговорщически перешёптываться, то там никто и косо не глядел, когда я могла целый день провести с Фабьеном. Я всегда чувствовала себя там очень свободно, не ощущая никаких оков, противостоящих любым движениям. А статус фрейлины давал мне ещё больше раздолья. — Что ты хочешь этим сказать? — Басманов внимательно взглянул на девушку, заметив какие-то странные эмоции на ещё лице. — Я познакомилась с одним человеком, художником. — княжна старалась говорить довольно размеренно, чтобы Фёдор не надумал себе чего лишнего, однако голос её всё равно подрагивал. — Разумеется, я не чувствовала с ним такого душевного спокойствия, как это было с Фабьеном, но мне всегда нравилось как он меня рисовал. Я очень уважаю тех, кто делает прекрасные ручные работы. Разве это не дар божий?       Опричник покачал головой: — Тот портрет, который мне подарила?.. — Да, это нарисовал Родрик. Но я хотела не об этом тебе рассказать. Точнее, не совсем об этом.       Катерина на мгновение прикрыла глаза. Она понимала, что, возможно, ей бы следовало сохранить свою тайну. Хоть она и была уверена в Басманове, но это могло бы вызвать сильнейшие недопонимая в их отношениях. Но сейчас она уже не могла молчать. Просто хотела высказаться, облегчить тягу на душе. Чувствовала себя девушка настолько опустошенно, что уже просто не видела смысла что-то скрывать. Считала себя княжна и так достаточно опороченной; и эта новость не могла ещё сильнее её принизить. — Раз ты честен стал со мной, раз я тебе про преследования рассказала… — произнесла девушка. — Прошу, только пойми меня.       Басманов заметно напрягся, но всё так же продолжил держать руку Катерины. Он совершенно не знал, чего ему стоит ждать. — Лишнего я себе не позволяла никогда. Не старалась его влюбить в себя, не чувствуя того же. — Катя покачала головой. — Если только вина выпивала, то очень редко могла сказать что-то безрассудное… И я никогда не замечала, чтобы Родрик смотрел на меня по-особенному. Даже когда рисовал, то на лице его читалось сугубо увлечение работой. А, может, это я просто не обращала на него внимание. Когда я уезжала, то узнала, что Родрик питал ко мне теплые чувства. И я даже подумать не могла, насколько сильно он…желал меня.       Опричник вздернул брови, продолжая внимательно слушать. — Здесь я даже уже и позабыла о нем. Но потом приехал герцог; как оказалось, он тоже был знаком с Родриком. Ты, вероятно, не знаешь, что Джозеф очень увлечен женскими портретами, как бы это сейчас не звучало… И в какой-то степени это и сблизило его с художником. Забавно даже… — девушка усмехнулась, покачав головой. — Будто сама судьба так и хочет, чтобы я мужчинам перестала доверять. — Не говори так. — Да как же мне так не говорить? — Катя опустила глаза. — Родрик ведь… Не только меня рисовал так, как ты уже видел. Боже… — чем ближе княжна приближалась к правде, тем сильнее ощущала, как колотится её сердце. — Он нагой меня нарисовал!       Катя выпалила это как на духу: быстро и четко, чтобы не передумать. На лице кравчего нельзя было считать ни единой эмоции; заглядел мужчина в одну точку, а затем и вовсе отвернулся. Катерина приняла сидящее положение, уже слыша собственное сердцебиение в голове, а опричник тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. Девушка не знала, какой реакции ей ждать: хоть и не было её вины в произошедшем, мог Фёдор надумать себе совершенно всё что угодно.       Некоторое время он молчал, наклонив голову на бок. Видела девушка, что находится мужчина в полном смятении.       Но вдруг он притянул княжну к себе, крепко обняв за плечи. Прижав щеку к её щеке, Басманов одну руку переместил Катерине на затылок; и обнимал он девушку настолько крепко, будто она могла вот-вот куда-то исчезнуть.       Не выдержав, Серебряная ощутила, как ни с того ни с сего у неё из глаз покатились слезы; из девичьих уст вырвался тихий всхлип. В душе моментально разгорелось самое настоящее тепло: и совершенно не нужно было никаких слов. Просто объятия… Просто слышать стук уже не только своего сердца, но и сердца родного близкого человека.       Басманов осторожно поцеловал девушку в самый край губы, задержавшись буквально на секунду. И этого было вполне достаточно. Вся его поддержка буквально обволакивала, успокаивала девичью душу, заставляя Катерину хоть немного перестать чувствовать себя негодной, испорченной.       Обхватив её скулы, Фёдор чуть отстранился и взглянул девушке в глаза. Сейчас княжна уже и не пыталась глядеть в другую сторону, уставившись лишь в манящие её васильки. — Я всегда на твоей стороне буду, — произнес кравчий, вытирая большим пальцем слезу с её щеки. — Поняла меня? Хватит на себя хворобу нагонять.       Катерина лишь коротко кивнула. Чувствовала она сейчас себя настолько защищенной, что ещё недавний страх, испытываемый ею даже при появлении врача, улетучился. Но больше всего она была благодарна Басманову за то, что он не давил на неё, действовал с осторожностью; не хотел Фёдор причинять ей дискомфорта лишними прикосновениями. — Выходит, это герцог тебе про портрет рассказал?       Княжна кивнула, вновь отодвигаясь к подушке: — Джозеф хотел пошутить над Родриком, поэтому выкрал картину. — произнесла княжна. — Это было накануне отъезда Морвили сюда, поэтому сейчас этот портер при нем. Одна из причин, по которым я помогала ему с Аней. Джозеф обещал отдать мне полотно за сотрудничество. Хотя он и вовсе не давил на меня, не думай! Джозеф действительно хороший человек. — Хороший человек… — Басманов усмехнулся. — Только за окружением своим плохо следил.       Катерина опустила глаза. — Прости, — сразу выпалил он, но Серебряная лишь понимающе кивнула: — Джозеф никогда бы не подумал причинить боль женщине, поэтому даже и подумать не мог, что его друг мог попытаться пойти на подобное… Что… Что произошло с Вилфом? Герцог сильно злился на него? А Царь? Не думаю, что Иван Васильевич будет из-за меня переговоры срывать.       Опричник свел губы в тонкую полоску, пытаясь подобрать верные слова. Стоило ему вспомнить ошеломленное лицо Малюты, когда тот обнажил зарезанного в темнице переводчика… При всём при том, не заметил даже Скуратов пропажи ключей; понятно было, что убийца был уж очень осторожным человеком, раз сделал всё настолько незаметно.       Да и сам кравчий, который уже и лично начал задумываться о том, что удушит Редверса собственными руками, был в неком смятении, когда врач даже не смог толком считать количество ранений на Вилфе. Басманов, несмотря на всю свою лютую злость на этого человека, даже и представить не мог, как кто-то в здравом рассудке мог действовать настолько…даже слово «жестоко» не подойдет.       Хотя опричник уже и догадался, что убийцей был именно тот сумасшедший, который не давал Кате покоя. Больше просто некому; любой другой бы просто ограничился чем-то более быстрым и простым. И не знал толком Басманов, как Серебряная отреагирует на эту новость. — Убили его. — К-как убили? — голос девушки дрогнул. Но было это лишь из-за того, что Катерина была практически уверена в полной безнаказанности переводчика. — Когда? — В ночь, когда Редверса только в темницу привели. — ответил опричник. — Жестоко очень…явно сил убийца не пожалел: колол, будто на куски разделить хотел. Думаю, ты и сама понимаешь, кто это был.       Катерина вздрогнула; глаза её испуганно расширились: — Как же?.. — прошептала она, приложив ладонь к губам. — Боже, я и подумать не могла, что…       Девушка покачала головой: она ведь до последнего момента была уверена, что её преследователь не решиться на что-то подобное. Если попытку отравления Хомяка ещё можно было бы оправдать тем, что Матвей не приносит никакой пользы государству, то ведь Редверс был довольно важным человеком. И его убийство это не просто настоящее безумство! Это буквально заявление о том, что этот сумасшедший теперь действительно готов совершенно на всё! Ведь как бы сейчас Серебряная ни ненавидела Вилфа каждой частичкой своей души, она понимала, что лучше бы неизвестный не осмелился на его убийство. Ведь после случившегося он и вовсе может перестать опасаться идти и на избавление от кого-то другого, не менее высокопоставленного человека. — Федя, боже! — Катя прижала руку ко лбу. — Что же делать теперь? А если он?.. — Не посмеет. — Басманов постарался ответить как можно спокойнее. — Прошу, не волнуйся только. — Да как же не волноваться теперь? — девица заговорила чуть громче, а затем посмотрела на рядом стоящую тумбу и тяжело вздохнула. — Дверцу открой. И сверток возьми на нижней полке, под платьем моим.       Кравчий изогнул бровь, но просьбу девушки выполнил. Вытащил он спрятанный сверток и раскрыл плотную ткань: в руках у мужчины оказался кинжал, с широким мощным клинком и черной рукоятью из кости. Вопросительно посмотрев на девушку, Фёдор уж было хотел протянуть оружие ей, но Катя приостановила опричника, положив ладонь поверх его руки. — Я тебе его купила. — ответила Серебряная. — Буквально перед тем, как мы поссорились. Сразу отдать хотела, но сам знаешь, как всё сложилось.       Кравчий на мгновение замешкался, совершенно не ожидав получить что-то подобное. Да и вообще он не думал, что Серебряная соберется так просто подарить ему что-то. Без всякого повода. А ведь было видно, что кинжал этот — довольно дорогая искусная работа. А взгляд Катерины, на удивление, был серьёзный-серьёзный. — Носи всегда при себе, прошу, — девушка крепко обхватила его руки, чуть подавшись вперед. — Хоть и своё оружие у тебя есть, всё равно носи! Мне так спокойнее будет. — Всё хорошо будет, — произнес Басманов. — Нечего тебе так волноваться; нельзя тебе сейчас. — Федь, — девушка покачала головой, судорожно вздыхая. — Пожалуйста… Я ведь с ума сойду, если случится с тобой что-то. — Я при любом раскладе этот кинжал носить буду, — он улыбнулся. — Что бы ни было… Да и не позволю я себя одолеть какому-то безумцу. Я тебя лишь прошу — не волнуйся. Полно. И так много ты натерпелась. Поспи лучше.       В груди продолжало беспощадно колоть от сильнейшего волнения. Хоть и благодарна была Серебряная, что опричник ей правду поведал, не знала девица, сможет ли теперь вообще глаза замкнуть. Теперь только сидеть и думать будет о том, как бы с кравчим ничего не приключилось. — Пожалуйста, будь осторожнее… — вновь повторила девушка. — Коль от гнева государева да от казни меня господь уберег, тебя мне послав, — произнес мужчина, — так точно не станет жизнь мою в руки какого-то безумца отдавать. Уж точно не такая судьба мне уготовлена.       Что-то теплое было в словах опричника, отчего стало несколько легче. Понимала ведь княжна, что, возможно, именно благодаря ей Басманов и сидит рядом. Если бы она не решилась срезать с него тот злополучный мешочек, то он бы уже давно исчез из её жизни. А чтобы тогда было? Эта мысль даже пугала. Катерина ведь явно потом бы пожалела о произошедшем. Ведь чувства ей раскрылись уже достаточно давно. И обида эта была настолько сильна как раз-таки из-за того, что Серебряная ощущала предательство именно со стороны любимого человека. Полюбила бы девушка кого-то, если бы действительно осталась одна? Признаться, Катя уже даже и не могла представить, чтобы сейчас вместо Басманова её утешал бы кто-то другой. Что совсем бы чужой человек пытался подобрать верные слова, опасаясь собственной колкости. Нет, эта картина совершенно не укладывалась в голове. Княжна уже и вовсе не хотела видеть рядом с собой кого-то другого. Ей это было не нужно.

***

      Басманов шел довольно быстро, ни секунды не сомневаясь в правильности своих действий. Как только вышел Фёдор из покоев Катерины, сразу отправился к герцогу. К слову говоря, Джозеф практически не показывался в свет в последние дни; точнее, он перестал выходить из комнаты после случившегося с княжной и переводчиком.       Вошел опричник без стука, поэтому лишь скрип двери рассказал повернутому к стене герцогу о незваном госте. Басманов нахмурился, неожиданно уловив жуткий запах гари, который пыталось заглушить открытое окно. А если судить о том, что в комнате успело стать довольно холодно, то проветривалась спальня довольно долго, а значит, что и горело что-то не маленькое. — Добрый вечер, — произнес Морвили, поворачивая голову в сторону кравчего. Выглядел Джозеф достаточно устало: одни синяки под глазами на половину лица уже буквально кричали, что англичанину просто было необходимо поспать. Даже оливковый оттенок его кожи неожиданно побледнел, приобретя какой-то совершенно нездоровый цвет. — Если, конечно, этот вечер действительно добрый… — Я здесь не за любезностями. — опричник скрестил руки на груди и прошелся вдоль спальни. На столе — на железном подносе — лежал пепел. — А за одной вещью…которую стоило бы уже отдать Катерине; особенно учитывая последние обстоятельства.       Джозеф лишь грустно усмехнулся, вглядываясь в серьезные черты опричника: — Порой меня поражает откровенность леди Катерины. Она насколько не стесняется собственных чувств, что это не может не вызывать восхищения. Хотя, признаться, я несколько удивлен, что она вообще решилась сообщить о нашей с ней тайне. Хорошо, что она нашла человека, которому может настолько доверять.       Опричник скрестил руки на груди, ожидая, что сейчас герцог отдаст ему портрет, но Джозеф продолжал сидеть на месте. — Мне ещё долго ждать? — недовольно спросил Басманов.       Лицо Морвили было слишком безэмоциональным, совершенно непохожим на то, каким мужчина предстал в первые дни своего приезда: — Вам больше не о чем беспокоиться. И миледи тоже. — произнес Джозеф. — Картины больше нет: я её сжег.       Теперь Фёдор понимал, почему в комнате стоял такой запах: вероятно, полотно было сожжено не так уж и давно.       По лицу герцога было очевидно, что он совершенно не жалеет об этом поступке, но это даже как-то удивило опричника. Фёдор ожидал, что ввяжется в серьезный спор с этим мужчиной, чтобы забрать картину и уничтожить её лично. Кравчий и подумать не мог, что Морвили его опередит. Да и вообще зачем это было нужно Джозефу? Он ведь так и не добился желаемого; хоть и Сабурова в какой-то степени начала обращать на него внимание, это внимание было совершенно ничтожным. — Миледи помогла переосмыслить мне много вещей, — Морвили покачал головой. — Даже те жизненные устои, которые сопровождали меня на протяжении долгого времени. Я смотрю на неё, на вас, господин Басманов, на ваши чувства, вашу страсть, на то, как вы переживали за Катерину. Вы столько лет жили вдали друг от друга, могли даже никогда не удивиться, но всё равно обрели эту любовь. И я не хочу как-то вам в этом мешать; пусть даже и не намеренно. Я никогда не хотел вредить миледи, а сейчас… она очень нуждается в поддержке. Надеюсь, она сможет простить меня за эту неприятную ситуацию.       Федор сглотнул; слова англичанина поразили его до глубины души. Ведь Джозеф был совершенно прав: если бы не воля Романа Ильича, они бы с Катериной так и не встретились. А если бы Серебряный решил вернуть дочь на Родину чуть позже, то исход был бы тот же: княжна бы отправилась домой, а не в слободу. Да и, возможно, Басманов тогда бы уже и был казнен. А если бы что-то случилось в дороге? Катя часто упоминала, что её сопровождали замечательные погодные условия все долгие недели поездки. Если бы обрушились дожди или же страшная жара, то поездка бы сильно затянулась. Будто сама судьба так и хотела свести княжну и царского кравчего. Пусть Катя и говорит, что им уготовилось слишком много испытаний, то, что они вообще оказались вместе — уже настоящее небесное благословение.       Было видно, что Джозеф сильно сожалеет. То ли он просил прощение за картину, то ли за ситуацию с Вилфом, однако Басманов знал, что Катерина совершенно не держит на него никакого зла. Она считала герцога прекрасным человеком, который уж точно не желал её как-то обидеть. Девушка успела его узнать очень хорошо. — Хочу дать вам один совет, — неожиданно произнес герцог тихим хриплым голосом. — То, что хотел бы услышать сам в нужное время. Чтобы ни случилось, чтобы ни происходило, никогда не отпускайте свои чувства, если они искренние и взаимные. Боритесь за свою любовь. Даже если вы находитесь в той ситуации, когда это совершенно невозможно. Просто не отпускайте свои чувства. Если они не настоящие, то и сами уйдут. Если это было лишь увлечение, то вскоре вам будет легко. Но если это было то самое чувство, которое заставляет ваше сердце трепетать, то вы будете жалеть всю жизнь, что его упустили. — мужчина провел рукой по лицу. — И ещё… сейчас старайтесь не сильно тревожить миледи. Пока Фабьен не поднимается с постели, а ваш врач подозревает, что у него чахотка. Если это действительно так… Будьте рядом с княжной. Ей будет очень сложно пережить этот удар. Не чужой ей Фабьен человек.       Басманов действительно не знал, как Катя отреагирует на это известие. Как бы странно для опричника не было это признавать, он понимал, что Моро её друг. Кравчий, который и сам не так давно потерял Вяземского, понимал, какого это.       А ещё была и Милослава, которая так и металась между двумя покоями. Если к Катерине её иногда и пускали, то максимум, что ей разрешали делать в комнате Моро — стоять за её пределами, лишь прислонившись ухом к двери. Теперь они вновь не могли поговорить.       И признаться, не понимал Фёдор, откуда во дворце взялась чахотка. Сейчас ни одна-единственная душа во дворце не болела. А если бы Фабьен заразился ещё в дороге, то рано или поздно слег бы и герцог. Но хоть и выглядел Морвили устало, это было вызвано сугубо его внутренними переживаниями. Чувствовал опричник, что что-то здесь нечисто.