Нью-Йорк

      На больничной койке лежал молодой человек лет двадцати пяти. Вдруг он открыл глаза. «Почему все белое? Я что, помер?», — подумал он, оглядываясь. Стены — белые, потолок тоже, белая простыня… «Да не, вроде не помер, рано еще». Он попытался пошевелиться, но резкая боль в груди, стянутой повязкой, тут же отбила любое желание двигаться. «Дьявол, и сколько я здесь уже? День, два? Или как? И где я вообще? Хотя, это я хватил, это ж больница.»       Через час пришла медсестра — смена бинтов, прием пищи и так далее. Джеральд, мягко говоря, офигел, когда узнал, что валялся четыре дня без сознания. Ранение хоть и средней тяжести, но все же. Да и операция, вытаскивание пуль, переливание крови… Эх, ладно. Живой, значит, все не так уж и плохо.       Разенграффе снова приставили к Манчини, зачем — непонятно. Полковник прямо ей сказал, что на сей раз она облажалась, ну, хоть от дела не отстранил, и на том спасибо. Надо же, вроде как «лучший агент», а теперь… И это задевало профессиональное самолюбие. ***       Полтора месяца. Именно столько Джеральду пришлось проваляться в больнице. Ну, последние пару-тройку недель это уже было не отлеживание, а выполнение всяких разных оздорвительных процедур и упражнений. «Охренительный отпуск» — эта мысль была в голове Манчини почти все время до выписки. К счастью, этот день выпал на пятницу, и Кристофф, успевший, видимо, поднабраться неугомонности у своей ненаглядной, предложил… Ну, ясен день, выпить. В субботу вечером друзья завалились в какой-то паб, где, по словам Бьоргмана, был «зашибенный виски». — Ты тут часто бывал, так? — Ага. А ты три года с части носу не показывал. — Только не вздумай напиться, я не нанимался тебя тащить через пол-города. — Слушай, да какая разница? Ты чуть коньки не отбросил, за это точно нужно хлопнуть, да побольше. Давай, оторвись по полной! — Ну, а пожалуй ты прав…       Утром Джеральд едва поднялся, не помня ровным счетом ничего, даже то, как добрался до своей квартиры. Да уж, походу он действительно перебрал вчера, и повторять этот опыт уже не хотелось. Единственной мыслью, крепко засевшей в его голове, было сказанное Кристофом неприятное известие — Эльзу отстранили от дела в ту самую пятницу. Это сказала Анна. Неизвестно как, но Манчини это запомнил, но тем не менее, внезапно возникла достаточно дерзкая мысль — пойти и вправить мозги этому полковнику из ФБР. Странно, что подобные мысли возникли у человека после хорошей гулянки накануне. Поднявшись и приведя себя в порядок, Манчини все же сел за руль своего «Бентли» и поехал — ну не пешком же тащиться. * * * — Так что же вы хотели? И вас разве не учили, что подобное — просто невежливо? — Вы зачем… По какому поводу отстранили одного из ваших агентов от дела, которое изначально было им дано? — Вы про мисс Разеграффе? Вас это не касается. — Простите, но я вынужден настоять и повторять вопрос. — Мой ответ не изменится. — Может, вы и меня от дела отстраните? — Вы же свидетель. — Вот. Вы и меня из дела выкините? — На вас это, — полковник хлопнул рукой по толстой папке, — и построено. — Я знаю. А человека, который вел это дело… — Значит так, если вы без этого жить не можете, то пишите бумажку. Мне почему-то кажется, что с этим вопросом мне вы будете надоедать долго. — Какую бумажку? — Сейчас я вам объясню…       Когда спустя час мытарств с этой бумагой (голова гудела) Джеральд вышел из кабинета и вышел на лестницу, то, видимо, судьбе так захотелось — он едва не сбил с ног Эльзу. — Что т… вы здесь делаете? — Да так, мимо шел. А вы? Выходной же. Разеграффе, то ли догадавшись, то ли еще что-то, убежала, не ответив. Минут пять — она догнала Манчини, не успевшего еще выйти в вестибюль, и порывисто его обняла. Такого Джеральд точно не ожидал, и растерялся. Эльза вдруг тоже засмущалась. — Спасибо. — Да ну, ерунда — черкнуть пару слов. — Но все же, зачем? — Сам не знаю. Вряд ли в с этим вы разобрались бы сами. Манчини был прав, и, наверно, просто не осознавал, что спас карьеру Разенграффе — за такой косяк могли и уволить. Шутка ли — главного фигуранта дела чуть просто не пристрелили. — А может, — продолжил Джеральд после секундного молчания, — просто потому, что я люблю вас. * * * — Это черт знает что такое! — мужчина лет сорока, с майорскими нашивками, ходил взад-вперед по кабинету, потрясая газетой. — Ты знаешь, что твои болваны натворили? На весь штат прославились! — Вы о ком? — поинтересовался капитан. — А ты будто вчерашнюю газету не читал! Послушай — «Вчера, находясь на выходных вне расположения части, в питейном заведении «Ирландец» произошла драка. Зачинщиками оказались два офицера ВС США — первые лейтенанты Кристофф Бьоргман и считавшийся погибшим Джеральд Манчини. Когда охрана попыталась их выпроводить, вышеуказанные лица, будучи в нетрезвом состоянии, начали оскорблять сотрудников охраны, а когда последние попытались применить силу, то офицеры устроили драку». Каково, а? «Затем к ней прибавилось еще несколько посетителей, которые тоже были в нетрезвом состоянии». Короче — твои парни сломали в общей сложности две руки, разбили четыре носа и разнесли пять столов, порядка пятнадцати стульев и выкинули ящик с крепким алкоголем в витрину. И это еще не самое забавное — «после чего сбежали, не оплатив счет». Как они вообще передвигаться смогли? А теперь разбирайся сам, и лучше пусть они мне на глаза не попадаются хотя бы пару месяцев. Особенно Манчини. Тихий парень, исполнительный, а тут — то его убили, то нет, то драка… Разбирайся сам. — Разрешите идти? — капитан Сандерс едва сдерживал себя, чтобы не засмеяться. — Идите, — буркнул майор.       Выйдя из кабинета и отойдя подальше, капитан расхохотался. В молодости он тоже что-то подобное вытворял с товарищами. Потом, успокоившись, он вызвал к себе двух «болванов» и сообщил им все сказанное выше. — Майор, сами понимаете, недоволен. Кстати, вас — ваши два взвода отправляют в Афганистан на четыре месяца. Сообщите личному составу. — Разрешите идти? — Идите, черти.