Записки нелюдимого анестезиолога

      Я страдаю бессонницей. Редко когда я могу уснуть за несколько минут, да хотя бы за полчаса. Помню, как в самом начале моей учёбы бессонница выходила за все рамки — я мог не спать сутками. Точнее, бывало, что я не мог уснуть двое суток, после чего всё-таки мой организм сдавался и я успешно засыпал. Только такой план я считал самым успешным. Так у меня было больше времени выучить анатомию на первых курсах, и когда я сдавал сессии на «отлично», вся группа во главе с Хартманом бежала ко мне сломя голову, окружала и спрашивала, сплю ли я когда-нибудь вообще. В таком, удивлённом и восхищённом ключе. Прекрасно зная, что в такой толпе у меня начнётся паническая атака, Хартман разгонял всех чуть подальше, словно я человек, упавший в обморок, и мне нужен воздух. За это ему, конечно, спасибо, но я лишь нервно усмехался, окидывал одногруппников сонным взглядом заплывших под синяками глаз и молча уходил из круга. В том-то и дело, что я часто не мог спать, и вместо того, чтобы тратить время на жалкие попытки спать, я учился. Это было тяжело, но я привык как-то, что ли. Я умею зубрить и, хоть и мой мозг сильно уставал, я всё равно учился, и у меня получалось. Я умудрялся параллельно с этим учить и Хартмана. На первых курсах он был неимоверным оболтусом, всё ещё застрявшем в подростковом возрасте, и я прекрасно понимал, что если он так будет продолжать, то его к херам отчислят, и ни ему, ни мне от этого хорошо не будет. Он способный ведь, я уж знал это, видел и чувствовал, только прокрастинирует без конца. Ему нужен был этот университет, эта профессия, а мне здесь нужен был друг, потому что я мог учиться, но из-за собственной психики в одиночестве просто не выдержал бы в итоге, в этом я убедился в первый месяц, когда мы с Хартманом только-только познакомились. Мне было тяжело, но не учиться, а переживать учёбу, находясь в чаще всего тесных аудиториях с другими людьми. Хартман видел меня в очень личные моменты, когда даже я сам себе помочь не мог, а он смог. И заслужил оттого моё очень упрямое доверие, которое так просто не пойдёт к кому-то. Точнее, оно больше почти ни к кому и не пошло. В общем, я заставлял его учиться. Мы сидели в гостях у него, чтоб я контролировал его учёбу, как мамочка, или звонил ему под вечер, проверял, что он выучил к завтрашнему дню. В конце-концов у него это так вошло в привычку, что он порой мне звонил часа в два ночи, зная, что я в это время никогда не сплю, и просил, чтоб я поспрашивал его, проверил. У него уже получалось. Взялся он за учёбу и, в конце-концов, тоже стал сдавать почти всё на «отлично». Мы оба закончили с красным дипломом. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что горжусь им. И собой горжусь. Заставил учиться дурака. Поверил в него, когда все лишь издевательски исподтишка шептались о том, что он зазря поступил в медицинский. Красавчик, а ума, мол, не наберёшься. Вот и нет. Захотел — выучился. И в итоге он для всех — авторитет, и красавчик, и умный. Я растворился на его фоне. Но он никогда не забывал, что, а, точнее, кто его привёл к этому. В этом он мне нравится безусловно, он благодарный и честный. И верный. В большинстве случаев.       В общем, о моей бессоннице. Появилась она в подростковом возрасте вместе с паническим расстройством. Первые курсы это иногда было невыносимо. Когда я начал работать, я начал больше выматываться, потому уснуть стало легче, но всё равно никогда сразу это не выходило. Только если я поработаю пару суток без сна. До сих пор она никуда не делась. Некоторые, в том числе Хартман, советовали наведаться к сомнологу, но курсе на пятом я нашёл свой способ борьбы с ней.       Это было, честно говоря, настоящим открытием. Внезапным. Никогда не обращал на это внимания особо, пока один раз мы с Хартманом не зависали у него дома. Без пива и учебников, я даже на ночь не планировал остаться, но в итоге я вырубился перед теликом, пока Хартман, сидя со мной на диване, заливал мне свои байки. Проснулся я утром от того, что тот сидел на полу и жрал хлопья с молоком у меня под ухом. Ну, то есть, не как нормальные люди, а горстями выгребал хлопья из коробки и запивал их молоком из бутылки.       — Бля, перестань... — промямлил я, как только раскрыл глаза и застал эту ситуацию. Этот засранец странно улыбнулся. А у меня заурчало в пустом животе на его хруст.       — Доброе утро, — произнёс Хартман и сунул мне под нос одну хлопину. — Вставать пора. И скажи, я что, настолько скучный?       — Ты о чём вообще? — я поддался инстинктам и сожрал эту хлопинку у него из рук. Хартман усмехнулся.       — Ты уснул вчера, пока я говорил. Я так и разговаривал сам с собой, как дурак, пока не увидел, что ты уже спишь. Я серьёзно настолько скучный, что даже ты, мой бессонный человек, запросто уснул?       — Что? Нет... Я со скучными людьми пять лет не дружу.       — По-моему ты только у меня и спишь нормально, — Хартман тихо вздохнул, отложив свой завтрак на кофейный столик. Я спустил с дивана ноги и откинул в сторону плед, которым был накрыт, смачно потянулся, очки свои нашёл там же, рядом с бутылкой молока.       — Я не виноват, что ты единственный, кому я доверяю.       — В этом всё дело? — Хартман едва заметно ухмыльнулся и поднялся на ноги, после чего пошагал на кухню, пряча своё довольное лицо от меня. — Ночуй тогда у меня чаще, глядишь спать нормально станешь.       Я ничего сразу не ответил, слегка помялся на диване, приходя в себя после сна. Лишь после того крикнул ему в кухню:       — У меня есть одна просьба.       — Да?       — Можешь на мой диктофон записать какую-нибудь историю? Любую.       — Зачем тебе?       — Хочу одну теорию проверить.       Следующим днём у меня в руках на диктофоне, который я обычно включал на лекциях, оказалась какая-то из хартмановских дурацких историй. Этим я хотел проверить то, что я засыпаю именно под его голос вне зависимости от того, что он рассказывает, а то, что просто говорит. В тот же вечер, ложась спать, я включил запись, и оставил её рядом с подушкой, после чего закрыл глаза и стал слушать, как маленький слегка хрипящий Хартман из динамика начинает говорить: «Я когда маленький был, летом на даче с соседским мальчиком брал пластиковые ведёрки из песочницы, после чего мы бежали к ручью, набирали воды и ловили в них маленьких лягушат. Просто так. Отлавливали штук двадцать, после этого тащили их на участок и выпускали в огороде, на грядку или в бочку с водой. Один раз я поймал жабёнка, оставил его себе, держал его в ведёрке. А он у меня пригревался в руках, почти уснул, а потом с ладони уполз на плечо, оттуда на спину, я так и бегал с ним на спине, пока мама его с меня не ссадила. Ещё рядом был карьер, там все купались и рыбачили, и я тоже. Там я и научился плавать, держась за шину, которая там постоянно болталась на воде, и за неё ещё приходилось бороться. А ещё я там рыбачил с тем пацаном. Пришли туда как-то раз ближе к осени после дождика под вечер в тенёк, пошевелили траву на берегу, а оттуда какие-то чудики чёрные и маленькие полезли. А это, оказывается, были совсем маленькие лягушата, ещё с хвостиками даже. Вот мы и скакали на носках по берегу, стараясь их не раздавить. Они ж как букашки, маленькие. А ещё отец как-то раз от нас спрятал удочку, так мы решили сами её сделать. Взяли палку, привязали к ней верёвку. Верёвку обвязали вокруг резиновой жёлтой утки заместо поплавка, дальше верёвку спустили вниз, привязали на место грузила камень, а крючок пацан у себя дома нашёл, так мы и пошли рыбачить, предварительно накопав червей в банку. Надо сказать, что...»       А дальше я засыпал. И так каждый раз. А вот без записи дальше засыпать у меня не получалось. Выводы у меня напрашивались соответствующие, и никакие другие. Даже неловко, как-то, было признавать это, а сейчас, после того, что между нами произошло, мне ещё больше неловко думать об этом. Но когда я снова слушаю эту запись, которую радушно сделал Хартман, что-то у меня трепещет под рёбрами, и я так же легко засыпаю.       Хартман позже меня не спросил, зачем мне его запись, и вообще, кажется, забыл про это, а я и ничего не сказал, ни сразу, ни потом. Гордость не позволила. Но зато действительно стало работать, и никаких сомнологов не надо.       Его голос был тем, что успокаивало в тяжёлые моменты, когда меня снова накрывало в самом начале нашего знакомства, и его тембр засел в моём подсознании, как самое безопасное, что может быть. Я успокаивался от него, теперь я от него засыпаю. В конце-концов, у меня, наверное, развилось привыкание или вообще условный рефлекс, но та запись у меня хранится до сих пор, и я до сих пор тайком её иногда включаю перед сном. И тогда, если и не сплю хорошо, то засыпаю быстро. Ох, Хартман, чёрт тебя дери...