Carnival of Lust

— Это фарс… Я не хочу идти туда, Гермиона… Но Гарри молчит, ограничившись одним словом, которым он описал предстоящее событие. Она сжимает его лицо в ладонях сильно-нежно. Смотрит в глаза. Он знает точно до малейшего оттенка голоса, что и как именно она сейчас скажет. — Мы должны. В точку! Должны — их вечная мантра. У них обоих есть дело, которое они любят, но участие в идиотском спектакле на публику не менее важно… Гарри издаёт тихий неопределённый звук, на что Гермиона продолжает: — Расслабимся, пообщаемся немного с важными людьми. Всего вечер, прошу. Ты же знаешь, что мне, как политику, очень нужны связи… Он знает. Гарри всё знает. За десять лет их прочных отношений он преотлично набрался знаний о тонкостях работы министерства, и, видит Мерлин, это далеко не предел. Плотный костюм душит. Пальцы невольно цепляют ткань и пытаются её растянуть. Гермиона часто восхищается его тренированным телом — да и он сам в курсе, что выглядит очень неплохо — но это синее позорище с золотыми витыми деталями, проявляющее каждый рельеф в верхней части и уходящее вниз подобно сшитой из морских волн юбке, хочется содрать к собачьим чертям. На голове не что иное как корона — в топку бы и её! — Я похож на клоуна… — вздыхает он. Хочется закурить. — Вовсе нет, — отзывается Гермиона, склоняет голову набок с лёгкой улыбкой. — Ты бог морей Посейдон. Этот лазурный тебе очень идёт, оттеняет твои глаза ещё лучше. Гарри не носит своих очков уже много лет: почти сразу после войны ему создали волшебные контактные линзы, и в настоящий момент они усовершенствованы до такой степени, что он их даже не замечает. Однако иногда ему хочется вернуть свой зрительный недуг — чтобы грёбаный бред вокруг был хотя бы немного размыт! Он закрывает глаза, когда Гермиона молча усаживается к нему на колени — приём из разряда запрещённых. Она в лёгком белом платье с бронзовыми деталями воительницы. Его богиня справедливой войны. Упирается лбом в лоб, заставляя их венцы издать легкий звон, чуть покачивается, наглаживая Гарри по загривку и задней стороне шеи. — Я не могу ждать годами, ты знаешь, — шепчет чуть слышно. — Придётся извернуться, чтобы достичь цели. Чем раньше я запущу свою мечту, тем скорее выдохну. Мы же хотим детей, верно? Пусть всё наладится к тому моменту, как это случится впервые… Он целует её. Ещё немного терпения, и возможно эта одержимость и правда утихнет. В конце концов, они сошлись вместе не ради вечной борьбы: тихие минуты покоя, когда двое лежат в тепле рядом друг с другом — их настоящее счастье. Гарри пытается стиснуть с боков её тело, но ему непривычно жёстко: эта красивая броня Афины — жуткий препон! Руки сами стремятся ниже, к мягкому, оголяют её бёдра. Покой где-то здесь, близко — его любимое лакомство. Поцелуй углубляется. Идиотское золото на груди скребётся о бронзу. Отличный акт любви — под скрежет металла. — Сними это, — хрипит Гарри. — Мне тебя мало. Их помутнённые взгляды встречаются. Гермиона качает головой, сползая с его коленей на пол. Глаза хитрые — что-то задумала. Вернее, он знает, что именно, поэтому позволяет себе шумный и горячий выдох, глядя на то, как она закусывает нижнюю губу, поднимает «морской» пояс и откидывает слои ткани, которые сама же нагромоздила. — Служение обществу важная часть моей жизни, — говорит она, нетерпеливо стягивая боксеры и заставляя возбуждённый член Гарри вынырнуть на полный обзор. — Но по-настоящему я хочу служить только тебе, любовь моя. Я всегда служила тебе и буду это делать, дай Мерлин, до конца моих дней. Она решительно разводит его ноги шире, Гарри чуть откидывается назад на вытянутых руках, не сводя с неё глаз. Картина донельзя развратна, ласкает глаз и заставляет сходить с ума от предвкушения. Его член — её рот в неминуемой близости. Её пытливая ладошка ползёт по его длине вверх. — Ты слышишь? — выдыхает она в основание члена, облизывает губы… — Да… Безумие. Вдох. Сердце ускоряет свой ритм, когда её губы упруго обхватывают головку, и слышится стон удовольствия — у обоих. Обожаю твой вкус, милый — она часто так говорит. Потрясающая. Смелая. В любви она гораздо смелее него. Они друг у друга первые, и всё познавали сами. За десять лет многое стало насущным и отточилось до мастерства, но Гарри всё равно не уверен, что способен сравниться с ней. Он знает, что эти бесстыжие чмоки, которые доносятся до ушей, нравятся ей ещё больше, чем ему. Она действительно круче, потому что умеет говорить о том, чего хочет. Она была инициатором тогда в палатке, в глуши леса. Именно открытый и готовый взгляд карих глаз заставил его поцеловать её совсем не по-дружески — в губы. Глубоко. Жадно. — О, Гарри, ты такой… твёрдый, — чуть смутилась она, обнаружив его возбуждение. Он её утешил конечно же, сказав правду: — Думаешь, это со мной впервые, когда ты рядом? — шепнул он, сдаваясь на волю желания. — Иди ко мне… После всё завертелось: двое оказались голыми, слитыми, потными, разбитыми и счастливыми. И ничто, включая уничтоженный осколок Тьмы и возвратившегося Рона, не врубило обратно их совесть и не отменило стихийно распознанных чувств. — Ооо, — стонет он в настоящем, обрывая поток неуместных размышлений, когда Гермиона меняет угол и засасывает туже, начинает двигаться длинно, и ртом, и рукой, которая скользит по члену размашисто и свободно. Вторая в этот момент держит яйца — они уже подтянулись, чёрт возьми, и где-то очень глубоко Гарри ругает себя за то, что не умеет держаться подолгу, как по слухам умеют другие мужчины… Она слишком умелая труженица, чтобы он устоял. А этот способ побороть злость слишком идеален. Три секунды до того, как она вытянет его полное и окончательное согласие на всё на свете… Одна… Одна белая вспышка — и он готов. Ко всему. Для того, кем является Гарри Поттер, так легко сдаваться — сродни преступлению, но тем не менее… Он полностью покорен, предоставляя ей окончательно полный контроль. Глаза получают блаженное размытие, а разум останавливает злобный бубнёж. Похер. Он просто сделает всё, как надо… Подумаешь, фарс. Подумаешь, место действия — блядский Мэнор блядского Малфоя. Если любишь женщину, разве это имеет значение?