Dancing with your ghost

Безудержной водой была ты и ушла из-под ладоней! Хуан Рамон Хименес

Каждый день она пытается изменить свой маршрут от работы до дома. Это непросто, ведь все улицы ведут ее в одно место, и тогда она пускается на маленькие хитрости: сегодня идёт по левой стороне тротуара, завтра по правой, или смотрит лишь на дома, или только на машины, а иногда и вообще себе под ноги — все лучше, чем представлять себе, как оно было много лет назад, в другой жизни: вечер, осень, ей тридцать лет, и она спешит домой, зная, что, когда откроет дверь квартиры на втором этаже, ее встретит аппетитный запах еды и ласковая улыбка женщины, которую она любит больше всего на свете. И она снимет куртку, повесит ее на крючок, уронив при этом что-нибудь на пол, и чертыхнется, а потом будут нежные поцелуи у плиты, и горячий шепот: — Подожди, мне нужно хотя бы умыться… — Я не могу ждать… И будет запах пригоревшей еды, и торопливые объятия, и придется опять заказывать ужин из ресторана, и, пока они будут ждать его, то не смогут оторваться друг от друга. Но все это в прошлом, а сейчас она идёт по серым, осенним, пахнущим листьями улицам старого города, который похож и не похож на Лондон, и порой ей кажется, что она уже давно умерла, а этот город с его людьми, неторопливой суетой, витринами, маленькими парками и свинцовой водой в озёрах и каналах — это чистилище, где она будет обречена жить всегда, одинокая женщина, открывающая дверь на ночь и постоянно подолгу вглядывающаяся в поверхность воды. Потому что жизнь ее подчиняется одному и тому же устоявшемуся за много лет расписанию: утром она просыпается в семь, открывает глаза, смотрит в окно, где едва сереет низкое пасмурное небо, затем варит кофе, пьет его за небольшим столом в кухне, принимает душ, одевается и выходит на улицу. Маршрут до работы всегда один и тот же — мимо площади, где сладко пахнет хлебом из пекарни, мимо памятника давно умершему генералу, мимо канала, где плывут в черной воде жёлтые листья, по мостику к двум расположенным полукругом домам, на первых этажах которых располагаются магазинчики и салоны красоты, к двери с надписью, на которую она почти никогда не смотрит. Это ее собственный магазин, и она гордится им: он точно такой, каким она всегда хотела его видеть, и, хотя бизнес не то чтобы процветает, но денег больше, чем она может потратить, а это означает, что садовница знает свое дело. Она продает в этом магазине напыщенные красные и жёлтые розы, элегантные каллы, резко пахнущие лилии, скромные и красивые хризантемы, она составляет букеты для праздников и похорон, занимается оформлением свадеб, и все это длится много лет, и она делает свою работу почти автоматически. Она по-прежнему любит цветы и любые другие растения, но острота чувств давно притупилась, все эмоции, которые раньше заставляли смеяться и плакать, ушли в небытие, словно стерлись, осталось лишь бесконечное смирение и покой в городе, похожем на странный призрачный сон, словно он находится под водой. В этом городе можно жить только по определенным правилам, и она тщательно выстраивала их много лет, и теперь это было легко: каждое утро вставать в одно и то же время, пить кофе, идти на работу, работать, затем возвращаться домой (всегда разным маршрутом), читать возле лампы, прихлебывая виски из низкого широкого стакана, ложиться спать. День за днём двадцать лет проходят, и однажды она понимает, что это и есть ее жизнь — вероятно, тот, кто впустил ее в мир, видел себе все именно так: пожилая цветочница в одинокой квартире варит кофе, пьет его у окна и уходит на работу. Затем приходит. И так каждый день. Много лет. Из зеркала на нее смотрит то самое лицо, которое она видит уже шестьдесят лет, и Джейми трогает щеки, слегка касается волос — они потускнели, и на висках седина, впрочем, седой она стала давно, ещё когда Дэни Клейтон, ее настоящая, ее единственная любовь, была жива. Жива… Джейми никогда не думает о Дэни как о мертвой: она своими глазами видела женщину, которая умерла в семнадцатом веке, а потом много столетий спала под водой и, выходя из озера, утаскивала на дно тех, кто зазевался и дал себя утащить. И потому Джейми знает, что Дэни не мертва — что угодно, только не мертва, да и смерти никакой нет, потому что она и сама не понимает, где заканчивается жизнь и начинается смерть, а значит, то, что случилось с ней, с Дэни, со всеми ними — это не смерть, не жизнь, а нечто такое, что человек понять не в состоянии, и потому она знала твердо, что, когда подойдёт ее срок, бояться она не будет. Там, за гранью жизни, ее ждал призрак, которого она не боялась — та самая, единственная, кого Джейми любила всем сердцем, пусть это сердце и окаменело много лет назад. Она вспоминает первую ночь, которую они провели вне стен Блая — тогда, уехав (как Джейми думала, навсегда) из сонного поместья, перевернувшего их жизнь, они приехали в квартиру над пабом, распаковали вещи, поужинали (Джейми сбегала вниз за стейками и холодным пивом), потом легли спать, обнявшись, и среди ночи Джейми проснулась от необычайного ощущения, которое с тех пор никогда не оставляло ее. Ей показалось, что впервые за всю свою жизнь она видит все так ясно, как не видела до этого, и сердце ее задрожало от счастья, когда она взглянула на лежащую рядом Дэни. После ужаса, пережитого ими в ночь, когда Леди из озера едва не унесла с собой Флору, после всех этих недель волнений и отчаяния, после слов Дэни, что «однажды она заберёт меня», лежать рядом в темноте и смотреть на ее прекрасное лицо было невероятно, и Джейми, которая плакала так редко, что могла бы пересчитать эти случаи по пальцам одной руки, не удержалась от громкого всхлипа. Дэни, которая, казалось, крепко спит, тут же открыла глаза, и безмятежное выражение ее лица сменилось на встревоженное. — Что случилось? — хриплым со сна голосом спросила она и приподнялась, опираясь рукой на подушку. Джейми хотела сказать ей то самое, чего никогда в жизни ещё не произносили ее губы, но горло у нее сдавило, голос не слушался, а сердце колотилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди. Дэни притянула ее к себе, обвила руками, Джейми спрятала лицо в изгибе ее плеча, там, где сладко пахло самой Дэни, в уютном домашнем запахе счастья, и почувствовала, как Дэни мягко целует ее волосы. — Я знаю, — прошептала она так тихо, что Джейми едва ее услышала. — Я все знаю. А вскоре после этого состоялся тот самый разговор в закусочной, когда Дэни попросила ее не торопиться и не строить планов, и Джейми ответила, что может жить сегодняшним днём, лишь бы в этот день Поппинс была с ней, и она честно старалась, хотя Дэни никогда не узнала, как часто Джейми просыпалась ночью, чтобы просто полюбоваться ей. Сознание того, что их счастье однажды прекратится, делало ощущения острее и сильнее, и Джейми пыталась уверить себя, что все так и должно быть, но у нее не всегда получалось. Люди умирают, твердила она себе. Все мы умираем, и влюбленные, любые влюбленные изначально знают, что однажды один из них умрет, и принимают это. Кто знает, может быть, завтра она выйдет на улицу и ее собьёт автобус, или она заболеет, или начнется Третья Мировая война, кто знает? Дэни сильная, и она справится, она сможет контролировать Леди из озера, она не даст ей шанса прорваться, думала Джейми, и со временем она и сама начала верить в это. Постепенно их жизнь наладилась, они переехали и открыли свой собственный цветочный магазин, и все было хорошо: они работали бок о бок и жили вместе, и все это получилось так быстро и сложилось как бы само собой, и Джейми порой удивлялась, насколько легко им было притереться друг к другу. Ещё год тому назад, думала Джейми, вспоминая приезд Дэни в Блай, она вообще не собиралась ни в кого влюбляться, она проработала в поместье уже пять лет, и ее все устраивало, она не хотела ничего менять, и, когда Оуэн сказал ей, что Генри наконец-то нашел замену Бекке, она лишь фыркнула, представив себе какую-нибудь очередную фифу типа мисс Джессел, и продолжила удобрять розы. Потом мысли о новой несчастной, которая достанется на растерзание этим двум маленьким монстрам, и вовсе вылетели у нее из головы, и она вспомнила о разговоре с поваром лишь когда в тот памятный день вошла в кухню, чтобы пообедать, и увидела Дэни, сидящую за столом рядом с Ханной. Дэни на нее не смотрела, она была занята разговором с детьми, и Джейми благополучно добралась до раковины, чтобы помыть руки, и лишь тогда, намыливая испачканные землёй ладони, ощутила на своей спине внимательный взгляд новой гувернантки. Сама же она в тот момент думала только о том, какой красивой оказалась следующая Мэри Поппинс, и о том, что это может стать проблемой. Джейми всегда нравились девушки, и во времена своей безбашенной юности она меняла подружек как перчатки, но после тюрьмы, устроившись работать в Блай, постепенно смирилась с тем, что ей никто не нужен, словно забыла о себе, сосредоточившись на вялой и сонной жизни в поместье, на каждодневных обязанностях, на растениях, которые требовали ухода, а по вечерам, оставаясь одна, ложилась в постель, не ощущая одиночества или тоски. Но Дэни… каждый раз, когда она смотрела на Джейми, у нее в груди словно что-то взрывалось, и это здорово отвлекало от проблем и устоявшейся скучной жизни, к которой привыкла садовница. А сама Дэни… Потом, годы спустя, она призналась, что влюбилась с первого взгляда, едва только Джейми вошла в кухню и встала спиной у раковины, чтобы помыть руки. Была осенняя ночь, они лежали в кровати, обнимаясь, обнаженные, за окном шел дождь, и Дэни сказала, откинув голову на подушку и глядя вверх, на потолок, где извивались тени от бегущих по стеклу струй: — Знаешь, едва я увидела тебя, я сразу почувствовала что-то… Не знаю, что это было. Джейми взглянула на нее. Роскошные волосы Дэниэль разметались по подушке, и она выглядела счастливой и прекрасной — такой, какой бывала всегда после того, как они занимались любовью. Джейми коснулась ее рта, обвела указательным пальцем контур нижней губы. — Правда? Дэни легко улыбнулась, целуя ее палец. — Правда. Я подумала, что словно уже знакома с тобой. А ты была такой отстраненной, даже не смотрела на меня, будто не заметила. И хотя ты стояла спиной, я не могла оторвать от тебя глаз. Я влюбилась в твою спину. Джейми улыбнулась и притянула ее к себе, устраиваясь поудобнее на подушке. — Ну что сказать, я умею произвести впечатление на девушку. Дэни вскинула голову, взглядывая на нее. — И на многих ты… гхм… производила впечатление? — спросила она, поднимая светлые брови. Джейми нахмурилась. — О чем именно ты спрашиваешь? Глаза Дэни загадочно мерцали в темноте. — О том, сколько у тебя было женщин, мисс «я умею производить впечатление на девушек». Она вроде бы улыбалась, но глаза оставались грустными. Джейми усмехнулась уголком рта. — Почему ты хочешь знать? — Просто… Ты у меня одна, и я… Я… — Ты тоже у меня одна, Дэниэль, — Джейми наклонилась и нежно поцеловала Дэни. — Все другие — это просто сон. Я никогда никого так не любила, как люблю тебя. Никто не заставлял меня так чувствовать себя, как ты. И это была правда. Джейми помнит их первую совместную ночь, помнит, как дрожали ее руки, когда они с Дэни, наконец, добрались до ее комнаты, продрогшие в лесу, одинаково ошарашенные поцелуями и тем, что обе чувствуют друг к другу, и всю дорогу до дома они шли молча, Дэни крепко сжимала руку Джейми, так крепко, что наутро та обнаружила на ней синяки, но ей не было больно. Она вообще ничего не замечала, только одну Дэни, и лишь потом, на следующий вечер, она смогла немного прийти в себя и осмыслить то, что случилось. Торопясь, они открыли тяжёлую дверь и вошли в темный дом, полный чуткой тишины, Оуэна и Ханны уже, конечно, не было, оба давно спали, и Джейми едва успела уловить взгляд Дэни, который та бросила на нее, прежде чем ещё крепче стиснуть ее руку и потянуть наверх, на лестницу, и Джейми послушно пошла за ней в темноте, ощущая, как колотится ее сердце. Потом они поднялись, дошли до комнаты Дэни, и, едва дверь захлопнулась, гувернантка притянула Джейми к себе с силой, ошеломившей их обеих. Джейми даже не успела ничего сказать, как весь мир потемнел и осталась только Дэни, ее горячие губы, ее прерывистое дыхание, ее страстные, нетерпеливые движения. Много позже, вспоминая эту ночь, Джейми так и не сможет собрать воедино осколки разрозненных эмоций и четко определить, что и как происходило, потому что это было нечто за гранью обычной жизни. И утром, проснувшись в пустой постели, она долго лежала, глядя в серое небо за окном и гадая, почему Дэни ушла, не дождавшись ее пробуждения, и ощущая одновременно невероятное счастье и тревожащий глубокий страх. Вдруг она сделала что-то не так? Вдруг была слишком груба или, наоборот, слишком нежна, тогда как Дэни нравилась грубость? Она ведь была первой женщиной, с которой Дэни занималась любовью, и все должно было быть идеально, а Джейми даже не могла толком вспомнить, как они заснули. Все мысли и эмоции смешались в один ком, и когда Джейми наконец заставила себя встать и пойти вниз, она поняла, что ее ноги дрожат. Как Дэни встретит ее? А Ханна и Оуэн? Поймут ли они, что их помощь вчера вечером привела к совместной ночи в кровати Дэни? Она помнит, как вошла в кухню. За окнами серело утро, Оуэн, Ханна и Майлс сидели за столом, а Дэни как раз наливала чай, стоя спиной к двери, и Джейми всю охватило мощное и невыносимо острое чувство счастья, когда блондинка обернулась, и их глаза встретились. И столько всего было в этих голубых глазах напротив: удивление, восторг, нерешительность, робость, испуг и радость — все это одновременно обрушилось на Джейми, и ей пришлось на секунду отвести взгляд, чтобы можно было снова начать дышать. — Доброе утро, — сказала она, немного успокоившись и глядя на Дэни, и сама услышала, как хрипло звучит ее голос. Дэни приподняла светлые брови и слегка улыбнулась — эта неуверенная улыбка вместе с вопросительным выражением в глазах всегда сводила Джейми с ума. — Доброе утро. Джейми с трудом отвела взгляд от ее счастливого лица. Ей самой хотелось улыбаться и петь во весь голос, но нужно было вести себя как обычно, и дети были тут, и потому она села за стол и налила себе кофе, а потом принялась пить и что-то жевать, совершенно не чувствуя вкуса. А Дэни села напротив, и каждый раз, когда их взгляды случайно встречались, Джейми приходилось удерживаться от дурацкой счастливой улыбки, которая так и норовила расползтись по ее лицу. Она почти не замечала хода беседы и не участвовала в ней, потому что все, о чем она могла думать, было то, какой красивой казалась Дэни в этом утреннем свете и как блестят ее волосы и сияют глаза, и воспоминания о минувшей ночи накатывали, как волны, и все, чего хотела Джейми, это снова оказаться в комнате Дэни и повторить то, что было ночью, только медленно и при свете, а потом ещё раз, и ещё раз, и ещё. Оуэн и Ханна, конечно, заметили, как жадно садовница смотрит на гувернантку и обменялись понимающими взглядами, но ни Дэни, ни Джейми этого не увидели. Они продолжали переглядываться над своими чашками с остывшим кофе, и со стороны выглядели как два подростка, которые впервые влюбились и теперь не могут понять, что им делать с этим неожиданно накатившим на них чувством. Потом, после завтрака, Джейми сказала, что ей надо заняться делами, поднялась и, уже выходя за дверь, бросила на Дэни такой страстный и голодный взгляд, что Дэни задрожала, уловив его, и ей немедленно захотелось придумать, что она плохо себя чувствует, соврать Ханне, а потом побежать туда, в оранжерею, захлопнуть скрипучую стеклянную дверь и ощутить, как Джейми, мгновенно сбросив рабочие рукавицы, прижимает ее к стене, ощутить ее губы на шее, запах ее волос, пережить снова все пережитое ночью, но делать так было нельзя, нужно было на время забыть о любви и вернуться в реальность, и день побежал вперёд, в заботах о детях и рутинных обязанностях, и лишь вечером, когда Флора, уложенная Дэни в постель, бормотала что-то себе под нос, Джейми смогла остаться наедине с блондинкой. Вспоминая короткий разговор в коридоре много лет спустя, Джейми ругала себя за то, что тогда не осталась в поместье. Если бы она могла предвидеть, что Дэни однажды покинет ее, она бы использовала каждую минуту рядом с ней, каждый миг, но тогда ещё не было проклятия Виолы, тогда ещё Дэни была только Дэни, а в душе садовницы накопилось так много разнообразных чувств после их первой ночи, что ей необходима была передышка, момент остановки, нужно было время осмыслить то, что случилось, и немного успокоиться. Она и сама безумно хотела остаться с Дэни и едва не осталась, когда гувернантка ответила на поцелуй, долгожданный и голодный, когда обхватила ее спину, прижимаясь так же крепко, как она делала это ночью, но Джейми заставила себя отстраниться и уйти. Будут другие ночи и потом еще другие ночи, сказала она Дэни и себе самой. И это была правда. Это было обещание, которое она выполнила. Было много ночей, холодных и теплых, зимних и весенних, ночей, когда они занимались любовью или просто обнимали друг друга, ночей, когда они болтали или смотрели фильмы, целовались или просто спали — много ночей, но их все равно было недостаточно, и их всегда было бы недостаточно, и садовница знала это. Жизнь подарила им великую любовь и годы покоя и счастья, но разве бывает вдоволь любви? Разве можно насытиться любовью так, чтобы сказать себе — спасибо, хватит, я больше не могу любить? Это невозможно, и Джейми знает это, и она знает, что им никогда бы не было достаточно, и это одна из двух трагедий, сопровождающих жизнь человека — факт, что тот, кого ты любишь так мучительно и сильно, однажды умрет, оставив тебя одного, или ты умрешь, оставив его одного, и это естественно и прекрасно, но от осознания этого не становится легче, сколько бы лет ни прошло. Она знает — ей всегда было мало Дэни, и спустя годы ее любовь лишь укрепилась, стала настолько прочной, что, казалось, ничто не могло поколебать ее, и, думая о неизбежном конце, Джейми знала, что, что бы ни произошло, это чувство, живущее в ней, не утихнет никогда. И оно не утихло. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как гувернантка заснула под водой, и, казалось, время должно было притупить боль и уменьшить силу чувств, но оно не притупило. Ложась вечерами в постель, такую пустую и холодную без Дэни, садовница вспоминает, каким теплом сияли глаза ее любимой, когда она приходила в спальню и находила там уже лежащую под одеялом Джейми, и Джейми, лукаво улыбаясь, похлопывала ладонью по месту рядом с собой и подмигивала, флиртуя так, словно они не прожили вместе много лет, а лишь недавно познакомились. — Запрыгивай, Поппинс. У меня тут тепло. Ей всегда доставляло невероятное удовольствие поддразнивать Дэни, и, когда они стали жить вместе, эти беззлобные шутки всегда заканчивались одинаково: задыхаясь от смеха и страсти, они падали на ковер, или на кровать, или даже на кухонный стол, и весь мир исчезал, пока они любили друг друга. После того, как Дэни ушла, Джейми сменила не только кровать и ковер, она сменила квартиру, дом, город и даже страну. Она не могла больше находиться там, где все напоминало ей о Дэни, где каждый угол каждого дома кричал о счастье, потому что когда-то весь город излучал это счастье, каждое дерево, лицо каждого встречного человека, а потом, когда Дэни не стало, город словно умер вместе с ней, и этого Джейми не смогла вынести. Она уехала сразу же после того, как на кладбище похоронили пустой гроб (тело Дэни, естественно, так и не нашли), и родственники гувернантки, их общие знакомые и друзья сказали положенные слова, а Джейми, которую все, кроме некоторых близких друзей, знали только лишь как «подругу» Дэни, стояла поодаль, и Оуэн, присутствовавший на похоронах, видел ее спокойное осунувшееся лицо, но подойти так и не решился. Он пережил такую же потерю и знал, что словами Джейми не поможешь, а говорить пустые банальности не хотел. После этого Джейми осталась одна. Нет, у нее были знакомые, и были женщины, которые проявляли к ней интерес, но она никогда не отвечала взаимностью. После Дэни и всего, что было у них, даже подумать о том, чтобы лечь с кем-то в постель или впустить кого-то в свою жизнь, было немыслимо. После смерти Дэни все люди были для нее на одно лицо, и все они были одинаково скучными. Так и жила она, выполняя свои рутинные обязанности, словно каждый день совершая один и тот же ритуал: встать, заварить кофе, выпить его, принять душ, одеться, пойти на работу, вернуться домой. Дни складывались в недели, недели в месяцы, годы пролетали, наполненные воспоминаниями: вот Дэни у плиты, готовит, дёргая плечом, потому что прядь длинных волос выбилась из узла на затылке, а руки у нее заняты, и Джейми подходит, аккуратно убирает эту прядь и целует Дэни в шею, не в силах удержаться от накатившей на неё нежности. Дэни пахнет цветами и теплом, и кожа у нее на шее такая трогательно мягкая, что ее невозможно не целовать. Вот они гуляют в парке, кормят толстых ленивых уток, которые подплывают к самым ногам, кусочками хлеба из пекарни, и Джейми смеётся, когда Дэни половину кусочков украдкой отправляет себе в рот и краснеет, пойманная с поличным. Вот они ссорятся из-за какой-то ерунды, обе вспыльчивы, и полны эмоций, и за словом в карман не лезут, и Джейми бросает Дэни какой-то упрек, что-то вроде «ты меня не понимаешь, никогда не хочешь понять», и Дэни хлопает дверью, а потом, спустя час, возвращается с несмелой улыбкой (той самой, которой Джейми не в силах сопротивляться), и приносит два стаканчика из пекарни внизу: один с кофе, а второй с тем самым чаем «по-английски». И Джейми, уже успевшая обругать себя самыми последними словами за то, что обидела возлюбленную, тает как воск, глядя на Дэни, стоящую в дверях с этими двумя стаканами. — Я люблю тебя, Поппинс, — говорит она в перерывах между поцелуями. — Я так сильно тебя люблю. Они никогда не говорят о том, что должно случиться, хотя Дэни, наверное, думает об этом задолго до того, как впервые видит Леди из озера вместо самой себя в отражении стеклянной двери, но ей не хочется омрачать жизнь любимой, а потому Джейми даже иногда забывает о причине, по которой левый глаз Дэни стал карим, и когда проходит пять лет, а потом десять, она ловит себя на мысли, что, возможно, Дэни достаточно сильна, и Виола никогда не возьмёт над ней верх, и это правда, потому что тот внутренний стержень, который проявился в Дэни ещё в Блае, с годами лишь укрепился, и Джейми видела, что за ангельской внешностью скрывается настоящая личность с твердым характером, и позволяла себе надежду на то, что Дэни сможет справиться с Виолой. Те дни и ночи, что они провели вместе, не были отравлены сознанием предстоящей разлуки, но сознание, что их счастье не вечно, придавало всему вокруг оттенок сладкой пронзительной грусти, мир словно замер, глядя только на них двоих, и каждый день был подарком, и обе знали это, а потому любили ещё сильнее, ещё крепче с каждой минутой, и, оглядываясь на те годы, что они провели вместе, садовница никого не упрекала, ни на кого не возлагала вину, она знала — им подарено было великое счастье, и этого счастья, подаренного судьбой, хватило бы на тысячу жизней других людей, а им оно досталось целиком, только им двоим, и в глубине души Джейми понимала, что все правильно и хорошо, но это не уменьшало ее боли. После того, как Дэни не стало, жизнь потеряла всякий смысл, и садовница продолжала жить, вглядываясь в зеркала и поверхность воды, надеясь увидеть там не свое лицо, а лицо Дэни, но всегда видела только себя. Постепенно изображение стало меняться, и гладкая кожа покрылась морщинами, глаза потускнели, а в волосах появилась седина, но взгляд остался тот же: усталый, чуть насмешливый, цепкий, и садовница узнавала себя только по этому взгляду, и она часто думала, что, если бы Дэни увидела ее сейчас, то не узнала бы ту, с которой прожила много лет. Она часто думала и о том, как Дэни спит там, под водой, как вода стирает ее черты, как уничтожает память о них двоих, обо всем том великом, прекрасном, глубоком, что было между ними, о названном и неназванном, о днях и ночах, о бесконечности, закончившейся слишком быстро. Но Джейми знала и то, что, как бы ни действовало проклятие озера, никакая вода не сможет полностью убить любовь, живущую в Дэни — ту любовь, которую они обе почувствовали, едва увидели друг друга, будто бы это чувство давно зародилось в них, жило в них с того момента, как они появились на свет, и им нужно было только вспомнить, кого именно они так сильно любят. И Джейми знала, что это невозможно стереть или уничтожить, и поэтому каждый день, ходя по улицам, видя то же небо, те же улицы, вдыхая сладкий осенний воздух, она терпеливо ждала. Вглядываясь в поверхность воды, ждала. Открывая дверь перед тем, как лечь спать, ждала. Не того, что Дэни придет или покажет ей свое прекрасное лицо на поверхности воды — Дэни никуда никогда не уходила, Дэни всегда была рядом, и она всегда будет рядом, сколько бы лет ни прошло. Не того, что кто-то сможет заменить ее, или вернуть, или облегчить боль, или сделать что-то по-настоящему важное. Не того, что она снова сможет вырастить луноцвет, который напоминает ей Дэни и ее лицо в ту ночь, когда они были в парке и обе смотрели на нечто мимолетное и прекрасное, ощущая, что отныне больше никогда не будут одиноки. Ничего этого она не ждала, но кое-чего стоило ждать. Однажды боль пройдет, и жизнь кончится, и она не знает, встретит ли там Дэни, и встречают ли там люди тех, кого любя́т, и есть ли там что-то, кроме одиноких грустных призраков, ждущих и ищущих друг друга. Но даже если она станет призраком, вечно мечущимся между миром живых и миром мертвых, то она знает, что будет местом ее вечного заточения. Она придет к тому самому озеру, сядет на берег и будет ждать, когда сонные воды колыхнутся. И когда они колыхнутся, отпуская Дэни, садовница, ставшая грустным призраком, поймёт, что ее путь окончен.