Осенью рассветает поздно

Первое время после их возвращения ей снились кошмары. Осенью рассветает поздно — туманно по утрам, и в окнах темно. Нелепые и странные — пустое Хуэко Мундо, рассыпающиеся глаза Улькиоры, бледный старший брат и последние слова Рукии. Странные сны, едва прикрытые отчаяньем и усталостью. Иноуэ просыпалась и не ложилась больше до самого утра, боясь единственное — возвращения тех самых снов. Она думала о том, что эти годы, которые она теперь проживает, лучшие в ее жизни, и это причиняло ей боль. Если лучшие такие, какими тогда будут худшие?.. Странное чувство наполняло ее доверху — она вроде бы радовалась спокойным дням и счастливо проживала человеческую — будь она неладна — жизнь, но тревога не оставляла ее теперь ни днем, ни ночью. Такой вязкой, тягостной и дурно пахнущей тревоги не было с ней ни когда Кучики-сан приговорили к казни, ни когда Ичиго потерял веру в себя и свой меч. Даже когда Улькиора предлагал вскрыть ее грудную клетку и достать сердце — и Иноуэ знала заранее, что он мог — такого не было. Ничего похожего на ее состояние теперь, и ее спокойный сон старшеклассницы прерывался, уступая волнению и боли — и она снова ждала рассвета, сидя с чашкой чая на кухне, и никто на целом свете не мог помочь ей, даже Тацуки-чан или покойный брат. Особенно Тацуки-чан или брат. Никто вообщем. Иноуэ сильная девочка — так говорил Урахара-сан. Иноуэ можно доверять — так считала Исида и Чад. Иноуэ особенная — так с любовью говорила Кучики-сан. И целый Сейретей развязал ради нее войну и ждал ее обратно — однажды, когда она все-таки умрет человеком. И все-таки Иноуэ им не верила, тревожно всматриваясь в рассветное окно, ожидая чего-то — чего она сама не знала, вне себя от предчувствия беды, которой не суждено уже будет произойти. Тогда она торопилась умыться и одеться — несмотря на раннее время — и торопилась в школу, там хотя бы можно услышать голоса других и подумать о хорошем, а еще там целая жизнь, пусть и не ее собственная, но хотя бы тех, кого она любила. И тех, кто любил ее. У самой школы она встретила Куросаки-куна — он шел медленно, словно тянул время или ждал чего-то, то есть делал то же, что и она сама. — Не спится, Иноуэ? — Нет, — кивнула она. И только теперь подумала — а ведь он никогда еще не звал ее по имени. И правильно — по имени зовут обычно самых близких, а она ему кто? Друг? Товарищ? Одноклассница? — Кто я тебе, Куросаки-кун? — спросила она нелепо, и тут же закрыла глаза — от стыда и страха его ответа. — Ты мой друг, — честно сказал он, словно такие вопросы были обычны для них. — Спасибо. Они молча шли, бок о бок — так и по Руконгаю когда-то шли, и по дороге из храма на прошлый новый год — и Иноуэ думалось о том, что она до сих пор ловит себя на мысли, что боится чего-то, всякого разного, но больше всего на свете боится — что не станет у нее однажды возможности идти за Куросаки-куном, что однажды она пойдет вот так вот с ним в последний раз. И это было странно, это было странно, и в то же время правильно было. — Холодает, — заметил он, обернувшись. — Застегни куртку, Иноуэ, простудишься. — Спасибо, — просто отозвалась она. У Куросаки-куна мысли простые — черно-белые. Для него нет пространных правил или исключений из них — он делит мир на зло и добро, борется с первым и защищает второе. Хороший психолог бы объяснил его мотивы — может, Иноуэ тоже бы смогла — после смерти матери на нем комплекс старшего брата, главы семьи, защитника. А если копнуть глубже, простой он парень, почти ребенок еще. Столетний ребенок, который разрушил и спас два мира. Странно так. — Я тоже боюсь, — вдруг сказал он. — Не знаю чего именно, но боюсь. И сплю плохо. Но это давно уже. — Это с тех пор, как Кучики-сан заняла шкаф? — Возможно. Она осеклась и замолчала, потому что вдруг поняла — Кучики-сан больше никогда не займет шкаф Куросаки-куна. Никогда — потому что она стала капитаном в Сейретее, она занята, у нее много дел, а еще она красивая и сильная женщина, и Абарай-кун часто отвечает вместо нее на сообщения, а если Кучики-сан все-таки приходит сюда навестить их, он всегда за ее спиной, и всегда зовет ее по имени. Может, поэтому Куросаки-кун печальный? Или нет?.. — А помнишь, мы ночевали в Руконгае и Гандзю-кун храпел так, что половицы трещали? — Помню, — Куросаки-кун смеется неестественно громко. — А потом, когда все кончилось, я назвал Бьякую по имени, и он хотел меня за это убить… — Он просто слишком хорошо воспитанный и добрый… — Для тебя все такие… У самых школьных ворот она остановилась — сердце затрепетало, будто бы и не любовь всей ее короткой жизни стоял рядом. Осенью рассветает поздно — туманно на улице, и даже через застегнутую куртку чувствуется холод. — Не плачь, Иноуэ, — сказал он спокойно. — Теперь — не надо. Она еще не плакала — ровно до тех пор, пока он не сказал эти слова — а дальше слезы было не удержать. Ровные круглые капли стекали по ее лицу, и она вытирала их обеими руками, как когда-то давно, когда сгорала от ревности к Кучики-сан, а мокрая, только из душа, Рангику-сан утешала ее. Один бог знает, как много бы отдала Иноуэ, лишь бы повторить все это… — Ду… Думаешь они больше не вернутся? — Если все будет спокойно там… — Куросаки-кун стиснул зубы. — Тогда нет. Дай бог, чтобы не вернулись. — Дай бог. Ее отчетливо осенило — она не из-за ожидания новой напасти, нового врага или новой проблемы тревожится и плохо спит. Нет. Наоборот. Ее куда больше пугает то, что новых напасти, врагов или проблем не будет больше. Ничего не будет. Ни Руконгая, ни арранкаров, ни пустых, ни сражений, ни шинигами, ни зампакто. Ничего. И их шестнадцатилетняя счастливая жизнь так и останется до самого конца человеческой жизнью. И ничего это уже не изменит. — Пойдем, — вдруг как-то особенно тепло сказал Куросаки-кун, рука его впервые в жизни легла на ее плечо. — Пойдем, а? — Куда? — еле слышно спросила Иноуэ, ожидая чего угодно — даже на тот свет, если он решится. — В класс, — сказал он, чуть помолчав. — Ты заболеешь тут, на холоде… А у нас на следующей неделе экскурсия, ты не забыла? Иноуэ вытерла мокрое лицо и долго смотрела в глаза самого любимого человека не свете — не забыла, конечно. Она и сесть планировала рядом с ним, если наберется смелости. И сделать фото на память… — Пойдем, — еще раз сказал он — словно звал ее не на сейчас, а на целую жизнь. Впрочем, Иноуэ, конечно, была согласна на оба варианта.