Отражаясь в аметрине

Без скрипа, без шороха входит в собственную спальню хозяин. Гость спит, сбросив покрывала, скукожившись. Видно, замерз. Иронично… А может быть, единственно верно. Получить тепло можно, лишь отдавая. Ложась рядом. Обнимая неуверенно и аккуратно — под тонкой тканью хрупкая жизнь. Вэю страшно задумываться — насколько хрупкая. Вэй пришел сюда не думать. Согреть и согреться. Рискнуть. Сколько раз воображал он этот момент, как нечто невозможное! Но был почему-то уверен, что Зиан примет это как должное. Не удивится и не смутит. А сейчас — стук собственного сердца мешает даже расслышать, проснулся ли он. Дышит, вроде бы, ровно. Прохладная кожа теплеет под пальцами. Зиан лежит на боку неподвижно — удобно прижаться, обнять. Удобно, только неловко — если лечь слишком близко, сразу станет заметно, как напряжена плоть. Поэтому — только ладонь на плечо, голову на подушку рядом. Вдыхать терпкий запах вымытого серебра волос. Забыться, прильнуть чуть ближе — грудью к спине. Ох, Зиана точно разбудит стук сердца! Словно табун скакунов: вскачь, галопом, а прямо по курсу — обрыв. Вот все и на месте. Чего же ты ожидаешь, трепетное создание? Чего так боишься, так предвкушаешь? Не хотелось бы разочаровать… И не хочется больше спугнуть. Шансы закрыться и отступить розданы были щедро. Достаточно. Ты упустил. Нет, Зеркало не старалось оттолкнуть — просто показывало масштаб бедствия. Заполучить тебя вслепую было бы неинтересно. Ты должен был выбрать сам. Так что же дальше, загнанный кролик? Нельзя предложить слишком много — ровно столько, сколько сможешь взять. И уж конечно, нельзя дать мало — настоящий первый раз должен быть достоин воспоминаний! Для начала — нежно пригладить подрагивающие пальцы, лежащие на плече. Будто невзначай потянувшись, прижаться теснее. Пока не отстранился, успеть почувствовать жажду, приведшую тебя сюда. Да, многого ты ещё не примешь… — Вэй… Раз уж пришел, обнимай крепче, — ворчание сонное, тихий зевок. Насмешка: — Или всё-таки будем греться иначе? Дыхание перехватывает, сердце… Казалось бы, куда ему ещё быстрее стучать! — Я… Зиан, у меня же правда почти нет опыта, — жалуется Вэй, то и дело прикусывая губы. — Ты говорил… что можешь… — И совсем уж неслышно: — Можно ведь без проникновения, да?.. Готов со стыда сгореть, а ведь никто не заставлял его говорить сразу о деле! Перейти к делу — хотелось бы поскорей… Зиан плавно поворачивается на спину — ночник освещает двухцветный блеск глаз и неизменную полуулыбку — не добавляет смущения, хотя казалось, это неизбежно при взгляде в лицо. И возбуждение не угасает. С чего бы ему гаснуть, когда под пальцами вожделенное тело, а в шутливом тоне — отчетливое обещание пройти этот путь до конца: — Можно, конечно. — Зиан принимает важный, умудренный опытом вид, смеются только глаза: — Проникновение в плане получения удовольствия вообще переоценено! Вэй не знает, что и ответить. И нужно ли. Разве в такие моменты так уж необходимы слова?.. Зиан приподнимается на локте и прикосновением к плечу подсказывает лечь на спину. Сам тем временем плавно меняет позу — вот он уже нависает над ним. Не прижимаясь. Будто усвоил урок. Не касается даже той частью тела… А Вэю хотелось бы знать… — Не переживай, — шепчет Зиан, наклоняясь ниже. — Всё будет, как хочешь ты. Шепчущие губы всё ближе… А ладонь начала изучающий путь — целомудренно, от плеча к шее, по груди, от талии к бедру. Напряженное предвкушение не оставляет шанса расслабиться. Скоро он должен коснуться там?.. Дыхание не выровняется больше — не стоит и пытаться. И смотреть глаза в глаза становится слишком сложно. Тонкая преграда сомкнутых век удерживает от падения в аметирновую бездну. Губы ловят дыхание, но не чувствуют прикосновения. Поцелуй достается налобной ленте. На излете он внезапно изменил курс… Но Вэй не знает, готов ли он был бы прямо сейчас ощутить, каковы на вкус эти тонкие капризные губы — он сейчас занят совсем другими ощущениями. Ладонь с цепкими нежными пальцами достигла цели — вначале едва касается через одежду, но постепенно всё увереннее ощупывает пульсирующую твердость. Стон, срывающийся с губ, можно прикусить. Сладостную отзывчивость плоти не скроешь. Незнающая себя страстность — изысканное блюдо. Не хочется называть её непорочностью. Порок — значит порча. Но поверь, это не сделает тебя хуже. Это не сделает тебе хуже. О нет! Тебе будет хорошо. Поцелуи покроют шею, насладятся дрожью и сдавленным стоном. Сорванным дыханием. Налитой кровью упругостью под легкой тканью поиграют умелые пальцы. Губы опустятся на подрагивающие ключицы — завязки у ворота можно и развязать. Ночную сорочку можно не снимать полностью — не стоит добавлять уязвимости, если для пользы дела достаточно приподнять. Тело совсем юное, нежное. На белой коже ни волоска. Следишь за собой. Привык ухаживать за плотью, перенесшей столь многое. Но совсем позабыл о тех её потребностях, что ведут к удовольствию. Это видно хотя бы по тому, как отзывчива она к самым простым ласкам. Но пора усложнять. Снова хочется зажмуриться. И хочется утонуть — в мягком шелке постели, в щекочущих изматывающих ласках. Но получается только захлебнуться собственным стоном, когда Зиан, вскинув в последний раз блеснувший аметистом взгляд, припадает к средоточию желания губами. Ведь на самом деле хочется… — Зиан!.. — дыхание не восстановится… — Подожди, я… — Что такое? — бархат губ всё ещё касается ствола, а его твердостью поигрывают ловкие пальцы. Поддерживают возбуждение на таком уровне, что мешает не только дышать. Но и думать. И останавливать смелые порывы: — Ты сейчас… возбужден? Я… хотел бы видеть… Тонкая бровь взмывает в искреннем удивлении: — Да что ты? Интересные у вас пожелания, — улыбается поощрительно-издевательски: — А раньше так старался не смотреть! Упругий язык напоследок проходится по всей длине ствола, щекочет головку. Заставляя мурашки пробежать по телу, губы нежно и неумолимо обхватывают её. Не доставшийся поцелуй… Сладкое щемящее чувство пробирает до кончиков пальцев, когда Зиан наконец отстраняется и быстро стягивает сорочку через голову. Тело гладкое, как нефритовая статуэтка. Едва выраженный рельеф мышц подчеркивает грациозные изгибы. Каждая выступающая косточка — произведение искусства. Линии талии и живота — звучат нежностью, завлекают, направляют взгляд ниже. Восставшая плоть не выглядит угрожающе. Средние размеры, гармоничная форма. Не выглядит даже неприлично. Или всё дело в положении наблюдателя?.. Зиан, стоя рядом на коленях, снова протянул руку к члену Вэя. Совсем не дает скучать. Да что там, перевести дух не позволяет! — Ну как? Получил доказательства собственной неотразимости? Коротко улыбнувшись, он спешит вернуться к делу. Садится так, чтобы Вэй мог созерцать интересующий его объект во всей красе, и вновь склоняется к члену. Но, скользя губами по чувствительной плоти, даже не пытается доставить разрядку своей… Вэй мог бы протянуть руку и… помочь. Вэю проще сквозь всхлипы удовольствия спросить невнятно: — А ты?.. — Это тело может обойтись без разрядки, — отрываясь ненадолго, Зиан продолжает движения рукой. Так старается говорить невозмутимо, так очевидно подрагивает голос: — Не беспокойся, тебе в любом случае не причинят вреда. — Я и не… Просто… Ты мог бы… сам? — сложно говорить. Из-за засасывающей мягкости. Из-за красивого лица, которое, зажмурив бесовские глаза, выглядит так увлеченно и распаленно. Из-за подступающего всё ближе огромного вала, знакомого и незнакомого ощущения пропасти. Впервые упасть в неё не в одиночестве… Хотелось бы. Снова удивление в двухцветных глазах. Снова они распахнуты и смотрят в душу. Смотрят, а губы не прекращают скользить, принимая глубже и глубже. Странно видеть осмысленный взгляд во время такого действа… Должно было бы показаться неприличным. Но только успокаивает. Немного. Правая рука Зиана придерживает член у основания, левая — с послушной готовностью тянется к своему. Будто и не подталкиваемая желанием. Будто просто делает, что сказано… — Я хочу… чтобы тебе тоже было хорошо. Зиан, пожалуйста… Сдавленный стон заставляет понять, что слова возымели эффект. И что раньше Вэй не слышал от него звуков наслаждения. Никто ещё не предавался наслаждению вместе с ним. И хотя Вэй сейчас не может сделать большего, для него это уже немало. Со своей плотью Зиан совсем не церемонится — резкие движения быстро подводят его к черте, на которой уже давно балансирует Вэй. Теперь только становится ясно, как искусно он оттягивал момент, не позволяя разрядиться слишком быстро. Становится мучительно томно от этой сладостной подчиненности. Стон уже не удержать, и на выдохе: — Давай вместе, Зиан… Как же ты сладок, малыш! Губы полуоткрыты, румянец на щеках, а глаза затуманились. Ты оказался сластеной и до чужого наслаждения. Этого следовало ожидать: тот, кто спасает больного узника ценой нарушения всех правил, не будет эгоистом в постели. А всё равно удивил. Что осмелишься, что попросишь. Нельзя не откликнуться! Не принимать всё глубже — в самое горло, как учили. Не синхронизироваться с тобой — о, это совсем легко! Твоя плоть уже пульсирует каменной твердостью. Плоть под пальцами готова окропиться семенем в любой момент. Хочется подразнить. Вздрагиваешь, выгибаешься, умоляешь и стоном, и взглядом. Может, получится дождаться и тонких пальцев в седых волосах?.. Поторопи. Нет? С прикосновениями пока всё непросто. Почти без объятий, почти без ласк. Ничего. Для первого раза неплохо. А в тебе точно скрыт небывалый потенциал! Тогда до конца! Пусть «неплохо» превратится в «незабываемо». Насколько возможно — глубже, быстрей, горячей! Фальстарт. Опаляет холодной молнией и теплым под пальцами. Собственная выдержка подвела. Не страшно. Не помеха — засасывать ещё более алчно, жаднее. Сквозь стон — слышать стон ответный. Ощутить языком пульсацию и терпкую соль… Да, вот насколько ты падок до чужого экстаза! Не финишировал, пока не успел партнер. Всегда думал, что возбуждение — постыдная слабость. Почему же сейчас не ясно даже, что восхищает сильней — пик наслаждения собственной плоти или его? Зиан, словно вечно юное божество, отнюдь не выглядел ни постыдно, ни жалко, сотрясаясь от сладких конвульсий, окропляя жемчужными брызгами мрамор кожи и шелк простыней. Но от дела не отрывался — утонченные черты лица не запятнало странное занятие, только наслаждение свело сосредоточенностью брови. Только отсвет беспомощности в сложном взгляде быстро скрылся за подрагивающей тенью ресниц. Дальше Вэй уже не видел. Растворился наконец. Позволил себе упасть. Позволил — зажать простыни в кулаке, но не сдерживать стона. И впервые даже на краю сознания не помнить — не видеть залитой солнцем площади, не чувствовать залитых солью щек… Нет. Темнота собственной спальни окутывает бархатом. В шелках собственной постели Вэй впервые не одинок. — Зиан… — шепчет. Глаз не открывает. Шелк под пальцами — не черной ткани, струящегося пепла волос. А Зиан никогда не упустит шанса коснуться пальцев губами. Вот и сейчас, принимая поглаживание, будто избалованный кот, поворачивается плавно и целует, целует, целует… Губы влажные и горячие после порочных ласк. Поцелуи — чище первого снега, нежнее нежности. Слов нет, только к горлу подбираются слезы, когда Зиан приподнимается, целомудренно оправляет на Вэе одежды, смахивает следы страсти с своего поджарого живота и тоже скрывается под условной броней ночной сорочки. Но ткань тонкая, а Вэй теперь еще лучше помнит каждый изгиб, хотя и почти не касался искусно вылепленного тела… — Всё в порядке? Клиент доволен? — посмеивается Зиан легкомысленно, но внимательно вглядывается в лицо. Вэй морщится: — Не говори так. Я… конечно, доволен. А ведь по сути нечего возразить… — Ладно. Прости. Так просто привычнее, — Зиан поводит плечом, будто в смущении. Ложится рядом — на расстоянии чуть ближе вытянутой руки — и протягивает руку. Тонкие пальцы пожимают плечо: — С тобой было хорошо. И хорошо, что ты пришел. И что… Знаешь, говорят, в постели не принято благодарить, но вот сейчас — хочется. — Тебе хочется поблагодарить меня? — удивляясь, уточняет Вэй. Путанная же у него речь! — О чем ты? — Вэй! — звучит нежным укором, а пальцы на плече, чуть дрогнув, принимаются перебирать, поглаживать. А от проникновенного взгляда никуда не скрыться. И не хочется… — Сам понимаешь. И за это. И за всё остальное. И вообще — за то, что ты такой есть. И снова горечь поднимается комом в груди. Почему-то… Может, потому что всё равно ведь речь только о том, что глупый надсмотрщик решился нарушить регламент, ни на что, в общем-то, не повлияв. А может, оттого что пора уходить, так и не сумев согреть и согреться… — А. Ну ясно, — вырывается судорожный вздох: — Ладно. Пора мне… — Куда? Зачем? — мечется подслеповатый желтый, блестит аметистовый, — Вэй… оставайся и… Если позволишь, можно тебя обнять? Хочется сжаться в комок. Хочется спрятаться от этой чуткости. Но отказаться — не находится сил. Не отвечая, Вэй поворачивается на бок — отворачивается от аметриновой бездны и слишком красивого, чересчур отзывчивого лица. Поворачивается на бок и замирает. — Обнимай… — так старался изобразить безразличие, а получилась дрожь. Тепло чужого тела окутывает — заботой, защитой, нежностью — всем тем, что ни по роли, ни по сути они не могут друг другу дать. Не могут, но дают и получают. Не могут не давать.

♣♣♣

Нельзя сказать, что Фэнь не любит азартные игры, но поддаваться на уловки точно терпеть не может! Хотя, это же Юань… Ему можно всё. Ведь Цензор не может повредить общему делу?.. К черту! Осушая чашу до дна, Фэнь решается согласиться: — Не вижу в этом особого гуманизма, но будь по-твоему, — усмехается резко. — Блюдешь моё честное имя? Я ведь и так пообещал ему, что как только он скажет… — Твоему слову можно верить, — перебивает Юань. — Значит, договорились? — Угу, — Фэнь кивает. — Твоя очередь. На что я променял столь невиданное благодеяние? Загадочная улыбка в ответ, зеленоватый взгляд в сторону, звон шариков в унисон: — Ты отправлял своего помощника в поместье Цинь… Так вот, его там больше нет. Умчался домой пару дней назад. Фэню не нужно спрашивать, откуда брату это может быть известно. Связи… бывают и такими. Запутанными, сложными, странными. Юань поддерживает отношения с одним из жителей поместья Цинь, в то время как Фэнь — с другим. О, вряд ли Юань столь же близок с Куном, как Фэнь со своим единственным! Впрочем, он не вникал. Знает только, что письмами они обмениваются регулярно. Ярость усталой тенью вспыхивает в груди, пытается проскрестись сквозь хмельную тяжесть. Уверенно обещает бессонную ночь. Если Вэй остался наедине с Зианом, то, во-первых, наверняка все старания по вразумлению преступника с помощью воздержания в пище и ограничения свободы движений пошли насмарку. А во-вторых — да нет, вообще-то в первую очередь! — под угрозой обманчивых чар и подлости этого баламута находится теперь он сам. — Юань!.. — непроявившаяся ярость звучит, как разочарование. — Ты и это собирался от меня скрывать? Не понимаешь разве, что мальчишка не справится… — С другим мальчишкой? — усмешка Юаня всегда бесстрашна. Цензор старше обсуждаемых всего на пару лет… — Не доверяешь своим приближенным? Разве не ты говорил, что он прекрасно освоился с ролью управляющего? — Управляющего, но не надсмотрщика, — Фэнь со стуком отставляет чашу, поднимается из-за стола. — Всё, мне пора, Юань. Не пытаетесь вы облегчить труды Главы Стражи!.. — Разве? — улыбочка в перезвоне. — А по мне так только помогаем. Не усугублять.

♥♥♥

Согреться не всегда помогают одеяла и пледы. Впрочем и не мешают — так ещё уютнее. Прижиматься к тебе, укутавшись почти до носа. Прижиматься, лицом зарываясь в остриженный шелк волос. Орденская прическа тебе шла больше. Но прошлого не вернуть, да? Хотя… волосы можно и отрастить. Ты не сжимаешься, не отстраняешься, позволяешь окутать прикосновениями — грудью к спине, руку сунуть под мышку и поглаживать грудь. Даже можно прижаться ниже — плоть уже опала, не смутит тебя твердостью, не испугает. А может, уже и не испугался бы?.. Сердце больше не колотится заячьи. Дыхание ровное. Не спишь, но молчишь. — Вэй?.. — прошептать над ухом. — М? — почти сразу. Почти жалобно. Что ты боишься услышать? — Ты удивительный. — Чем это? — голос и грудь сотрясает усмешка: — А вообще, да — такого надсмотрщика ещё поискать. Да и такого… клиента. Обнять крепче. Целовать волосы. Узел ленты мешается. Кто же снимает на ночь «просто ленту»?.. — Ну прости! Это же просто роли. Это не важно. Важен только ты сам. Замираешь. Точно удивительный — можешь замереть из одной неподвижности в ещё большую. — А ты?.. Точно удивительный — немногих так интересует этот… — М? — А ты? — оборачиваешься, ищешь взглядом глаза. — Почему ты никогда не говоришь о себе? Хотя бы... от своего лица? Серая прозрачность не может проникнуть ни в цитриновую муть, ни в аметистовое стекло. — Не приучен, — усмешка. — Знаешь, этого котейку вообще с трудом научили говорить. Как-то не шло. Сочувствующее непонимание в мягких чертах: — А почему «котейку»? — зато теперь улыбаешься. Обезоруживающий прием подействовал безотказно. — Завели в честь, — улыбка отражается обратно. — Накормили, обогрели. Научили всякому… На такое не многие котики способны! А теперь ещё и требуют говорить о себе!.. Слишком много, тебе не кажется? Теплые пальцы скользят по шраму над левым глазом. Потом приглаживают бровь. Смелый такой! Тактильный. Гладишь… — Ты странный, — хвалишь?.. — Наверное, поэтому с тобой так… интересно. Странности притягивают. — Хочется разобраться? — Хочется… собрать. Собрать — из ярких осколков цельный образ. Понять — и быть понятым в ответ. Зиан слишком настойчиво интересуется Вэем. Проник чересчур близко — под кожу. Не в физическом даже плане, а… Но как можно открыться тому, кто уверяет, что, в каком-то смысле, отсутствует сам? С Зианом начинаешь мыслить так же путано и сложно, как вычурна и одновременно бедна его речь. С Зианом — Вэю дышится так легко, как не бывало — ни с кем, никогда. Разве может быть, что дело только в плоти?.. — Не получится. Да и не нужно. Странные — для всякого странного — тоже нужны. Показалось, что улыбка стала серьезнее. Печальнее? Показалось. Зиан — переливчатая кажимость. Зиан — мягкость пепла и сияние аметрина. Да, такого не соберешь. А вот открыться… — Зиан, знаешь ведь… — отвести взгляд, а пальцем скользнуть вдоль скулы. — Насчет моего опыта… Это и правда был первый раз. В каком-то смысле… — Во всех смыслах, — перебивает. — Ты же не считаешь публичную экзекуцию сексуальным контактом? Коробит от прямоты слов. Да и от содержания. — Ну а что она, по-твоему, такое? — Вэй! Посмотри-ка сюда, — Зиан перехватывает ладонь, прижимает к левой щеке. Сверлит упрямым взглядом: — Желтый глаз выглядит совсем как здоровый, правда? Но видит он только свет и тени. Можно ли назвать его зрячим? То, что со стороны похоже на половой акт, как переживалось тобой? Снова хочется убежать. Или хотя бы в глаза не смотреть. Или… Можно ведь чуть сдвинуть ладонь — прикрыть фиолетовый блеск. Теперь тень боли на лице и краску стыда «видит» только мутная желтизна. Внимательно смотрит. Зиан не пытается помешать. Понимает?.. — Как… просто боль. И унижение. Как… — дыхания не хватает, душат слезы. Проливаются слезы. И лихорадочной смелости шепот: — Зиан, но почему тогда… я вспоминаю об этом каждый раз, при малейшем возбуждении? И снится постоянно, а после каждого сна… — Сегодня… со мной — тоже вспоминал? Сочувствие и неловкость в пониженном тоне. Местоимение, употребляемое так редко — всё-таки может! — даже отвлекает от собственного душевного раздрая. От подступившей истерики удерживают и прикосновения: теплая ладонь прижимает ладонь дрожащую теперь к правой щеке, добровольно закрывая зрячий глаз. Вэй покачивает головой. Видно ли по тени?.. — Нет. С тобой — нет. — Ну вот видишь! Настоящая близость вытесняет морок. С тобой всё в порядке. Ничего удивительного, что образы смешались. Жестокость и плотские утехи часто идут рука об руку. Тебе досталось слишком много первого. Но можно заместить — на второе. — Так просто? — слезы ещё текут, но не мешают прорваться усмешке. Всё у Зиана просто! — Вэй… — он поглаживает другой рукой волосы. Он, наверное, ловил бы поцелуями пальцы, если чуть опустить ладонь… — А надо ли усложнять?