Вместе по кругам Сансары.

Сев на колени у самого края воды, Мэй спустила с кончиков пальцев красочный бумажный фонарик со свечой, и река с благоговейным трепетом приняла его, направила вниз по течению, чтобы он стал маяком для душ, возвращающихся в царство мертвых. Традиция, что пришла от предков, гласит, что три дня в году души родных приходят в мир живых, чтобы посетить своих родных. Когда Мэй ещё жила в окия, она вместе с другими майко с первыми сумерками вывешила фонари во дворце, чтобы предки смогли найти путь к своим близким. Это были самые грустные три дня в году, словно та боль и скорбь, что не находили выхода все остальные дни, сконцентрировались в столь коротком промежутке времени и накрыли всех жителей Японии тяжёлым, темным одеялом, под которым каждый вздох нужно было отвоевывать. Казалось, даже солнце светило не так ярко в Праздник фонарей, как должно. Кицунэ поправила кимоно и поднялась с колен, неотрывно следя за тусклым подрагивающим огоньком. Легкий взмах руки, наклон головы, поворот – она растворилась в традиционном танце, что призван успокоить души предков. Ей хотелось разрыдаться, но Мэй пела, чтобы ее родные нашли покой. Госпожа Сумико, что вырастила ее, и мать-лисица, что она никогда не знала – две души, которых девушка убаюкивала пением и успокаивала танцем, пока те следовали за тусклым маяком, ведущих их вниз по реке. О последней гейша думала чаще всего, и каждая такая мысль рвала душу на мелкие кусочки. Всякий раз бывшая майко ругала себя за моменты грусти – так она не найдет новых ответов, не вернет материнскую заботу, которой в общем-то никогда и не знала, но как приказать сердцу не тосковать о несбывшихся мечтах? Старая ива хранит последнее воспоминание о присутствие матери Мэй в этом мире, но оно предательски молчит и хранит тайну ее последнего вздоха. Странное чувство, что она нашла мать и тут же потеряла – от этого только сильнее жгло внутри. Кружа в глухой ночи, ей было невдомек, что за ней наблюдает тот, чью душу она не хочет отдавать в царство усопших, ведь ей она нужна самой. Синоби следил за кицунэ от самого дома, бесшумно передвигаясь по улицам, оставаясь незамеченным. Он маскировался в самой ночи, не оставляя даже ей шанса себя обнаружить. Мужчина двигался в такт ветра и дышал размеренно и одновременно с темнотой, которая поглотила город до первых лучей, что придут с рассветом. Рассматривая кицунэ, ниндзя вспоминал, как его учили просчитывать каждый свой шаг, каждый шаг противника на три вперед, потому что это однажды, так или иначе, спасет ему жизнь. Кадзу дернул щекой. С Мэй он сильно просчитался. Опустив взгляд под ноги, он нарочно наступил на сухие ветви, выдавая себя, и вышел из тени деревьев, что укрывали его от глаз лисицы, которая, закончив танец для предков, застыла в низком поклоне. Девушка вздрогнула, резко обернулась, приготовившись защищаться, но, увидев лицо, ставшее родным, опустила расслабленно плечи и нахмурилась, вновь повернулась к тихой, спокойной водной глади, в просторах которой уже скрылся бумажный фонарик. Как считала кицунэ, она достаточно незаметно покинула дом, в котором они прожили некоторое время с ронином, чтобы выполнить ежегодный ритуал, который в этот раз стал по-настоящему значимым в представлении девушки. Глупо было предполагать, что ей удастся скрыть свой уход от синоби, но и он не должен был следить. У гейши было ощущение, что мужчина стал свидетелем того, что предназначалось только для Мэй и ее скорби, и это ей не понравилось. – Я думала, что одна, – хмуро призналась девушка. Она ведь училась развлекать других, танцевать и петь перед ними, но всегда трепетно относилась к моментам, когда она наедине с самой собой – как было сейчас, и не терпела, когда ее прерывали. Но Кадзу… Она подняла руки, и свет луны показал ей испачканные в красках кончики пальцев. Лисица выдохнула, усмиряя свое негодование. – Спасибо, что купил торо насаги, – ее голос звучал мягче и нежнее. Ниндзя был не обязан выполнять прихоти девушки, но все же. Боковым зрением отметила движение рядом с собой. Она взглянула мельком на Кадзу, чей взгляд был устремлен вдаль за край воды, и молчанием стало ответом на слова Мэй. Девушка усмехнулась про себя. Отсутствие слов у этого человека означало так много, или же наоборот. Сложная головоломка, которая таит в себе еще большую загадку, когда ты почти-почти раскрыл ее секрет. – Ты не запускаешь фонари? – Выпалила Мэй необдуманно, и тут же осеклась, поджала губы и отвела взгляд. Прикипела к нему, совсем не зная. Не безумие ли? – Для чего? Чтобы мои предки увидели, кем я стал? И после смерти, надеюсь, мы с ними не встретимся,– шершавый голос, как перекатывающаяся в ладонях галька, звучал ровно, низко, глухо. Синоби усмехнулся, но в усмешке не было ни грусти, ни скорби, ни тоски. Ничего. Может сожаление? Кицунэ вновь взглянула на профиль ниндзя, о черты которого резался лунный свет. Маскировался в тени не только сам Кадзу, но и его эмоции. Не надеясь на отблески его чувств, Мэй все равно продолжила смотреть. Взгляд остановился на губах сам по себе, и воспоминания неподконтрольно вернули во вчерашний день, где были руки Кадзу и его горячее дыхание и так мало, так мало времени вместе. Преступно мало. Внимание Мэй переметнулось к дрогнувшему кадыку Кадзу – здесь она оставила вчера свой последний поцелуй. Ощущая на себе взгляд лисицы, синоби подумал, что это единственные глаза, взгляд которых он готов терпеть целую вечность и вечность после вечности, а потом еще одну. Он должен быть незаметным, но выдал себя без остатка на обозрение гейши, что уже почти пролезла под его кожу. Без жалости вырастила сад на мертвой почве в его сердце и теперь бродит среди цветов и на местах, где она касалась, растут новые. Усмехнулся несвойственной самому себе поэтичности и, медленно повернув голову, посмотрел на кицунэ, что сразу же подняла глаза. – А куда попадают души кицунэ? – Спросила Мэй, не отводя взгляда от глаз цвета беззвездной ночи – глаз убийцы, которым она вряд ли смогла бы сопротивляться. Бывшая майко в преддверии праздника часто думала, куда же отправилась душа ее матери, и куда в случае смерти отправится ее. Отправилась ли она к духам или же прошла путь через равнины и горы к реке Сандзу? Душа матери-лисицы отправилась на колесо Сансары или же бродит по восьми кругам ледяного и огненного ада? Что ждет душу Мэй после смерти? Еще не разобравшись в том, что делать при жизни, кицунэ задумывалась, что будет после, когда сама жизнь подведет финальную черту. Праздник фонарей навевал особую тягостную атмосферу, с которой не просто справиться в одиночку, даже если в стенах дома ты не одна. – Наверное, туда же, куда и души неведьм, – ухмыльнулся Кадзу. – Не думаю, – глухо проговорила девушка, помрачнев, и отвела взгляд. – Думаешь. Слишком много думаешь, пушистая, – беззлобно парировал ниндзя и тоже отвел взгляд на отражение луны в реке. – Вчера ты говорила правду? Про мою душу. Удивленно моргнув, Мэй уставилась перед собой. Ей казалось, что только она из них двоих думает о прошлом вечера, и ее мыслей хватило на две голове, а то и на три, поэтому вопрос Кадзу сотряс ее сознание, как гром среди ясного неба. – Да, – без колебаний ответила она. Он, он нужен целиком и полностью. Удар сердца, вдох, выдох, взмах ресниц, каждый ночной кошмар, что посещают его – все заберет себе, без остатка, если мужчина позволит. – Тогда надеюсь, души убийцы попадают в то же место, что и души кицунэ, – все еще смотря за реку сказал синоби, на мгновение сжав кулаки. Лисица вытащила сама того не зная признание, которое вслух Кадзу не мог произнести даже для себя. – А если нет? – Шепотом обожгла кицунэ ночной воздух, вглядываясь в профиль ниндзя. – Тем хуже, – он дернул щекой, не переводя взгляда на девушку. – Моя душа будет рыскать по всем кругам Сансары и уровням ада, пока мы не встретимся. Кто же знал, что потеря прежней жизни приведет к тому, для кого Мэй стала особым смыслом и маяком в мире жестокости, в котором Кадзу был в первых рядах? Почему при обучении никто не сказал, что его может уничтожить красивая лисица, не видящая в нем наемника? Его запястья коснулись холодные пальчики Мэй, очертили путь к внутренней стороне ладони, пробираясь между его пальцев. Синоби раскрыл ладонь, и как только пальцы гейши переплелись с его, сжал их. С каждым касанием девушки мертвой почвы становится все меньше. Ей свойственно проникать в душу, право владение которой она заполучила, и теперь изводит ее и не дает покоя. – А говоришь, неведьма, – усмехнулся Кадзу, когда на его плече уместилась голова кицунэ. – Зря ты так со мной, безжалостная, – он обреченно выдохнул. – Зря. К удивлению синоби любовь оказалась даром, а не угрозой.