capiat qui сареrе potest

Prisoner, prisoner, locked up

Can't get you off my mind, off my mind

Lord knows I tried a million times, million times, oh-woah

Why can't you, why can't you just let me go?      

© Miley Cyrus & Dua Lipa – Prisoner

      Драко молнией проносится по коридору под недовольное бурчание портрета старухи Блэк и оказывается у лестницы. Он всё ещё способен ориентироваться здесь в полной темноте, если бы ему завязали глаза, зафиксировали руки, отрезали уши и нос — ему не требуются для этого органы чувств. Нескольких беглых взглядов на окружающее пространство хватает, чтобы определить — Поттер ничего здесь не менял. Даже раздражающая тренога с зонтами стоит всё там же, посреди холла. — Я подожду в столовой, — доносится до него протяжным эхом голос Джинни.       Он поспешно огибает пролёт второго этажа, едва задерживая взгляд на призывно приоткрытой двери в гостиную, и взбегает по ступеням выше. В эти секунды Драко почти горд собой. Он неплохо держится. Думал, что будет хуже, в особенности, когда в проёме гостиной маячат очертания выцветшего ковра, того самого, на котором он так и остался лежать той роковой ночью, пока не появился Блейз и не забрал его. «Кабинет слева, — припоминает Драко, поднимаясь на третий этаж. — С него и стоит начать, пожалуй».       Обшарпанная дубовая дверь нехотя поддаётся, когда Малфой толкает её с ощутимым усилием. Петли, скрипя, поворачиваются и открывают его взору узкое пространство, заставленное книжными шкафами. Небольшая тахта, заваленная книгами, какими-то чертежами, откуда-то вырванными страницами, располагается справа от дверного проёма, рабочий стол возвышается аккурат напротив, у противоположной стены, тоже весь в беспорядке. Для стороннего наблюдателя всё это выглядит так, точно Поттер покинул это помещение совсем недавно, в спешке выбежал за кофе и вот-вот вернётся, и лишь въевшийся затхлый запах отсыревшей пыли говорит о том, что помещение не видело визитёров уже более двух лет.       Драко недоверчиво хмурится. Всё это похоже на скоропостижный побег. Будто Поттер побросал все свои дела и вещи, покидая Гриммо.       Малфой подходит к столу, внимательно оглядывая пыльную столешницу и стараясь не думать о том, что много лет назад Поттер очень любил вжимать в неё его бёдра. Непрошеные воспоминания всплывают перед глазами яркими вспышками. Его память — его тюрьма, похлеще всякого Азкабана. Драко много раз думал о том, что лучше бы тогда, холодным летом девяносто восьмого, Поттер оставил его гнить в сырой камере вместе с отцом и остальными пожирателями. Сейчас бы он уже давно отмотал положенный ему срок и не думал бы теперь о том, какой шершавой и прохладной казалась эта столешница, когда соприкасалась с разгорячённой кожей ягодиц и поясницы.       Поверх всего захватившего стол хаоса лежат несколько пергаменных листов, явно откуда-то вырванных. Драко наклоняется, чтобы рассмотреть их получше: тексты написаны на разных языках, среди которых точно нет современного английского. Прищуриваясь, Малфой различает на одном из них руническое письмо, на другом — латынь, на третьем — вообще какую-то иероглифику. Занятно, и как давно Поттер решил податься в лингвисты? Он сличает пергаменты, пытаясь обнаружить хотя бы что-то знакомое, за что мог бы зацепиться глаз. Без переводчиков тут явно не обойтись. Сам он разбирается только в рунах, и то уже почти всё позабыл спустя одиннадцать лет после выпуска. Внимание привлекает знак: квадрат без нижней черты со вписанным внутрь полумесяцем. Драко почти уверен, что где-то видел его раньше. На втором пергаменте, исписанном классической латынью, обнаруживается такой символ внутри текста. На третьем — с иероглифическим письмом — знак аккуратно начерчен на полях отдельно от основного текста. Малфой бережно забирает со стола древние тексты, думая о том, что неплохо бы отдать их для изучения переводчикам или хотя бы Блейзу.       Боковой ящик стола открывается без каких-либо усилий, даже не запертый заклинанием. Он почти пуст. На дне лежат несколько снимков родителей Поттера, а также школьные колдографии самого Гарри в компании гриффиндорцев. Повозиться приходится с центральным ящиком. «Alohomora», сказанное несколько раз с усилием, не приносит никакого видимого результата. Драко раздражённо выругивается и, напрягая память, начинает подбирать все варианты отпирающих, которые он когда-либо слышал из уст своего бывшего любовника. Непокорный замок наконец щёлкает, и Малфой острожно открывает забитый битком ящик, заглядывая внутрь. Сверху лежит выдранная из Пророка статья Лавгуд о стремительном сокращении популяции джарви в Северной Ирландии, вслед за ней обнаруживаются ещё несколько статей из Пророка и Придиры схожего содержания о гибели в том или ином уголке Великобритании каких-либо магических животных или растений. — Странно, — обращается Драко в пустоту. — Зачем Поттеру понадобилось хранить творчество чокнутой на всю голову зоозащитницы Лавгуд?       Он перекладывает листы на стол: заметки Поттера о каких-то авторских заданиях, копии материалов дел, служебные записки — ничего примечательного. Драко выкладывает на стол папку с объяснительными сотрудников аврората, когда его взгляд встречается с до дрожи знакомым почерком. Сердце пропускает удар и пускается в бешеном танце. Бумаги, исписанные рукой Люциуса Малфоя, падают на столешницу, путаясь в беспорядке. Драко кажется, что кто-то незримый только что пульнул в него оглушающим. Поттер все эти годы хранил те самые письма, вышедшие из-под пера его отца. Он прикрывает глаза и с усилием вбирает ноздрями затхлый воздух кабинета, словно это должно его успокоить, помочь не так остро чувствовать, переживая заново события тех дней.

***

      Июль 1998, где-то в Северном море       Ржавый засов лязгает и со скрежетом отходит в сторону. Где-то вдалеке гудит ветер, взбесившиеся волны с гулким эхом разбиваются о каменные скалы, в подземельях привычно сыро. Запах плесени перемежается с хорошо знакомым Драко запахом запёкшейся крови. — У вас есть ровно пять минут на свидание, — информирует его спокойный голос надзирателя. — Больше не велено.       Драко кивает головой, демонстрируя, что понял, и всматривается в выступающий из мрака угол камеры, где на скамье неподвижно застыла сгорбленная фигура. — Отец?       Великолепного Люциуса теперь едва ли можно узнать в тюремном облачении. — Сын, — его голос всё столь же холоден, отстранён и по-своему величественен, будто они находятся не в одной из камер на нижнем уровне Азкабана, а в гостиной Мэнора во время одного из приёмов. — Я ждал тебя.       Слова встают костью в горле, и Драко с недоверием вглядывается в знакомый силуэт, медленно приподнимающийся со скамьи. Люциус подходит к небольшому, заколоченному решётками окну, в которое бьются озверевшие от непогоды брызги волн. — Ты уже думал, как вытащить нас, Драко?       Вытащить откуда? Из дерьма, в которе ты нас всех и втянул? — Нет, отец. — Пора взрослеть. Теперь, когда я отрезан от внешнего мира, вся ответственность за семью ложится на твои плечи. — Что я должен делать? — Всё, чтобы спасти нас от заточения, потери состояния и позора.       Драко вдыхает запах сырости и плесени, собираясь с мыслями. — У меня нет идей, отец, — он пытается скрыть отчаяние в голосе. — Министерство настроено слишком решительно, мы с мамой находимся под постоянным наблюдением, поместье под арестом, счета тоже. Мне пришлось писать унизительное прошение Поттеру, чтобы попасть сюда, на встречу с тобой. — Ты когда-нибудь замечал, как он на тебя смотри, Драко? — Люциус вскрывает эту тему внезапно как давно затянувшийся на коже шов. — Что ты имеешь в виду? — То, что ты давно мог бы воспользоваться очевидным интересом Поттера к твоей персоне и обернуть его на пользу семьи, Драко, если бы не был так слеп и глуп.       Малфой резко отворачивается от силуэта в мятой робе как от пощёчины. «Воспользоваться очевидным интересом Поттера к твоей персоне». Должно быть в голове отца уже начались необратимые изменения, спровоцированные непосредственной близостью дементоров и общей депрессивностью окружающего его пейзажа. — Не замечал никакого особого интереса Поттера к моей персоне? — разводит он руками спустя несколько секунд молчания. — Да что ты говоришь? — елейный голос Люциуса пробивается сквозь рокот надвигающейся бури. — Тогда присмотрись внимательнее, сын. — Я не понимаю, о чём ты, отец. — Ответь мне, почему Грегори Гойл покорно дожидается суда здесь, в Азкабане, тогда как ты спокойно отсиживаешься в тепле, в Мэноре, под присмотром целой группы мракоборцев? — Я не знаю, — Драко старался не думать об этом, последние два месяца плывя по течению. — Скорее всего Поттер просто благодарен Нарциссе. — Поттер хочет тебя, — слова хлещут по лицу дождём. — Мне хватило пары беглых взглядов на него на прошлом заседании по твоему делу, чтобы понять это. — Ты безумен, отец! — Ты глуп, Драко, и недальновиден.       Память настойчиво подбрасывает кадры того самого закрытого заседания Визенгамота по делу Малфоев, на котором решалась судьба младшего из них. Драко тогда так ни разу и не позволил себе взглянуть на героя, заявившегося посреди процесса в компании Грейнджер и Уизли. Он не видел ни его триумфального шествия к трибуне под шёпот коллегии судей, ни лица, лишь слышал уверенный ровный голос, утверждавший, что младшего Малфоя требуется немедленно освободить из-под стражи и отправить дожидаться окончательного вердикта суда в родовом поместье под неусыпным взором авроров. С тех самых пор прошёл уже почти месяц, но он так ни разу и не позволил себе помыслить о том, что это был за жест доброй воли, просто покорился велению судьбы и Поттера столь внезапно ставшего его судьбой. — Что молчишь, Драко? — Люциус усмехается. — Начало доходить?       Малфой бросает затравленный взгляд на отца. Люциус стоит, прислонившись плечом к каменной кладке камеры, ледяной, ядовитый, изворотливый. Драко отчего-то задумается, что, пожалуй, наиболее точное определение личности его отца, из всех когда-либо им слышанных, дал именно Тёмный Лорд. «Люциус, мой скользкий друг». Именно что скользкий. — Как там Нарцисса без меня? — всё тот же холодный тон. — Скучает?       Бьёт по больному, сволочь, и даже не скрывает этого. С тех самых пор, как Драко и Нарциссу освободили месяц назад, мать не провела ни одного спокойного дня в Мэноре, заливаясь слезами всякий раз, когда речь прямо или косвенно заходила о Люциусе. Домовые эльфы устали таскать склянки успокаивающего зелья в её покои. Нарцисса действительно увядала, с каждым днём становясь всё бледнее и бледнее, тоньше и тоньше, будто сила самой её жизни, её vis vitālis[1], скрывалась внутри этого беспринципного, аморального и крайне малоприятного человека, которого он, Драко, вынужден называть своим отцом. «Странная штука, любовь», — многократно размышлял Малфой, наблюдая за болезнью матери, прогрессировавшей день ото дня. Тогда он ещё и подумать не мог, что спустя всего несколько месяцев узнает на собственной шкуре, насколько странная. — Что я должен делать? — Другой разговор, — Люциус хмыкает и отходит от стены. — Тебе следует дать Поттеру то, что он хочет, а взамен попросить то, чего хотим мы. — Как ты себе это представляешь? — Драко с отвращением морщится, всматриваясь в забрызганное окно. — Я должен предложить Поттеру секс за твоё освобождение или что? — Мерлин, — разочаровано кривится Люциус, — странно, что тебя не отправили в Пуффендуй. Где врождённое слизеринское коварство? Всё так, но не напрямую разумеется. — А как же? — Ты должен не просто дать Поттеру, а втереться к нему в доверие, не просить прямо, а сделать так, чтобы он сам угадывал и беспрекословно выполнял все твои желания, Драко. — Я этого не умею, — растеряно шепчет Малфой. — Я научу, — удовлетворённо отвечает отец. — Будем поддерживать связь по переписке. У меня здесь есть один доверенный человек среди охраны. Сов отправляй на его имя. — Ладно, — без особого энтузиазма соглашается Драко. — У тебя всё равно ничего не выйдет, потому что у Поттера нет ко мне никакого эфемерного интереса. — Посмотрим, — с вызовом хмыкает Люциус, в тот самый момент, когда надзиратель отворяет скрипящий засов. — Свидание окончено. — Завтра жди, — бросает в спину отец, когда Драко покидает камеру, сопровождаемый молчаливым сотрудником.       Когда металл со скрежетом захлопывается, на него волной тяжёлой как ртуть накатывает ощущение, что только что, заключив эту сделку с Люцифером-Люциусом, он сам себе подписал какое-то подобие смертного приговора.

***

      С той самой минуты Драко порывался рассказать об этом разговоре Поттеру бесчисленное множество раз: после их первого поцелуя на астрономической башне в конце сентября, после первого секса в заброшенном кабинете в подземельях в ноябре, после рождественских каникул, после каждого яркого, красочного, невероятного дня, проведённого наедине друг с другом — но так и не смог. Правда стекала кипятком по стенкам гортани всякий раз, когда он пытался открыть рот, чтобы поведать Гарри о том, с чего на самом деле начались их отношения. Ну что он мог тогда сказать ему, в самом деле? «Прости, Гарри, Люциус меня вынудил переспать с тобой, чтобы его выпустили из Азкабана?» «Мне очень жаль, но я отсосал тебе, чтобы с поместья сняли арест?» Такой бред.       Чувства к человеку, которого Драко должен был расчётливо использовать в интересах семьи, расцветали подснежниками на опушке Запретного леса: сначала медленно и неуверенно пробиваясь сквозь прошлогодний перегной и снежный покров, потом уже более настойчиво распрямляли стебли и расправляли листы, а после, к началу февраля, зацвели пышным цветом. Драко окончательно понял, что оказался в западне. Он оттачивал свои навыки в окклюменции денно и нощно, стыдливо прятал эту тайну, раз в несколько недель получая указания Люциуса уже не из Азкабана, а из поместья, и надеялся, что она никогда и нигде не всплывёт до тех самых пор, пока «доверенный человек среди охраны» не продал сохранившиеся у него материалы их с отцом переписки вездесущей Скитер за триста галеонов.

***

      Июль 2010, Лондон — Incendio! — один из пергаментов воспламеняется, постепенно распространяя огонь на остальные.       Драко со злорадством наблюдает за тем, как сгорают идеально ровные строчки, выточенные на бумаге каллиграфическим почерком его отца. Это такое ребячество, детский, совершенно бессмысленный, ни на что не влияющий жест. Но отчего-то становится легче, как будто вместе с письмами наконец сгорает весь поток эмоций, бьющихся внутри негго: стыд, вина, сожаление, обречённость, осознание невозможности что-либо исправить. Малфой сгребает со стола старинные пергаменты, на которых изображён подозрительно знакомый ему символ и вырезки статей Лавгуд, наблюдая за рассыпающейся пеплом на столешницу кучкой писем. В голове наконец легко, словно её содержимое теперь совершенно ничего не весит. — Aqua Eructo! — он гасит пламень, заливая его небольшой струёй воды из кончика палочки.       Обуглившиеся листы, на которых теперь уже совсем ничего невозможно различить, намокают. Драко заглядывает внутрь почти опустевшего ящика, обнаруживая на дне ещё одну тонкую папку пергаментов. Предметом изучения вновь становятся письма, только на этот раз принадлежащие перу самого Поттера. Малфой хорошо помнит его сбивчивый рваный почерк с неправильным наклоном, он пробегает взглядом по первой странице и застывает античным изваянием сгорбившись над столом. В широко распахнутых глазах отражается всего лишь одна строчка, содержащая информацию об адресате: «Драко Люциусу Малфою, Малфой-Мэнор, 3 мая 2001 г.» — Пиздец, — слово, характеризующее буквально всё, против воли срывается с его губ.       Драко собирается с силами и перелистывает: «Драко Люциусу Малфою, Малфой-Мэнор, 6 августа 2003 г». Одно за другим он раскладывает перед собой на всё ещё влажной столешнице девять писем, подписанных разными датами, но неизменно с одним единственным получателем — «Драко Люциусу Малфою, Малфой-Мэнор». Последнее из писем датировано двадцатым июля 2008-го года. «Всего за пару недель до побега Поттера», — подсчитывает Драко.       Он всматривается в строчки самого позднего письма, пытаясь осмыслить, взвесить значение каждого из знакомых слов — получается плохо. В голове, приятно опустевшей после сожжения писем отца, вновь взрывается фейерверк. Его привлекает самое окончание письма, несколько строчек дописанных явно другими чернилами, ещё более неправильных, более рваных, с размазанными кляксами, с растёкшимися очертаниями, словно кто-то уронил на них несколько капель воды. «Если я никогда больше не смогу увидеть твоего острого как лезвие топора взгляда, не смогу услышать из коридора, как ты сам с собой ругаешься в своём кабинете, если это и есть конец, прошу, не ищи меня, Драко. Не вздумай искать меня. Ты не будешь рад тому, что найдёшь». Пергамент плавится под его свинцовым взглядом, и Драко с усилием сжимает челюсти, чтобы рыком во весь дом не ответить несостоявшемуся отправителю: — Пошёл ты к чёрту, Поттер! Я уже девятнадцать лет нихуя не рад тому, что нашёл тебя однажды в магазине Мадам Малкин.       Малфой сгребает письма, чертыхаясь, и неаккуратно бросает их на стопку с заметками Лавгуд и старинными пергаментами. Только не сейчас. Он абсолютно уверен, что прочитает все из них не единожды, а много десятков раз, буквально до дыр, выучит наизусть абсолютно каждую строчку, выведенную эти нервным почерком. Но только не сейчас, когда двумя этажами ниже его с нетерпением ожидает Поттер-Уизли. Он сделает это позже, когда в его распоряжении будет как минимум несколько литров огневиски.       Драко бросает небрежный взгляд на открытый ящик, с удовлетворением констатируя, что тот пуст, и наконец отходит от стола, ещё раз оглядывая кабинет. Его внимание привлекают несколько пожелтевших от времени книг, разбросанных по тахте. Некоторые из них распахнуты, будто в них судорожно что-то искали. Он поднимает одну, изучая обложку: «Мифы и легенды магической Британии. Детское издание». — Очень интересно, Поттер, — разочаровано тянет Малфой.       Книга падает обратно на тахту, распахиваясь на одном из разворотов, и Драко неверящим взглядом встречается с уже хорошо знакомым ему символом: квадрат без нижней черты со вписанным внутрь полумесяцем. Ну конечно! Ему хочется стукнуть себя по голове. Драко отчётливо помнит, где и когда он впервые встретил этот знак. В чёртовой детской книжке, читая вместе с Нарциссой сказку о том, как когда-то, давным давно, феи перенеслись из лунного мира в реальный и подарили людям магию. — Сюр, какой-то, — устало комментирует он, растеряно оглядывая другие лежащие рядом книги.       Читательский интерес Поттера, стоит справедливо отметить, поражает воображение. Здесь и ещё какие-то детские сказки, и «История квиддича», и два огромных тома древнеримской истории магии. «Сapiat qui сареrе potest» — гласит латинская надпись на пожелтевшем от времени развороте одного из фолиантов. «Лови, кто сможет поймать, — усмехается про себя Драко. — Это вызов, Поттер?» Что ж, он вовсе не уверен, что сможет, но по крайней мере теперь точно попытается.       Малфой покидает кабинет, держа в руках увесистую папку бумаг, и с осторожностью прикрывает за собой дверь, как будто это имеет для кого-то какое-то значение. Спустившись на первый этаж и пройдя сквозь кухню, он останавливается, вслушиваясь в знакомое шебуршание, доносящееся слева. «Домовик, — с некоторой радостью понимает он. — Жив, здоров и всё ещё привязан к этому вновь опустевшему дому. Не везёт бедолаге с хозяевами. То мрут как мухи, то бесследно пропадают хрен пойми куда». — Кикимер! — голос Драко нарушает тишину кухни.       Из клетушки под отопительным котлом высовывается сморщенная голова старого эльфа. — Молодой хозяин Малфой! — Домовик выглядит так, будто вот-вот кинется Драко в ноги. — Я так ждал вас! — Подойди, — спокойным тоном просит Драко. — Мне нужно кое-что у тебя узнать.       Кикимер в секунду оказывается рядом, услужливо раскланиваясь. — Всё что угодно, молодой хозяин Малфой. — Скажи, когда ты в последний раз видел Гарри Поттера?       Домовик морщится при упоминании имени его настоящего хозяина явно чем-то раздосадованный. — Почти два года назад, молодой хозяин Малфой, Гарри Поттер уехал отсюда и больше не возвращался. — Он был один в последние месяцы жизни здесь? — Нет! — взгляд эльфа темнеет. — С ним постоянно пребывал грязнокровка! Мерзкое недостойное отродье, осквернившее… — Довольно! — Драко жестом останавливает начавшийся поток брани. — Чем они здесь занимались? — Кикимеру никак нельзя было знать, — оправдывается домовик. — Грязнокровка часто кричал на втором этаже. Надеюсь, хозяин Поттер пытал его. — Ясно, — кивает Драко. — Вот ещё что… — Всё, что угодно, молодой хозяин Малфой! — Тебе знаком этот знак? — он протягивает домовику один из старинных пергаментов. — Не разговаривал ли твой хозяин когда-нибудь с тобой о нём?       Драко замечает следы внутренней борьбы на морщинистом лице эльфа. Кикимер сомневается. С одной стороны, Поттер является ему хозяином по традиции и закону. С другой стороны, в жилах Драко течёт чистая кровь Блэков, что очевидно является крайне значимым для него фактором. — Ну? — Драко подгоняет эльфа. — Хозяин Поттер, — Кикимер произносит это с нескрываемым недовольством, — однажды спрашивал у Кикимера про этот знак. Кикимер ответил ему, что это знак из сказки, которую рассказывают в детстве всем чистокровным волшебникам. Кикимер лично рассказывал её хозяину Сириусу и хозяину Регулусу. — И всё? — разочаровано интересуется Драко. — А потом хозяин Поттер взял Кикимера с собой. Кикимер воспользовался портключом вместе с хозяином Поттером и помогал ему искать этот знак в библиотеке. — Куда вы отправились? — тон Драко нетерпелив. — Далеко. Очень далеко, молодой хозяин Малфой. Кикимер никогда до этого не бывал так далеко от дома. В Фивы [2]. — В Египет? — Драко с недоверием смотрит на эльфа. — И долго вы там были? — Четыре дня. Хозяин Поттер что-то искал в библиотеке магов, связанное с этим знаком. Кикимер помогал ему. — Поттер нашёл, что искал? — Кикимер не уверен, молодой хозяин Малфой. Когда хозяин и Кикимер вернулись, Гарри Поттер был не очень доволен. — Есть ещё что-то, — Драко наклоняется к домовику, — что ты мог бы мне об этом рассказать? — Кикимер очень сожалеет. — Хорошо, — он задумчиво хмурится. — Если вспомнишь ещё что-то, пожалуйста, дай мне знать. — С большим удовольствием, молодой хозяин Малфой, — домовик кивает как китайский болванчик, радостно глядя на него.       Драко отворачивается и покидает кухню. Ему отчего-то категорически не нравится обращение Кикимера. В конце концов не такой уж он и молодой.       Уизли-Поттер обнаруживается в столовой, как и обещала, сидящая на одном из старинных обеденных стульев с давно выцветшей обивкой. Она внимательным взглядом изучает носки своих туфель, не обращая совершенно никакого внимания на приближающегося Малфоя. — Эй, — он окликает её, останавливаясь у буфета. — Уизли. — Нашёл что-нибудь? — Для начала да. Пока что хватит. Есть над чем поразмыслить, — уклончиво отвечает Драко. — Если ещё понадобится что-то осмотреть, — предлагает Джинерва, — пиши, я пущу тебя. — Не стоит беспокойства. Я могу сюда аппарировать, — возражает Малфой. — Оказывается, Поттер не закрывал мне доступ.       Уизли переводит на него взгляд, удивлённо вскидывая брови. — Вот как? Ясно. Тогда наверное уходим? — Да. Пора. — Знал бы ты, Малфой, — зачем-то делится с ним она, когда они покидают столовую, — как я ненавижу этот дом.       «Можно подумать, я его просто обожаю», — мысленно отвечает ей Драко. — Ты же найдёшь его? — интересуется Джинни, когда они проходят мимо портрета Вальпурги Блэк. — Не знаю, не уверен. Я же просто бывший следователь Отдела магического правопорядка, а не ясновидящий. — Мне-то всё равно, — зачем-то оправдывается она перед ним. — Прошло два года, я пережила это.       «Прошло два года, я пережила это», — её тонкий голос эхом отзывается в мыслях Драко. Какого хера у людей всё так просто? Почему у него не так же? Почему прошло уже десять лет, а он всё ещё нихуя это не пережил? — Я о детях беспокоюсь, — продолжает Уизли. — Альбус и Лили пока слишком маленькие. Они не помнят его, да и не спрашивают. Джеймс, он же постарше. Он скучает. Я не хочу, чтобы они росли совсем без отца, Малфой. — Они всегда росли без отца, — Драко будто вменяет ей в вину. — Я помню образ жизни Поттера, когда он работал в Отделе. Как часто он заявлялся домой? — Я вышла замуж за отрывок из газетной статьи, за портрет героя с передовицы, — её голос дрожит и тонет во мраке прихожей.       Вот чёрт. Драко ненавидит женские слёзы, ненавидит это чувство. Он снова обескуражен. — Уизли, не начинай. — Ладно, прости, — Джинни давится всхлипом, пытаясь сдерживаться. — Тебе всё равно, это понятно. Наверное ненавидишь меня, считаешь, что заслужила.       Ещё несколько дней назад он бы с уверенностью ответил ей, что да, ненавидит. Но сейчас, вглядываясь в её хрупкую фигуру, всхлипывающую в темноте прихожей, он не обнаруживает внутри себя никакой ненависти, только всепоглощающую усталость и какое-то странное принятие. Они все вынуждены вариться в этом котле вместе с собственными ошибками и неправильными решениями. — Я тебя не ненавижу, Уизли, — тихо отвечает он. — Точнее ненавижу не больше, чем самого себя.       Она понимающе кивает, будто его слова ей что-то и в самом деле разъяснили. Они молча покидают ветхий дом и оказываются на площади. — Уизли, скажи, рассказывал ли Поттер вашим детям сказку про фей из лунного мира? — Нет, — она явно теряется. — Никогда не видела, чтобы Гарри вообще читал детям какие-то сказки. — Ясно, — вздыхает Драко.       По правде сказать, ему совершенно нихуя не ясно. Но бывшей жене Поттера об это знать необязательно. — Пока, Малфой. У тебя всё получится. — До встречи, Уизли, — сухо бросает он прежде, чем аппарировать.

***

      Кабинет Забини являет собой совершенную противоположность кабинету Поттера. Все книги аккуратно стоят на полках, расположены в стеллажах в алфавитном порядке, корешок к корешку, каждый документ, каждая бумага лежат на положенном месте, каждая вещь стоит именно так, как Блейз Забини изначально задумал, и никогда не меняет своего положения. «Космос против хаоса», — усмехается про себя Малфой. Космос сидит напортив него, сжав губы в тонкую линию, и смотрит не то что с недовольством, скорее с нескрываемым разочарованием. — Я умываю руки, — Блейз закатывает глаза и отворачивается. — Столько лет и всё без толку. Ты как наркоман, Драко. Делай, что хочешь. Бегай за ним тенью по всему белу свету. Надеюсь, ты рано или поздно наконец примешь свою золотую дозу [3] и успокоишься. — Это следовательское любопытство, — Малфой врёт, даже не рассчитывая, что ему поверят. — Это шиза и зацикленность, — кривится Забини. — Я помогу тебе, если смогу быть чем-то полезен, но на большее не рассчитывай. — Встречал где-нибудь ещё этот знак, квадрат без нижней черты с полумесяцем внутри? — переводит тему Драко. — Кроме той детской сказки про фей.       Он осторожно протягивает старинные пергаменты, размещая их на столе Блейза. — О, — взгляд Забини немного светлеет. — Это очень распространённый символ. Часто встречается на Востоке, да и не только. — И что он означает? — Ничего конкретного, — пожимает плечами Блейз. — Он слишком многозначен. Точное прочтение зависит от конкретной культуры, от контекста употребления. Скорее всего он настолько древний, что никто уже наверняка и не помнит, что он означает. — Потрясающе, — разочаровано выдыхает Драко. — Час от часу не легче. — Я видел этот знак много раз, — продолжает Забини. — В древние времена им часто помечали магические артефакты, а ещё он изображён на колонне у входа в одну из древнейших магических библиотек в Фивах. Я там был на практике, когда стажировался для Отдела тайн. — Ясно, — хмурится Малфой. — Очень древний символ, который означает едва ли не всё подряд и при этом ничего конкретного. — Египтяне трактовали его как некий источник, — прерывает его Блейз. — Или как какое-то начало, место зарождения. — Зарождения чего? — нетерпеливо вопрошает Драко. — Не знаю, — разводит руками Забини. — Всего. — Потрясающе, — комментирует Малфой. — Ты же вроде отлично разбираешься в рунической письменности, можешь перевести?       Он дотягивается рукой до пергаментов и проталкивает вперёд тот, что исписан рунами. — Постараюсь.       Блейз несколько минут всматривается в текст, морща лоб и что-то шепча губами. Драко старается унять нарастающее внутри раздражение. Чёртов книголюб Поттер. Чем его так привлекли драные феи из драного лунного мира? — Это отрывок из какой-то древнегерманской легенды, — неуверенно сообщает Блейз. — Что-то про какое-то древо, растущее у входа в Ванхейм[4], из которого первые вожди черпали магические силы. — Вот как, — Драко почти готов расхохотаться. — Миф о первоисточнике магического начала так или иначе встречается практически у всех народов, — с умным видом информирует его Забини. — Как это замечательно, — язвит Малфой. — Очень интересно, но нихуя не проясняет, и никаких отсылок к тому, где искать настоящего, мать его, Поттера. — Может, потому что тебе не стоит искать никакого Поттера, — огрызается Блейз. — Ни настоящего, ни фальшивого. — Ладно, прости, друг. Сможешь найти кого-то, кто перевёл бы латынь и вот эти вот древнеегипетские картинки? — Смогу, — Забини забирает пергаменты и кладёт их сверху на идеально ровную стопку в левом углу стола. — Я без понятия, почему помогаю тебе с этим. — Потому что я твой лучший друг. — Потому что ты редкостный сукин сын. — Есть огневиски, Забини? — переводит тему Драко, разваливаясь в кресле. — Не поверишь, но только ради тебя и держу. — Доставай. — Что за повод, Малфой? — Блейз с подозрением смотрит на него. — Мне почитать кое-что надо. На сей раз переводчик не требуется. — Что же, если не секрет? — нехотя встаёт и направляется к барному шкафу. — Письма Поттера, которые он писал мне в течение восьми лет, но ни одно так и не отправил. — О, Мерлин! Вразуми ты наконец эту белобрысую дурную голову!       Драко откидывается на спинку кресла, наблюдая за тем, как его друг одну за одной выуживает из бара три бутылки огневиски. Мерлин тут совершенно бессилен, дорогой мой Блейз. И к твоему, и к моему величайшему сожалению. [1] Лат. Жизненная сила. Устаревшее учение о наличии в живых организмах нематериальной сверхъестественной силы, управляющей жизненными явлениями. [2] Древнеегипетский город, одна из бывших столиц. Современное название — Луксор. [3] Введение себе наркоманом смертельной дозы наркотика с целью суицида. [4] В германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, родина Ванов, расположенная к западу от Мидгарда и Асгарда.