Мерзавец

Субару- романтик. Безответный и безнадежный. Верит в чудо до последнего, не сдаётся, идёт вперед, спотыкаясь, каждый раз более самоуверенно. Он верил в неведомые другим предназначения? Или, еще, в некие недоразумения, не ведомые Лугунике? Субару- идеалист. Со своим безнадежным долгом. Слишком благородный для простого идиота, но слишком уж слабый для рыцаря, не подходящий ни под одну роль. Субару- напористый. Не останавливается. Самонадеянный, когда ползет дальше. Даже когда безумие красной пеленой накрывает глаза. Даже когда все снова рухнуло, как карточный домик, в котором он давно запутался нескончаемой спиралью. Он ловит, за белые плечи, больно вцепившись, отчаянно смотрит в её не менее безумные глаза. Эмилия здесь, и она тронулась не хуже его. В фиалковых глазах он видит себя, а в тишине Храма, слышит свою безнадежность. Тишина надрывисто смеётся. Тело ноет, кровоточит миллиардами больных укусов под кожей. Субару вздыхает сквозь зубы, с каждым вдохом все обречённей. Сырость пробирается сквозь одежду, но еще отчетливее чувствуется под кожей, в самой душе. Разум слишком спокоен для подобных ощущений. Субару и вправду благородный, поэтому, смотрит почти не искушенно, хоть голова идет кругом. Хоть и боль прошибает насквозь. На грани. Глаз открывается и закрывается, не ведая о такте, лихорадочно поглядывая на зал храма. Пытался не смотреть на девушку рядом. Ему не нравится её безумный взгляд. Ему не нравиться видеть красные следы на её плечах. Те, что оставил он. Юноша никогда не привыкнет к виду того, как сам оскверняет светлый образ перед глазами. Можно ли к такому вообще привыкнуть? Ответ казалось… очевиден. В упадке сил, он тянет её за собой, встречаясь спиной с твердой землей. Измученный взгляд. Эмилия не выглядит будто против, это терзает его изнутри хуже любых старых шрамов. Эмилия, Эмилия, Эмилия. Невинный цветок на краю. Первый подснежник. Румяные щеки Субару черствеет, на грани агонии, думает вовсе не о том, о чем стоило бы. Смерть не пугает... Новый круг и новые потери. Холодно, но не страшно… Судороги на кончиках пальцев. Он смотрит на Эмилию, смотрит на то, как она расплывается в улыбке. Как же манят уголки ее губ в усмешке. Смотрит на то, как она целует, нежно и неощутимо. Поцелуй от Эмилии, это сокровенная мечта. Честь, которую он хотел познать не таким ужасным способом. Как первый снег, проводит губами по губам, легко, невесомо, интимно… — Люблю, — даже и не понял, кто именно прошептал. Он? Она? Или стены храма? Субару безнадежный, влюблённый мальчишка. Уставший, растерянный, напуганный… Слишком легко поддается соблазну. Удивляется этому. Погружается в грязь с головой. Субару мычит сквозь зубы, когда рука ловит её за талию, прижимает к себе. Целует сам, не зная откуда столько желания. Он будто и не ранен, мир будто и не сошел с ума, вместе со всеми зверствами, что повторяются из цикла в цикл. Будто все расплылось в абстрактных гранях — сейчас только он и она. Девица, что своей белоснежной невинностью слепит ему глаза. Впервые в жизни. «Холодно»… Первая мысль, что пришла в голову, стоило пальцам Эмилии залезть под футболку. Даже мерзко, как сильно она к нему тянется, хоть и в другой ситуации, в другом моменте, играет в холодную леди. Хотя, почему же играет, Эмилия и вправду холодная, белая… Кожа, прохладная и мраморная, стоит рукой провести по застежкам на белом платьем. Стоит губам провести по шее. В крови играли инстинкты и гормоны… Как там еще оправдываются подростки? Нужна разрядка? Захотелось отвлечься, от постоянной смерти? Как же мерзко, Субару. Как же до мерзости хотелось этой неправильности, извращённости. Именно здесь на холодном полу, в долгой и затяжной усталости. Той усталости, что тянулась с самого начала, еще во времена его жизни в Японии. Кто-то внутри Субару кричал, что это должно быть не так, что Эмилия достойна другого. Он представлял, как возьмет ее после долгих совместных месяцев какой-то лунной ночью, среди дорогих простыней. Не спонтанно, обдуманно, после ее заветных слов, его твердой уверенности. Ошибка. Он решил, что делает ошибку. Изменяя себе, своим взглядам из-за банальной усталости, желания… Инстинкты играли оркестром, даже если место некомфортное, ужасное и холодное. Отделяя от ощущения своей же мерзости, угрызения совести. Субару не мог игнорировать ее безумного взгляда, но все- равно запускал руки в белые волосы, и целовал, целовал, целовал, пока не надоедало, пока не освободил белые груди. Отчаянье смешалось вместе с желанием, отчаянная Эмилия вздыхала так желанно, что голова шла кругом. Белая одежда не такая уж и белая. Холодный пол не такой уж и холодный. Раны почти не кровоточат. Совесть проснулась на несколько секунд, когда он руками отстранил Эмилию, напрягая весь свой рассудок. Рассудок, стыд от осознания. Она отдавалась ему не из-за того, что желала. Он знал — это была лишь ее отчаянная попытка и желание, хоть кому-то принести пользу. Она не любила его. А он не заслужил. Эмилия растерянно моргает. Даже не пытается прикрыть аккуратную грудь, смотрит, почти сквозь юношу. Легко кивает головой. Резкая тишина очаровывает, фиалковый взгляд все так же лихорадочен. Субару сел,выпрямившись, игнорируя свое возбуждение, или еще какие-то искры в голове. Прищурил свой карий взгляд, вздохнул так тяжело, как только мог. Ужасно, воистину ужасно…больно. — Почему? — Зачем? Не так стыдно разглядывать пол. Не стыдно смотреть на стены. Грудь вздымалась так же судорожно, как и бегали глаза. Тишина. Эмилия вздохнула. Эмилия придвинулась ближе. Взяла за подбородок, повернула к себе. Ладонь легко скользнула на щеку. Эмилия смотрела обычно, без стыда и сожаления. Но смотрела в душу, будто-бы видела все, знала все. Прожигала насквозь. Будто-бы и правда хотела. Искренне и наивно полагая, что это принесет облегчение. Юноша сглотнул. Может все таки... Они разместились на его ветровке, будто- бы на последнем островке среди безумного моря. Платья полностью он не снимает, лишь опускает верхнюю часть как можно ниже, целует как можно нежней. Тело девушки куда умопомрачительней, чем он мог себе представить… Голова идет кругом. В его волосы зарылись. Его футболку сняли, кинули за спину. Наверное, его бы ласкали так же усердно, но он сам лишь продолжал играться с нежной грудью, вкладывая в это столько аккуратности, сколько вообще знал. Он решил, что раз поступает как подлый мерзавец, то хотя бы как мерзавец, что в первую очередь принесет больше удовольствия покорной девушке. Ему казалось это весьма благородным. Почти единственным успокоением эгоцентричной натуры. Почти единственным оправданием того, почему же так легко он поддался соблазну… Может, устал? Как же в новинку… ловит под коленки, целует в саму чашечку. Ведет рукой по манящему бедру. Эмилия впервые отвела взгляд, стоило ему залезть под юбку, и покраснеть самому, до кончиков самих ушей. Как далеко он зашел. Нижнее белье сорвалось, будто и не держалось вовсе. Наверное, увидев сосредоточенный и напряженный взгляд Субару со стороны, кто-то бы хорошо посмеялся. Наверное, вся эта сцена была до горечи смешна, не менее ужасна, со стороны, и вовсе неприемлема. Рука легла на половые губы, проводя шершавым пальцем между складок. Он проводит по чувствительному бугорку, мягко проводит около входа. Он снова целует в шею, пока не осмеливается сделать следующий шаг. Нацуки Субару- удивлён, что не растерялся. Нацуки Субару настолько тонул в противоречии и горечи, что решил о ней не думать. Нацуки Субару проиграл и выиграл одновременно, увлекая в еще один поцелуй и угрызения совести. — Люблю. Внутри Эмилии так… ново. Она дрожала, стоило пальцем зайти внутрь. Стоило аккуратно двинуть. Субару не спешил, нарочно упустив момент, боясь принести любой дискомфорт. Никогда в жизни он не думал, что может быть таким терпеливым. По ощущениям он дышал огнем. Эмилия обнимала за шею, вздыхая на ухо. Эмилия упала ему на плечо, когда в дело пошли два пальца. Эмилия наверное успела истосковаться от медленной протяженности этих минут, что отбивались эхом по храму. Лукавых минут, что будто насмехающийся. Первый толчок своей разгоряченной плоти парнишка запомнит на всю жизнь. Шипя сквозь зубы что-то романтичное на ухо, ему казалось что мир поплыл. Не украсть символичности момента — обладать любимой девушкой во всех смыслах награда. В этом случае уж слишком горькая, отчаянная, ощутимая, как долгий яд. Горечь… Самая что ни на есть горечь с уголков губ серебрянноволосой полу- эльфийки. Девушка не подавала виду, кажись не ощущала дискомфорта. Но прерывисто пискнула, стоило юноше сделать толчок снова. Вцепилась ногтями в спину, кротко взглянула, опуская взгляд вниз. Почему же она выглядела так невинно? Она выглядела так невинно, будто они здесь занимаются чем-то пристойным. Будто, эта ситуация её не касалась. На деле Субару не мог отбиться от мысли, что осквернял её, своими грубыми взглядами. Искал невинность, желая не так угрызаться. Эмилия все равно была прекрасной, далекой сказкой, даже если сидела прямиком на его плоти, и даже после того, как он осквернял её своими юношескими порывами. Черт его подери. Невинность взгляда померкла даже для него, стоило ему набрать темп, словить ее под ягодицы. С каждым толчком, ему казалось, что он ненавидел себя еще больше, но до чего же было хорошо. До искр в глазах, до хриплых стонов. Закрывая и открывая глаз, ощущать и сладость момента и мерзость облегчения в одном флаконе… Как грязь в груди, ибо сложно дышать ровно. Сложно дышать вовсе… Моментами хотелось задохнуться. Моментами хотелось остаться здесь навечно, сливаясь с любимой девушкой, в этом неправильном акте, лишённом здравости. Субару ощущал себя мерзавцем, но хотел запомнить, столь трепетную и интимную для него грань. Он смотрел только в ее безумные глаза, отдаваясь собственным ощущениям и звукам. Стены храма давили на него будто сужаясь и осуждая. А Эмилия выгладила…счастливой? В ее взгляде в общем- то не было почти ничего. Только он хотел выдать все без остатка. Только он хотел показать как искреннее ее хотел, как трепетно любил. То, как казалось ему самому, оттягивал момент, что бы принести что-то особенное, что-то не виданное. То как далеко хотел зайти. То что так и не сможет принять. В холодной и сырой комнате он ощущал лишь свой жар. Ощущал как он глубок. Субару кончил, со стыдом на ресницах, не выходя. Не смея после этого сделать хотя бы шаг. Только прижать ее крепко-накрепко, но с долей приятного бессилия. Вдыхая еле слабый аромат цветов. Захлебываясь в своем же стыде. В их совместной горечи. Эмилия утомлённая и осквернённая поцеловала его легко в край щеки. Будто прощая и ему казалось, что это единственное, что имело значение в тот момент. Он — мерзавец.