Единственный шанс

Это их единственный шанс. Точёный юноша, наряженный в богатые и легкие одеяния, ему непривычные, ровно держит спину, восседая на коне и состроив важное лицо. Его глаз не было видно благодаря легкой короткой вуали на шляпе, скрывая их от горожан, вышедших посмотреть на приезжих из окраин государства музыкантов и танцоров, которые выступят на сегодняшнем тридцатилетии короля. Чонгук поправляет свою широкополую шляпу из пальмовых листьев, держа в одной руке поводья, а другой поправляет ремень на плече, удерживающий гучжэнь персикового цвета за его спиной. Перед ними и за идут ещё множество людей, выряженные более ярко, поэтому пара не особо привлекает внимание. Не хотелось бы, чтобы кто-то запомнил их. Большие ворота дворца сегодня были распахнуты, и на главную площадь, располагавшуюся после нескольких ступеней от входа, могли подняться все желающие, чтобы получить бесплатные угощения и напитки и всем вместе отпраздновать День их правителя. Оба юноши невпечатлённо фыркают, не понимая, как горожане могут приходить и с улыбками принимать подачки мерзавца, отправившего на верную смерть их отцов и мужей, виновника тысячи трагедий, сосланных на корейский народ. Почему у людей такая короткая память? Оставив скакуна в конюшне, оба внимательно осмотрелись, выискиваясь как можно больше дорожек и тропок, по которым можно будет незамеченными пройти ко дворцу. Они не были против большого скопления людей, потому что родились и выросли в большом поселении, но общий шум и суета могли ослабить их внимание. Это единственный шанс. Юноши ловко добрались до входа в гостевой дворец, оставшись незамеченными для снующих по территории воинов: нельзя привлекать внимание. Там же они встретились с ещё несколькими музыкантами и танцорами. Некоторые разогревали голос прямо на улице, другие мягко пробежались пальцами по своим инструментам, третьи ловко гнули своё тело, готовясь произвести неизгладимое впечатление на правителя. Никто не знал, будет ли выступление приезжих талантов соревнованием за благосклонность императора, как было при почившем правителе СанЧине, но каждый из них был наготове, чтобы показать себя в наилучшем свете. Юноша с серебристыми волосами, подняв вуаль на поля широкой шляпы, опёрся плечом о красный деревянный столб и сложил руки за груди. Второй же остался стоять напротив. Его простая белая рубашка с завязками на вороте и просторные землистого цвета штаны не выдавали в нем никого примечательного. Рядом с разодетым в сверкающие брюки и рубашку юношей он выглядел не более чем презренным слугой своего господина. Никто бы не узнал правды. По прошествии десяти минут ожидавшим талантам вышел руководитель гостевого дворца, представившийся Кимом, и небольшая толпа тут же последовала за ним в недры одноэтажного, выкрашенного в красный, здания. За последним закрылись двери, и небольшой зал, где все остановились, тут же был освещен множеством свечей. Хотя на улице стоял яркий день, во дворце, даже при наличии окон, висел полумрак. — Празднование будет проходить в тронном зале ближе к вечеру. Вам стоит записаться у евнуха Пака, — Ким указал на мужчину средний лет, сидящего в небольшой комнатке у зала. За его спиной колыхались шторы, дивно расписанные цветами, — укажите свои имена, место, откуда вы родом, и что собираетесь показать на празднестве. К сожалению, выступят не все, а лишь часть из вас, достойная внимания Его Высочества. Толпа загудела — многие были небовольны ходом дел, ведь каждый, езжая во дворец из далёких провинций, надеялись на свою долю почестей. — Несколько страших наложниц проведут отбор. Покажите то, в чём вы хороши, — и с успехом пройдёте, — ещё раз указав на евнуха, Ким поклонился и скрылся в темном коридоре. Проходили часы, люди, обладающие талантами, один за другим скрывались в небольшой комнатке с украшенными цветочным узором занавесками и только неколькие выходили оттуда с победным кличем — большинство тихо шипели под нос брань, гневались, но из-за всех сил пытались сдерживать себя. Двум юношам предстояло идти последними, ибо они не ломились вперёд, как все в зале, а смиренно ждали и наблюдали, как чужой пыл гаснет. Поспешишь — людей насмешишь. — Ваше имя? — глянув уставшим взглядов на юношей, спросил евнух, выводя чернилами аккуратную цифру, под которой будут записаны последние участники. — Сын ши Соджина, Пак Чимин, — изветил просто одетый брюнет, приподняв шляпу указательным пальцем. Старшие наложницы, сидевшие в следующей комнате, заинтересованно выглянули из дверного проёма. Нередко, когда молодые господа увлекались искусствами, но вот отцы, носящие статус ши, обычно не позволяют своим сыновьям делать из своего хобби занятие всей жизни и выступать (унижаться) перед другими людьми. — И его слуга — Чон Чонгук, — брюнет опустил свою шляпу, чтобы тень от неё вновь скрыла добрую половину лица. Евнух, услышав о статусе приезжего сына, тут же выпрямил спину и лицо его приобрело цвет. — Откуда вы родом, господин Пак, и что собираетесь показывать? — любезно поинтересовался мужчина. — Я с юга, — мягкий голос жеманного юноши полетел легким ветром по двум комнатам. Он мягко убрал падавшую на лицо серебряную чёлку, выглядя холодно и незаинтересованно. — И провинции Хончжу. К сожалению, мой отец не смог приехать на праздник: уж больно урожай раздался в этом году. — Конечно, мы всё понимаем, — евнух закивал. Чимин кратко глянул на него, приподняв подбородок. Мужчина, испугавшись, что ляпнул что-то невпопад, тут же опустил взгляд в свиток. — Собираюсь представлять танец, — продолжил юноша. Широкие рукава его накидки трепетали, когда он указал на склонившего голову Чонгука, — и мой слуга исполнит чудесную мелодию на гучжэнь, — брюнет покорно кивнул. Его губы тронула ухмылка, стоило старшим наложницам затаить дыхание, когда они вошли в комнату. Его господин был краток: он не собирался являть весь танец жалким служкам, но Чонгук не имел права играть даже в три четверти силы. Это их последний шанс. Плавные движения и ткань, очерчивающая изгибы молодого тела, привлекли внимание искушенных женщин. Они с замиранием сердца следили за танцем чудесного существа, будто сосланного с самих небес, холодного и неприступного. Выступление их закончилось быстро, но никто не обратил на это внимания. Все ответили громогласным: «да!» — и юноши вышли за двери, чувствуя, как их сердца трепещут от удачи, легко плывущей в руки. Осталось лишь удержать её. *** В тронном зале было шумно, вино и соки лились рекой, а легкие закуски пестрили цветами на столах. Когда император явился, голоса немного поутихли, но после возродились с новой силой. Юнги не жаловал масштабных празднеств, ведь это отнимало много времени и сил, которые можно было пустить на более полезное занятие. Но возможность сделать небольшой подарок жителям столицы и открыть им вход во дворец, что не делали его предки долгие десятилетия, привлекала, поэтому мужчина позволил этому случиться. Простой способ узнать то, что не хотят рассказывать при прямом вопросе, — слушать. Многие чиновники зачастую умалчивают о деятельности в их провинциях, однако алкоголь быстро развязывает язык. Люди любят находиться в центре внимания, а выпившие говорят всё, что на уме. Поэтому Юнги слушает, всех и каждого, улавливая детали, о которых он может спросить на внеочередном собрании: главы, загнанные в угол и напуганные скорой карой, могут быть полезны. С основными блюдами в центр зала вышли первые приезжие артисты: милые девушки. Они улыбались, Юнги думал, что искренне, их цветные платья играли цветами, когда они ловко крутились по залу, цокот деревянных каблуков в затихшем зале ласкал слух. За ними последовала вереница из артистов, прерываемая изредка тостом в честь здравия императора от одного из гостей в зале. «Я не смогу уйти, и если ты сам не сбежишь, то я буду не в силах отпустить… » Низкий звон струны нарушил возобновившийся гул: после последнего выступления прошло много времени. В зал явились двое: один, просто одетый, его пальцы искусно бегали по струнам гучжэнь, второй же оставался в его тени. Юнги был ценителем хорошей музыки и уже знал, что выступление ему понравится. Юноша был искусен, но в середине зала он замер, подобно статуе, из-за края шляпы показывалась лишь его чёлка, и только пальцы не останавливали свой бег. Тогда из-за его спины выплыл второй, он был меньше и изящней, его движения и мягкая поступь босых ног были сравнимы с легким полётом маленькой птички, а взмывающиеся вверх рукава мантии из блестящих ниток были подобны взмахам крыльев. Юноша двигался плавно, но всех его движений было невозможно уловить. Он танцевал в центре, падал и вновь поднимался, мягким шагом кружился вокруг музыканта, заставляя мужчин, сидящих по бокам, сходить с ума, но самый лучший вид был представлен лишь императору. Мальчик с серебром в волосах, подобно мягкой волне, плыл императору в руки, подступая к лестнице, ведшей к трону дракона, но вновь отплывал в сторону. Когда мелодия подходила к концу, найденный в пышном рукаве мантии веер из перьев экзотической птицы коснулся нежного лица танцора, пальцы путались в маленьких перышках в основании, закружившийся вихрь из перьев был подобен начавшемуся шторму, прежде чем хрупкий мир, созданный восхитительной мелодией и танцем, накрыло спокойствие. Буря миновала. На последних нотах мальчик упал на колени, его плечи безвольно опустились, веер затерялся у его ног. *** Встав с кровати, парень оглядел комнату, вспоминая, где бы он мог затеряться, а потом полез под кровать, чтобы выудить оттуда старый журнал со смятыми страницами. Он этого года выпуска, но Чимин никогда не умел бережно относиться к вещам. Упав на стул, парень отлистнул прямо до одиннадцатой страницы, которая вся была посвящена его кумиру. Пальцы мельком пробежались по фотографии знаменитости. — Скоро, совсем скоро, — пробурчал он, подтянув колени к груди. В груди что-то взволнованно зашевелилось. Всё его естество страстно жаждало встречи. Скоро, совсем скоро… *** — Его Величество пригласил вас в свои покои, — к двум юношам, стоящим в том самом зале в гостевом доме, подошёл Ким. Его лицо было привычно нечитаемым, холодным и чистым, как стёсанный камень. — Да, мы придём, — молодой господин ответил согласием, передавая своему слуге чашу с недопитым слабоалкогольным напитком. Он был больше похож на сок, от посуды, в котором он плескался, приятно несло спелыми яблоками, и Чимин чувствовал, как часть его тревоги вместе с напитком отступила от сердца. — Только вас, господин, — Ким остановил Чонгука, выставив напротив его груди руку, и поклонился Чимину. Сероволосый коротко глянул на своего слугу, обменявшись только им понятными знаками, и кивнул, приказав Чону ждать его в этом зале до того, пока он не вернётся. — Я могу предложить вашему слуге комнату, так как вы можете задержаться надолго, — Ким говорил без ехидства и пошлости, он просто излагал факты, смотря в глаза старшему по статусу юноше. — Тогда сделайте это, — сказал он без интереса, махнув рукой. Подоспевшая девушка тут же увела Чонгука за собой из дворца. Чимин и не думал смотреть ему вслед. Однако когда он шёл чуть позади евнуха, ноги его, всё ещё разутые, чуть подкашивались от нахлынувшей слабости. В голове заметались мысли. Это был единственный шанс. Чимин убеждал себя, делая шаг вновь ровным и непринуждённым. Однако в груди неприятно давило, на корне языка застыл кислый привкус желчи. Юноша исподтишка оглядывался, запоминая расположение коридоров главного дворца, по которому они шли, и лица слуг, там находившихся. Нужно было использовать свою возможность по полной. Остановившись у закрытых дверей с вырезанным на них драконом, евнух Ким поклонился, хотя император находился внутри и не мог этого увидеть, а потом известил Его Высочество, что танцор прибыл. Чимин с согласия прошёл внутрь. Он держал себя гордо, не оглядываясь на изысканные украшения комнаты, подобно мальчишке, вышедшему из глуши, где о нефрите, статуэток из которого хватало в императорских покоях, и не слыхивали. — Я пришёл по вашему приказу, Ваше Величество, — он поклонился, хотя кулаки невольно сжимались. Всё его естество противилось покорности в сторону бесчестного правителя. — Знаешь, для чего ты здесь? — император, заложив одну ногу на другую, сел на стул, стоявший в центре комнаты, рядом со столом, где стоял сосуд с алкоголем и пара рюмок — Чимин бегло отметил. — Я догадывась, Ваше Величество. — Хм? Что бы это значило? Скрепя зубы, Чимин уговорил свой разум успокоиться, ведь у них не будет второго шанса. Его пальцы чуть дрожали, когда они потянулись к вороту мантии. Скользкая ткань, и без того большая для него, легко упала с плеч. — Что, по-твоему, ты делаешь? — мужчина фыркнул. Этот звук осел кинжалами в молодой груди, разжигая ненависть. — То, что, я догадываюсь, вы хотели, чтобы я сделал, — прямо ответил Чимин. Тон его был резким, за подобные слова он мог запросто лишиться языка. Но правитель сегодня был благосклонен, на лице его не было злости. — Станцуй для меня, — произнёс мужчина с мягкой улыбкой. Чимин растерянно глянул на него, но эмоция была скрыта довольно скоро. Подняв вновь мантию, юноша оглядел комнату, но не нашёл ни одного музыканта, способного ему аккомпанировать. — Без инструмента. Следуй ритму, к которому лежит душа. Чимин исказил в своей голове эти слова, подобно маленькому невежественному ребенку, но довольно трудно было сдерживаться, когда всего в паре метрах сидит тот, о несчастии которого он и его близкие грезили многие годы. В голове родилась мелодия. Юноша слышал, как Чонгук однажды играл её поздним вечером на берегу маленькой реки, из которой они брали воду для поселения. Накануне утром Чон узнал о смерти своего брата на границе и только вечером смог остаться наедине, чтобы позволить одинокой грусти захватить свою душу в объятия. Чимин не подходил к нему, присев на пенек дерева поодаль. Он слушал и слушал, как струны гучжэнь вместе с шелестом листвы и плеском воды создают целую мелодию небольшого оркестра. Гимн грусти, оседающий в сердцах родственников миллионов погибших на войне. Юноша сам не понял, как начал и закончил танец. Всё было словно в тумане. Он не мог вспомнить ни одного движения. Император всё ещё смотрел на него, и Чимин проклял себя за неосторожность, что так легко открыл свою душу. Недалёкий человек не найдёт в его танце глубокого посыла, но того, как на него смотрел мужчина, было достаточно, чтобы осознать: он всё понял, уловил легкую строку, звучащую в немой мелодии. Это строка, подобно ленточке без надписи, вещала о грусти и неумолимой скорби. На этот раз мальчик открылся ему совершенно с другой стороны. Сколько ещё оттенков хранит в себе эта нежная душа? Пока Чимин приходил в себя, вновь вставая на ноги, правитель не произнёс ни слова. Юноша встал у двери, сложив руки перед собой и ожидая дальнейших указаний. — Подойди сюда, — мальчик пошёл. Это был единственный шанс. Его голова кружилась, взгляд быть замутнён, он плохо осознавал, что происходит. Когда его колени коснулись мягкого матраса кровати, Чимин понял, что, возможно, разделить постель на одну ночь не так уж и плохо, как он думал в начале. Он был полностью разбитым внутри, показывая, что все его тренировки прошли даром. Каким он предстал перед императором? А это имеет значение? Главное сейчас — цель, ради которой и затевался поход во дворец, и если он проявит себя хорошо в постели, то станет лишь на шаг ближе к её исполнению. Чимин вздрогнул, впервые после своего головокружительного танца осознанно оценив происходящее. Его ступни коснулось что-то мягкое, смоченное в алкоголе, щипящим мелкие ранки на коже от заноз и острых шляпок гвоздей, торчащих в досках. — Танцор должен беречь свои ноги, — проговорил Юнги. Император мягко касался кусочком ваты кровавых ног юноши, уложив их на своё бедро. Вторая его рука, не стиравшая кровь, ненавязчиво, но крепко держала лодыжки. Любой бы возразил, не позволил бы правителю касаться своих грязных ступней и ран, но Чимин, кажется, совершенно позабыл обо всём. Чуть приоткрыв губы, чтобы дышать глубже, он наблюдал, как, безусловно, красивые руки старшего мужчины касаются его ступней и ног, загорелых и некрасивых по меркам дворца. Император всегда был для Чимина воплощением брезгливости и жеманности, а он сам даже не императрица, чтобы правитель так легко и беззазорно обрабатывал его раны, чтобы так просто ухаживал, хотя юноша не более, чем простолюдин, пусть по легенде и имел в отцах ши. Однако никто не должен был знать правду. «Жизнь не вечна, любовь способна преодолеть тысячелетия. Она — злой рок, преследующий нас. Порок, от которого я не в силах избавить тебя… » *** Чимин нервно кусает пальцы, ерзая на заднем сидении машины родителей. До концерта осталось меньше часа, и последнее, что ему нужно, — это опоздать и быть выставленным за дверь. Благо вход ещё был открыт. Махнув родителям, он поспешил внутрь здания, сжимая в ладони билет. Мужчина на входе понимающе хмыкает, замечая, как подросток нервно мнется, в любой момент готовый сорваться с места и залететь в зал, чтобы успеть выбить себе место до начала. Контроллер не стал его задерживать. Закрыв дверь за последним фанатом, мужчина встал у входа и через несколько минут концерт начался. *** — У нас получилось! — Чонгук радуется, как только Чимин рассказывает ему всё. Император предложил ему остаться во дворце в качестве танцора и пользоваться всеми привилегиями фаворита. Юноша не знал, чем мог привлечь взрослого мужчину, учитывая, что они не делили постель, — осталось дело за малым. — Надеюсь, всё пройдёт хорошо, — Чимин вздыхает, подтягивая колени к груди. Он волнуется и не знает, что будет дальше. Минуя всю их затею, образ холодного господина, он всего лишь семнадцатилетний мальчик, которому впору резвиться на полях с друзьями, знакомиться и влюбляться, не думать ни о чём и отдаться молодости. Но с этого момента это навсегда останется несбыточной мечтой. Всего одно краткое «да» навеки приковало его к этому дворцу. Чонгук понимает, поэтому молчит. Никто не знает, что будет дальше. По плану после того, как известие о смерти императора разлетится по всей округе, их поселение поднимает восстание и нападёт на ослабленный дворец, чтобы захватить власть и сделать новую страну, справедливую к безработным и тем, кому не посчастливилось родиться в богатой семье. Будущее кажется идеальным, и вся ответственность за него сейчас лежит на одни только плечах. Чимин не может всех подвести. В покоях императора всё так же тепло, и лишь один их хозяин находится на своей кровати в одеяниях, в которых отходил весь день. Сейчас он явно не собирается готовиться ко сну. — Умеешь ли ты читать? — спросил мужчина, когда Чимин вновь сел на кровать. Он не знает, разрешено ли кому-либо садиться на ложе императора, не будучи императрицей или наложницей, но правитель не противится. Перина мягкая, и юное тело, измученное каждодневными тренировками, мигом расслабляется. — Я начинал занятия, пока не объявили о возможности побывать во дворце. — Можем начать с алфавита, если хочешь, — Юнги предложил, протягивая Чимину тонкую старую книгу. Юноша никогда не видел подобных. — Вы хотите научить меня? — мальчик сдвинул брови. Он отчаянно не понимал чужие мотивы. Зачем он сдался правителю? Было ли что-то, чего он отчаянно не мог понять, в чужих действиях? — Но зачем вам это? — спросил он прямо, чувствуя себя неуютно, словно несмышлёный младенец. — Мне нравиться твоя тяга к музыке и танцу, — начал мужчина, его пальцы погладили желтую обложку большой книги, — с таким чудным голосом впору петь, но если ты не можешь читать, то как ты сможешь найти песни, которые бы тебе понравились? Чимин закусил щёку, пока глаза его скользили по названию книги. Он не умел читать, но в иероглифах можно было найти образы животных и птиц. Это было красиво. Смог бы он изобразить их сам? Так начались их занятия. Юнги был терпеливым учителем, а Чимин был его старательным учеником. Они сблизились, и постепенно молчание перестало быть напряжённым. Юноша, хранивший мысль о кинжале под своей подушкой, тут же забывал обо всём, стоило увидеть золотой облик императора. В эту ночь во дворце было поразительно тихо. Чимин чувствовал духоту в комнате, стены давили на свободолюбивую душу, привыкшую к просторам в окружении природы. В эту ночь он танцевал у искусственного пруда в чём был: ночное платье, полупрозрачное до колен. Его ноги снова были босы, плясали по холодному камню. Юноша кружился в забвении, дыша свежим ночным воздухом, ведя безмолвный говор с луной. Юнги не хотел подсматривать, подобно вору, выглядывая из-за угла. Поздней ночью он шёл из своего кабинета, закончив с прошениями на ближайшую неделю, когда увидел маленькую тень, прыгающую на камнях. Мальчик был непристойно одет, своими действиями нарушив добрую стопку дворцовых правил. Распустив евнухов, всегда следовавших за ним, мужчина невольно подошёл ближе. От Чимина веяло жаждой жить и свободой, однако его сердце было сковано, на плечах своих он нёс тяжкое бремя. Зачем же ему было появляться во дворце? *** Чимин из последних сил пробивается во второй ряд от сцены — первый слишком плотный, не пробиться. Айдол, ради которого собрался целый стадион, сейчас как раз направляется в их сторону. Это единственный шанс . Он нервно дышит, сердце заходится в быстром ритме. Край толстовки, что он сжимал в руках, уже выскальзывает из пальцев. Однако айдол, только пробежавшись взглядом по девушкам в первом ряду рядом с Чимином, уже уходит в другую сторону. Мужчина ловко движется по сцене, не танцуя, но шаг его грациозный и отточенный. Чимину так и не удаётся уловить его взгляд вживую. От одной неудачи уже хочется разреветься. Но всё не заканчивается. Не проходит и половина песни, как мужчина вновь возвращается. Трудно понять, что им движет, но ноги сами несутся в этот край. Он просто поёт, язык давно выучил текст, чтобы не задумываться над произношением слов. Его глаза всё ищут и ищут, пока наконец не находят. И вмиг сердце успокаивается. Глаза, такие знакомые, и серые волосы. Кажется, на кончиках пальцев застыло ощущение их мягкости. «Я вновь безоружен перед судьбой. Мог сбежать и не появляться в твоей жизни, но я слаб… » *** — Почему всё так? — отложив в сторону книгу, Чимин тихо задаёт вопрос, скорее себе, в нежелании слышать ответа. Рассказ, который он нашел в книге для обучения чтению, повествовал о матери, отпустившей сына на войну, что так и не смог вернуться. Сама книга словно издевалась над юношей, подстёгивала к необдуманным поступкам, как сейчас. Сегодня они были в кабинете императора, а не в покоях. Пока правитель занимался делами, Чимин сидел у стола внизу трёхступенчатой лестницы. Когда Юнги посмотрел на него тем взглядом, уставшим и тяжёлым, юноша понял, что не должен был задавать подобного. — Никто не любит политиков, — мальчик, того не замечая, во время чтения иногда произносил фразы вслух, благодаря чему мужчина догадался, что тот читал и что его может беспокоить. Отложив кисть, мужчина откинулся на трон, его спина и плечи адски ныли, в голове начинало гудеть после долгой непрепывной работы. — А всё потому, что при их правлении умирает столько же, сколько и процветает. Это нечестный обмен, — император тут же согласился, видя, как юноша порывается вставить своё слово, — но только так можно достигнуть равновесия. По-другому не бывает. — Но почему столько мужчин всегда уходит на войну? Неужели стране недостаточно того, что мы уже имеем? — Чимин совсем позабыл, с кем разговаривает. Будь их император таковым, каким его представляли в его поселении, юношу бы, не задумываясь, убили. Повышение голоса на монарха было непростительным грехом. Так почему же Пак не может держать себя в руках? Возможность, что ему ответят, привлекает. — Наша страна богата ресурсами, а потому многие земли, обделёнными ими, жаждут напасть. Мы не захватываем — мы защищаемся, однако правитель не всесилен, чтобы одному, даже с дворцовой армией, противостоять стотысячному противнику. Ты должен понимать, — император вновь берёт кисть. До вечера ещё далеко, но долг ждать не будет, — женщины и дети — то, что мы должны беречь с особым трепетом. Мы живём в век, когда убийства — способ показать силу. Стоит лишь надеяться, что после нас будет лучше. Сегодня Чимин впервые, сидя в своей комнате, тихо всхлипывал. Его пальцы были поранены о лезвие кинжала, когда он крутил его в руках, но не физическая боль была причиной его слезам. Долг, возложенный на него с самого детства, когда все в поселении поняли, что он будет достаточно красив, чтобы понравиться императору. Только сейчас, хорошо поразмыслив, юноша понял, что на самом деле никто не горевал так, как должно быть, отправляя его если не на смерть, то на долгие годы из родного дома. Он — жертва, которую повстанцы должны принести, чтобы добиться цели. Сам он не получит никаких почестей, его выкинут, словно шавку, если он останется жив, никто и никогда не назовёт его героем. Зачем всё это? Император, столь добрый к нему, относящийся, как к малому дитю, никогда не бил и не порицал его, никогда не тыкал носом в то, что нужно делать, а что нельзя, не навязывал обязанностей. Чимин мог просто танцевать — дело, к которому легла душа с детства, и у него не было никаких других дел в высоких дворцовых стенах. Так почему они должны быть ему чужды? Чимин чувствует одиночество и тоску, но понимает, что если сбежит, то в родном поселении будут ему не рады. Он изгой, уже похороненный за пределами имперского дома. Так стоит ли что-то делать? Почему он не может просто жить, восхищаясь красотами и проводя чудные вечера с человеком, единственным во всём мире, который видел в Чимине простого мальчишку, а не холодное оружие? Он окончательно потерялся. *** Чимин ударяется плечом о плитку, но не чувствует боли. Мысли его мечутся, горло режут рыдания. Почему он так реагирует? Что мог вызвать один лишь взгляд? Именно так чувствуют себя фанаты, когда кумир удостаивает их вниманием? Он словно в агонии, сердце рвется из груди, но куда? В какие руки оно жаждет убежать? «В прошлой жизни я причинял тебе боль, находясь рядом. Прости, что хочу сделать тебе больно вновь… » Рука Юнги соскальзывает с ручки, так и не открыв дверь. *** Чимин решил, что больше не хочет так жить, не хочет тянуть на себе бремя, которое и разум, и душа хотят отторгнуть. Он просто должен исполнить свой долг, цель, ради который от был выращен тысячей поселенцев, для которых он является надеждой. Имеет ли он право быть слабым? Юнги как всегда холоден и тих. Он никогда не говорил с самим собой, что делали многие люди, когда были заняты делом, его слух был чуток, улавливая любой разговор проходивших мимо его покоев слуг. Он всё держал под контролем. Ему приходилось всегда быть настороже. Знал ли он, что сам впустил себе в покои юношу, несущего ему погибель? Чимин не церемонился, садясь на чужие колени. Здесь не было места сомнениям, хотя он чувствовал, что всегда стоял на грани провала. Изменит ли эта ночь что-либо? Император не выглядел удивлённым или оскорбленным. Словно он знал, чем закончится сегодняшний день — его руки осторожно легли на талию мальчишки. — Что, ты думаешь, ты делаешь? — слова тихо срываются с губ не для того, чтобы остаться неуслышанными для людей за дверью. Нежный шепот прямо в губы послал мурашки по всему телу. — То, что, я думаю, вы бы хотели, чтобы я сделал, — отвечает Пак в такой же манере. Когда оба падают на кровать, Чимин шустро прячет кинжал, блеснувший на свету, под множеством подушек. Его самодовольная улыбка крошится с последовавшими словами: — А я думаю, это то, что хочешь сделать ты сам. *** Успокоившись, Чимин в неведении пришел домой. Руки подрагивали, в голове рождались образы, не принадлежащие ему. Словно это были воспоминания, но сам он никогда в них не был. Длинные белые волосы, шрам, осквернивший прекрасное лицо, слова, каждое из которых повергало в шок, сказанное спокойно, без доли упрёка. Последовавшую ночь Пака мучили кошмары: кровь на собственных пальцах, ни единого крика и слеза, кристально чистая, впервые омывшая прекрасное благородное лицо. Чимин не помнит, откуда знает, не знает, откуда он в принципе взялся в их доме, на чердаке, заваленный пустыми коробками. Веер с золотыми перьями. Он ободранный и старый, но всё ещё сияющий своим величием. На деревянной части написаны иероглифы. Чимин не знает этого языка, но в их очертаниях может угадать птиц и диких зверей. «Спокойный, как ураган, тихий, как гром, ты мог выбрать любой из путей, но сомнения, зародившиеся из семян недосказанности и лжи, привели тебя к погибели… » Рядом с веером лежала одна единственная вырезка из журнала, которую Чимин когда-то сделал в школе. Блондинистые волосы, накладные длинные локоны, свободно огибавшие спину, взгляд пронзительный и осторожный, всегда понимающий, никогда не смотрящий с осуждением. Это всего лишь концепт-фото к дораме, но: «В этой жизни вы вновь сияете, Ваше Величество» *** Его губы касались обнажённой кожи, его руки двигались, подобно мягким перьям, но на месте их неосязаемых прикосновений разгорались пожары. Чимин вмиг смог позабыть обо всём. Для него теперь были важны лишь губы, испускающие обжигающие вдохи и смущающие слова, лишь волосы, в каскаде которых можно было скрыться, лишь один мужчина, навсегда забравший его сердце. Податливо расставив ноги, пускай в груди и теплился страх неизвестности, Чимин опешил, когда его порыв осадили, большие руки накрыли его бедра тяжелой тканью мантии, обшитой золотыми и черными нитями, которую Юнги успел скинуть с себя. — Не делай того, чего не хочешь, — строго промолвил мужчина, но, ко всему прочему, он не был разозлён, — кто бы тебя не надоумил делать это, только ты решаешь, по какому пути идти. Я не просил ложиться под меня, и если это то, к чему тебя принудили, нам стоит закончить на этом. Юноша выглядел растеряно, его чудесные волосы разметались по подушкам, легкий румянец и закушенная губа показывали, что он старательно подбирает слова, но не спешит уходить. Красивый молодой мальчик, зачем-то решивший погубить себя во дворце. Что за тайна хранится на его сердце, мешающая вольно вздохнуть? Юнги начинает догадываться. — Я не хочу сейчас говорить, Ваше Величество, — Чимин по-детски требовательно потянул к старшему руки. В нем теплилось возбуждение, одна лишь мысль, что они смогут разделить ложе, пускай это будет и единственная их ночь, будоражила. Может же Чимин позволить себе одну единственную вольность, сделать что-то для себя, позабыв о долге хоть на одно мгновение? Эта ночь была наполнена страстью, перемежалась с нежностью и осторожностью. Никто не спешил, они ласково, несколько несмело касались друг друга, безудержно целовались часы напролёт, пока жадные пальцы делали своё дело. Юнги никогда так не отдавался без остатка. У него были близости, но никогда подобные этой — чтобы до головокружения, до сжимающего сердце желания заботиться о чужом удовольствии больше, чем о своём собственном. Ночью, упав в объятия друг друга, Чимин всё ещё не мог заснуть. Мысли, вновь посетившие беспокойную голову, твердили об одном и том же. На его лице застыли слезы, пальцы дрожали, доставая из-под подушки кинжал. Он крепко сжал губы, чтобы не издать ни звука, пока на руки тихо капали солёные капли. Заснувший император был беззащитен рядом с ним, его обнажённая грудь была открыта для острого клинка, но мог бы он сделать это? Чимин поднялся на колени, осторожно отодвигая край одеяла. Его живот и бедра были усыпаны засосами, они приятно пульсировали, отзывались отголосками их любви. Любовь. Какой он дурак, позволивший себе влюбиться в мужчину, которого он должен был убить. Прав был его отец, называя его никчемным дворовым пацаном. Он действительно никчемен и глуп. Так глупо привязался. Также, как поднялся, Пак падает, кинжал вновь теряется под подушками, пока его руки, всё ещё дрожащие, крепко обнимают императора, прижимаясь к нему щекой. Он не может этого сделать. Услышав чужое мерное сопение, Юнги вздыхает, вплетая пальцы в мягкие волосы юноши. Он и не засыпал. *** Чимин потерянно бредет по городу. Чувство незавершённости сдавливает грудь. Что он должен был делать? Айдол в лучшем случае посмотрит на него, как на идиота, если им всё-таки удастся встретиться. Поверил бы кто-либо, узнав, что они — возлюбленные в прошлой жизни? Да Юнги наверняка такое каждое день говорят. Поэтому юноша растерянно бредёт по ночному городу, пока не останавливается у небольшого обрыва, внизу тихо плещется море о скалы. Он крепче сжимает в руках веер и вырезку из журнала, садясь на самый край и поднимая ворот куртки. Он не сразу слышит шорох позади. *** Чимин понимает, что неизбежное само настигнет тебя, как бы ты не сопротивлялся. Чонгук, вновь явившийся во дворец после долгого отсутствия, якобы проведать своего господина, как гроза посреди солнечного дня, напоминает о том, для чего он здесь. Чон всегда был человеком дела. Только уловив момент, он хватает Чимина за руку и тащит его на кухню, где немногочисленные девушки уже заканчивают с приготовлением обеда. — Держи, — не дожидаясь ответа, Чонгук всовывает в чужие руки небольшой мешочек с порошком, пихая его в сторону блюд и прикрывая младшего своим телом от посторонних глаз. Чимин колеблется. Порошок ядовитого зеленого цвета, быстродействующий яд, только вдохнуть несколько частиц уже хватит, чтобы вызвать неизлечимый паралич. — Чонгук, послушай, я… — Я не хочу ничего слышать, — парень категорично хмыкает, его взгляд, и так всегда смотрящий с высока, теперь выражал разочарование. Конечно, проницательный Чон всё знал, — я не буду наставлять тебя вновь, учитывая, что ты влюбился в него так просто, несмотря на всё то, что он сделал с нами. — Ты не понимаешь, он… — Я сказал, что меня не интересует это, — Чонгук схватил его за плечо, больно сжав руку. На его лице застыло гневное выражение. Чимин никогда не видел его таким, — поэтому именно ты должен сделать это. Насыпь, и мы уйдём домой. Убей эту несчастную влюблённость. Неужели мы столько лет тебя обучали, чтобы сейчас ты просто влюбился в этого тирана? — Он не тиран! — Чимин всплеснул руками, из-за чего горсть, которую он держал в пальцах, рассыпалась на тарелки. Он шокированно замер, а Чонгук поволок его к выходу из дворца. Порошок всё сделает сам. Чимин отмер ближе к воротам, пока Чонгук уговаривал его успокоиться и не вырываться, чтобы не привлекать внимание стражи. Но он не мог уйти так просто. Не тогда, когда понял, что может спасти. Вырваться из чужой хватки было сложно, и сразу после Чимин сорвался на бег. Не видя никого и ничего вокруг, он добрался до тронного зала, где должен был состояться приём. Блюда уже были расставлены по столам. Главные из них, богато украшенные, стояли у самого трона. Чимин мог видеть, как вершины фруктов блестят зелёным. — Нет! — он вскрикнул, привлекая внимание. Чиновники, потянувшиеся к блюдам, перепуганно замерли. Чонгук, явившийся в дверях следом, собирался искусно соврать, твердя, что его господин слегка повредился умом после известия о смерти своего отца. У Чимина просто не было времени, — там яд, — он сказал, смотря в одни лишь глаза. Руки, схватившие его поперёк талии, сжались лишь сильнее. Ему было плевать на всё. Главным оставались лишь глаза. Юнги отодвинул в сторону дегустаторшу, тоже заметив, как неестественно позеленели фрукты. У Чимина же все руки были испачканы в зелёном порошке. Слишком много людей, слишком много глаз. Мальчик выбрал свой путь, и Юнги ничего не мог сделать, чтобы спасти его. Его увели в сопровождении стражи, пальцы юноши начинал разъедать порошок, с них струйками потекла кровь, но на душе его было спокойно. Он исполнил свой собственный долг — защитил того единственного, к кому лежало сердце. Остальное было неважно. *** Юнги изрядно измотался после концерта, но в свою квартиру не поехал. Неожиданно захотелось прогуляться. Погода была спокойна и безветренна, солнце уступало место одинокой луне. Он не был удивлён, увидев своего маленького фаната. Он так красиво смотрелся с веером, зажатым в руке. Юнги бы хотелось, чтобы он станцевал. Так легко и непринуждённо, чтобы развеять все их грусти. Ему бы хотелось. Юноша тихо напевал себе под нос. Это была лирическая песня, которую Юнги однажды написал в отпуске. Было скучно, но природа располагала к себе, взывая написать о ней тихую и мелодичную строчку. Юнги никогда не слышал, чтобы он пел. Но ему хотелось слушать это снова и снова. Он остановился позади, не мешая маленькой певчей птице исполнять своё выступление. Чимин обернулся, испуганный, когда услышал позади себя шаги. Их взгляды вновь встретились. *** На главной площади юноша стоял, связанный по рукам и ногам. Казалось, были лишь они двое. Кроме палача, вокруг не было ни одного зрителя. — Я не тот, кому можно верить, Ваше Величество. Юнги стоял на балконе второго этажа. Его руки были сложены за спиной, взгляд устремлен лишь на одного человека. — Что же, я не мог не верить тебе, — его голос был всё таким же: спокойный и безмятежный. Если закрыть глаза, то можно было подумать, что они вновь в постели ранним утром, нежатся в объятиях, — потому что ты никогда не лгал мне, ведь так? Чимин поднял на него взгляд вновь. Но это длилось недолго: — Пак Чимин, один из организаторов восстания против императора, приговаривается к смерти, — громогласно объявил палач, натягивая на чудесные серые волосы, так красиво игравшие с ветром, когда он танцевал, холщёвый мешок. Юноша упал грудью на бетонную подставку. Палач занёс свою саблю. Юнги ушёл. Его добрый друг — меч, подаривший своему носителю не одну победу, засверкал в дневном свете. Оружие крутилось в его руках, остриё то и дело норовило вонзиться в его сердце, но всегда ускользало. Он двигался, как двигался бы Чимин, легко и плавно, волосы его взметались, то и дело скрывая лицо, чтобы никто не увидел, как одинокая слеза, скатившись, разбивается об острое лезвие. «Что же, хорошие вещи не длятся долго» *** Волны безмятежно бились о скалы, птицы смолкли, любопытно наблюдая за двумя людьми. Чимин поднялся, его ноги чуть дрожали, пальцы отчаянно цеплялись за веер, который он, без сомнений, протянул Юнги. Тот всё стоял, опустив руки в глубокие карманы. Его взгляд больше не бродил по чужому лицу в узнавании. Он уже знал. Люди редко вспоминают свои прошлые жизни, только сильное воспоминание или человек способны пробудить память их души. — Он принадлежит тебе, — Юнги покачал головой, подходя ближе. Чимин нерешительно отошел назад, пока не понял, что и так стоит у обрыва. Старший без заминок подтянул его к себе, подальше от опасного склона, его рука легла на спину, — больше никогда не совершай необдуманных действий, — Чимин чувствовал её тепло. Не отказывая себе, он прижался к чужой груди. С губ слетел судорожный вздох. — Здраствуй, — Мин наконец произнёс, его пальцы вновь вплелись в мягкие серые волосы. Всё такие же, грациозно танцующие с ветром. — Здравствуйте, Ваше Величество.