FATUM

      Прошло несколько дней с момента злополучного разговора с Эрвином. Никто меня не беспокоил. Я хотела побыть одной, привести мысли в порядок, решить для себя, что и как теперь будет в моей жизни. Стоял открытым вопрос, чем я буду здесь заниматься. Садиться на шею и быть лишним ртом не хотелось.       Это можно себе позволить только с родителями.       Так, о чём бы я не подумала, рано или поздно мысли мои были далеко отсюда — с семьёй.       Эффект чтения одной и той же строчки несколько раз сейчас вовсю раскручивал мою голову. Начнёшь думать, как выбраться — мама бы помогла, к кому обратиться за советом — родители бы подсказали, и так по кругу.       Сказать, что я к чему-то пришла, так лучше не лгать. Хоть с собой я могла оставаться честной.       Радовало, что вариантов промысла было немало.       Я как никогда была благодарна за это позаботившимся родным. В моё воспитание обязательно входили уроки живописи, обучение музыкальному искусству, включая как пение, так и игру на музыкальном инструменте на выбор, танцы, для себя я запросила курсы актёрского мастерства.       И почти все пункты разом отметались. Так или иначе, чтобы выглядеть органично в любом деле, необходимо или желание, или вдохновение.       Второго для рисования у меня не было. Но я могла петь. Могла танцевать, хоть и заставляя себя, с надеждой, что начну получать удовольствие. Я могла брать на обучение детей. Или просто желающих.       Мысль, что всё наладится, заставила улыбнуться.       А вообще, знание, что не пропадёшь, подкидывало немало альтернатив. Так я на секунду, самую тысячную, задумалась, что хотела бы научиться пользоваться тем устройством разведчиков, с помощью которого они летали. Нет, не становиться самоубийцей и идти за стены, примеряя на себя роль спасителя этого мира, а лишь получить дозу свободы с крыльями за спиной. Внутри стен слишком быстро начинало давить. Нет значимой разницы какого размера эта тюрьма, если у неё есть границы — любые ущемления ощущаются одинаково.       В той части здания, где я обосновалась, рядовые разведчики бывали редко, и все мои контакты сводились к Эрвину, Леви, Майку и Ханджи.       Майк Захариус мне понравился с первого взгляда. Мы столкнулись после того адового для меня дня появления и такой же миссии для разведчиков. Обнюхав и сказав, что я пахну корицей, яблоком и немного мёдом, он одобрительно кивнул, и уголки его губ изобразили подобие улыбки. А я, столь же чувствительная к запахам, была рада, что от него не пахло солдатским потом и какими-нибудь застаревшими носками.       Встречаться с Леви становилось всё невыносимей. Своими оскорблениями он растоптал те зачатки доброго отношения, которые могли бы к нему возникнуть, как к человеку, благодаря которому выжил. Нарочно отталкивая своей манерой общения, он создавал дистанцию, и я поначалу как маятник отшатывалась, но возвращалась в итоге. Мыслями. Противоречивыми чувствами.       Этого мужчину хотелось узнать ближе. Как я для них — диковинное, так и Леви для меня — новое и неизведанное.       И одновременно с этим хотелось никогда не видеть больше, чтобы не засыпать с растоптанной гордостью и каким-нибудь новым ярлыком.       Так моё тело стало выдавать странные знаки в его присутствии. Случайно сталкиваясь, я превращалась в бегунью с красными щеками или вовсе не могла связать двух слов.       Я чувствовала смущение.       Абсолютно, блять, неуместное смущение перед человеком, который и бровью не вёл в ответ.       Познав на своей шкуре, каково быть для кого-то пустым местом, хотя правильнее будет сказать скорее невидимкой, ведь Леви обычно смотрел куда-то сквозь меня, было твёрдо решено, всеми возможными и невозможными способами не выставлять больше себя на посмешище. Перед самой собой в первую очередь.       В Эрвине я нашла отличного слушателя и собеседника. Мужчина, с горящими глазами внимал рассказу о моём мире и плавал вместе со мной с дельфинами на Мальдивах, наслаждался классической музыкой в Зальцбурге, кричал, болея за Барселону, на «Камп Ноу», протягивал руку к северному сиянию в Мурманске, дышал атмосферой вечности у Стены Плача в Иерусалиме.       Он ужасался войнам, насилию.       Он восхищался прогрессом в технологиях и медицине.       Он боялся, что моё время не выдержит всех испытаний, людьми же и посланных.       А я приходила в ужас, что могу никогда уже не получить ответ.       Параллельно, узнавая больше об этом маленьком чуде жизни внутри стен, о персональном рае для спасённых и выживших, в душе теплилась надежда с девизом «возможно всё». Если эти люди нашли способы борьбы, то и я найду свои. Я вернусь туда, где меня ждут.       Главнокомандующий открывался с ответственной стороны, преданной людям и заботящейся о долге. У него был острый ясный ум. Бесконечная сила и выдержка.       Доброе сердце.       И эта новая часть покоряла.       В один подобный вечер откровений связующая нить между нами стала крепче, и, повинуясь какому-то глубинному порыву, я обняла Эрвина, уткнувшись ему в ключицу. Тот если и опешил, то виду не подал и только крепче сжал руки у меня за спиной.       Так в этом мире появился первый человек, которого я могла назвать своим другом.       А вторым стала Ханджи Зоэ.       Словно фурия, она врезалась в меня, когда я направлялась в столовую и, не позаботившись об извинении, громко заявила:       — Тебя-то я и искала! — она хлопнула в ладоши, как если бы решение трудной задачи ей внезапно стало доступным. — Привет!       Дикая кошка с каштановыми волосами, светящимися из-под очков янтарными глазами, полная бешенной энергии, слегка бесцеремонная — такой была Ханджи.       — Меня зовут Ханджи Зоэ, я глава Исследовательского корпуса, — продолжала щебетать девушка. — Мы с тобой обязательно подружимся, Элиза. Столько всего нужно обсудить, надо решить, с чего лучше начать.       Она восторженно жестикулировала руками, и немного по-детски протягивала слова. Вот только за всем этим стояло звание, за взбалмошностью — такой же, как и все, солдат.       — Давай начнём с обеда, — мой робкий ответ вытащил Ханджи из явно далеких мечтаний.       — Точно-точно, — улыбалась учёная, — сперва хорошо подкрепиться. Это по мне.       Взяв меня под руку она буквально понеслась по ступеням, что я еле поспевала. Она — сумасшествие, которое не разгадать, не предугадать поступки.       Мы были первыми пришедшими на запах вкусной стряпни. Обычно я успевала потрапезничать до того, как навалится толпа разведчиков. Не хотелось лишних глаз, как и вопросов для себя и Эрвина.       Ханджи буквально усадила меня за стол, и осознание, что сегодня мне предстоит есть не одной, сделало голову тяжёлой.       Придётся снять панцирь.       Исследовательница была майором, стол был командирским, как я его про себя окрестила, и этот день не мог быть хуже.       На меня будто вылили ушат, когда для Леви осталось единственное свободное место рядом со мной, и, увидев это, он взял яблоко и просто ушёл.       Дальнейшие разговоры я не слышала.       Не ощущала вкус пищи.       Наспех попрощавшись, я вылетела в коридор. Кислорода не хватало, как если бы ранее дали под дых. У меня началась паника от одного только вида капитана.       Я заметила, что он прихрамывает.       Такая незначительная мелочь, на которую я не обратила бы внимания, будь это кто-то другой. Кто угодно.       Голос в голове шептал, что даже сильнейшим бойцам приходится несладко, и мне захотелось его выключить впервые в жизни.       А ещё захотелось узнать, что с ним случилось. В груди росло чувство, смутно напоминающее волнение и желание… что, помочь? Позаботиться? Нет, нелепица какая-то. Я оправдывала это естественной добротой, унимая протест в груди.       С чувством сказочной идиотки, подавив все запретные стремления, я направилась восвояси.       И тем вечером Эрвин Смит вызвал к нему в кабинет.