Скучаю

      Кроули смотрит на дверь. Дверь издевательски блестит потертой медной ручкой и скалится табличкой «открыто». Так не должно быть.       За стеклом мелькает знакомый твидовый пиджак, и Кроули всем телом прижимается к холодной поверхности. Но там, в большом, забитом книгами зале бегает лишь глупая Мюриэль, которая зачем-то осталась здесь. Зачем, прости Сатана, она же ни черта не смыслит даже в кофемашине, не то, что в управлении магазином.       Глупая девчонка ждет посетителей.       Кроули чудом переворачивает табличку.       Пусть ждёт дальше.       На следующий день, бездумно гоняя по Лондону, он с удивлением обнаруживает, что Бентли стоит напротив магазина, а он сам сверлит взглядом дверь. Опять этот чертов магазин. Кроули выходит из машины, подходит к двери и снова смотрит в глубину стеллажей. Там за конторкой Мюриэль печатает что-то на стареньком компьютере и время от времени протирает стопку лежащих рядом книг. От Азирафаэля лишь мираж светлых кудряшек, опять мелькающий на периферии. Будто от того, что Кроули опять пришел, может что-то поменяться. Смешно. Он снова переворачивает табличку и, сердито развернувшись на каблуках уходит, желая больше никогда не появляться здесь. Какая глупость.       Обиженно визжа шинами Бентли, он приезжает на следующий день. И на следующий.       Кто-то же должен переворачивать табличку на «закрыто».       Он ежедневно слоняется у двери магазина, не в силах переступить порог, пока не захлебывается в очередной порции печального осознания — его там нет. Тогда, раздираемый внутренними бесами (он про себя смеётся — откуда у беса в груди бесы?), Кроули сбегает, куда глаза глядят. Нередко ноги и мелькающие на переферии образы приводят его в Ритц, и ему мерещится, что Азирафаэль привычно лавирует между посетителями на свое место, чудеснув любимую песню. Но их стол раздражающе пуст, а официант выглядит до противного виноватым — будто это он, а не Кроули является причиной того, что ангел не обедает сейчас в Ритц. Он по традиции заказывает стопку блинчиков и бокал красного. Горячая стопка сладко пахнет ванилью, и Кроули давится этим запахом, пока цедит сквозь зубы потерявшее вкус вино. Пустой стул мозолит глаз, музыка впивается в мозг, и Кроули снова подрывается с места, не в силах терпеть укоризненно отодвинутый стул и нетронутые приборы.       Парк встречает его полным англичанином в клетчатом жилете, голубоглазой девушкой с копной светлых волос, старичками с пыльными фолиантами на коленях, рожком ванильного мороженого и фокусником, вытаскивающим кролика из шляпы. Бесит.       Кроули отводит глаза, протирает очки, разворачивается в другую сторону и сердито пинает ни в чем неповинный камушек, лишь бы не видеть, не видеть их.       Рядом кто-то смеётся смехом ангела, и Кроули в глухой ярости сжимает кулаки до кровавых полумесяцев.       Очки в руках брызгают черными осколками.       Кроули не может спать, его который день мучает бессонница. Он ворочается на черных шелковых простынях, достатает из-под кровати бутылку вина, но та предательски пуста. Он выпил ее в прошлый раз и сна не было ни в одном глазу. Дурацкое человеческое тело. Он хочет чудеснуть себе сон, но тут же отбрасывает эту идею — в таком состоянии он начудесит себе только кому. Он собирается и, скатившись по лестнице, заваливается в салон Бентли. Бентли печально гудит заведенным мотором и выбирает на радио какую-то депрессивную фигню. Кроули шипит, царапает когтями руль, но не переключает, лишь щурится в тусклый мрак улиц. Я обезумев бросаюсь за каждым прохожим, чьи волосы цвета ржи А тонкие запястья, лишь слегка на твои похожи Через пару дней, из трещин в потолке, составляю твои черты       То на скамейке, то за поворотом ему вновь мерещится пухлая фигура, он втапливает педаль в пол и открывает окно. Крик «Ангел!» отражается ему пустым эхом. Я искал тебя в каждой чёртовой очереди магазина Где ты?       Внутри что-то встаёт поперек груди, он давится вздохом и бьет по тормозам, рот открывается в беззвучном крике. Несколько минут он просто дышит, сжимая до треска ткань рубашки в области груди, стараясь не зарыдать, не завыть и не броситься на ближайшую стену. Глупая человеческая оболочка. Как же больно.       Он снова заводит взволнованную Бентли и намеренно поворачивает в сторону букинистического магазина. Дурацкая табличка извещает одиноких ночных прохожих о том, что магазин за каким-то чёртом открыт — видимо, глупая девчонка просто перевернула ее, не читая.       Кроули на ослабщих ногах выбирается из машины и встаёт напротив двери. Сверлит взглядом темный зал и ожесточенно кусает дрогнувшую губу. В отсутвие Мюриэль нельзя представить, что ангел отошёл до ближайшей булочной за свежими круассанами. В отсутвие Мюриэль, в темных провалах витрин, в длинных стеллажах сквозит его, Кроули, одиночество. Гребаное ледяное одиночество.       Он щелчком открывает замок и входит в пустой и безжизненный зал, спотыкается о ковер, падает. На ковре хорошо, ковер пахнет книжной пылью, пролитым кофе и немного сахарной пудрой. Почти Азирафаэль. С ковра Кроули не видит отсутвие света из гостиной, не видит опустевшего стола, не видит слишком чистых чашек и корзиночки, в которой больше не лежат миндальные печенья.       Ему кажется, будто где-то рядом ангел вздыхает и качает головой, как всегда делает, когда Кроули лежит не там, где-то стоило бы лежать. — Да ладно, тебе же нравится, когда я так открыт перед тобой. — усмехается Кроули, устраиваясь в позе морской звёзды и до неприличного широко раздвигая ноги.       Ему кажется, что незримый ангел хмыкает и тепло улыбается. — Я, кстати, в прошлый раз не договорил о китах…       Он лежит так до рассвета, болтает с пустотой до звонка колокольчика и удивленного возгласа Мюриэль. — Ты не будешь продавать книги. — говорит он, даже не пытаясь встать. — Но разве не за этим люди открывают магазины? — удивлённо отвечает Мюриэль. — Люди, может, и за этим… — Кроули неопределенно взмахивает рукой. — Ты вот хоть одну книгу смогла продать?       Мюриэль удивлённо хлопает глазами. — Нет, никто почему-то не заходил.       Кроули удовлетворённо хмыкает и поднимается с пола. Он находит картотеку и обходит каждый стеллаж, каждую полочку, проверяя, что каждая книга лежит на своем месте. Держа каждую в руках, он ощущает фантомное тепло чужих прикосновений. Он отсылает девчонку и собственными руками протирает каждую из книг, тихо бубня под нос: — Только попробуйте испачкать страницу или надорвать корешок!..       Он идёт в булочную, чтобы принести оттуда свежих печений для корзинки на письменном столе, и заваривает чай, чувствуя родные его черному сердцу запахи. Он проверяет список книг, которых ещё нет в магазине, и решает навести справки о них. В этом нет смысла, но Кроули отлично делает вид, что он есть.       Через какое-то время ему надоедает мотаться в ночи от квартиры до магазина, и однажды он приезжает со своими цветами, как когда-то давно мечтал. Аккуратно расставляет их по полкам и шипит им, чтобы росли хорошо и не портили книги. Мюриэль порывается полить их или протереть пыль с книг, но Кроули позволяет ей только стучать на старенькой клавиатуре и брать что-то почитать.       Со своими скромными пожитками — пижамой, термосом и десятком темных очков — он устраивается на диване в гостиной. Спальня в магазине холодная и стылая, а в старом добром диване гораздо больше Азирафаэля, чем в не знавших тепла человеческого тела простынях. Он зажигает на тумбочке настольную лампу, ставит чай в крылатой кружке и кладет раскрытой одну из любимых книг ангела.       Так Кроули наконец-то удается заснуть.       Земная жизнь становится чередой одинаковых дней, сменяющихся между собой только погодой за окном и украшениями по праздникам. Кроули почти не выходит из магазина, только иногда выбирается на улицу, чтобы размять загрустившую Бентли да съездить в Ритц, чтобы выпить бокал вина и оставить на столе стопку нетронутых остывших блинчиков. Волосы, про которые он и думать забыл, успевают отрасти, и он машинально собирает их в хвост, усмехаясь в пустоту магазина: — Так уж и быть, в следующий раз я разрешу тебе заплести их. Ему никто не отвечает, но Кроули все равно мотает головой: — Нет, ангел, только одну косичку, никаких причёсок восемнадцатого века.       Мюриэль почти не появляется в магазине — понимает, что Кроули лучше одному. Кроули, правда, не считает, что он один — у него есть книги, цветы и подобие, отпечаток на сетчатке глаза, запись на подкорке сознания. Но даже в оккультных мирах разговаривать с пустотой это плохой признак, и при ней он не говорит об этом вслух. Поэтому Мюриэль все ещё приходит, и от этого чуточку спокойнее.       Одному не так страшно сходить с ума, разговаривая с пустотой, которая заменяет ему ангела.       Могут ли демоны сходить с ума?       Так мир, в понимании Кроули, входит в привычное русло. И не важно, что в нем нет самого полноводного притока. — Гирлянды часто воспламеняются и к тому же плохо перерабатываются — маленькое красивое зло в большом празднике… — бормочет под нос Кроули.       Он как раз заканчивает вешать украшения к Рождеству — глупые гирлянды для глупого праздника, — когда за спиной раздается звон дверного колокольчика. — Вы что, не видите, что магазин закрыт? — шипит он, даже не оборачиваясь. Его прервали на середине диалога, возмутительно! — Может, для меня ты сделаешь исключение? — говорит знакомый голос.       Рука нервно дёргается, и книга падает на пол. Спина деревенеет, и Кроули весь замирает изломанной помпейской статуей, боясь пошевелиться, вздохнуть, моргнуть.       Он не хочет поворачиваться к нему.       Он не хочет видеть его.       Он не хочет слышать этот голос. — Зачем ты пришел? — в место этого спрашивает он и обманчиво легко разворачивается, облокачиваясь на полки, машинально оглядывается за плечо. У него незаконченный разговор и свежая выпечка ещё не куплена. — Я решил, что мне стоит вернуться. — говорит Азирафаэль, нервно одергивая жилет.       Кроули с удивлением понимает, что привычный ангел — абсолютно такой же, от кудряшек до начищенных ботинок, — не помещается в его реальность. Он будто отслаивается, не встает, как кусочек пазла из другого набора. Он снова оглядывается назад, будто надеясь увидеть там свою выдумку, которая так идеально вписывается в его размеренную жизнь. Но нигде нет ангела, привычно читающего очередную книжную редкость, есть только Азирафаэль, стоящий почти у самой двери.       У Азирафаэля из реальности морщинка между бровей, пристальный взгляд и покусанные губы. Он смотрит на Кроули упрямо и решительно, как Цезарь некогда смотрел на Рубикон. И Кроули становится страшно. Он ощущает каждой клеточкой земной оболочки, как старательно собранное спокойствие трещит, готовое рассыпаться на кусочки от одного присутствия этого настоящего Азирафаэля.       Кроули натянуто улыбается. — Как видишь, твои драгоценные книги в порядке, я отлично забочусь о них. — он треплет ближайшие томики по корешкам и, засунув руки в карманы штанов, вальяжно отходит вглубь магазина. — Можешь продолжать делать свои важные дела на небесах. — Я вернулся позаботиться о тебе. — возражает Азирафаэль, и от этого заявления       Кроули чуть не спотыкается. — Я демон, я в состоянии о себе позаботиться. — огрызается он, не желая становиться в один ряд с бумажными подопечными ангела. — Я вернулся быть рядом с тобой. — настаивает Азирафаэль, подходя ближе.       Кроули внутренне паникует и все ещё злится. Чертовски злится. — В масштабах вселенной рай не так уж и далек от земли. — отвечает он.       Внутри что-то большое и непостижимое будто пытается разорваться на части, распираемое бурей непонятных эмоций. Кроули раздражается ещё больше — он на дух не переносит непостижимое. — Я вернулся быть с тобой! — восклицает Азирафаэль, и, устав объяснять очевидное, просто сгребает Кроули за лацканы пиджака.       Кроули кажется, что он слышит, как трескается его уютная иллюзия. Она падает ему под ноги, пока Азирафаэль неумело и горячо целует его, и окончательно рассыпается в пыль, когда он сам, будто очнувшись ото сна, вжимается в ангела и с упоением перехватывает инициативу.       Если это иллюзия и он сошел с ума, то он, черт побери, самый счастливый демон на свете.       Азирафаэль что-то счастливо мычит ему в губы. Кроули прекрасно знает, что на грех толкают сиюминутные желания и знает, что его ангел частенько им поддается. Он бессовестно пользуется этим подарком судьбы, скользя руками по мягкой фигуре, оглаживая пухлые бедра. Азирафаэль сладко вздыхает ему на ухо, щеки окрашивает румянец — ангельское упорство, достигнув своей первоначальной цели, испарилось без следа.       Нежно проводя носом у воротника, Кроули думает о том, что ангел почувствует вкус к плотским утехам почти так же быстро, как вкус к хорошей еде. Он стягивает с Азирафаэля жилет, пока тот спешно отступает к дивану и, споткнувшись, утягивает их обоих на подушки. Кроули седлает чужие колени, ловко расстёгивает пуговички на белой рубашке, а клетчатую бабочку — не иначе, как бант на его рождественском подарке — к обоюдному восторгу стягивает зубами.       Азирафаэль мягко отстраняется, не переставая краснеть, преувеличенно аккуратно снимает с него черные очки и откладывает их на журнальный столик. — Мне нравится, когда ты так открыт передо мной, мой дорогой. — объясняет ангел, поглаживая чужие вспыхнувшие щеки, и снова целует.       От этой нежности в сознании Кроули происходит короткое замыкание, и он, тушуясь от смущения, отводит взгляд.       Кроули возвращается к прерванному делу со всем своим вниманием. Он пробует нежную кожу на вкус, аккуратно прикусывает чувствительные местечки и с наслаждением вслушивается в ангельские вздохи. Азирафаэль ненавязчиво пытается прикрыться, но Кроули только съезжает ниже, чтобы было удобнее оставлять влажные дорожки поцелуев до пояса брюк. — Не глупи, ты самый красивый ангел, которого я знаю. — авторитетно заявляет он, потираясь щекой о мягкую складку живота.       Длинные пальцы с упоением мнут бедра через плотную ткань, как коты мнут любимую подушку. Кроули кажется, он сейчас сам похож на большого сытого кота — того и гляди заурчит.       Азирафаэль отворачивается, и Кроули с усмешкой стягивает с него брюки вместе с бельем, окидывает голодным взглядом и, не удержавшись, пошло облизывается. Оболочка ангела говорит больше, чем сам ангел, она просит о продолжении ласки, и не в силах Кроули ей отказать. Он выцеловывает пухлые ножки до самых кончиков пальцев и на пару секунд замирает так, прижимаясь губами к своду стопы. Раскрасневшейся Азирафаэль смотрит на него снизу вверх темным взглядом, и это лучшая картина в стиле барокко, которую когда-либо видел Кроули. — Разденься. — хрипло просит ангел, и в этом слове столько порока, желания и мольбы, что Кроули готов умереть от счастья. — Все для вас.       Ответ почти теряется за собственным шипением. Кроули, приподнявшись, начинает медленно расстёгивать пуговицы, и от взгляда, каким следит за его руками ангел, кажется, можно сгореть. Пиджак и черная рубашка летят на пол, но галстук остаётся — пикантная вишенка на торте разврата. Звякает пряжка ремня, и вскоре брюки с бельем отправляются в общую кучу.       Кроули знает, что красив, и бессовестно красуется перед своим ангелом. Тот, алея щеками, оглядывает его с ног до головы и тихонько, но сладко вздыхает. — Ты — воплощение искушения. — О нет, ангел, — Кроули качает головой, нависая над ним, и мурлычет на ухо. — я и есть грех. Твой личный грех. — И я этому очень рад, дорогой.       Кроули усмехается, коротко целуя ангела в губы, и сползает ниже, устраиваясь между мягких бедер. Кажется, дальше краснеть нельзя, но Азирафаэль упорно краснеет, когда Кроули разводит его колени в стороны и касается прохладными от смазки пальцами сморщенного входа. Первый палец входит туго, и ангел чуть хмурится. — Терпение, ангел, терпение. — увещевает Кроули, опуская голову ниже.       Он подхватывает губами розовую головку члена, мирно лежавшего на животе Азирафаэля, и в тот же момент добавляет второй палец. Ангел, сладко охнув, выгибается ему навстречу, не замечая подлого проникновения. Кроули не даёт ему замечать что-либо, старательно насаживаясь ртом на крепкий член — оккультным существам не нужен кислород, и он во всю пользуется этим фактом. Когда добавляется третий палец, Кроули пускает в ход язык, попутно нащупывая бугорок простаты.       Азирафаэль, до того лишь постанывавший в сгиб локтя, перестает смущённо отворачиваться и выгибается на встречу умелым рукам. — Ах. К.Кроули!       Когда пухлые пальчики хватаются за его волосы, Кроули, вопреки требовательному скулежу, отстраняется, похабно облизываясь. Азирафаэль смотрит на него с видом ребенка, у которого отобрали мороженое, и, черт возьми, Кроули ужасно рад, что может доводить своего ангела до такого состояния. — Нет, не сейчас. — он качает головой и мягко, но требовательно переворачивает Азирафаэля на живот и подсовывает под поясницу подушку.       Азирафаэль, расслабленный от ласк, послушен и спокоен. Он вытягивается на диване, чуть прогибаясь в спине. Кроули сглатывает, нависая над ним, потирается членом о вход, дразня разгоряченного ангела и мягко толкается внутрь. Ангел охает, и Кроули тут же замирает, осыпая поцелуем пухлые плечи. — Потерпи немного.       Внутри ангела горячо и узко, Кроули шипит и кусает до крови губу, чтобы не кончить и не сорваться в бешеный ритм. Азирафаэль лишь глубоко дышит, ничем не выдавая дискомфорта. Они замирают, давая друг другу привыкнуть к ощущениям, и только когда ангел робко подаётся назад, Кроули начинает двигаться. Сначала медленно, в поисках заветной точки, но уверенно набирая темп. Ангел снова начинает стонать, все громче и громче, перемежая скулеж и требовательное «Кроули!». Кроули, как послушный демон, прижимается ближе, и позволяет, сдернув резинку, ухватить себя волосы. Так ускоряться куда удобнее. Азирафаэль, запутавший пальцы в медных прядях, разворачивается и целует его, подаваясь навстречу. Это финал, понимает Кроули, просовывая руку между диваном и Азирафаэлем и сжимая налитой ствол. Несколько движений, и ангел стонет ему в губы, выплескивась на несчастную подушку. Кроули ускоряется настолько, насколько может, и срывается в оргазм с глухим рыком.       На несколько мгновений перед глазами черно, и Кроули думает, можно ли снова пасть. Ему кажется, что он падает, но порывы воздуха, подхватывающие его, не сдирают с крыльев мясо с перьями и не обжигают нежную кожу. Он с трудом моргает, возвращаясь в реальность, в которой ангел с усталой, но довольной улыбкой смотрит на него через плечо. — Это было потрясающе, дорогой.       Азирафаэль переворачивается и обнимает его, благодарно целуя в щеку. Кроули перехватывает чужие губы, и они лениво целуются, переплетаясь конечностями. — Я не говорил до этого, но тебе очень идут длинные волосы. — Азирафаэль забумчиво наматывает медную прядь на палец. — Я могу заплести тебе их?       И Кроули, неожиданно сам для себя, счастливо смеётся. — Нет, ангел, только одну косичку, никаких причёсок восемнадцатого века.