Сожмите сильнее

Стой, Я задыхаюсь, Я в ожидании Своего поражения. Что за нежный, строгий взгляд... Korn — Coming Undone

      — Д-дазай-сан, я могу все объяснить! — вскрикнул Ацуши, отчаянно цепляясь за сжавшуюся на его шее чужую руку, чуть придавившую шипастый ошейник и вызвавшую короткую вспышку боли, но договорить ему не дали.       — Мне не нужны твои оправдания, — послужило жестким ответом, и Дазай пренебрежительным озлобленным взглядом посмотрел Накаджиме в лицо, продолжая его крепко держать. — Ты не в первый раз ослушался приказа, Ацуши-кун. И кому, как не тебе, знать, чем это грозит.       Парень сглотнул и ослабил хватку пальцев на запястье босса, не отводя от него своих загнанных блестящих глаз. Он не мог поступить по-другому в той ситуации. Могли пострадать невинные люди! Но Осаму не волновали ни подробности, ни причины, ни объяснения, и это было справедливо — он ждал от Накаджимы беспрекословного выполнения прямых действий, именно так, как было приказано. Белый Жнец — марионетка в руках босса Портовой Мафии. Конечно Дазаю не нравилось, когда она дергалась сама по себе.       — Что я теперь должен с тобой сделать? — вздохнул Дазай устало, будто отчитывал маленького ребенка. И Ацуши ответил, обеими руками обхватывая его предплечье:       — ...Сожмите сильнее.       — Что?.. — не понял Осаму, невольно распахивая в удивлении глаза.       — Пожалуйста, Дазай-сан, — с придыханием проговорил Накаджима. — Сожмите пальцы. Придушите меня сильнее, — сказал он, направляя едва ослабшую руку Осаму ближе к своей шее, вынуждая шипы вновь впиться в израненную кожу.       И Дазай неверяще смотрел на него пару секунд, прежде чем вновь нахмуриться, вынуждая Ацуши едва покраснеть. Парень понятия не имел, что у Осаму было на уме, не знал, что он на самом деле почувствовал от этой его просьбы. Это было... справедливым наказанием? Накаджима был бы не против, если бы босс выбил из него все дерьмо и оставил бы истекать кровью и думать о своем поведении, о своих необдуманных поступках. В конце концов он это заслужил.       — Сильнее? Ты что, кайф от этого ловишь? — спросил Дазай недоуменно, склоняя голову набок. И Ацуши смутился, отводя горящий стыдом взгляд, хотя и ладоней с руки босса не убрал.       — С... С чего вы взяли? Это же... Наказание, — тихо пролепетал он, ощущая, как подкашиваются колени. Накаджима желал этого. Потому что искренне верил в то, что так будет правильно.       — Да я по глазам вижу, что ты тащишься от этого, как кот от валерьянки, — протянул Осаму ласково, и Ацуши взглянул на него — несмотря на свой смягчившийся тон, босс продолжал хмуриться, глядя на своего подчиненного предельно серьезно. — Я не буду наказывать тебя тем, что тебе нравится, чертов ты мазохист, — заключил он, но пальцы все-таки сжал. Крепко. Удушающе.       Накаджима нежно вздохнул и прикрыл глаза, подаваясь навстречу сжимающей его шею руке, чуть приоткрывая пересохший рот. А Дазай все не отпускал, но больше не давя на трахею, чтобы лишить дыхания, а тесно приминая вены и артерии, чтобы перекрыть доступ крови к мозгу, лишить его кислорода. И Ацуши... растекся, едва приоткрыв закатывающиеся глаза, прерывисто задышал, и спустя время из уголка его рта даже потекла слюнка. Свободной рукой ради интереса Осаму потянулся между его ног, накрыл ладонью пах, чувствуя, как у парня крепко встало, и тут же одернул пальцы.       — Черт, а ты правда возбудился, — подметил он, не отпуская чужую шею и ловя на себе мутный удовлетворенный взгляд. — Может, мне тебя еще и отшлепать? — поинтересовался Дазай хитро, издевательски, впиваясь пальцами в кожу.       — Что угодно, босс... — проговорил Накаджима медленно, упоенно, с непередаваемым выражением возбуждения на своем лице, и Дазай ядовито ухмыльнулся, на этот раз придавливая и трахею, но все еще позволяя слабо дышать.       — Что ж... Я накажу тебя, — сказал он, закусывая губу и наконец отпуская. — Накажу тебя так, что ты разлюбишь боль.       Ацуши разочарованно выдохнул, больше не ощущая давления на своей шее, и потянулся за боссом, нервно теребя ошейник, желая, чтобы его вновь потеснее вдавили в и без того израненную кожу. Осаму сделал пару шагов к своему столу, сдвинул папки и бумаги к краю и пальцем подозвал подчиненного, машинально двинувшегося к нему в то же самое мгновение.       — Грудью на стол, — в приказном тоне бросил Дазай, и Накаджима поспешил лечь, упираясь в прохладную дубовую поверхность ладонями, выгибаясь на радость чужих глаз. Послышались звуки шагов, и босс вжался бедрами в его оттопыренные ягодицы, зарываясь пальцами в пепельные волосы и крепко сжимая их на затылке, чтобы прижать щекой потеснее к столу. — Руки за спину, — и Ацуши тут же свел их за поясницей, невольно разводя ноги шире. — Значит, теперь мы выполняем приказы, да?       Накаджима закусил губу, боясь издать хоть звук, и обтянутые перчаткой пальцы отпустили тонкие растрепанные прядки. Парень мелко задрожал, когда Осаму нарочито медленно и нежно начал вести руками по его спине, бокам, тазу, завел их вперед, расстегивая его ширинку, вжимаясь телом в тело. Ацуши прерывисто выдохнул, и Дазай резко стянул его штаны с бельем до колен, отстраняясь. Лицо парня заплыло жаром, прикрытые глаза едва видели перед собой, а раздавшийся позади голос вызвал у него табун мурашек по всему телу:       — Считай, — и босс шлепнул его по ягодице. Не больно, но ощутимо.       — Раз, — покорно проговорил Накаджима дрожащим голосом.       — Когда ты уже поймешь, что нарушать мои приказы непростительно?       Последовал еще один удар. Ацуши повел бедрами, потираясь о край стола, пытаясь унять частую пульсацию в низу живота, хоть немного ослабить пыл своего возбуждения. Как долго это будет длиться? «Я накажу тебя так, что ты разлюбишь боль», — всплыло в исступленном плавящемся разуме. Видимо, достаточно долго, чтобы он успел сойти с ума.       — Ах! Д-два... — хрипло произнес Белый Жнец. — Дазай-сан, в той ситуации я не мог поступить иначе. На кону были жизни гражданских, и...       — Я разрешал тебе говорить? — спросил Осаму холодно, и Накаджима моментально заткнулся. — Ты должен делать все, что я говорю. Все, — и он вновь шлепнул его. — Без исключения.       — Три...       Дазай бил... на удивление осознанно. Он чередовал ягодицы, сохранял одну и ту же силу удара, бил по тем же самым местам, будто разогревался не сам, но разогревал своего подчиненного. С одной стороны, это было странно для наказания. С другой, это могло позволить продолжать как можно дольше, до самого пика болевых ощущений.       — Ты услышал слова «без исключения»? — спросил босс, накрывая ладонями начавшие розоветь ягодицы. — Отвечай.       — Да, я услышал, — проговорил Ацуши, дергая сведенными за спиной руками и крепко смыкая веки.       — Повтори.       — Я должен... Четыре! — задыхаясь, выкрикнул Накаджима, распахивая глаза — этот удар был неожиданным. — Я должен выполнять все, что вы... П-пять. Все, что вы скажете. Без исключения.       Наконец кожа едва покраснела, и Осаму заводил по ней самыми кончиками пальцев, удовлетворенно наблюдая за расползающейся по бедрам Ацуши гусиной кожей. Парень то сводил, то разводил дрожащие колени, пытаясь задеть бедрами возбужденную плоть, хотя бы поджавшиеся яйца, ведь вставший член упирался в край стола, и коснуться его представлялось той еще задачей. Извращенный мальчишка...       — Помяукай, — приказал Дазай. В нем извращенности было не меньше.       — ...Что? — неуверенно пролепетал Накаджима и крупно вздрогнул, ощутив на себе очередной шлепок. — Шесть!       — Ты сам сказал, все без исключения, — сказал Осаму и на пробу вжался бедрами в потеплевшие ягодицы, чтобы тут же отстраниться и услышать сдавленный разочарованный вздох. — Выполняй.       — М-мяу... — выдавил из себя Ацуши, и его тонкий высокий голос понравился даже ему самому. Он был будто чужим, ему не принадлежащим — слишком нежным, слишком преданным и сладким. Парень начинал терять себя. Растворяться в своих головокружительных ощущениях и в уверенных приказах босса было просто восхитительно. — Мяу, м-нян, мяв, — продолжил он, не останавливаясь ни на секунду. — Ах! Семь, восемь, д-девять... — частые удары обрушились на него, раскрасневшегося, вспотевшего, разморенного жестокой лаской. — Де-е-есять, мр-нян... — протянул Накаджима, мелко дрожа.       — Можешь же, когда хочешь, — хмыкнул Дазай, ударяя Ацуши снова.       И он стал бить чаще, жестче, беспощаднее, внимательно вслушиваясь в голос Накаджимы, следя, чтобы он не сбился. Осаму в кожаных перчатках было не так больно, как если бы его руки были обнажены, а вот Ацуши наоборот было значительно больнее от того, что он их не снял. Они пересекли рубеж в двадцать ударов, дошли и до тридцати под аккомпанемент звонких хлестких шлепков и жалобного хриплого голоса Белого Жнеца. В такой позе ему было трудно дышать, а шипы постоянно и тесно впивались в шею, разбавляя боль новыми оттенками. Колющий ошейник, затекшие руки, ноющий, начавший сочиться член, горящая огнем задница, которую Дазаю пришлось удерживать — Накаджима невольно начал пытаться уходить от ударов.       — Маленький засранец... — почти ласково проговорил Осаму, не переставая бить. Его это начинало тоже заводить. — Тебя нужно было взять не в солдаты, а в шлюхи. И давать пользоваться тобой самым больным людям Йокогамы.       — Тридцать шесть, тридцать семь... — скулил Ацуши, вздрагивая от каждого удара, кусая в кровь раскрасневшиеся губы. Он сбился, но Дазай не собирался ему об этом говорить. Босс продолжал, решив оставить его провал на десерт. — Сорок два, сорок три...       Когда они дошли до «пятидесяти» (что на самом деле было «пятьюдесятью четырьмя»), Осаму закончил, упираясь руками в стол по обе стороны от трясущегося, тяжело дышащего Накаджимы. Всего пара секунд передышки. Чтобы вновь выпрямиться, поправить челку и с садистским удовольствием и широкой улыбкой наконец сказать:       — Ты сбился! — шлепая вновь, по обеим ягодицам одновременно, и этот удар горячей волной хлынул внутрь, вынуждая Накаджиму громко простонать и прогнуться в спине. В глазах застыли слезы, влажный напряженный член дрогнул несколько раз, и, будь этот шлепок сильнее, Ацуши даже смог бы кончить. — Сначала.       Парень проскулил. Удары продолжились в том же темпе, с той же силой, но они стали мучительно болезненными: ягодицы Накаджимы не просто покраснели — побагровели, а кое-где были видны даже фиолетовые, с мелкими темными точками, следы, проявляющиеся на коже, словно созвездия на темнеющем небе. Ацуши не мог сдержать слез. Он срывался на крики и всхлипы, давился воздухом, дергался, но изо всех сил продолжал считать. Парень так тек, что смазка начала тянуться от малиновой головки, капая на ковер, иногда — на бедра и стенку стола от резких движений. Дазай ускорился и после десяти максимально быстрых ударов остановился, тяжело дыша, удовлетворенно глядя на расцветшие лиловыми пятнами ягодицы своего подчиненного. Хотя рука Осаму была в перчатке, его ладонь все равно побаливала, а в штанах стало так тесно, что он едва сдерживался от немедленного продолжения.       — Что, все еще нравится боль? — выдохнул он и наконец стянул перчатки, оглаживая горячие ягодицы, вызывая волну покалывающей жаркой боли.       — Дазай-сан... — проскулил Накаджима, весь в слезах, слюнях, не перестающий вздрагивать. — Пожалуйста, пожалуйста... — и Дазай ждал от него заветного «хватит». Но услышал совершенно иной ответ. — Еще...       И в голове... будто что-то оборвалось. Ацуши, которого он знал, боялся смерти — поэтому стал ее духом, ее вестником, чтобы она его не достала. Ацуши боялся боли. Видимо, поэтому он принял ее, погрузился в нее и превратил ее в больное сладостное удовольствие. Осаму вновь прижался к нему, накрыл грудью его спину и расцепил его руки, вжимая их по обе стороны от его головы. Он торопливо расстегнул свою ширинку и подставил вторую ладонь Накаджиме под губы, низко проговаривая:       — Оближи. Хорошенько оближи.       Ацуши, словно того и ждал, обхватил губами его пальцы и принялся их посасывать, старательно смазывая их своей густой слюной, пачкаясь в ней, как кот — в молоке. Дазай потерся напряженной влажной плотью между его ноющих ягодиц, крепко сжимая пальцы на его бедре, и вытащил пальцы из его горячего рта, чтобы чуть отстраниться и медленно толкнуть их внутрь. Он растягивал исступленного Накаджиму старательно, но грубовато, и Белый Жнец, тяжело дышащий, закатывающий от удовольствия глаза, впивающийся пальцами в столешницу, протяжно замычал, начиная течь с новой силой. Босс начал попадать по простате, и теперь Ацуши стал откровенно сдавленно постанывать, поскрипывая плотно стиснутыми зубами.       Вскоре пальцы покинули горячее растянутое нутро, и Осаму приставил головку ко входу, плавно входя, нависая сверху, упираясь руками в тонкие запястья Накаджимы.       — Только попробуй сдерживать свой голос, сучка, — прозвучало над самым ухом, и Ацуши крепко зажмурился, воя, принимая в себя плоть босса.       На первых, довольно медленных толчках было не то чтобы больно, но дискомфортно, дико непривычно. У Накаджимы получилось расслабиться и, больше не ощущая давления тесно сжимающихся вокруг члена мышц, Дазай задвигался чаще, впиваясь зубами подчиненному в плечо, и, несмотря на то, что ткань водолазки была значительным препятствием, боль расцвела жгучим цветком, опаляя кожу.       Как и было приказано, Ацуши не сдерживался. Его голос пронизывал нагревшийся воздух, отскакивая от стен просторного кабинета, шлепки бедер о фиолетовые, горящие болью ягодицы раздавались все чаще и чаще. Измученный Накаджима широко развел ноги, громко подвывая, в уголках глаз налились бусины слез, стекающие по мокрому лицу, напряженный покачивающийся член уже не просто ныл — болел от острого неудовлетворения.       — Маленькая... Похотливая... Мазохистская шлюшка, — приговаривал Осаму, вколачиваясь в дрожащее ослабевшее тельце под собой. — Моя шлюшка.       — Д-да... Ах, я ваша шлюшка, только ваша! — проскулил Ацуши, жмурясь и выгибаясь под боссом. — Я весь ваш, без остатка. Дазай-сан... Пожалуйста, я буду слушаться, Дазай-сан, Дазай-сан...       И Осаму отпустил его руку, чтобы придушить, впившись пальцами над ошейником, под самой челюстью. И Накаджима кончил, хрипло и сдавленно крича, пока Дазай, замедляясь, заполнял его нутро спермой.

***

      Ацуши стоял перед дверью в конференц-зал, не решаясь войти. Ему предстояло одно из самых сложных испытаний — сесть на стул и вытерпеть полтора часа мучительно долгого совещания. Это не было бы проблемой, не считай его Тигр синяки, как и ранки от шипов ошейника, незначительными повреждениями, которые и заживлять не стоит. Весь вчерашний вечер горящая боль была приятной, но с наступлением утра она остыла и стала грубее, явственнее.       Тяжело вздохнув, Белый Жнец все-таки толкнул дверь, бросив: «Я вхожу, — и следом: — здравствуйте», — коротко поклонившись. В зале не хватало всего двух человек — его и еще одного капитана, который уже через минуту будет считаться опоздавшим. Накаджима подошел к своему месту... и не решился сесть, вставая рядом с ним. Присутствовавшие странно посмотрели на него, но ничего не сказали; только Чуя, чуть погодя, подал голос:       — Эй, пацан, ты чего как не родной? Садись.       — Я... Постою, Накахара-сан, — неуверенно проговорил Ацуши, нервно сглатывая. Невольно он посмотрел на сидящего во главе стола Дазая, и они пересеклись взглядами, из-за чего парень поспешил поскорее отвести глаза.       — Ну что ты, Ацуши-кун, — проговорил босс, явно веселясь. — Садись. Это приказ.       И Белый Жнец, не имея права ослушаться, тут же сел, морщась и стараясь не двигаться.