Сны о Серебряном

— Брат мой, что с твоим лицом? — Миира озадаченно склоняется, чтобы взглянуть на Флориана. Сидит она рядом, по его левую руку; сестра почти не бывет на Зрелищах — не любит, как и он, но сегодня отчего-то после утреннего визита в его дворец решает составить компанию.Сон видел, — отзывается Флориан, хмуро смотря на арену. В руках Серебряного — меч, и все, о чем он может думать: «действительно упрям как стадо козлов». Не безумство ли — брать оружие, не подходящее для сражения? Он волнуется. Это странно и непонятно: казалось бы, он знает, как Деймос найдет свою смерть, но с непонятной тревогой ничего поделать не может. Сомнений о будущем быть не должно: того, что предначертано, еще не случилось, да и вряд ли упрямство одного гладиатора способно повлиять на саму судьбу. — Что за сон? Расскажешь? — черноволосая, так на него похожая внешне, она улыбается, облокотившись о подлокотник обеими руками, подперев подбородок кулаком и смотря на него темными глазами. В этих хитрых глазах столько теней, что Октавиан иногда думает, что совсем не знает, что на уме у сестры. — Видел зверя, — он кивнет на сотрясающуюся вдалеке решетку от мощных ударов. Змей ревет — от боли, вероятно, и это значит, что его распаляют перед битвой. — и знаю, что мне опасность угрожает, — Флориан склоняет голову вбок, так же подперев лицо рукой и смотря на сестру. — От зверя?! — девушка в ужасе оглядывается на моря, напрягается. Кажется, готова увести брата прямо сейчас, на что он поспешно отзывается, качая головой: — Нет, нет. Не волнуйся, — Октавиан чуть нахмурится сквозь улыбку и качнет головой. — беда стороной обойдет, но откуда ждать удара — я не знаю. Затрубил рог, привлекая внимание. Жрец нехотя переведет взгляд на арену, рассматривая Серебряного. Тот в шлеме, но его фигура разительно выделяется на фоне остальных. Он хорошо экипирован, лучше, чем в прошлый раз: нагрудный доспех из стали, качественный меч, это заметно. И это хорошо. — Я слышала, что после Праздника Урожая появились люди, которые жестко критикуют власть Провидцев, осмеивают их и болтают… всякое, — она задумчиво смотрит на гладиаторов, разглядывает их. Невзначай поправляет переброшунную через плечо шелковую накидку глубокого серого цвета, на ее иссиня-черных одеяниях выглядящую как туманная дымка над беспроглядной тьмой моря. — ходят слухи, что они могут готовить восстание. — Не знал, — Август озадаченно ведет бровью, не успевая подумать об этом более основательно, потому что начинается сражение: зверя выпускают из-за решетки. Огромный ящер вырывается наружу, оглядывается двумя головами и ревет, отмахиваясь хвостом и поднимая вокруг себя облака пыли. А затем, увидев людей по центру поля, побежит прямиком на них, и толпа в ужасе замрет, ожидая, что же будет дальше. Октавиан и сам поймет, что замрет при виде огромного монстра, несущегося на людей. Гладиаторы разбежались в разные стороны, кто-то успел, а вот особо медлительным повезло меньше: ударом хвоста их откинуло на несколько метров и они так и не смогли подняться, хотя были еще живы. Что ждет гладиаторов с переломанными костями? Смерть, никому не нужны калеки. Змей пробежит напролом до первой стены, которую встретит и затормозив всеми лапами, хищно оскалится: одна голова оглянется на гладиаторов, другая — потянется к людям на трибунах. Встав лапами на каменную монолитную стену, он взревет на отшатнувшуюся публику. Первые трибуны находились метрах в десяти от арены, ему не достать до людей, но увидеть этого монстра вблизи было жутко. — Вот это мощь, — отзывается Прима, быстрым шагом входя в ложе Провидцев. С ней Терция, явно в хорошем расположении духа и с цветами в руках от поклонника, возможно, даже не одного. — и где Арткан находит этих тварей? — и проходит вперед, к периллам, склоняясь чтобы рассмотреть зверя. Он длинный и гибкий, сияет золотистой чешуей и похож на ящерицу-переростка с короткими лапами, короткой шеей и вытянутыми приплюснутыми мордами. Прима оглядывается. Слишком светлые, нетипичные для уроженки этих мест волосы свободно спадают по ее плечам, а голова ее украшена венцом с алыми камнями. Женщина он сильная, крепкая, на красивой ее назвать сложно: взгляд, которым он смотрит на мир, омрачает и портит черты ее лица, и так острые, словно из камня высеченные. — Светлого дня, — отзывается Октавиан, бегло глянув на пришедших и возвращаа свое внимание происходящему на арене. — Приветствую Вас! — сестра поднялась с места чтобы почтительно склонить голову. Ей кивнули: мол, садись. — Арткан расточитель. Таких зверей нужно держать для обороны и вести в бой, а не выпускать на потеху публике, — женщина опускается рядом с Октавианом, и Терция подле нее. Миира тоже садится, хотя чувствует себя уже не так раскованно, как наедине с братом: подобралась и держит спину, хотя до этого едва ли не лежала в кресле. — Таких зверей не нужно отлавливать, — проговаривает Октавиан, наблюдая, как мучается тварь, у которой из-под чешуи торчат несколько длинных штырей — для стимуляции агрессивности и бешенства, видимо. — Это глупо. Подобную силу нужно подчинять. И использовать, — Прима как всегда категорична и жестка во всем (и ко всем), и продолжать этот разговор не имеет никакого смысла, поэтому Октавиан замолкает, возвращая все свое внимание к происходящему на арене. Гладиаторы окружают тварь, опасливо подбегают, но держатся на расстоянии. Образы из сна всплывают за несколько секунд перед тем, как повториться: до змея не достать мечами, слюна, попав на одного из мужчин, оплавляет его кожу, а клыки терзают тела тех, кто был неосторожен. Терция совершает самую идиотскую вещь и пытается поспорить с Примой, но так неуверенно, что становится понятно: она обречена на провал под натиском железных аргументов старшей Провидицы. Октавиан же, не желая их слушать, поднимается и подходит к перилам, касаясь пальцами холодного камня и устремляя свой взгляд вниз: зверь как раз оказался недалеко и его можно разглядеть, как и гладиаторов. Деймосу не подобраться ко зверю. Он оценивает ситуацию, оглядываясь: если им не работать слаженно — не победить, и рано или поздно тварь разорвет каждого из них. Но он не знает слов, не знает, как заставить их сражаться сообща, и это все усложняет. Но ясно одно: тот гость из сна был прав во всем, а значит, и слабые места у ящера там, где он указывал. Маэрс рядом, крутит в руках копье и поглядывает на Серого, явно задаваясь вопросом о том, как его приятель предугадал, что именно это оружие ему нужно выбрать. Деймос еще на тренировках видел, как он обращается с древковым и понимал: у друга куда больше шансов эффективно воспользоваться дальним оружием, чем у него самого, а потому без разговоров протянул ему перед боем копье. — Маэрс! — Деймос отбежит в сторону, рванув друга за плечо в сторону. Шлем мешает и он срывает его с головы свободной рукой и откидывает на землю: уж если его сожрут — плевать будет, есть на нем шлем или нет. Друг, с трудом избежавший мощного удара лапой и оттого ошалело смотрит на тварь и кивает, не глядя на Серого, но тоже стягивает шлем. — Бить, — Деймос указывает мечом на щиколотку, пару раз стукнув по ней концом лезвия, а после — под колено и переводя меч на зверя. — Понял, — Маэрс щурится, наблюдая, как Деймос стучит себя ребром ладони по загривку и указывает на головы зверя, и снова кивает. Возможно, друг, знающий чуть больше, единственная их возможность выжить. И переглянувшись, они срываются вперед, оббегая тварь с разных сторон. А Миира, присоединившись к брату у перил, удивленно заулыбается, указывая на черноволосого: — Это тот, к которому я ходила? Да, точно он. Сестра тогда всего лишь вскользь услышала о визите брата к гладиаторам, но вместо того, чтобы найти по его просьбе одну из женщин, готовых заработать на сексе с рабом, сказала, что сама его навестит, предварительно уточнив, что именно обещал ему Октавиан. Хитрая как десяток чертей, но в этом было какое-то особое очарование. — И как? — он нахмурится, наблюдая за тем, как Деймос и Маэрс пытаются подрезать сухожилия на сгибе ног твари, сосредоточенно следя за их перемещениями. — Он весьма харизматичен, — неторопливо протянет она, рассматривая Маэрса. — и силен, как двигается, смотри! Как ты и говорил, мне понравился, — она усмехнулась про себя, — иначе я бы просто не пошла. Мужчина в моем вкусе, еще и гладиатор! Говорит, из небогатой семьи, работал наемником. Убил своего нанимателя после того, как узнал о его темных делишках и угодил в рабство, — девушка пожимает изящными оголенными плечами, расслабленно и не особо внимательно наблюдая за ходом боя, больше смотря на брата. — Жаль, что всего лишь раб. Несмотря на видимую легкомысленность, Миира была совсем не глупа. Строить какие-то фантазии — нет, а вот развлечься — вполне. Да и не было в ее жизни мужчин, с которыми у нее было что-то серьезное. — Даже не представляю, каково это — находиться там, внизу, — прошепчет она, побледневшая, когда тварь двумя пастями растянет одного из гладиаторов в разные стороны, разрывая и окропляя всех, находившихся снизу, кровью. — Не думай об этом, — Октавиан скупо улыбнется, задаваясь сейчас точно таким же вопросом. Битва с ящером ни в какое сравнение не идет с обычными сражениями. Выматывает, и дело осложняет то, что головы у змея две. Но идет она тоже хаотично, особенно тормозит если в разные стороны смотрит. Донести это до гладиаторов трудно, нереально, и Деймос даже не планирует что-то объяснять, но Маэрс — молодец, крикнул другим делать, как они с Серым и бить по ногам. Кого-то раздавили, а кто-то справился: осталось всего пара ног, и зверь уже с трудом стоит, постоянно хромает, но остервенело цепляется за жизнь — как и гладиаторы. Через долгую череду попыток меч Деймоса и копье Маэрса почти одновременно вонзаются под сгиб лап змея и тот, истошно заревев, начнет падать. Октавиан задерживает дыхание, Миира замирает — скорее от ужаса, чем из-за страха о ком-то, когда за опавшей ревущей тушей становится ничего не видно. Музыка затихла, барабны нагнетают публику, но все, что они слышат — это дикий крик зверя. Деймос, Маэрс, и еще пятеро выживших теряют друг друга из вида пока пыль оседает. К тому моменту, как гладиатор сможет разглядеть головы змея, Маэрс, изрядно политый ядовитой слюной, окажется рядом: у него обожжена и покрыта волдырями рука от ключиц и до запястья, и его потряхивает, но друг сжимает окровавленное копье так, что Деймос уверен: сдохнет, но не выпустит. Оскалившись друг другу в безумных улыбках, уставшие, они направятся к головам змея. Хвост отбросит одного из зазевавшихся гладиаторов, лапы будут безуспешно пытаться поднять тело, а Деймос и Маэрс, один — забравшись на тушу и изрезав себе все руки о наросты, а другой — обойдя с другой стороны, вонзят меч и копье под слабую чешую на загривке твари. Истошный вопль, а за ним — второй, известят публику о поражении зверя. Несколько долгих, тревожных секунд тишины снова обрушатся на трибуны, взволнованных завораживающим зрелищем. И когда пыль осядет — ликующая, взорвавшаяся овациями толпа, за которыми не было слышно ни барабанов, ни музыки, будет приветствовать победителей, устало оглядывающихся по сторонам. Восторг заряжает и их, и если Маэрс кричит в ответ публике, счастливый от того, что сегодня он не посетит чертоги Саттис, то Деймос просто поднимет меч, вздыхая полной грудью и обводя трибуны полным жизни взглядом. О да, только здесь, только в бою он и живет. Кажется, толпа от него в восторге, и это просто не может не радовать: как ни крути, это хороший знак. Октавиан поймает его взгляд, задержит, почти умышленно потянув нити его души на себя. Позовет, как тогда, в ночи, и Деймос увидит. Узнает, и взгляд его переменится: не удивительно, что он считал свой сон явью, да и не было это сном — жрецу пришлось покинуть тело и лично навестить его, пусть и не в физическом облике, и говорить с душой. Другое дело, что Деймосу было не понять и для него это было ничем иным, как ночным наваждением. Октавиан поймет, что улыбается, и кивает ему, чуть склонив голову. Он все сделал как надо. А Деймос, помедлив, вдруг усмехнется сам про себя и поклонится, прижав к груди руку, и остальные воины, решив, что он посвящает эту победу императору, повторят жест за ним, и толпа возликует снова. Роан и его сыновья, чьи трибуны находились чуть выше и правее, поднялись с мест, аплодируя и принимая подвиг гладиаторов как подношение. А Октавиан замрет, удивленный и тронутый этим поклоном до глубины души. — Вот это бой! — восхищенно пробормочет Миира, как завороженная смотря на арену. — сколько мужчин способны уложить разъяренного двухглавого змея? — вопрос ее, впрочем остался без ответа. Толпа не хотела умолкать и скандировала имена победителей, выжившие гладиаторы подтягивались к Деймосу и Маэрсу, хлопали их по плечам, приветствовали зрителей, радовались, что остались живы. Октавиан же не сводил взгляда с Серебряного, искренне наслаждаясь его победой. Деймос тоже не сводил взгляда с юноши, который находился слишком высоко и далеко чтобы разглядеть его лицо, но не узнать его было невозоможно. По расположению лож можно было понять, какое занимает место человек; и судя по тому, что выше находился только император со своей семьей, вес в обществе этот юноша имел немалый. Видимо, приближенный, или маг — таких в его родных землях опасались; женщин — сжигали, так как боялись. Но то, что он сегодня остался жив только благодаря этому юноше — бесспорно.

***

Этот день выдался утомительным, и хотя Октавиан почти ничего не делал, он чувствовал себя уставшим. Визит к Императору после игр выдался нелегким: немолодой мужчина, почти старик, жаловался на то, что помутнения рассудка происходят все чаще и просил — как и каждого из Провидцев, увидеть истину о его болезни. Но едва юный жрец касался руки правителя — видел лишь птиц, вьющихся у высокой одинокой башни на утесе, слышал шум моря и прибой. Видения полны морских туманов и неясны, а потому Октавиан ничего не говорит правителю, но знает: так же, как туманная дымка стелется по морским волнам, сознание императора неумолимо мутнеет. И вряд ли кто-то знает, как это остановить. Молодой жрец долгое время пробыл в купели, наслаждаясь теплом и ароматами горных цветов, масла которых добавляли в воду. Наедине со своими мыслями непросто. Гладиатор, его поклон — все это бередит память и поневоле вспоминается сон. И слова сестры о том, что вспыхивают мелкие, но незнчительные восстания против веры: людей убеждают, что судьбы не существует, а Провидцы — обычные люди, не умеющие заглядывать в будущее; лжецы, лицемерно правящие государством и обманывающие императора в своих целях. Если так, то его сон, возможно, был предостережением о грядущем бунте. Октавиан прикрыл глаза, погружаясь с головой под воду, оставаясь там на несколько долгих секунд и вынырнув только тогда, когда воздуха перестанет хватать. Вздохнув, он раскроет руки и проплывет вдоль, к выложенной мрамором лестнице. Эта зала полна тишины; слуги давно спят — Октвиан отпустил их, пожелав остаться наедине с самим собой. Солнце давно зашло за горизонт, и ночь полноправно раскинулась над Эринеей покрывалом тысяч звезд. Выйдя из купели, Октавиан накинет на влажное тело один из халатов, и пройдет к распахнутым створкам балкона. По пути сорвав с грозди винограда на серебряном подносе, полном фруктов, он выйдет на улицу, обращая свой взор на раскинувшийся внизу город. Он любил этот вид. Любил ночи проводить в тишине, созерцая и медитируя, и сейчас чувствовал, что поработать с энергиями будет куда важнее и правильнее, чем пойти спать. Сев на мягкий ковер посреди его балкона, Октавиан скрестит ноги и погрузится в себя, работая с потоками сил, проходящих сквозь него. Энергия была всюду, отзывалась — он чувствовал ее и наслаждался единением с миром, гармонией и ощущением того, что он — часть прекраснейшей песни мира. Как люди могут не чувствовать всего этого? Как скучна жизнь без этих красок, которые способен подарить мир если ему открыть душу? Видение приходит быстро и неожиданно: короткое лезвие, летящее в его сторону. Октавиан резко раскрывает глаза и оглядывается по сторонам, вслушиваясь. Тишину нарушает скрип веток на дереве, и это заставляет его в тот же миг упасть вбок, пропуская мимо летящее лезвие — точь-в-точь как из видения. Сердце сжалось от страха и тут же забилось бустрее, понимая: опасность — здесь, а не где-то в далеком будущем. Только Сереброволосый, выступавший во сне его защитником, не спасет. Защищать себя придется самому. — Стража! — Октавиан кричит громко, и через пару секунд воины лязгают оружием где-то совсем далеко в саду. За то время, что они доберутся до залы с купелью, его еще успеют убить, и это вынуждает подорваться на ноги и спешно покинуть балкон. Но едва он окажется за бассейном — в проеме покажется темный, закутанный в ткани так, что видны только глаза, силуэт. Жрец замирает в страхе, не в силах пошевелиться: ни разу в жизни ему не приходилось думать о противостоянии или сражении, и сейчас он не мог ничего. Он и не сможет — он прекрасно это осознает, и от ужаса за свою жизнь не спасают никакие мысли и воспоминания о будущем, в которых он жив. Сейчас — страх. Сейчас здесь враг, который только что пытался его убить. Сейчас нет времени ни на какие мысли, только инстинкты. — Стой, — Октавиан видит, как мужчина достает из рукавов новые лезвия и спешно отступает в сторону, стремясь оказаться хотя бы за колонной. И в момент, когда убийца замахивается, бежит. Лезвие вонзается куда-то под лопатку и Октавиан сдавленно вскрикивает, дернувшись, но все же оказывается за колонной. Слышит, как тот приближается и взгляд юноши падает на поднос с маслами для принятия ванн. Где-то со стороны храма слышен истошный вопль, нарушающий тишину и знаменующий: напали не только на него! Понимая, что нужно действовать хоть как-то до прихода стражи, юноша бежит к стойке с маслами и, схватив первый попавшийся большой бутылек, разворачивается и выливает его в лицо нападающему, избегая удара ножом только чудом. Рука плохо слушается, немеет. Пользуясь тем, что враг опешил и стирает масло с глаз, Октавиан подбегает к факелу, снимая его со стены. Замирает. Страх диктует свои правила, но он просто не может причинить вред живому, не может найти в себе силы бросить огонь в его сторону. Убийца все понимает, это видно по его напряженному телу и через несколько секунд сомнений он и исчезает в ночи. — Господин! Господин, вы в порядке? Стража вбегает в помещение через несколько секунд, а Октавиан с трясущимися руками опускает факел, смотря в беспроглядную ночь и холодея от предчувствия беды. Заторможенно кивает, оглянувшись на стражников, и передав факел, запахивает халат. — Врача! Провидец ранен! — Лекаря, срочно! — эхом уже звучит во дворе. — Усильте охрану, — проговорит, не сводя взгляда с сада, виднеющегося с балкона. Сейчас уверен он только в одном: ему нужен телохранитель.