Рана

      — Телепортация прошла успешно? — Даламар встретил их в Башне весьма радушно, насколько это для него было возможно. — Госпожа, я подготовил для вас комнату.       Крисания недоуменно взглянула на Даламара, но тот отвесил ей низкий поклон. Рейстлин ничего не говорил, только тяжело опирался на посох: казалось, он только что совершил невозможное, вытащив их из Истара, а незадолго до его гибели успев телепортировать Карамона в Утеху. Сейчас он выглядел уставшим, так что Крисания сочла за лучшее не расспрашивать ни мага, ни ученика.       В конце концов, а куда ей идти? Вернуться в Храм? Увидеть те же мертвые лица, что и в Истаре? Нет уж! Никогда!       Раз здесь ее не гонят, она остается.       Ужин ей принес Даламар; новая комната была холодна и пахла пылью, казалось, здесь давно никто не бывал. Она бы с радостью поговорила с Даламаром, но тот лишь развел руками, мол, не положено болтать лишнего. Рейстлина она не видела, и это было к лучшему: сейчас жрица не могла бы поручиться, что она не расплачется при виде этого человека, сумевшего все-таки спасти ее в Истаре от гнева того, кем она так восхищалась.       Рейстлина не было видно два дня. Даламар пожимал плечами, мол, ну маг же, так приказано, трогать не велено, но у Крисании сердце было не на месте. Она поднялась по ступеням винтовой лестницы и постучала в дверь лаборатории мага.       Никто не ответил, но дверь ей поддалась, и девушка зашла в просторную комнату, совсем не похожую на ее спаленку. На полу, хрипло дыша, лежал в неестественной позе черный маг, и Крисании не нужно было к нему прикасаться, чтобы понять, что у него лихорадка.

***

      Как именно Король-Жрец успел ранить его, Рейстлин так и не понял, но ноющая боль в левой руке обострилась и проявилась лишь после возвращения в Башню. Он весь дрожал, а перед глазами начали прыгать сотни черных теней. Сидя в своей лаборатории, маг тщетно пытался вспомнить, какой отвар следует сварить и выпить. Мысли его разбегались.       Он пробовал спать, но едва задремав, Рейстлин видел брата на арене и не мог понять, вытащил ли он его оттуда. Ему чудилось, что жрица бьется в цепях и что он теряет свой ключ ко вратам вместе с нею.       Сама жрица ему грезилась постоянно: прохладные руки, светлая вера в идеальный мир, трепет в ее голосе при разговоре с ним... Будучи сжигаемым лихорадкой, Рейстлин не боялся своих мыслей: он не мог ни проанализировать их, ни понять, и мысли о Крисании отдавались огнем по всему телу.       Ему было плохо, и никому в целом мире не было до этого дела. Он был абсолютно один в своей Башне, его ломало и трясло, но никто не пришел бы, как в детстве мать.       Ему так хотелось, чтобы его обняли. Успокоили. Решили хоть каплю его проблем прямо сейчас, чтобы ему не было так страшно и так больно.       Язвительный голос Такхизис бродил по задворкам его разума, выжигая эти воспоминания. Он пытался вставать и что-то делать, но не мог вспомнить, что именно...       Если он в какой-то момент и не дошел до постели, то не заметил этого: боль стала такой сильной, что маг повалился на пол и жалобно, едва слышно заплакал.

***

      Найти Рейстлина в таком состоянии не входило в планы жрицы. Крисания коснулась его мокрых от слез щек: бедный, бедный, ну что с тобой? От левой руки расходилось кругами болезненное тепло, и жрица видела, как натянулась мантия на предплечье. Она поспешно поднялась на ноги, но другая, ослабевшая рука, коснулась ее юбки.       — Мама... — пробормотал маг. — Не уходи, мама... Побудь со мной, я не буду тебе мешать, только побудь...       — Сейчас, сейчас, — она нагнулась и робко коснулась его спутанных волос. Сердце стучало от страха где-то в горле. — Сейчас я вернусь. Потерпи немного, родной.       Она поспешно вышла из комнаты, стараясь не слушать разрывающего сердце шепота с мольбой к матери не бросать его.       — Даламар! — крикнула она. — Рейстлину плохо! Помоги мне!       Даламар легко взлетел по ступеням и усмехнулся.       — Я не могу. Не имею права войти и помочь, как бы ни хотел. Сам Рейстлин поставил защиту, вот, видите? Так что придется этой гордой птице помереть в одиночестве.       Он протянул подрагивающую правую руку в проход, и на ладони выступили мелкие капли крови.       — Не хочет он меня видеть, да и вас не хотел бы, но, видимо, забыл учесть в охранном заклятии.       — Но он лежит там и умирает... — ее голос задрожал. Никто не поможет магу... — Мне нужны травы, чтобы выгнать заразу из тела, и снадобье от лихорадки... Прошу тебя, помоги мне. У меня нет столько времени, чтобы заниматься всем этим с нуля...       Даламар хмыкнул.       — А мне нет выгоды спасать его жизнь, госпожа.       — Тогда поищи ее, очень тебя прошу, если не хочешь полететь вниз с этой лестницы, — она и сама не знала, откуда в ней взялась эта злоба, но только Крисания прижала его к краю лестницы, как недавно на площадке под куполом храма Король-Жрец. — Силы моего бога хватит, чтобы это провернуть!       — Направь свои силы на его жизнь, жрица, — он будто выплюнул это слово и ловко ускользнул из ее рук в темноту завитков лестницы.       Крисания глубоко вдохнула и медленно вошла обратно в комнату. На желтых щеках Рейстлина вспыхнули два едва заметных горячечных пятна лихорадки. Жрица опустилась рядом, подкладывая одну руку подмышки, а другую — под колени. Тащить его даже несколько метров было сложно и неудобно, и только сила Паладайна помогла ей сделать это.       В постели маг выглядел хрупким и надломленным. Запекшиеся губы шептали неясные слова, пока Крисания осторожно высвобождала его из мантии и разрезала рукав рубашки.       Рука не просто опухла: казалось, что яд распространяется по всему телу от кровавого отпечатка ладони. Девушка спустилась вниз, притащила простынь и таз с водой. Она оторвала от простыни кусок и принялась стирать сам отпечаток. Он жег ее руки даже через ткань, и молитва поминутно срывалась с ее губ.       — Не забирай его, Господи! Он меня спасал, совершал благое дело, не забирай его у меня, прошу тебя...       Рейстлин начал кашлять, стоило ее молитвенным словам сорваться с губ, но по мере того, как удалялся ядовитый след от заклятия, кашель сходил на нет. На губах, как и прежде, оставалась кровь, и Крисания со слезами коснулась его груди.       Теперь она понимала, что этому кашлю уже не помочь: во вторую встречу Рейстлин обмолвился, что это его плата за право быть магом.       Она оставила его, захватив отравленные тряпицы, чтобы сжечь их в огне, и на лестнице столкнулась с Даламаром.       — Возьмите, — он протянул ей кружку и миску, в которых дымились какие-то субстанции. — Пусть выпьет до дна, а этим смажьте повязки — отвар вытянет яд.       — Довериться тебе? Зачем тебе это, ты же сказал мне, что...       — Мое обучение не закончено, а другой учитель мне не нужен. Никого я не буду ненавидеть сильнее, чем его, а это то, как рождается темный маг. В ненависти!       Крисания покачала головой. Она приняла лекарства, отдала тряпки с наказом сжечь и пошла наверх.       Рейстлин не успокаивался ни на минуту: все бредил и бредил. Она осторожно положила прохладную ладонь ему на раскаленный лоб. Нужно его разбудить: пусть выпьет лекарство, все равно от такого забытья нет толку.       Сказать, что от ее ласки он очнулся, в полной мере было нельзя: стеклянные глаза смотрели сквозь нее, а тонкие пальцы с силой сжимали ее руку.       — Пей, — кружка скользнула ему к губам. — Пей, прошу тебя.

***

      Он дрейфовал в раскаленной темноте. Ни лиц, ни имен: только бесконечная злая боль. Ему уже давно не было так плохо, чтобы он не помнил ни своего имени, ни цели блуждания. Он чувствовал, как его будто режут заживо, как будто бы руку пересобирают из кусков...       Но голос — чей голос, хотел бы он знать? — звал его. Этот голос дарил утешение и спокойствие. Маг стремился к нему: что-то теплое потекло внутри него, и горечь разлилась по губам.       Он чувствовал запах трав, но не узнавал очертаний вокруг: все было как в тумане.       — Мне страшно, — произнес он, надеясь, что голос не уйдет. — Побудь со мной...       Прохладные руки снова коснулись его лица.       — Я не уйду, Рейстлин. Я с тобой.       Наступила долгожданная, немая темнота.       Когда он проснулся, лихорадка сошла на нет. На руке была совсем свежая повязка, отек почти спал, но он сам чувствовал себя обессиленным. Казалось, шевельнуть здоровой рукой — это уже слишком много.       Открыв глаза, он успел ухватить образ сидящей рядом Крисании: такой юной и прекрасной, что у него на минуту перехватило дыхание — лишь на те пару секунд, пока старость не исказила ее черты. Рейстлин тяжело вздохнул и закрыл глаза.       — Чувствуешь себя легче? — она прикоснулась тыльной стороной руки к его лбу. — Ты мог погибнуть! Дурацкая смерть для великого чародея — смерть от заражения крови! Что, так сложно было сказать?       — Никто бы не стал спасать, — маг сделал над собой усилие и сел, опираясь на подушку. Нет у него времени на эти разговоры. Что она пришла и кричит на него? Не умер же! — Где Даламар? Его рук дело?       Рейстлин раздраженно указал на повязку. Крисания потупилась, и тогда он понял.       Вот чей голос он слышал. Он не придумал себе этот голос, не исцелился сам, нет... это она была подле него все это время. Своими белыми руками вырвала его из лап грязной смерти...       Значит, есть надежда? После всего, что он натворил, она готова спасти ему жизнь. Надо будет поговорить с ней, быть может, она все-таки знает, где находятся еще одни Врата.       Когда он станет богом, то не допустит подобных эпизодов слабости.       — Значит, мы квиты? Я вывел тебя из Истара после твоих глупостей о человеколюбии, ты вытащила меня из могилы? Чудесно! И что же ты хочешь? Благодарности? — Рейстлин не смог удержаться от яда в голосе, и это было ошибкой.       — Я сделала бы это для любого. Даже для Короля-Жреца. Это мой долг. Никто не стал бы спасать... Какая гордость! — глаза ее метали молнии. Крисания встала, и эти слова были последней каплей для Рейстлина. Как смеет она называть его гордецом?!       — Так и делай! Уйди отсюда немедленно! Оставь меня в покое! Я хочу быть один!       Крисания вспыхнула и резко выбежала из комнаты, а Рейстлин без сил лег обратно.       Ну зачем, зачем он накинулся на нее? Да, он был зол, да, она видела его слабость, но теперь не простит его и не поверит его словам...       Есть только один выход: рассказать ей полуправду о себе. Пусть посочувствует — она хорошо это умеет. Заодно и все вспышки гнева в ее голове будут прикрыты фразой "Тяжелое детство".       Самое трудное, что ему надо будет сделать — это не расчувствоваться по-настоящему при словах о матери.