What About Love?

Около полудня Минерва торопливо шла по пустому солнечному коридору внутреннего двора Трансфигурации, прижав к груди небольшую стопку фолиантов. Первые недели в качестве преподавателя выдались, мягко говоря, довольно напряженными. Едва волшебница завернула за угол, как кто-то внезапно поравнялся с ней и вынудил сбавить шаг. — Позвольте полюбопытствовать, отчего Вы вновь так спешите? — ненавязчиво поинтересовался Дамблдор, несмотря на то, что ответ был очевиден, и немного притормозил ее. В руках у него тоже была парочка книг. — Снова Вы, Альбус... — Куда же Вам без меня, Минерва, — буднично глядя куда-то вперед, просто заметил он. Вокруг не было никого, занятия начались около семи минут назад. — И перестаньте так бежать. Я все равно намного проворнее, чем Вы, — хмыкнул вдруг волшебник, не позволяя коллеге, желающей прервать разговор, ускориться. Та лишь коротко посмотрела на него. — Вам повезло, что мы не на поле для Квиддича, — парировала она. — Как самоуверенно, профессор МакГонагалл, — улыбнулся ей Дамблдор. — Сплошное ребячество… Право слово, Альбус. — Я всего лишь скучал по Вам, Минерва, — ответил он так, словно обсуждал последний выпуск «Ежедневного Пророка». — Напомните мне, когда это успело стать преступлением. Волшебница, не желая выдавать смущения, практически перешла на полубег. В другом конце коридора она заметила группу учеников, идущих на тренировку, и попыталась отдалиться от Дамблдора, но тот ловко подхватил ее под локоть и трансгрессировал.

***

Невольно охнув от неожиданности, МакГонагалл по инерции сделала новый шаг и едва не оступилась; маг помог ей удержать равновесие. Она остановилась как вкопанная: — Как Вы это сделали? Трансгрессия на территории школы запрещена. — Скажем так, — загадочно отозвался Дамблдор, довольствуясь ее реакцией, — как у директора, у меня есть определенного рода привилегии. — В отличие от меня, — изумление Минервы быстро уступило место былому негодованию. — Потому что мое опоздание совершенно непростительно! И все из-за Вас. Прошло уже больше десяти минут! Профессор раскраснелась, еще сильнее растрепалась и теперь напоминала взъерошенную сову в дождливую погоду. Она развернулась на каблуках и, недолго думая, ступила к двери, но та вдруг закрылась прямо перед ней, демонстративно прищелкнув замком. — Ну что еще за выходки... Директор, целенаправленно двинувшись к женщине, отложил все лишнее и взмахнул палочкой, зашторивая портреты на стенах. «Эй, ничего же не видно»! — глухо буркнул какой-то из них. Нервничающая не на шутку Минерва, казалось, вот-вот задохнется от нахлынувшего возмущения. — Вы!.. Да что с Вами сегодня такое, Дамблдор! Вы ведете себя как мальчишка!.. И тут он наконец поцеловал ее, и она замерла; из напряженных рук выскользнули книги, но директор рефлекторно поймал их, не дав им упасть. Между тем он осторожно привлек Минерву ближе, оставив оные левитировать в стороне. В ответ она неуверенно потянулась к его шее и медленно, почти неловко обняла. Все вмиг стало неважным. Его прикосновения умиротворяли, успокаивали, возвращая в душу равновесие и пробуждая укрытые чувства. И сам он находил в ней то, что искал так долго и безрезультатно все эти годы: любовь. Светлую и чистую. Совсем еще юную. Простую — обыкновенную. Ничем не обремененную. Она действительно превращала его, зрелого мужчину, в мальчишку. Он одновременно желал этого и боялся всерьез. Не может позволить; не может подвергать опасности... Все, кого Альбус любил когда-то, — или думал, что любил, — рано или поздно погибали из-за него: из-за его гордыни, амбиций, недостатка смирения. И груз этой вины он продолжал нести, отгораживая от себя все то, что, казалось, могло бы все изменить. Ибо Дамблдор всегда и все предвидел на десять ходов вперед; всегда был осмотрителен и осторожен как никто другой. Однако здесь он будто бы утратил контроль и не заметил сам, когда успел предать собственные принципы и позволить кому-то подойти так близко к этой мрачной пропасти. Теплота робкого поцелуя стоила всех этих жертв. Всех беспокойных ночей. Терзающих сомнений. Борьбы с собой. Нерешительности. Слухов. Разговоров. Насмешек. Все это — ничто по сравнению с тем, как билось ее сердце, когда он был рядом с ней; и как его собственное билось в ответ — впервые за всю его чрезвычайно долгую жизнь. — Альбус... — ее дыхание обжигало, как жаркий ветер в летний день. — Я знаю, — эхом вторил он, глядя на нее из-под полуопущенных век. Дамблдор почти услышал ее мысли. Она тоже скучала. Так же сильно, как и он по ней. И как никогда чувствовал это без слов. Маг самозабвенно провел кончиком носа по ее острой скуле, словно вдыхал аромат едва распустившегося по весне цветка — чуть сладковатый, глубокий, отдающий терпкой корицей и горечью темного шоколада. Ее волосы подобны холодному шелку, столь контрастирующему с согревающими касаниями изящных рук. Он пропустил упругие пряди сквозь свои пальцы, втайне от самого себя желая, чтобы этот миг никогда не заканчивался. — Альбус, — вновь прошептала Минерва, медленно открывая глаза. — Тш-ш. — Урок, — ее взгляд сделался настороженным. Тут мужчина широко улыбнулся и невольно хохотнул, не отстраняясь, однако, ни на шаг: — Вы неисправимы, профессор МакГонагалл. — Как и Вы, профессор Дамблдор. Минерва сама прильнула к его губам. На короткое мгновение снова увлекла его исключительной и присущей одной лишь ей нежностью, стирая эту нахальную и почти мальчишескую улыбку, прежде чем торопливо отпрянуть от него: — Если занятие сорвется, — а оно сорвется, — я без зазрения скажу, что это целиком и полностью Ваша вина, Альбус. Волшебница схватила свои фолианты и пергаменты, что аккуратной стопкой парили рядом, и директор вновь не удержался от ухмылки, сунув руки в карманы твидовых брюк. — Буду с нетерпением ожидать сову из Министерства, — иронично отозвался он. МакГонагалл с прищуром посмотрела на него, покачав головой, и тотчас выпорхнула из кабинета. Проводив ее взглядом, Альбус довольно усмехнулся и проследовал к своему столу, снова реализовав в руке волшебную палочку. — Я все слышал, — донесся до его уха приглушенный голос одного портрета. — Ох уж эта любовь... — укоризненно вторил ему другой. — Ни глупцов не щадит, ни мудрецов. Дамблдор, неоднозначно хмыкнув, легким мановением резко отдернул с картин созданные магией гобелены, заставив образы директоров недовольно поморщиться: — Старые сплетники. ㅤ ㅤ