Пять раз, когда Хан и Хёнджин пытались потрахаться, и шестой, когда они в этом преуспели

       С первым поцелуем все как-то не задается. Хёнджин спит и видит, как бы прикоснуться к губам Хана, да желательно еще при помощи своих губ, но пока что все его попытки терпят безусловный крах. Хан прячется за свинью, смеется в лицо Хёнджину, превращает поцелуи в обнимашки, и да, никаких объятий. Хёнджин не очень силен в семантике, словосложении — хер пойми, в чем, короче, — но разница между обнимашками и объятиями запечатлелась в его уме раз и навсегда. Объятия — это экспектейшнз. Вот он залезает в кровать к Хану к ночью, обнимает его, кладет одну руку на плечо, вторую — куда-то в район талии. Вот Хан просыпается, хлопает тяжелыми ресницами, стонет сбивчиво (окей, гугл, как найти порнуху, в которой стонут, как Хан) и прижимается горячими губами ко рту Хёнджина. Риаллайф: по пути к кровати Хана Хёнджин наступает на лего босой ногой, валится подкошенным мешком на край постели, начинает материться. Хан громким шепотом вопит: — ХЁНДЖИНЯГА! — Наверное, «Хёнджин — бедняга»? — после лего даже стрейкидзиш забудешь, не то что мать родную. После этого душит Хёнджина обнимашками и всякими уруру с утютю. Нет, не так Хёнджин представлял себе отношения. То есть у них с Ханом все просто отлично, но за воем и всякими такими выражениями лица Хёнджин видит, какой Хан клевый и красивый, и ну… некоторые части тела Хёнджина тоже это замечают. Некоторым частям тела хочется ласки. Окей, гугл, новый план и новые экспектейшнз. Кадр: Хёнджин быстро вламывается в ванную, когда Хан там чистит зубы, ждет секунду, пока тот умоется, а потом быстренько целует эти свежие влажные губы. План просто отличен, визуализация на месте, но лучше слишком много про это все не думать, а то становится сложно и тяжело. Риаллайф: Хёнджин надевает лучшую свою пижаму (проклиная по пути неудобные шелковые штаны), разбирается, когда в ванную уходит Хан, проламывает дверь чуть ли не насквозь. Выясняется, что Хан моется в душе, и Хёнджин, заливаясь краской, смотрит на задницу Хана через запотевшее стекло. Краска не обычная, сначала Хёнджин, по ощущениям, розовеет, а потом идет цветом ярко-красного кирпича. Лицо горит, все горит, все в аду, бат итс файн, и Хёнджин выметается из ванной, пока Хан хлопает на него мокрыми ресницами и открывает рот, чтобы что-то сказать. Следующие два дня Хёнджин прячется от него по общаге и гримеркам. Потом Хёнджин успокаивается, и они снова начинают «встречаться». Ну то есть как, они спят вповалку вместе, Хан подкладывает ему под бок свинью — наверное, чтобы было помягче, крутится с ним за ручки, кладет голову на плечо, когда они смотрят какой-то унылый романтический фильм. Шею Хёнджина обжигает дыхание, и он начинает всматриваться в происходящее, а потом решает позвать Хана на свидание. Окей, гугл… в общем, Хёнджин планирует сходить с Ханом в кафе, потом задержаться с ним где-то в прихожей общаги — и все-таки поцеловать. Риаллайф продолжает издеваться и расстраивать: они ходят по кафе целую неделю, болтают обо всем на свете, но никак в прихожей не получается остаться наедине. Потом как-то вдруг Хёнджин ловит Хана на страстных поцелуях с яблоком, судорожно сглатывает и изменившимся голосом говорит: — Джисон-а, а можно я тебя поцелую? Яблоку откусывают бок, Хан давится и кашляет, а потом сдавленно выговаривает: — Я не умею, Хёнджин-а. — Вот и научимся! — внезапно решает Хёнджин и целует его. Целует его. Целует его. Риаллайф, мадафака, рулз.