epitome

Иваизуми пишет конспект. За окном вьется пар от дождя, промозгло лезет иглами в стекло и на подоконник. Иваизуми восемнадцать лет, а ещё нужно сдать долги, и чем раньше, тем лучше, потому что сборы и тренировочные матчи совсем на носу. На носу Ойкавы очки оставляют небольшие следы. Он говорит, что это маркеры. Чтобы Ива-чан знал, куда его целовать. Иваизуми ненавидит инструкции и когда Ойкава тычется острой коленкой под ребра. Ойкава не любит сладкий попкорн и когда Иваизуми целует его в щеку. (Иваизуми знает: как минимум один из этих фактов — ложь.) На улице дождь раскатами грома переходит в ливень, очищает небо от безумного синего. Ойкава высовывается из окна наполовину, трёт стопой голень и о чем-то болтает. Что в его районе пахнет скошенной травой. Что нужно пройтись вдоль трассы и посмотреть на вышедшие грибы. Что Иваизуми как друид — живёт в самом сердце леса. Иваизуми думает над литературой классицизма, а ещё думает, что Ойкава, должно быть, Эрос, раз живёт в самом сердце. Но это де-факто. Де-юре Ойкава живёт в соседнем доме. У него насквозь мокрая футболка, локон волос чернеет полумесяцем на лбу. Иваизуми видит слёзы на его щеках и счастливую улыбку. Ловит тревогу, не может понять, что не настоящее. Руки Ойкавы на плечах — настоящее. Ойкава — будущее. — Не отвлекай. Иваизуми звучит грубо, неотесанно, как раскалённый металл. Ойкава бы обжёгся, никогда не подошёл снова, но любимая книга его матери «Как закалялась сталь», и он учил технику безопасного обращения с огнём как стишок на Новый год. У него мокрые волосы, мокрое лицо, мокрая футболка. Ойкава тренирует подбор, ныряя в волны незаправленной постели, и Иваизуми краем сознания добавляет в to-do list пункт «поменять белье». Иногда Иваизуми кажется, что Ойкава специально ищет хаос, чтобы сделать его идеальным. Из каменной глыбы выточить фарфоровую статуэтку. И Иваизуми, вообще-то, не сравнивает себя с мрамором, но Ойкава точно самый прекрасный скульптор. — Прочитай мне две страницы. Да Винчи находит живописца престижнее скульптора, потому что нет ничего особенного в удалении лишнего. Иваизуми находит в складках одеяла потерянную скрепку, а еще находит слова Да Винчи ложными, потому что Тоору Ойкава должен быть во всех толковых словарях и энциклопедиях рядом со словом «труд». От его тела веет розовым дымом, и Иваизуми закрывает глаза, прислушиваясь к гудящей под кожей крови. Ойкава путает пальцы в волосах, бездумает, устраивается удобнее, чтобы Иваизуми на его коленях смог пролежать с две вечности. Церковь бьёт в колокола, перекатываясь хрустом дождя по маленькому гетто. Голос Ойкавы — сливовый мед, обволакивающий в махаонов кокон, и Иваизуми не уверен, что это не нарушение законов природы, но все равно ведёт носом по крыльям, и Ойкава тянет уголок губы в улыбке. — Твой голос такой тягучий. — Как карамель? Иваизуми даёт тишине настояться, чтобы Ойкава охмелел от ожидания. — Как лягушка. Он кривит брови, прячет улыбку в складках одеяла. Вино бьёт тяжестью в голову, наливает гиппокамп, склоняет плечи к горизонту событий их постели. — Оторвешь мне лапки? Хаджиме чувствует, как загораются его уши. Ойкава загорается желанием вспомнить всю их жизнь, пересчитать по дням, разложить по файлам, как родительский фотоальбом. — Это было давно, Дурокава! Ойкава не думает, что Иваизуми сильно меняется, но скорее не думает вовсе, лезет ледяными ладонями под теплую толстовку, дразнится, заставляет Хаджиме ёрзать на его коленях, заставляет поднять восстание и совершить переворот, оставив образование прилежным пансионским девам. У Ойкавы глаза цвета молочного шоколада. Иваизуми считает, что литературе нужен новый жанр для описания современной античности, установившей Олимп в его кудрях.