Порождение Зоны

— Беляков, у Вас все готово? — Да, Алексей Геннадьевич, — молодой парень, на вид — студент, сверился со списком на планшете, — Объект введен в искусственную кому и готов к началу эксперимента. — Обработан? — ученый наклонился над колбой, внутри которой сквозь мутное стекло проглядывались очертания плавающего в проводах парня, — Не хочу, чтобы все получилось так же, как и с этой, — он махнул рукой в мою сторону, заставив мой мозг быстрее шевелиться. Что-то внутри щелкнуло, не давая развиться этой мысли, и я вновь стала безэмоционально наблюдать за происходящим. — Да, личность полностью стерта. Оставили лишь знания о мироустройстве и все то, что было в Вашем списке. — Хорошо, начинайте, — Алексей Геннадьевич довольно улыбнулся и, махнув мне рукой, вышел. Я последовала за ним.

***

— АХ0012, блок воспоминаний, диагностика, — я повернула голову в сторону, откуда исходил голос. Алексей Геннадьевич — профессор в своем белом халате, и круглых очках, со стеклами толщиной с палец — сидел за компьютером и что-то набирал на клавиатуре. Второй человек, стоявший за его спиной, скрестил руки на груди и внимательно разглядывал меня — его белый лабораторный халат был надет поверх военного обмундирования, а взгляд… Взгляд этого человека отличался от взглядов ученых. Металлический обруч неприятно давил на лоб, а под липкой грязно-желтой тканью, сеточкой покрывающей голову, был и подключен тонкими проводками разных цветов к какому-то странному аппарату, который выводил данные на монитор компьютера. — АХ0012, блок воспоминаний. Проводится диагностика… Диагностика завершена, — механический голос раздался из динамиков, — Общий блок памяти — восемьдесят процентов неизмененной информации, Личный блок памяти — двадцать семь процентов неизмененной информации. — Личный блок памяти, обзор, — скомандовал ученый, и я повернула голову к нему. — Личный блок памяти, проводится обзор… Обзор завершен, — высказался тот же механический голос, и замолчал. Ученый за компьютером поправил очки, нахмурился. Что-то набрал на клавиатуре. Я перевела взгляд с него на отражение данных в стекле — графики, который я могла наблюдать несколько десятков раз, сильно отличались от тех, что разглядывала сейчас. — Я не понимаю, как это может быть… — растерянно пробормотал ученый, — Никита Андреевич, я все объясню… — Как вы объясните остаточное наличие личностных данных, Николаев? — мужчина вскинул руку и кинул недовольный взгляд на Алексея Геннадьевича, — Вы мне говорили, что она — ваш лучший образец. И что я вижу? Остаточные личностные воспоминания, эмоциональный отклик на приказы, имена и названия?! Этого не должно быть! Где Ваш обещанный готовый образец, а, Николаев? — Поймите, товарищ Лебедев, мы не можем с первого раза взять сознание под контроль, — испуганно попытался возразить Алексей Геннадьевич, — Чтобы объект не погиб, должно быть проведено хотя бы несколько сеансов… А это пси-излучение. Мы не до конца его изучили и не можем… — Значит, сможете! И начнете прямо сейчас!

***

Я резко открыла глаза, уставившись глазами в потолок грузового вагона. Секунда ушла на то, чтобы осознать — кошмар. На первый взгляд — простой, ничего не значащий, если бы не слишком знакомые лица, до боли, до холода в поджилках, вызывающие страх и панику. На улице, за стенами вагона, как по часам, так и по ощущениям, было раннее утро. Все еще было темно, бушевала буря, периодически заставляя этот ржавый вагон раскачиваться из стороны в сторону. Как он не опрокинулся — загадка. Это Зона решила так пошутить, заставляя меня вспомнить о себе, о том, что по идее, должно быть похоронено вместе со вторым взрывом на ЧАЭС, который хорошей пси-волной прошелся по моим мозгам? Возможно. Я ведь этого не помню, все эти выводы — лишь мои теории, основанные на бумажках, найденных в первые месяцы, и дальнейшем желании оставить тайну — тайной. Мысли невольно формировались сами. Был некий Николаев — ученый, занятый чрезвычайно важным проектом, как-то связанным с пси-излучением. Был некий Лебедев — тот хмыть в военной экипировке, кричащий на ученого. Был эксперимент над людьми, желание создать послушных солдат, не имеющих собственного мнения? Возможно и нет, но это единственная вещь, которая приходит на ум. Но помимо меня — был еще как минимум и другой образец — только парень. Я повернула голову — Валерий сидел, держа в руках артефакт, разглядывал его с интересом. Губы его изредка шевелились, словно он беззвучно бормотал, делал какие-то свои выводы в голове. Он казался действительно увлеченным, настолько, что даже не заметил, как я проснулась. Чей желудок первый недовольно заворчал — не скажу. Факт того, что мы оба были чертовски голодны и совершенно забыли поесть вчера, ни меня, ни моего спутника, который наконец отвлекся от рассматривания аляповато-рыжего шарика в своих руках, вчера не смутил. В рюкзаке еды было совсем в притык, одной лишь мне — дня на три. Но нас двое, так что легче считать, что завтра жрать нам будет нечего. Но это проблема завтрашнего дня и будущей меня. Мы молча умяли по банке тушенки. Хлеб и колбасу — как нечто, что можно съесть в любом виде и месте, я оставила про запас. На всякий случай. Валерий все так же молчаливо согласился со мной, что консервы — хрень полная, — путем отторжения его желудком этой гадости. Он не проблевался, нет — но что вид, что запах ему не понравились сразу. — Боже, как вы это едите? — я пожала плечами, — Это по вкусу как переработанная бумага с тухлятиной! — Первый раз да, противно, но со временем привыкаешь, — я сделала глоток из жестяной банки и подтолкнула к собеседнику бутылку с чистой питьевой водой, — Выбирать не приходится. Это еще хорошо, что еда есть. Так пару дней голодным побегаешь и, если тварь какую-то увидишь, ее и сырой сожрешь, — Легасов дернулся, похоже, представив у себя в голове эту картину во всей красе. — Зачем сюда вообще люди идут? — он поднял голову, сквозь свои очки посмотрел на меня так выразительно, что кусок в горло перестал лезть. — Ну, у каждого свои причины. Кто-то прячется от закона, кто-то — зарабатывает. Основной контингент здесь собрался не от хорошей жизни. У кого-то в жизни ничего кроме Зоны и не осталось. — Ничего не изменилось, — Валерий посмотрел в пол, — Что тогда, что сейчас… — Люди не меняются, Валерий Алексеевич. — А ты что здесь забыла? — я недоуменно посмотрела ему в глаза, — Тебе на вид в районе двадцати трех. Зачем ты пришла сюда? — Не знаю. Может, если бы знала — давно бы ушла. А может и нет. Я помню себя только с момента второго взрыва, до него — словно чистый белый лист. — И ты не хотела узнать о себе больше? — Первое время хотела. Потом поняла, что смысла в этом мало — потому что я в любом случае уже не та, кем была, а прошлое может хранить в тайне то, о чем я предпочла бы не помнить. Пару раз выбиралась за периметр, смотрела на жизнь простых людей, и чувствовала себя среди них какой-то фальшивкой, неполноценно живой. Здесь все иначе. — Здесь ты чувствуешь себя живой? — Да. И снова — тишина. Не знаю — может, мои слова его чем-то задели, но я вернулась к выскабливанию остатков тушенки из банки. Это было интереснее, чем краем глаза наблюдать этот изучающий взгляд Валерия — кажется, и есть он уже не хотел. — Что вас интересует? — я не выдержала. Валерий дернулся, смущенно отвернулся — неужели он думает, что я совсем ничего не замечаю? — Вы периодически поглядываете на меня с тем же интересом в глазах, с каким крутили в руках артефакт менее получаса назад. Спрашивайте, не стесняйтесь. — Очки нужны для глаз? — В каком-то смысле, — я убрала волосы и наклонилась к нему ближе — чтобы он мог рассмотреть в моих глазах все что ему там интересно. Он наклонился, рукой аккуратно взял за подбородок и чуть наклонил голову вбок, чтобы лучше видеть. Я не сопротивлялась — интерес ученого был знаком мне не по наслышке. На Янтаре так и порывались купить у меня возможность исследовать меня и мою тушку. Если бы у них была хотя бы сотая доля чувства такта и уважения ко мне как к личности — чем в полной мере обладал Легасов, — я бы может, и разрешила взять у меня пробы. — Почему они желтые? — я усмехнулась, и едва заставила себя не рассмеяться. Почти сразу Легасов отпрянул от меня, смотря недоуменно, словно не понимая, чего я такую рожу скривила. А меня каждый раз это веселит так, словно впервые. — Извините, — я прочистила горло, не переставая улыбаться, — Это становиться смешным, когда в сотый раз спрашивают одно и то же. Если совсем просто, то скоро выброс, вот они и пожелтели. И нет, у меня не отказывает печень. — А если подробнее? — Ну, я вам рассказала про возникновение Зоны, верно? — мужчина кивнул, — Так вот, сама по себе Зона похожа на живой организм. Она движется, чувствует и меняется — и все изменения влияют на сталкеров в ее пределах. У нее есть как любимчики, которых она оберегает, потому что они просто ей нравятся. Есть вещи, которые ей не нравятся — подлость, наглость, малодушие. Этого Зона не прощает — по крайней мере, так считают сталкеры-шаманы, и я склонна верить их суждениям. Зона создает аномалии, появляются мутанты и выбросы, создаются артефакты, и все это для сталкеров — клондайк, непочатое сокровище, которое только и ждет, чтобы его забрали. Но иногда Зона то ли ошибается, то ли намеренно устраивает подлянку, то ли еще что-то… Но факт остается фактом — появляются мутанты, имеющие разум, люди, так или иначе попавшие в центр Зоны и вернувшиеся уже другими, измененными. Их называют Порождениями Зоны. Шухов, Семецкий, Фотограф — эти имена вы можете не раз услышать сидя у костра от ветеранов. И все они не то легенды, не то реальные существа. — И ты тоже Порождение Зоны? Или что? — Я не уверена. С одной стороны — да, Зона ко мне более снисходительна в некоторых моментах, но и при этом меня можно считать ветераном — я одна из самых первых людей, оказавшихся здесь. С другой, в моем нынешнем положении виноваты ученые в местных лабораториях, а не Зона. Я сама до конца не понимаю, кто я — вроде и мутант, а вроде и нет. Сложно сказать. Мне проще думать, что я что-то среднее, и если Зона ко мне и приглядывается, то пока не собирается забирать себе мою жизнь, тело или волю, как она сделала с Семецким или Шуховым. — Ты сказала про ученых из лабораторий… Они что-то сделали? — Не знаю. По крайней мере, я точно не помню, что они со мной делали. Полагаю, что хотели создать и отточить технологию стирания личности, чтобы создать послушного солдата, без своего мнения, — я пожала плечами, — Честно — не знаю. Это сейчас, пару лет спустя, я могу попытаться примерно понять, что было до — документов осталось мало, но они есть и это, полагаю, главное. А тогда, очнувшись после выброса посреди леса над трупом псины, практически нагишом и с окровавленной кочергой в руке, я вообще никак не соображала. — И все воспринимают тебя спокойно? — По-разному. Нет, конечно, бывают индивиды, которые при виде желтых глаз сразу наставляют пистолет и хотят пристрелить, «чтобы не ходило такое уродство по земле», но в основном все адекватные. Свобода относиться лояльно, даже зазывала в свои ряды. Долг и Военные… с ними сложнее — у нас вроде и нет разногласий, но я для них мутант, а значит, идеологический враг. У нас что-то вроде шаткого перемирия — они не трогают меня, я не трогаю их. И всех все устраивает. Какое-то время мы снова просидели в тишине, но уже не такой напряженной как раньше. Не знаю, что было в голове у Легасова, но, судя по хмурым бровям, он напряженно обмозговывал всю ту информацию, что получил, а у меня появился момент, когда могу чуть выдохнуть и собраться с мыслями. Вряд ли у него закончились вопросы. — Раз ты мутант, то ты чем-то отличаешься от простых людей, верно? — я кивнула, — И чем же? — Обостренное зрение, чувствительность к аномалиям и пси-полям, какие есть на Янтаре и Выжигателе. Правда, есть и свои побочные эффекты от этого, но жить можно. — А очки, я так понимаю, чтобы при твоем виде местные не разбегались кто куда? — Не совсем. В обычном состоянии у меня только правый глаз желтый. Перед выбросом что-то в Зоне меняется, и глаза на это реагируют. Помимо того, что желтеют, становятся очень чувствительными к дневному свету. Так что отчасти это просто жизненная необходимость, чтобы не ослепнуть. — Интересно как… А почему тебя зовут Радон? Это имя или прозвище? — Прозвище. Как я его получила, долгая история, расскажу в другой раз. В Зоне только прозвища и есть, имена она тут не приветствует. Кстати говоря, вам тоже нужно прозвище, — я призадумалась, — Даже не знаю. По образованию, ты кто? — Химик-ядерщик. — Вот и отлично, Химик. Тогда смотри, план на завтра такой — как погода наладится, мы выдвигаемся к одному торговцу — Сидоровичу, заодно и проверим, видит ли тебя кто-то, кроме меня. А то, знаешь, забавно будет, что я с воздухом поговорила. Заберу у него заказ и направимся в бар «100 рентген» к Бармену. Там посмотрим, куда дальше. Может, сходим, артефактов пособираем. Надо, по-хорошему, простенькую «Зарю» купить — если дальше планируешь здесь оставаться, эти шмотки уже ни на что не годятся. Да и мне снаряжение нормальное достать. А сейчас, Химик, иди дальше спать, я покараулю, пока буря не закончиться. Химик, который теперь пытался привыкнуть к своему новому имени, кивнул и начал устраиваться у стенки вагона на старом матрасе. Я проверила количество патронов в магазине и через проделанный в крыше люк вылезла наружу, засев под надстроенный сверху козырек, сделанный специально для дозорного когда-то давно квадом Свободовцев, с которыми однажды прогулялась чуть ли не до выжигателя. Сейчас она немного неуместна — все в Зоне даже на сотую долю, но суеверны, и вспоминать об этом сейчас, значит добровольно накликать на себя проблемы. Шум ветра, дождь и холод распугали всю ночную живность Зоны. Лишь изредка где-то вдалеке бегала псевдоплоть, мерзко повизгивая. В голове всплыл образ шашлыка, который мы с Засечкой зажарили с солью, перцем, и какими-то травками, которые нашлись у него в рюкзаке. Он вроде поваром был в армии, по его же словам, была у него привычка какие-то приправы с собой таскать. Вот и таскал, невзирая на то, что они пахли так, что за километры учуять можно. И ведь даже Сидорович не догадался, что это была псевдоплоть… Мне тогда знатно по мозгам съездили, что я про этот факт умолчала. У Засечки еще много приколов было. Свои ритуальные шаманские танцы на удачу, бесконечный оптимизм, стопарик водки перед сном, стопарик водки после сна, чеснок с полынью в нагрудном кармашке, и много чего еще… Хорошее время было. Потом Засечка просто исчез точно так же, как и появился в моей жизни. Неожиданно пришел, взял под свое крыло, научил, взял напарником и ушел одним днем, рано утром, пока я спала. И никто не знал — зачем, куда, почему? Он мог бы сказать, что хочет уйти — я бы поняла. Это нормально. Но зачем оставлять меня в неведении? Зачем уходить молча, так, словно это моя вина, что Засечка носился со мной все это время? Мотнула головой, прогоняя мысли. Не сейчас, не с приближением рассвета, и пробуждением Зоны ото сна. Буря почти стихла, ноги под жопой затекли — пришлось шипя сквозь зубы как-то менять позу, чтобы уместиться под козырьком. Спустилась обратно в вагон я лишь для того, чтобы разбудить Химика. Небо все еще было серым, обычным, таким же, как и всегда в Зоне. Напарник спал без задних ног, свернувшись в позе эмбриона, обняв Огненный Шар… И что-то было не так. Так, стоп. Огненный шар. Я спрыгнула, резко вырвала артефакт из ослабевших рук Химика. Черт, черт, черт! Как назло, нашатыря под рукой нет! Пальцы на автомате нащупали сонную артерию, — пульс есть, прощупывается хорошо — жить будет, можно выдохнуть, все еще мысленно костеря себя, что не доглядела. Огненный Шар отправился в контейнер, а я уселась рядом, ожидая, когда Химик придет в себя. Мой прокол, что не рассказала ему про побочные воздействия, да. Но ведь он же ученый, можно было догадаться, что с артефактами точно так же, как с таблетками — одно лечит, другое калечит. Будить его сейчас бесполезно — все равно даже открыть глаза не сможет. И если по изначальному плану мы должны были уже идти, то теперь вряд ли отправимся в деревню новичков раньше полудня — Химик, в силу своего возраста, будет отходить от последствий не меньше трех с половиной часов. Черт. Где-то через полчаса появились первые признаки жизни — Химик протяжно застонал и приоткрыл глаза. — Что случилось? — все еще не осознавая произошедшее, он попытался сесть, но я успела положить руку ему на плечо и вернуть в горизонталь, — Радон? — Мой прокол, извини, — я виновато потупила взгляд, — Я, когда рассказывала про артефакты, забыла объястить то, что, помимо положительных аспектов, есть еще и побочные. В твоем случае при использовании Огненного Шара, который согревает и выводит радиацию, идет деградация и атрофия мышц. Обычно все функции восстанавливаются от часа до двух, но тут сильно влияет возраст и состояние организма… Я бы и продолжила дальше тараторить и извиняться, если бы не ладонь, слегка сжавшая мое предплечье, то-ли в попытке успокоить, то-ли желая привлечь внимание. Я встретилась взглядом с серыми глазами, такими спокойными и уверенными. Словно ничего не было, и все в порядке вещей. — Успокойся, все хорошо. — Но ведь я могла и не уследить! Уже бывали прецеденты, когда парни помирали лишь из-за того, что забывали про то, что тот или иной арт несет вред, — ладонь сильнее сжала предплечье, и я замолчала. — Я живой, и главное, что благодаря тебе. И, раз уж мне здесь лежать еще часа два минимум, может, расскажешь то, о чем мне еще следует знать? — попытка Химика успокоить меня, на удивление, увенчалась успехом. Я села рядом и устроилась поудобнее. — Хорошо, напарник. Слушай, юный падаван, и запоминай…