Лживые Боги должны умереть

Куромаку потянулся, разминая затёкшую шею, и огляделся по сторонам в поисках часов. По-хорошему было глупо класть их с утра на стол, ведь к вечеру на нём накопилось такое количество бумаг, что найти среди них не то что нужную, а элементарно часы не представлялось возможным. Куромаку сердито цыкнул, начав ворошить горы макулатуры. Справедливости ради ему стоило бы прислушиваться к Курону и прибираться здесь почаще. «Ну или как вариант — заказать стол побольше», — раздражённо подумал он, решив в который раз, что сил его больше на всё это нет, но на сто процентов зная, что покупку новой мебели он опять отложит и будет мучиться, как и всегда. И завтра, и послезавтра и год спустя. Потому что как бы подобные ситуации не бесили, кабинет, темп и стиль работы — всё это стало единственными островками стабильности в его жизни. И Куромаку, почти дойдя до какого-то абсурда, боялся заставить себя изменить в них хоть что-нибудь. Потому что эта маленькая комната и её обстановка успокаивали его, потому что напоминали ему дом. Но не ту, первую резиденцию в Курограде, а его настоящий дом. Тот, что остался за пределами Купола, в далёком, «реальном» мире. Наконец, у самого края стола Куромаку нащупал тонкую серебряную цепочку и схватился за неё, придерживая всю наваленную поверх карманных часов бумагу. «Если вытянуть их быстро, ничего не упадё…» На этих самых мыслях, будто в отместку за их излишнюю оптимистичность, левая стопка указов съехала и задела те, что были посередине. Секунду спустя всё, что лежало на столе, взвилось в воздух и попадало вниз, заполонив собой пространство до самой входной двери. Что ж, очевидно, прогнозы его не оправдались. В который уже по счёту раз? Куромку, созерцая устроенный им же самим беспорядок, с неудовольствием, отметил, что в последнее время аналитические способности стали подводить его до тревожного часто. Недовольно поджав губы он открыл крышку карманных часов. Стрелки показывали четыре пополудни. Ровно. Куромаку тотчас же поднялся из-за стола и, осторожно переступая через (несомненно, ценные) документы начал пробираться к выходу из комнаты. В дверях он столкнулся с одной из новеньких горничных, очевидно, не видевшей его ещё ни разу за работой. Та сделала страшные глаза, стоило ей только мельком заглянуть из-за плеча правителя в комнату, но Куромаку быстро оттеснил её и закрыл кабинет на ключ.       — Ничего не трогай. Я уберусь сам, завтра, — он поправил блеснувшие в свете тусклых ламп очки и направился вдаль по коридору, оставив обескураженную служанку позади. У Куромаку были срочные дела, а из-за всего этого бардака он и так уже отклонился от графика на целых семь минут. Ему хотелось было вздохнуть, но он вовремя одёрнул себя и прибавил шагу. Куромаку ведь не червовой масти, чтобы его настроение колебалось из-за всяких там пустяков.

***

Кабинет его находился на седьмом, верхнем этаже замка, а кухня, куда Куромаку держал путь — на третьем. Казалось, не так уж и долго ему пришлось бы спускаться. Однако когда ты — правитель целой державы (с недавних пор выросшей втрое) то просто не можешь взять и спокойно пройтись по своим делам без лишних проволочек. Особенно находясь в королевском замке, особенно накануне праздника Единства. «Ваше величество! Как вам эти витражи, не броско ли смотрятся?» — обращались к нему художники из Фелиции. «Уважаемый принц, взгляните на список гостей!» — не отставали от них распорядительницы из Вероны, шелестя своими пёстрыми розовыми юбками. «Товарищ Куромаку! У нас доклад по поводу происшествий на границе!» — спешили к нему с новостями солдаты курай. На всех людей подле него, тот шум и гам, что они производили, Куромаку лишь невпопад кивал и хмурил брови. Его мысли сейчас занимал не персонал замка, а единственный, весьма конкретный человек. Оттого он и был рассеян, однако совесть перфекциониста не мучила его за то, сколь скупо он отвечал своим подданным. Государство, которым Куромаку правил, развилось столь сильно, что в нём уже успели появиться специалисты абсолютно всех сортов и мастей. Потому «советы» их короля не были советами вовсе. Скорее — простыми пожеланиями, Куромаку не хотел мешать профессионалам заниматься своим делом. Увы, но он уже не был настолько компетентен по всем возникающим у его людей вопросам, которые начинались от абсолютно ерундовых, вроде того, какая начинка была приемлемее для ярмарочных пирогов и заканчивались серьёзными проблемами научных изысканий в областях, смежных с магией и устройством Карточного Мира. Ранее учивший всему с нуля первых жителей Курограда и хватавшийся за всё подряд, Куромаку оставил для себя лишь работу правителя и разбирался только с политикой и обороной страны, не особо вдаваясь в её повседневный быт. Исключением были только выходящие из ряда вон ситуации. Тогда разбираться и влезать в дела, далёкие от дворцовых интриг, приходилось решительно, нагло и быстро. Подводя итог вышесказанному: смотря на жизнь, кипящую круго́м, Куромаку действительно был рад. Но при этом он чувствовал себя в свои двадцать пять дряхлым стариком среди слишком быстро повзрослевших детей. Он стал далёк от своих подданных как никогда, да и к нему самому особого трепета пятое поколение уже не испытывало. Ну… точно не в такой мере, как первые жители страны. Куромаку, перескочив с мысли на мысль, невольно задался вопросом: а обожали ли до сих пор зонтийцы своего лидера так же безмерно, как и прежде? Но стоило ему только подумать об этом — как его спокойный настрой тут же дал трещину. О Зонтике Куромаку было тяжело вспоминать. Не сдержавшись, он всё же вздохнул перед тем, как толкнуть дверь, ведущую на кухню. Всё-таки за Зонтика, в отличие от каких-то там дурацких бумаг, Куромаку и правда сильно переживал.

***

      — Господин Куромаку, наш благодетель! А ну-ка, поклонитесь, оболтусы! — главный шеф-повар, чистокровный фелицианин, завидев его радостно улыбнулся во все тридцать два и дал подзатыльник одному из поварят, пробегавшему мимо. Из-за поднятой им шумихи на секунду люди на кухне застыли, обратив внимание на короля, соизволившего присутствовать на их рабочем месте лично.       — Добрый день, товарищи. Не отвлекайтесь, я ненадолго, — Куромаку кивнул слугам, и те разулыбавшись вернулись к своим обязанностям. Сам Куромаку направился к их начальнику в дальний конец помещения. На кухне, залитой светом, царило радостное оживление. Отовсюду слышался перестук ножей и звон столовых приборов. Вечно что-то падало, гремело, плюхалось, переворачивалось, скворчало и шипело. Запахи тмина и паприки причудливо переплетались с запахами свежей выпечки и ягод.       — Вы приготовили всё в точности, как я просил? — Куромаку склонил голову, приглядываясь к содержимому тарелок на подносе, что ему передали.       — Конечно, господин Куромаку. Всё по высшему разряду! И то, что вы просили, тоже уже добавили. Пришлось, правда, заменить парочку ингредиентов, эээ… но н-ничего такого, что Его Величеству бы не понравилось! — шеф-повар осёкся под взглядом Куромаку. На последних словах тот сделался пристальным. Неприятным и холодным.       — Дело в том, что достать взрывную специю сейчас очень трудно, — продолжил он, — запасы на складах ещё на прошлой неделе закончились, а Империя так с нами и не торгует… ну вы знаете по каким причинам. И-и… из-за этого мы заменили ватийскую сладкую картошку на веронскую. С поставками с красных гор тоже сейчас проблема на проблеме. Повар всё больше и больше нервничал и под конец речи совсем сбился. Даже несмотря на то, что Куромаку никак явно и не высказал неодобрения его объяснениям. Но ничего удивительного в его тревоге, в общем-то, и не было: из-за нечитаемого выражения лица Куромаку, даже привычных к своему начальнику курай, иной раз перетряхивало в особо ответственных моментах, когда непонятно было — зол он или же доволен ими. Так что уж говорить о подданных других национальностей?       — Хорошо. Тогда я лично проконтролирую деятельность продовольственного отдела, — кивнул Куромаку и к явному облегчению шеф-повара забрал со стола поднос. В дверях Куромаку замер на мгновение.       — Вы хорошо постарались, невзирая на неблагоприятные обстоятельства. За это я вас всех благодарю. Отдохните на празднике как следует, — добавил он и поспешил выскользнуть из кухни.

***

Теперь, когда со всеми делами в северной части замка было покончено, Куромаку оставалось только добраться до комнаты в южной. И он хотел уже было как нормальный человек просто пройти по коридору, как вдруг…       — Ты ничего не понимаешь, Алвин! Его Высочество — курай, а они любят всё практичное, серое. СЕ-РО-Е! А каких цветов ты предлагаешь мне гобелены в тронном зале? Правильно! Красных! Что ты за геральдист вообще такой?!       — Милая моя, свет очей моих, красный — это королевский цвет. А господин Куромаку — помимо прочего, и фелицианский, и веронский регент, поэтому я и выбрал нейтральный оттенок, а не основной цвет Курограда. Это ведь будет неуважением по отношению к двум другим странам.       — Нейтральный, да?! В Вероне красный — второй национальный цвет после розового! Некомпетентный ты остолоп! Послышался тяжёлый удар веера о чью-то голову. Видимо, леди главная-распорядительница, отвечающая за праздник, направлялась в сторону кухни со своим мужем, чтобы лично проинспектировать готовящиеся блюда. Куромаку закатил глаза. Эта женщина была профессионалом своего дела, но временами чересчур зацикливалась на малозначительных вещах. К тому же — он уже и так отклонился от графика чёрт знает насколько. Так что слушать о «преимуществах вплетения в церемониальные полотна нитей золотых расцветок вместо серебряных» он точно не собирался. Голоса придворных раздавались всё отчётливее, и Куромаку, пока его не заметили, успел нырнуть в скрытый проход замка, находившийся за одной из картин. Слава всем известным богам, парочка продолжила спорить так громко, что они не услышали ни скрипа затворного механизма, ни эха шагов, раздававшегося, когда Куромаку начал спускаться. Хоть потайную часть замка и модернизировали относительно недавно, тут всё ещё тянуло сквозняком и сыростью. Мерно гудели лампы, утопленные в стенах, а вдалеке было слышно, как срываются с потолка капли, разбиваясь о мощёный пол. Видимо, подтекала одна из вентиляционных труб. Куромаку, перехватив поднос поудобнее, ускорил шаг. Ему следовало поторопиться, чтобы еда не успела остыть. Путь в обход главных помещений замка был неблизким. Но, учитывая то количество народу, что хотело его аудиенции, это был определённо более лёгкий и быстрый способ добраться до нужной комнаты. Чтобы занять себя хоть чем-нибудь, Куромаку начал думать о завтрашнем празднике и о том, каким образом тот появился.

***

«День Единства», или же по-другому — «День Трёх», в Курограде стал официальным праздником ровно пять лет назад. Тогда, когда под опеку Куромаку почти одновременно (с разницей лишь в пару месяцев) отошли оба соседствующих с его страной государства — Верона и Фелиция. И если сейчас, он уже привычно решал вопросы всех трёх наций одновременно, то на заре их объединения это казалось Куромаку каким-то диким сюрреализмом. Началось всё с того, что неожиданной новостью Куромаку ошарашили веронки, использовавшие видеофон, для того чтобы связаться с ним. «Принц Куромаку? Это из Вероны вас беспокоят, у нас тут непредвиденные обстоятельства», — девушка по ту сторону провода была явно обеспокоена. «Конкретнее», — сам не зная, во что ввязывается, поторопил её Куромаку, впервые в жизни услышавший, чтобы его титул интерпретировали таким чудны́м образом. «Генератор принца Ромео перестал работать, а он сам куда-то пропал. Помогите нам, пожалуйста, я.… мы совсем не знаем, что без него делать…» — голос говорившей был полон решимости, но в конце фразы она всё равно всхлипнула и расплакалась, хоть и попыталась скрыть это насколько могла. «Ожидайте. Я буду со своими людьми так скоро, как смогу», — Куромаку уже успел показать Курону, маячившему за его спиной и слышавшему весь разговор, жестами сколько солдат и слуг ему понадобится взять с собой. Тот сосредоточенно кивнул и немедленно отбыл исполнять поручение. «И ещё — вы большая молодец, что сообщили. Крепитесь, всё будет хорошо», — добавил Куромаку после небольшой паузы и нажал на отбой. В тот же день, собрав всё необходимое, Куромаку и его верные подданные отправились в Верону. Благо, до неё на машине было всего три дня пути. Они не стали делать остановку в Фелиции, решив воспользоваться той доро́гой, что проходила вдоль Купола, а не между государствами. Однако уже тогда смутное предчувствие тревожило Куромаку насчёт страны Феликса. Забегая вперёд, как оказалось — не напрасно. Возвращаясь к Вероне — она встретила делегацию внешне такой же нарядной и праздничной, как и прежде. Между домами, не утратившими пышного лоска, сновали занятые своими делами женщины. Создавалось впечатление, что жизнь в стране бьёт ключом, но, при всём этом отчётливо чувствовалось повисшее в воздухе напряжение. Процессия из куроградских машин остановилась на главной площади, у резиденции Ромео. Их там уже ждали веронки. Главная из них, видимо, та же, что и позвонила, нервно расхаживала туда-сюда, в лёгком летнем платье, притом, что была уже середина осени. Её некогда шикарные розовые кудри были уложены абы как, а тонкие пальцы, сцепленные в замок, дрожали. «Принц Куромаку!» — она бросилась вперёд со всех ног, как только завидела его среди толпы низкорослых курай, и обняла с такой силой, будто от этого зависела её жизнь и жизнь любой из девушек Вероны. Останавливать её обескураженный Куромаку не стал, хорошо осознавая тот факт, что в разных странах были разные нормы поведения и что для веронок физический контакт был чуть ли не единственным известным способом выразить благодарность. Тем более, судя по виду девушек, собравшихся у дворца, они явно успели натерпеться за то время, что провели без своего правителя. И долгом Куромаку (раз уж он дал своё слово), было помочь им всем. Куромаку чувствуя себя крайне неловко, неумело погладил её по голове, успокаивая, а затем твёрдо сказал: «Показывайте, что у вас тут произошло». И они показали.

***

На самом деле, в Вероне всё не было так уж безбожно запущено. Хоть Ромео и был гедонистом до мозга костей, с обязанностями правящего лица он худо-бедно справлялся. Куромаку и его слуги с разрешения тех девушек (они, как выяснилось, были доверенными лицами принца), перепроверили все бумаги в кабинете Ромео и ничего криминального в них не обнаружили. Однако от первых к последним документам становилось всё очевиднее, что в одиночку он уже не вывозил такой большой объём работы. Куромаку на всё это неодобрительно покачал головой, рассматривая очередной неподписанный отчёт. «Мог хотя бы дочери показать, как дела ведутся. Она умная девочка, всё бы на лету схватила», — заворчал он. Расспросив веронок Куромаку с удивлением, понял, что и их тоже принц никакой науке не учил. По словам дам, всеми документами, связанными с внешней политикой, занимался он один. Подданным же своим Ромео дал основы поэзии, художественного ремесла и того, как можно было обеспечить себе хотя бы минимально комфортные условия проживания, но на этом — всё. Так, они умели шить, готовить, кое-кто даже разбирался в сантехнике и простейшем строительстве с агрономией. Но никаких продвинутых навыков во всём этом у веронок не было. Да и сам принц избегал физического труда, исправляя всё при помощи генератора. Именно поэтому дамы и знали о том, что это за прибор и как он работает. Но когда чудо-машина потеряла свои силы, начали накапливаться проблемы. Где-то с наступлением холодов лопались трубы, кое-кому не хватало тёплых вещей или пищи. Благо веронки оказались народом на удивление сплочённым, поэтому поддерживали друг друга чем могли и перед лицом трудностей не расклеились, а напротив — стали решительнее, чем никогда. Возможно, они бы и дальше, разбираясь со всем сами, ждали возвращения Ромео (исчезнувшего аккурат в следующую после поломки генератора неделю), но кое-что произошло. В Верону начали периодически захаживать жители Варуленда. И если поначалу пара-тройка грубиянов, которых девушки выставили за порог, не представляли для них особой угрозы, то со временем, беглых из зелёной страны стало слишком много. Они сбились в банду и заняли Лес Создателей, в котором располагалось посольство Восьми Королевств. В этом здании раньше проводились съезды. Их клоны не созывали уже больше двадцати лет, и оттого эта резиденция была заброшена. Видимо, её как раз и прибрали к рукам вары. Впрочем, бандиты пока ещё не успели серьёзно навредить кому-то из жителей. Обычно они врывались в город ночью, с улюлюканьем и свистом, грабили парочку складов и как ни в чём не бывало убирались восвояси. Противостоять им самостоятельно девушки уже не решались, но и допускать такой «делёжки имущества», которого не хватало и им самим, не хотели. Посему жительницы Вероны решили более не медлить и обратиться к единственному, кто, по их мнению, мог разрешить эту непростую ситуацию. И этим единственным, как несложно догадаться, оказался король Курограда. Тогда он, оставив Курона и Лили (ту самую инициативную веронку) за главных, а также распределив солдат по городу, отправился искать своего непутёвого «коллегу». И если жительницы Вероны, видимо, не так уж и хорошо знакомые с привычками Ромео, не могли найти его в своём же собственном государстве целый месяц, то Куромаку, знавший каждого из своих «собратьев» как облупленных, обнаружил его с первой же попытки. И кто бы мог подумать(саркастично хмыкнул Куромаку), что отыщется Ромео в самом тёмном углу замка, запершимся в винном погребе.

***

«Ромео, прекрати страдать хернёй и выходи», — обычно спокойный Куромаку никогда не позволял себе так выражаться, но ситуация была, мягко говоря, из ряда вон выходящая и уже начинала его порядком подбешивать. «А это ты, mio caro? Сейчас открою», — в замочной скважине щёлкнул ключ и дверь отворилась. Понесло перегаром. Ромео, кажется, пребывавший в приподнятом настроении духа, махнул рукой. «Нечего на пороге стоять! А то мало ли, мы с тобой ещё дам напугаем», — сказал он и вернулся к насиженному месту — смехотворного цвета розовой пушистой подушке, лежащей поверх огромной бочки кальвадоса. Куромаку зашёл в винное хранилище вслед за ним и прикрыл тяжёлую дверь. Обстановка внутри была не из приятных, и Куромаку не мог сказать, почему именно. А вот Ромео, напротив, выглядел вполне довольным жизнью, хотя, судя по всему, и был пьян до чёртиков. Вокруг него тлело примерно пять или шесть свечей и были разбросаны бумаги. На подушке с краю блестели гербовая печать и полупустая чернильница, а в руках Ромео вертел длинное павлинье перо, и так и эдак рассматривая документ, лежащий на его коленях. «Как думаешь, лучше написать «сим своё королевство вверяю по доброй воле», или перед этим указать «полномочиями данными мне»?» — Ромео, кажется, совершенно не замечал, что Куромаку, глубоко шокированный его безалаберностью, с минуты на минуту был готов разразиться гневной тирадой. «Какого чёрта здесь происходит, Ромео?» — прошипел Куромаку, сверля Ромео таким злым взглядом, будто он хотел поджечь его заодно со всем алкоголем, что тут был. В ответ на это Ромео лишь белозубо рассмеялся. «Ничего особенного, caro, просто думаю, как продать свою страну Империи Пика. Подороже». Куромаку долбанул кулаком по бочке кальвадоса и схватил Ромео за грудки, приподнимая его вверх. Свечи опасливо моргнули, реагируя на внезапный перелив воздуха, но на лице Ромео осталась всё та же снисходительная пьяная улыбка. «Да как ты посмел! В то время как твои подданные стараются изо всех сил ждут тебя, страдают, ты!..» Ромео, будто не принимая его слова всерьёз, сощурил глаза. «Довольно, ты мне так весь плащ изорвёшь» . Куромаку ударил его по лицу с такой силой, что сам едва устоял на ногах, и Ромео врезался спиной в бочку, опрокинув всё, что на ней было. Пламя свечей, встрепенувшись, погасло, оставив комнату во мраке. «Ох, ну и удар у тебя, мой хороший. С воспитательной частью ты закончил? А теперь послушай меня внимательно», — вставая, поморщился Ромео, поправляя на плече практически оторвавшуюся от ткани золотую фибулу, щедро украшенную драгоценными камнями. «Не пойми меня неправильно, я благодарен тебе за помощь, которую ты, видимо, оказал моим дорогим леди, но переход страны из моих рук в руки Пика — это вопрос уже решённый», — пошатываясь, он направился к единственному неполоманному огарку и чиркнув пару раз спичкой, зажёг его, после чего вновь уселся на бочку, решив однако не трогать подушку — та была залита чернилами. «С чего вдруг ты решил отдать своё королевство ему? Ты же все сто сорок лет на пару с Феликсом твердил, что Верона настолько хороша, что тебе не хочется расставаться с ней», — немного успокоившись, спросил Куромаку. В ответ Ромео лишь тоскливо усмехнулся. «Разведка. Слышал такое слово, caro? У меня было много маленьких пташек в замке Пика. И все они в последнее время пели о том, что наш дорогой брат после кровопролитной гражданской войны повредился умом и теперь хочет завоевать остальные королевства, будучи уверенным, что все из нас настроены против него. Хотя, не то чтобы он был не прав, верно? У него всегда было отменное звериное чутьё. Не уверен, знает ли он наверняка, но я-то в курсе, где и как ты сломал ногу, а также о чём именно ты попросил Данте. Продолжая тему птичек: жаль, но буквально месяц назад всем моим Пик посворачивал шеи», — улыбка Ромео, всё такая же любезная и дружелюбная пугала до чёртиков. От такой резкой перемены настроения в лице вечно весёлого Ромео Куромаку стало не по себе. Ни для кого не было секретом, что оба червовых имели и «тёмную» сторону, и то, что сейчас Ромео демонстрировал, было именно ею во всей красе. «Так значит, ты решил просто сдаться?» «Браво, мой дорогой! Подтверждаешь статус самого умного клона, своими немыслимо логичными выводами. Как и всегда», — разразился ехидным смехом Ромео, — «конечно, я решил сдаться. А разве у меня есть альтернативы? Здесь нет ни солдат, ни мужчин, кроме меня, которые могли бы защитить страну. И насколько лучше я бы не был десятка обычных имперцев, перед сотней или двумя мне уже не выстоять. Равно, как и перед ним. Верона и все, кто в ней живёт — моя ответственность, мои дорогие леди, я не могу обречь их на страдания. На войну. Даже если это и значит — проиграть с самого начала. Я-то в отличие от тебя и Вару негордый, и если Пик решит, что для благополучия Империи, я должен буду умереть, но при этом не тронет Верону, то так тому и быть», — опустив голову горько подытожил Ромео, стараясь не встречаться взглядом с Куромаку. «Почему ты не подумал об обороне заранее?» — теперь Куромаку стало стыдно. Возможно, Ромео и впрямь был легкомысленным, но в то же время было видно, как сильно он любит своих подданных. Он был готов отдать свою жизнь, лишь бы защитить их. «Потому что я надеялся, что мы будем жить мирно, fratello. Что это будет мир без войн, непохожий на наш родной. Но как видишь, все мои надежды оказались разбиты. Чтобы кто ни говорил, и как яростно не отрицал нашу природу, но все мы — всего лишь люди. Такие же омерзительные и порочные, как и те, что остались снаружи», — взгляд Ромео, полный печали, стал острым, точно лезвие его излюбленной скьявоны. Куромаку устало сжал переносицу, приподнимая очки. Разговор явно был не из лёгких. Но они не могли и дальше тратить время на словесные баталии, нужно было что-то решать и исходя из этого — действовать. «Тогда присоединяйся ко мне, и я сделаю всё, чтобы помочь тебе с Пиком». Принц страны роз, склонив голову, поджал губы, глядя на него. В его голосе засквозили ядовитые нотки. «А не слишком ли много ты на себя берёшь, Куро? Выдюжишь ли? Защитишь оба государства разом? Сможешь ли гарантировать то, что никто из клонов, напуганный Пиком, или же умасленный, тебе не помешает? Исполнишь своё обещание, когда придёт время?» «Я знаю, что простых обещаний недостаточно», — уверенно начал Куромаку, внутренне для себя уже решивший, что он ни за что не отдаст Верону Империи. Он выгрызет её из лап тёмного короля, чего бы ему это ни стоило. «Чтобы убедить тебя, я позволю тебе своими глазами увидеть армию, а также истинную мощь Курограда — плод технологий, что спрятан глубоко под землёй Столицы. Тебе не нужно будет идти на сделку с совестью, Ромео. Я спасу Верону». Ромео непроизвольно подался вперёд. Глаза его, несмотря на тусклое освещение погреба сверкнули, полные неподдельного интереса. Казалось, будто он уже и не был пьян вовсе. И сейчас, впервые за весь их разговор он был внимателен как никогда. «Я тебя слушаю, Куро».

***

Перво-наперво оба короля сошлись на том, что сначала нужно решить проблему с бандитами из Варуленда, а потом можно обговорить и проблему, связанную с Пиком и его Империей. Несмотря на то что Ромео, более-менее с утра протрезвевший и услышавший от своих (радостно рыдающих при виде него) девушек историю с варами, хотел немедля пойти и «надавать тем по самое набалуйся, чтобы летели пулей до самого Габрона», Куромаку смог убедить его в том, что данную ситуацию нужно разрешить мирно. Куромаку в этом случае, как лицо не пострадавшее, следовательно — в мести незаинтересованное, предложил веронкам план, согласно которому все они оставались в выигрыше. Немного остыв и подумав хорошенько, Ромео махнул на возмездие рукой и согласился сделать так, как скажет Куромаку. В итоге честь вести переговоры выпала ему, ибо Ромео был занят тем, что помогал жительницам города с накопившимися в его отсутствие проблемами. И потом зловещее: «я не ручаюсь за то, что не набью им всем морды» не сулило ничего хорошего в плане дипломатии. Отправляться к резиденции Восьми в то время, когда помощь требовалась в Вероне, было нецелесообразно. Тем более, Куромаку догадывался, что бандиты знали разросшийся лес куда лучше, чем он и его солдаты, поэтому могли бы прятаться там вечно. Нет, грабителей нужно было поймать в Вероне, тогда, когда они снова вернутся пополнить запасы. Благо, судя по периодичности их налётов, ждать оставалось недолго.

***

В ночь первых серьёзных заморозков, когда на улице хлопьями повалил снег, Куромаку вместе со своими солдатами устроил засаду в одном из складов города. По трём другим неразграбленным, а также по бóльшей части тянущихся вдоль границы домов были расставлены другие группы, состоящие из курай и вызвавшихся к ним на подмогу веронок. С другой стороны город охранял Ромео, который, уязвлённый тем фактом, что на его страну совершали набеги какие-то там «варвары», был крайне и крайне зол. Ох, лучше бы бандиты сегодня попались Куромаку, ибо Ромео, хоть и не любил драк, в то же время готов был прибить любого, кто хоть каплю навредил его «прекрасным леди». Исключая пожилых и больных, сегодня в городе, кажется, не спал никто — все встали на его защиту. Наконец, около полуночи, у двери склада послышались приглушённые голоса. Не встретив сопротивления, разбойники решили не устраивать балаган и забрать припасы тихо. Они провозились с замком несколько минут, прежде чем он, громыхая, упал на пол, и они, наконец, вошли в помещение. «И делов-то, а ты ныл, что не получится», — обратился к здоровяку позади себя идущий впереди группы вар, с разбитыми зелёными очками, болтающимися на его шее. «Как-то подозрительно, босс, они обычно пытались отобрать еду обратно». «Я чё-то не слышу в твоём голосе радости, Дару. Тебе больше всех надо что ли? Щас не пытаются — ну и хорошо, мороки меньше». В банде было шесть человек, но среди общей массы сильно выделялись двое. Главарь — самый низкий и тощий, помимо треснувших зелёных очков в качестве аксессуара носил фетровое канотье. Его потрёпанная одежда выглядела так, словно доживала свои последние дни, а глаза лихорадочно блестели, когда он осматривался в поисках провизии. Вторым был тот вар, что шёл позади него — здоровенный бородатый бугай в крестьянской рубахе и кожаной зелёной жилетке, испуганно озирающийся по сторонам, крепко сжимающий в руках какой-то инструмент. Другие же бандиты были обычными жителями зелёной страны, за тем лишь исключением, что вольная жизнь явно не пошла им на пользу. Судя по их неопрятному внешнему виду и озлобленным осунувшимся лицам. Куромаку кивнул Курону и тот скрылся за палетами, следуя их плану. Бандиты тем временем подобрались к центру склада и начали осматривать содержимое ящиков. «Да и потом, чё ты стремаешься, тут же одни бабы, чё они тебе сде…» — фраза главаря комично оборвалась как раз в тот самый момент, когда Курон защёлкнул засов на входной двери. «Блять! Босс, я же говорил, что это подстава какая-то», — заканючил здоровяк, прячась за спинами насторожившихся бандитов. Главарь разбойников недовольно цыкнул и показушно расслабленно сделал пару шагов вперёд. «Не кипишуй, всё на мази. И ты только глянь, кто у нас тут! Мой старый приятель, серый. Думал, я тебя не узнаю? Но у меня хорошая память. Да… давненько же мы не виделись! С тех самых уродских гор… интересно, сколько лет с тех пор утекло?» — оскалился всеми зубами вар, подойдя к Курону вплотную. «Ты что забыл на нашей точке?» — угрожающе спросил он, по фамильярному схватив Курона за плечо. Курон, глядя на перепачканные ржавчиной перчатки, пятнающие его безупречно выстиранный пиджак, с грустью подумал, что такое никаким порошком ему теперь не отстирать. Ему определённо стоило попросить у товарища Куромаку надбавку за подобного рода психологические пытки, происходящие время от времени на его работе. «Тот же вопрос и к вам, господа. Это суверенное государство. Однако решать его вы будете не со мной», — Курон кивнул на солдат, бесшумно выстроившихся за спиной бандитов, пока он отвлекал на себя их внимание. «Бооооосс», — опять ноюще протянул громила, чувствуя, как остриё меча упёрлось ему под одну из лопаток. «Заткнись, Дару, я блять думаю», — глаза главаря, минуту назад смотревшего на курай, забегали по комнате. Он, видимо, искал хоть какой-нибудь вариант, при котором его банда могла бы выбраться из этого места невредимой. Наконец, главарь развернулся на каблуках в сторону сурово выглядящих военных и встретился взглядом с Куромаку, выступившим впереди них. «Мы можем поделить этих девок и их вещи поровну, что скажете?» — голос вара, несмотря на развязный тон, дрожал. По-видимому, он был напуган до смерти. Куромаку же смотрел в нахальные глаза бандита ровно секунду, перед тем как отдать приказ: «Пакуйте их».

***

«Итак, вы прекрасно знаете, за какие преступления оказались здесь» Шайка Ару (так, как выяснилось, звали их главаря) связанная по рукам и ногам, находилась вместе с парой солдат и Куромаку в предбаннике темницы Вероны. С протекающего потолка мерно капал подтаявший за день снег, на что все без исключения вары брезгливо морщились. Видимо, в заброшенной резиденции Восьми, где они жили, точно так же тёк потолок. В общей сложности их оказалось не шесть, а восемь человек (на женщину с подростком солдаты наткнулись у чёрного входа, они там, как любезно пояснил один из бандитов, «стояли на шухере»). Восемь худых, облезших, точно дворовые собаки, полуодичавших людей; бог знает как выживавших столько лет в лесу, вдали от всякой цивилизации. «Разбой совершенный группой лиц по предварительному сговору со взломом, проникновением на частную территорию, применением предметов, которые могут классифицироваться как оружие…» «Да брехня всё это! Стамеска тупая, ей даже не ранишь никого, мы ей только замок вскрыли, верно я говорю ребята?» — перебил Куромаку один из задержанных, сумев кое-как отлепить от губ скотч. «Подсудимой стороне слова не давали», — нарочито спокойно произнёс Куромаку, поправив съехавшие на нос очки. Солдат, стоящий около грабителя, налепил тому изоленту обратно на рот, от души примотав ещё пару слоёв поверх, чтобы неповадно товарища-правителя перебивать было. «Хочу добавить, что хоть вы и не нанесли телесных повреждений никому из тех, кого грабили, но вы систематически, подчёркиваю это, систематически отбирали их имущество. За что вы отбывали бы в этой самой тюрьме наказание длиною минимум в семь лет». Куромаку замолчал и многозначительно посмотрел на замерших в испуге варов. «Но у вас есть иной вариант: вы можете работать на благо общества, а как искупите свою вину — делайте что хотите. В рамках правового поля, конечно», — Куромаку поднялся и навис над заключёнными с чертовски серьёзным выражением лица. После он кивнул солдату, и тот отлепил от лица Ару скотч. Тот, как только ему предоставили возможность, зашипел точно змея: «Да пошёл ты к чёрту, легавый! Мы под ваши требования не прогнёмся!» — он с чувством сплюнул прямо под ноги Куромаку. Возможно, попробовал плюнуть бы и выше, если бы его за руки и шею не схватили вовремя солдаты. «Не вижу причин так бурно реагировать и отказываться. На время исправительных работ вы будете обеспечены всем минимально необходимым — и жильём, и едой. Вам не придётся каждый день думать о том, как прокормить себя», — сказал Куромаку, впрочем, нисколько не удивлённый ответом. «Да, но только одного у нас не будет — свободы. Каждый из Варуленда знает, насколько она ценна, а я чёрта с два поверю, что ты нас так просто потом отпустишь», — ощерился на него Ару. Улыбка беженца из зелёной страны была подобна той, с которой висельники всходят на эшафот. Видимо, не так уж он и ценил комфорт или готов был действительно попасть в тюрьму, безо всякого шанса на исправление. Тогда — подумал Куромаку, — тактику можно и поменять. Он пожал плечами и отошёл от Ару. «Я не буду настаивать. Но раз уж ты зовёшь себя их лидером — подумай хорошенько о том, как лучше им будет жить», — Куромаку указал рукой в сторону всей остальной притихшей шайки, ожидающей своей судьбы. Ару хотел было опять ввернуть в ответ что-нибудь едкое, но Куромаку его опередил: «Даже если ты и считаешь, что прав, в свободе нет ничего ценного, если она доводит до голодной смерти». «Я знаю про какое «благо общества» говоришь ты и тебе подобные. Наш король точно такой же!» — зло крикнул покрасневший Ару, уязвлённый последней репликой. Он презрительно сощурил глаза, всем своим видом показывая, насколько взбешён. Хотя выглядело это с его внешностью, похожей на подростковую, больше комично, нежели страшно. Куромаку вздохнул, утомлённый упрямостью пленника. «Да, возможно, Вару, и впрямь такой. Но я — нет. И мне правда не нравится видеть то, как страдают люди. Даже такие люди, как вы». Он кивнул солдатам и направился к входной двери, собираясь покинуть камеру. «На размышления у вас есть ровно два дня».

***

По истечении вышеозначенного срока, в тюрьме бандитов навестил Курон с ворохом всех необходимых для продолжения делопроизводства бумаг. Он взял табуретку и, придвинув её к камере, поглядел на сидящих за решёткой. Те, несмотря на яростный протест их босса, случившийся на допросе, выглядели подавленно. Видимо, вся эта ситуация напоминала им о порядках на родине, о которой ни у кого них не осталось счастливых воспоминаний. В Варуленде жителей частенько садили в тюрьмы, суток на пятнадцать из-за всякой ерунды. А то и вовсе, по внезапной прихоти короля — на пару лет. «Ну что, товарищи, время на раздумья вышло. Да и в любом случае, нужно оформлять документы. Без разницы — остаётесь вы здесь или нет». «Сир, полицейский, а что если мы, допустим, передумали?» — осторожно спросил бугай, которого звали Дару. Все остальные согласно закивали. Главарь бандитов в это же самое время сидел в самом дальнем углу камеры, спиной к Курону, делая вид, что не слышит этого разговора. «Тогда я расскажу вам о той работе, которую вы будете должны выполнять в течение отведённого приговором времени», — Курон прокашлялся, выуживая нужные ему листы из огромной стопки, и принялся читать. «Так как ваши нынешние преступления не повлекли за собой чьих-нибудь физических увечий или смерти, приговор будет замененён пятью годами службы в центральной резиденции Восьми. В той самой, в которой вы расположились. Небольшую её часть со временем модернизируют и сделают приемлемой для проживания. По итогам службы, в зависимости от того, хорошо ли вы себя покажете или плохо, суд вынесет окончательное решение. Если их всё устроит, вы получите право посещать Куроград и прилежащие к нему территории, а также право на приобретение движимого и недвижимого имущества в пределах Курограда». «То есть после пяти лет… мы сможем купить дом в Столице?» — ошеломлённо спросила единственная среди разбойников женщина. «И работать на работе, на какой захотим?» — басовито протянул Дару, который как оказалось, в родном городе был плотником. «Нам не придётся больше жить в лесу?» — парень-подросток высунулся из-за матери и с мольбой в глазах посмотрел на Курона. Бандиты начали взбудоражено голосить наперебой, да так, что из их криков вышла какая-то совершенно невнятная какофония. Ару, что до этого успешно притворялся мебелью, минуты три спустя надоело слушать все эти вопли, и он, недовольно зашипев на бандитов, отогнал их подальше от решётки камеры. Видно было, что он так же перенял часть взволнованного настроения товарищей, но с радостными выводами не спешил. «Так как, легавый? Правы они все?» — прищурившись на Курона, спросил Ару. Тот кивнул и перефразировал свои последние слова: «Да. Если ваша служба удовлетворит суд, то все ограничения, наложенные на ваши гражданские свободы, будут сняты. Иными словами — вы станете обычными жителями Курограда». Слова Курона были встречены всеобщим ликованием: «Ура!» «Круто! Соглашайся, босс, соглашайся!» «Да, точно, Ару, нам нечего уже терять». «Ладно, ладно, блять! Чё разорались? Вам моё согласие нужно? Хорошо! Согласен я», — затисканный на радостях соратниками взорвался он. После его заявления те зашумели ещё громче и принялись обниматься ещё пуще прежнего. Курон непроизвольно улыбнулся, смотря на всё это буйное веселье. С одной стороны — эти люди были преступниками и нарушили ни один закон, но с другой — никому сильно и не успели навредить. И глядя на то, как они рады иметь лишь обещание помилования да элементарные блага в виде тёплого крова и нормальной пищи, ему становилось действительно жаль их. Ведь как сильно человек должен был настрадаться, чтобы начать радоваться таким простым вещам? Товарищ Куромаку как-то мельком затрагивал при Куроне тему преступности в том мире, откуда он сам был родом, и вещи он рассказывал неутешительные. По его словам, с преступниками, которые нарушали закон из нужды и которые не были совсем уж кончеными отморозками, никто не проводил никаких воспитательных работ. Их содержали в общей куче с уголовниками всех мастей, и боль была единственным для них наказанием. И, со временем, даже тот, кто не был сильно пропащим, едва ли сохранял какие-то положительные человеческие качества. Вопрос о заключении слыл морально неоднозначным — ведь грабители были небезвинными, и так или иначе, причинили ущерб людям. Но простому посыльному, не обладающему выдающимися познаниями в философии или этике, сложно было дать однозначный ответ — нужно ли было помиловать преступников или же сразу наказать по всей строгости. А потому, в этом деле он всецело доверял своему лидеру, который решил дать банде Ару шанс. Ведь в случае, если бы те порядочно выполнили свою миссию и взялись за ум, что ж… Курон взглянул на бандитов, что со слезами радости на глазах раскачивали своего протестующего лидера на руках. …тогда, возможно, в их мире преступников стало бы на порядок меньше.

***

Забегая несколько вперёд, позже за мирное решение дел с его бывшими подданными Вару сначала поблагодарил Куромаку, а потом сразу же послал к чёрту. Что, впрочем, для Вару и так уже было проявлением высшей формы благодарности. Хоть он и старался не показывать своей откровенной заинтересованности, но уж очень было очевидно, что «за этими полудурками» (как он сам выразился) он продолжал пристально следить, так же как и за всеми жителями зелёной страны, и не простил бы, если бы Куромаку или Ромео сделали с ними что-то уж совсем предосудительное. И удивительно или нет, но, несмотря на то, сколько шайка разбойников доставила веронкам проблем, поглазеть на их проводы собрался чуть ли не весь город. На помосте у главной площади Куромаку спешно выдал им все документы, необходимые для того, чтобы номинально бандиты считались гражданами Курограда, а также устройства связи с инструкциями о том, как ими пользоваться. Сопровождали бандитов в резиденцию Восьми солдаты, которые оставались там, чтобы контролировать их работу и помогать по мере сил и возможностей. Все были готовы к отбытию. И вот когда с формальностями было покончено, на сцену с другой стороны вдруг поднялась Лили. Невзирая на миловидную внешность, девушка выглядела довольно грозно. И бандиты, и курай, и веронки, кажется, все были в замешательстве и недоумевали: что же она задумала? Первым, как ни странно, нашёлся Ару: «Что, цыпа, хочешь поцеловать меня на прощание, или может быть поблагодарить?» — он состроил ехидную мину, но на самом деле Ару испытывал перед девушкой как и перед всеми присутствующими, чувство вины. Примерно так же обычно вёл себя и сам Вару, когда понимал, что перегнул палку с издёвками — крутился с обеспокоенным видом вокруг своей жертвы, но, когда видел, что той стало чуть лучше, отпускал пару едких подколов и отбывал восвояси. И жители его страны мало чем от него в этом плане отличались. Лили вздохнула, продолжая всё так же грозно сверлить Ару суровым взглядом. «Сама от себя не ожидала, но да, на самом деле, есть за что сказать «спасибо». Ведь если бы не ты, девушки в нашей стране не сплотились бы и не стали бы так близки друг другу. Мы не позвали бы господина Куромаку, который нам очень помог, не вернули бы нашего дорогого принца, а ещё, некоторые из нас не встретили бы таких прекрасных и отзывчивых людей», — она бросила взгляд на внезапно покрасневшего Курона, стоящего подле своего короля. На этом моменте на Курона с завистью посмотрели чуть ли не все присутствующие мужчины. Один лишь Ромео многозначительно и одобряюще хмыкнул. «Так что да, за это я говорю спасибо», — Лили даже склонила голову перед окончательно смутившимся и запутавшимся Ару. А когда тот, наконец, решился что-то сказать в ответ, девушка, пресекая все его жалкие попытки, громко выкрикнула: «А это тебе за всё остальное, баклажан ты недозрелый!» — подбежав к предводителю банды, она со всей души пнула его, да так сильно, что тот улетел с помоста прямо в толпу согласно смеющихся женщин. Видимо, Лили припомнила Ару его первый визит в их государство и другие грешки заодно. Остальные грабители, знавшие о том, как их босс попал в Верону и что там поначалу творил, тоже еле сдерживали улыбки, когда поднимали его на ноги, но в голос не хохотали. Из солидарности. По восхищённому лицу Курона, который следил за Лили и тем представлением, что она устроила, Куромаку понял, что свадьба у этих двоих, если Лили согласится, уже не за горами.

***

По прошествии двух месяцев жизнь в стране роз вернулась на круги своя. Дома, что были непригодны к проживанию зимой, специалисты из Курограда отремонтировали. Провизию и необходимые в быту вещи стали подвозить в страну каждую неделю. Часть солдат осталась в Вероне на постоянную службу; приехали учителя и ремесленники, которые стали обучать желающих. Куромаку, несмотря на то что тот по меркам веронок был крайне скуп на эмоции, в стране быстро полюбили. Девушки были благодарны ему за помощь,что тот оказал в трудную минуту, а Ромео в шутку стал иногда говорить, что ещё немного — и он точно начнёт ревновать по этому поводу. Жительницы города частенько окликали Куромаку на улицах и так и норовили всунуть ему в руки то выпечку, то ещё какие-нибудь самодельные безделушки. Отказать им Куромаку не мог, так как не хотел их расстраивать, но сладкое он не любил, так что передавал еду «на хранение» своим стражникам, которые, ясное дело, всё съедали. «Вы делаете это на свой страх и риск, я повторяю!» — грозил он им, в подробностях расписывая, что там может быть и яд, и странное сочетание ингредиентов и чего только «не», но солдаты выглядели вполне довольными жизнью, уплетая сладости за обе щёки. Пока никаких бумаг ни Ромео, ни Куромаку не подписывали, но все в Вероне уже знали, что со временем власть от их принца перейдёт к трефовому королю. Ромео же, побывав в Столице и лично убедившись в том, что Куромаку не лгал, говоря о своей армии и о «секретном проекте» с чистой совестью смог отдать ему бразды правления. Вместе с тем Ромео помогал Куромаку чем мог и не отходил больше от своих ненаглядных дам ни на шаг. Хотя Пик у них обоих всё ещё вызывал опасения. Но, как бы ни было странно — несмотря на явные доказательства того, что война точно готовилась, всё просто… будто бы свернулось в самый последний момент. «Возможно, у Империи были свои шпионы здесь или в Курограде и они не захотели атаковать два государства одновременно?» — выдвинул предположение Ромео. Куромаку нечего было на это ответить — все его идеи были лишь догадками, а потому утверждать наверняка он ничего не собирался. Однако затишье на юге здорово нервировало и со временем грозило перерасти в ту ещё головную боль. И если оба короля были морально готовы к плохим новостям из Империи, то к тому, что случилось с Фелицией — точно нет.

***

Глупо или нет, но все новости, касающиеся Фелиции, приходились на фелицианские газеты. Причём Ромео они попадали в руки всего раз или два в год, потому что фелициане предпочитали пускать бумагу на что угодно, начиная “одами к радости”, заканчивая конфетти, а новости передавать из уст в уста, как и положено «счастливым дружелюбным соседям». Куромаку ещё лет тридцать назад высказал Феликсу всё, что он думает о таком устаревшем источнике информации, как печатная пресса, но тот лишь показал ему язык и сообщил, что ламповые телевизоры, которыми тот пользуется, так-то тоже не тянут на прогрессивность. На этом тему и закрыли. И вот в очередной раз, когда почтовый голубь (прости господи этих неисправимых романтиков червовых) принёс Ромео с утра пораньше газету, тот, пробежавшись глазами по заметке на первой странице, чуть ли не выронил её из рук. «Caro, мне это не мерещится? Или я и впрямь брежу?» — листок газеты в руках Ромео ходил ходуном, и он с видимым трудом передал его Куромаку. Тот принял его, догадываясь, что ничего хорошего там не увидит. «Король Феликс отрекается от престола. Запасы еды на исходе. Неужели над Фелицией больше никогда не взойдёт солнце? : (» — гласил броский заголовок, явно напечатанный крайне дешёвыми чернилами. Куромаку поморщился. Это однозначно была… неприятная новость. Но, к сожалению, не такая уж и неожиданная.

***

Оба короля прибыли в страну Солнца на следующий же день. Ромео, разглядывая пустынные улицы Фелиции, дома с заколоченными окнами и дверными проёмами, а также заборы, обмотанные колючей проволокой, выглядел подавленно. «Если такими глазами ты тогда видел Верону, то я не удивлён, что мне досталось по лицу», — поделился он с Куромаку, нервно озираясь по сторонам. Но его слова на самом деле имели мало общего с действительностью. В вотчине Ромео существовал ряд проблем, но они не были столь глобальными, чтобы так сильно сказываться на её внешнем виде. Там жизнь кипела даже в самый трудный период, а здесь… всё будто бы вымерло. Для последнего месяца осени, тем более для страны, славившейся своим тёплым климатом — тут было чертовски, чертовски холодно. Дорогу к замку они нашли без труда — застройка Фелиции была незамысловатой и всё, что нужно было делать, — это просто идти к её центру. Дворец возвышался над тихим городом громадной пугающей, выцветшей глыбой. Жёлтая краска на стенах набухла и облупилась, были видны следы разводов от стекающей с неё воды. Архитектура в округе в отличие от прежней Фелиции выглядела блёклой и посеревшей. Шёл моросящий промозглый дождь вперемешку со снегом. Вдалеке слышались раскаты грома. Несмотря на собачий холод, кажется, собиралась гроза. У протяжно скрипящих дворцовых ворот, что оба клона открыли совместными усилиями, не было ни стражи, ни посетителей, ни даже праздно толпящихся зевак. Сморщившиеся от холода цветы (которые скорее были похожи на очень странный сорт реп) повылазили из клумб по бокам аллеи, ведущей к парадному входу во дворец. Пожухлая осока с сорной травой начали прорастать сквозь мостовую. И конечно же, это по жуткому тихое окружение, не могло вызвать и не вызывало никаких положительных эмоций, как того изначально и хотел от своей страны Феликс. Ромео, добравшийся до массивной двери раньше Куромаку, громко постучал в неё и, не дождавшись ответа, проскользнул внутрь. «Феликс!» — закричал он, и клубы пара из его рта взвились в воздух. Ромео осмотрелся по сторонам в поисках Феликса или любого другого живого существа, но ему так никто и не ответил. Дворец изнутри не был разграблен, но выглядел так, словно люди давно его оставили. Сквозящие витражи в проёмах окон, некогда красная ковровая дорожка, потерявшая свой цвет. Пыль, покрывающая практически все поверхности и лишь у двери лениво вьющаяся в такт уличному воздуху. Отгоревшие факелы у закопчённых стен и холод, невероятный холод, накопившийся внутри каменных стен брошенного замка. Ромео ещё пару раз позвал Феликса, но это, ожидаемо не возымело никакого результата. Он нервно обернулся к Куромаку. «Его здесь и вправду нет? Да и жителей на улицах тоже. Но кто тогда прислал газету? Тут же… должен быть хоть кто-то живой, верно?» Опустошение, с которым их встретила страна, не вызывало никаких приятных ассоциаций. В голову сами по себе лезли только мысли о неупокоенных душах, склепах и прочей чертовщине. Куромаку хотел уже было поделиться своими мрачными предположениями, как вдруг, где-то в глубине замка послышались шаги и оба короля напряженно замерли. Куромаку кивнул Ромео, и тот, сделав суровое выражение лица и, встав на изготовку, вытащил из ножен скьявону. Мало ли что произошло здесь — они не должны были терять бдительности. Шаги раздавались всё ближе и ближе, и вдруг из-за поворота, держа в руках подсвечник, вынырнул Франц — секретарь Феликса. С секунду он и застывшие в ступоре клоны пялились друг на друга. Франц нашёлся первым: «Бог ты мой, неужто мне и впрямь не мерещится?» Ромео облегчённо выдохнул, убирая меч обратно в ножны, а Куромаку окинул оценивающим взглядом человека напротив. Франц был одет в очень тёплую одежду, будто он собирался не в город, а на северный полюс. За его спиной висел огромный, набитый вещами из дворца рюкзак, а во второй свободной руке было что-то напоминающее лыжную палку. «Мы прибыли сюда из-за новостей. Феликс действительно сложил полномочия? Как давно? Почему? Что вообще здесь произошло?» — Куромаку старался говорить спокойно, но под конец всё же сорвался. Несмотря на то что он молчал всю дорогу, его, не меньше охающего на каждый брошенный дом, Ромео поразило то, что стало с Фелицией. Ромео же после его пылкой речи быстренько достал из кармана смятый лист и протянул его ничего не понимающему Францу. Тот поправил треснувшее пенсне и взглянул на лист поверх него. «Ох, да это же… газета двухлетней давности. Видимо, один из голубей нашёл её и донёс до вас. Непонятно только, как бедная птица выжила на таком-то морозе». После этого Франц устало покачал головой и подправил лямку нагруженного рюкзака. «Я расскажу, как всё у нас дошло до такого, но не здесь. Мы можем обсудить это в другом месте. Вечереет. В городе ночью станет слишком холодно». Он прошёл мимо продрогших до чёртиков королей и указал им на выход. «Сюда. Мы должны поторопиться, чтобы успеть добраться к поселению до заката».

***

Они сели в машину, заботливо оставленную Куромаку под навесом одного из заброшенных магазинов, и доехали до места, указанного Францом примерно за час. «Поселение», о котором он говорил, как выяснилось, находилось у одной из внешних стен Фелиции. «Это оно? И почему здесь так много этого… дыма?» — смотря на пару полуразвалившихся домов, сиротливо жмущихся друг к другу, вопросительно склонил голову Ромео. После архитектуры солнечного дворца нынешнее окружение его не слишком-то впечатлило. «Это не дым, а пар, Ромео», — на автомате поправил его Куромаку, подслеповато щурясь через запотевшие очки. И впрямь, из трещин в земле вокруг вырывались струи горячего пара и взмывали в воздух. Именно поэтому здесь, в отличие от пожухлой городской травы, было довольно много прогалин с зелёной. «Да, вы верно сказали, это пар. Внизу под нами, находится геотермальное месторождение. Подземные горячие источники, иными словами», — Франц достал ключ и подойдя к одному из зданий (оказавшемуся теплицей) начал возиться с замком. Сняв его, он вновь пригласил правителей пройти вперёд. Щёлкнул выключатель, осветив помещение, и клоны очутились в парнике, в котором не выращивали никаких культур или цветов. Грядки внутри заросли обычными уличными растениями. В углу, заботливо прикрытые тентом, стояли инструменты и два герметичных контейнера — один с горючим, а второй — с тёплой одеждой. Видимо, вещи хранили таким образом, чтобы те не отсыревали. А чуть поодаль, на земле, лежала баннерная ткань с изображением Феликса. Раньше такие плакаты использовались в стране во время «выборов» — фиктивного фелицианского мероприятия, которое было лишним поводом для праздника и для того, чтобы народ «самостоятельно» переизбрал своего правителя. Естественно, никакого настоящего выбора Феликс им бы никогда и не дал, но он создал его иллюзию. Забавно, однако, что при подобной расчётливости он так и не научился разделять народную любовь к нему как к личности и любовь как к их королю. Франц аккуратно свернул ткань. За ней обнаружилась железная крышка люка, которую он с трудом откатил в сторону. «Ну всё, месьё, спустимся вниз и будем на месте», — сказал он, утирая пот со лба. Правители Курограда и Вероны взволнованно переглянувшись подошли к лестнице.

***

«Я узнаю это место», — вот первое, что сказал Куромаку, когда они закончили свой спуск вниз. «Рад, что ваше величество не забыло», — тепло улыбнулся в ответ Франц, спешно стаскивавший с себя верхнюю одежду. И впрямь, в коллекторе под землёй было очень влажно и вместе с тем жарко — и в такой куче свитеров, шарфе, куртке кто угодно рисковал бы упасть в обморок от перегрева. Даже Куромаку, немного подумав, снял с себя пиджак. «Да и как вы могли забыть, если сами помогали его строить, верно? Хотя… больше пятнадцати лет уж минуло с тех пор», — продолжил свою мысль Франц, складывая зимние вещи в герметичный контейнер, подобный тому, что клоны видели наверху. Франц опустил рубильник, утопленный в кабелях на стене. Освещая тоннель, загорелись тусклые аварийные лампы. Куромаку молча размышлял, следуя за Францем. Если приглядеться, то можно было заметить, что на лице приближённого Феликса добавилось морщин, да и его аккуратно уложенные волосы с усами сделались почти седыми. Пятнадцать лет, неужели это было так давно? Куромаку помнил строительство этого комплекса в деталях, словно это было вчера, но года в Карточном Мире для таких как он пролетали столь стремительно… Начиная с определённого момента, они, правители этих земель, почти бессмертные по сравнению с местными жителями, стали чувствовать время искажённо. Дни сливались в недели, недели в года, а года в десятилетия. Они проносились мимо клонов подобно тучам, что влекомые потоками ветра проносятся мимо недвижимых гор. Рушились города, уходили в небытие традиции, стирались в порошок пирамиды, умирали целые поколения и только короли и их валеты оставались всё теми же. Застывшими в вечном янтаре молодости и забот, которые никто из них толком и не мог уже преодолеть. Ромео откровенно сдался перед навалившимися проблемами, как, судя по всему, и Феликс. Пик закрыл Империю со времён гражданской войны и о том, что там происходило, не знал никто. В Зонтопию и Габрон также было не попасть. А Данте отгородился от всех непроходимыми скалами. Куромаку же, не желая слушать вой своего внутреннего перфекциониста, всё ещё пытался в отличие от них всех сделать хоть что-нибудь, наплевав на идеальность своих планов. Хоть как-то руководить страной. Но, равно как и другие клоны, он переживал личный кризис, в ходе которого к Куромаку и пришло осознание: похоже, он с самого начала взвалил на себя слишком тяжёлую ношу, слишком большую ответственность. «Кхм. Так может быть просветите меня? Я-то ни разу не был в Фелиции по вопросам… строительства», — напомнил о своём присутствии Ромео, вопросительно взглянув на Куромаку. «Этот подземный бункер был создан для хранения генератора Феликса. Мы сейчас идём по техническим тоннелям, которые ведут к устройству, помогавшему заряжать фелицианское солнце. Но я не понимаю одного: зачем нам понадобилось добираться до аварийного входа, если мы могли спуститься к входу в тоннели под замком?» — ответил он Ромео и в то же время обратился к Францу. «Потому что вход со стороны замка был завален. После обрушения сводов мы решили не разгребать его, а перекрыть и с этой стороны. Там сейчас небезопасно». «Как до этого дошло? Я уверен более чем на девяносто девять целых и девять десятых процента, что мои проектные расчёты были верны. Тоннель не мог обрушиться сам по себе, если только не… о, не-еет, не говорите мне, что его кто-то сознательно взорвал!» — ужаснулся Куромаку. Для него было богохульству подобно то, что люди могли в здравом уме так просто взять и разрушить плод работы первоклассных инженеров. «Ах, да… об этом. Так вышло, вы уж извините. Хотя, скорее всего, ваша догадка неверна и всё это произошло из-за того, что часть обшивки Солнца обрушилась на город, когда оно остановилось. Но сказать наверняка сложно. Перед этим в стране происходили волнения, связанные с проблемами в экономике, и некоторые личности, приближённые ко двору, могли бы в теории попытаться таким образом оттянуть обнаружение правды». «Какой правды?» — опять встрял в разговор заинтересованный дворцовыми интрижками Ромео. Франц остановился и обернулся к обоим монаршим особам позади себя. Выглядел он чертовски грустно и серьёзно. «Той, из-за которой генератор иссяк». «И фелицианский тоже… сколько их теперь осталось?» — задумчиво прошептал Ромео, понуро опустив голову. Они продолжили путь в подземные глубины. И чем ниже спускались, тем теплее становилось. На одном из поворотов серый идеально забетонированный проход сменился более ветхой развилкой, едва напоминающей техническое строение. Куромаку вопросительно поднял брови. «Это…» «Дорога к жилым кварталам начинается здесь; от бывшего генераторного комплекса мы используем только машинное отделение. Да оно собственно, и ни к чему нам целиком, ведь энергия теперь вырабатывается из другого источника — термальных вод». Куромаку поражённо ахнул. Технологии возобновляемой энергии опережали его собственные разработки на десятки, нет, даже на добрые сотни лет. И если он пытался планомерно подводить Куроград к переменам в политике и строе общества, что, разумеется, касалось и энергетической промышленности, то Фелиция, по словам Франца, сделала один гигантский прыжок, махом преодолев эту пропасть. Они всего за несколько лет успели выкопать под землёй огромное количество тоннелей, что само по себе было необычно до крайности, а в купе со словами про ВИЭ становилось и вовсе какой-то фантастической сказкой. «Но никто из фелициан не смог бы разработать столь сложную установку, тем более в сжатые сроки, уж простите за прямолинейность», — Куромаку поставил слова Франца под сомнение. Однако втайне, ему хотелось бы, чтобы его внутренний скептик ошибся и тут действительно жил некто способный на подобное. Использование наработок этого человека решило бы в перспективе огромное количество проблем и с энергетикой соседних стран. «Вы правы — никто из нас не знал, как построить подобную машину. Жители Фелиции были лишь «руками» того гения, что её изобрёл». Куромаку снедало любопытство. Он был готов отдать что угодно, чтобы увидеть того самого инженера, про которого рассказывал Франц, воочию, и задать ему с десяток тысяч различных вопросов. Но перед этим нужно было выяснить, всё ли в порядке с Феликсом и его страной и что же на самом деле здесь произошло. Вдруг из одного, из соседних тоннелей клубами повалил густой дым. Послышалось глухое шипение огнетушителя, и из технического проёма к мужчинам бросился силуэт в противогазе. «А, легка на помине», — улыбнулся Франц, видимо, привыкший уже к таким фаер-шоу. Иначе сложно было сказать, почему он с таким спокойствием протянул фляжку с водой судорожно кашляющей девушке, сорвавшей с лица маску. «Фух, кхе… кхе… спасибо, Франц! У меня тут опять случилось небольшое происшествие. И какой только идиот оставил нитроглицерин в пробирке на краю стола?» — возмутилась она, слепо шаря по карманам подпалённого лабораторного халата. «Не хочу вас расстраивать, мисс, но, скорее всего, это опять были вы», — ответил девушке Франц. Когда она водрузила огромные круглые очки на нос, то буквально завизжала от радости при виде ошарашенных клонов. «Боже, боже, боже! Франц! Это те, о ком я думаю?!» — она подскочила к секретарю и начала трясти его за плечи, но, видимо, и к такому тот уже тоже привык. «Не…у…ве…рен, ми…сс», — дрожащим голосом ответил он. Но, широкая улыбка всё так же не сходила с его лица. Учёная была едва ли ниже королей, что уже само по себе было нетипично для местных жителей, отличавшихся даже среди карточных людей коренастостью. Ещё у неё был крайне необычный для фелицианки (да и вообще для любой здешней национальности) цвет волос, а именно: огненно-рыжий. «Вы — Куромаку, серый кардинал мира Восьми? По вашему холодному лицу сразу видно, что у вас есть какие-то хитрые тайны в Столице. А вы, должно быть, веронский принц, тот самый, который создал королевство, состоящее лишь из одних девиц, для своих интересных прихотей?» — учёная была громкой и бесцеремонной и вдобавок заигрывающее задвигала бровями на последней фразе. Чем здорово одновременно и повеселила, и смутила вышеупомянутого Ромео. «А с кем мы собственно имеем честь?» — спросил Куромаку, отметив про себя, что девушка помимо изобретения геотермальной станции умудрилась ещё и первой в их мире изобрести кроксы, которые смотрелись на ней довольно нелепо в сочетании со строгой юбкой-карандашом и чёрной футболкой. «Ох, и правда, где же мои манеры? Я Николь, приятно познакомиться. На работе Николь, и для друзей тоже Николь. Вообще, моё имя никак не сокращается, так что не то чтобы у вас были иные варианты того, как меня можно называть», — рассмеялась она, обходя обоих королей по кругу и внимательно что-то высматривая в их внешнем виде. «Действительно, как и у Феликса, у вас обоих по пять пальцев, а ещё вы выше обычных карточных людей», — заключила, остановившись в шаге от клонов, она. «Но у тебя ведь… их тоже пять?» — Ромео, засмотревшийся на аккуратный маникюр дамы, сам поразился этому открытию. «Ага. Ну это с относительно недавних пор. Долгая история. Вообще, я родом из Сукхавати и выглядела раньше по-другому. Ну, знаете — красные волосы, низкий рост, как и у всех остальных ватийцев. Но несколько лет назад я провела один интереснейший эксперимент и получила такое же тело, как и у правителей большой восьмёрки. Ко всему прочему ещё и практически перестала стареть», — Николь пожала плечами. Куромаку и Ромео переглянулись, шокированные её скомканным объяснением, которое сделало ситуацию ещё запутаннее, чем прежде. Им обоим было интересно, о какого рода «эксперименте» Николь могла говорить. «Это… поразительно. Правда. Не думал, что когда-нибудь скажу подобное. И создание энергетической машины, и твой внешний вид. Не скрою — мне бы хотелось узнать больше, однако… сейчас есть дела поважнее. Ты упомянула Феликса, он здесь внизу? Что с ним произошло?» — спросил Куромаку. «А, да, насчёт Феликса…» — Николь отвела взгляд в сторону, потирая шею. Атмосфера из возбуждённой и радостной резко стала неловкой и гнетущей. Франц подошёл к Николь и положил ладонь на её плечо. Они обменялись взглядами, и Франц кивнул в ответ на неозвученный вопрос. И только после разрешения Николь вздохнула и начала говорить. «В общем, тут такое дело… с ним после того, что произошло в Фелиции, всё не так уж и хорошо, как, наверное… могло бы быть», — делая долгие паузы между словами, кое-как протянула Николь. Тема явно была для неё тяжёлой. В конце, сбившись с мысли окончательно, Николь умоляюще посмотрела на Франца, ожидая от него поддержки. «Мисс Николь хотела сказать, что его величество болен. И мы, как можем, лечим его, но, ему, увы, не становится лучше. Даже гениальность мисс тут, к сожалению, бессильна», — покачал головой он. «Болен? Но тогда, почему вы не связались со мной? Когда нужна была помощь с генератором, когда Феликс заболел? Я ведь помогал вашей стране прежде, помог бы и ещё раз» — этот вопрос впервые прозвучал от Куромаку за всё то время, что они встретились, и, кажется, напугал Франца. «Его величество… сломал аппарат связи уже очень давно. Да и никто кроме него всё равно не знал, как им пользоваться». «А гонцы? Вы же могли отправить хоть кого-нибудь!» «Времени было мало, а действовать нужно было быстро. И потом… мы надеялись на лучшее». Куромаку устало прикрыл глаза. Вот он и получил все «исчерпывающие» ответы. В его голове сейчас роилось невероятное количество жутких мыслей, однако самая страшная из них была: Вот, она, истинно фелицианская натура — ждать у моря хорошей погоды, пока не станет слишком поздно. Что было бы с ними на поверхности, не помоги им Николь? Погибли ли они там без еды и тепла, и всё равно не послали бы ни единой весточки? Пережил ли город-призрак всех своих бывших обитателей и стал бы одним огромным могильником? Обо всём этом Куромаку думать не хотелось, но и без долгих раздумий он прекрасно понимал, в каком сантиметре от пропасти прошли жители солнечной страны с таким отношением к жизни. «Болен он или нет, но нам нужно увидеть Феликса», — выдал Куромаку тоном, не терпящим возражений.

***

В поселение все четверо попали только ближе к ночи. Памятуя о том, что жители могут учудить что-нибудь с установкой (как оказалось, генератор вышел из строя именно из-за того, что ушлые министры, которым Феликс по наивности отписал пол государственного имущества, эксплуатировали энергию для собственных нужд, в том числе — форсируя производственные мощности и наживая себе блага), доступ к техническим тоннелям был только у Николь и Франца, которые иногда водили разведгруппы на поверхность, и рабочих, если требовалось что-то починить в машинном зале. В любое другое время проход надёжно запирался, и Ромео с Куромаку крайне повезло, что они встретили Франца наверху, ведь тот мог не подниматься в город неделями. И если бо́льшая часть подземных сооружений, в том числе и лаборатория Николь и машзал, находились в технических помещениях, переоборудованных под нужды страны, то само поселение было другим. Огромная по высоте естественная пещера, пол которой устилали провода и металл, вмещала в себя по меньшей мере сотню или даже две сотни домов. Собраны они были из рухляди и хлама, и всё это работало на воцарившуюся под землёй постапокалиптичную атмосферу. Через строения были протянуты гирлянды, а на их «крышах» лежали доски, по которым днём, бывало, бегала ребятня. Между домами проходила изгибаясь подземная река, а позади «города» располагалось самое большое в округе здание — общие купальни, построенные над горячими источниками, пышущими раскалённым паром. И если на поверхности та самая солнечная и радостная Фелиция уже умерла, то тут, под землёй, вместе со всеми своими обитателями она продолжала жить. Её бывший правитель занимал крохотную гостевую комнату на втором этаже бани, находившуюся в самом углу коридора. Николь, когда они подошли к дому, несмотря на присущую (как ей выяснилось) в жизни громкость, неуверенно дёрнула Куромаку за рукав, привлекая его внимание. «Я была рада, наконец, познакомиться с вами, правда. И мне хотелось бы ещё о многом вас спросить. Поговорить о науке и обо всём остальном, но уже… поздно. Удачи вам с Феликсом», — сказала она и была такова. Пока короли недоумённо смотрели ей вслед, Франц объяснил, еле слышно вздохнув: «Она винит себя за то, что не смогла помочь Его Величеству, поэтому в последнее время избегает встреч с ним всеми силами. Не обижайтесь на неё за это». «Ну, мы в любом случае не стали бы заставлять даму сопровождать нас против её воли. Кстати, неужели Феликс ещё бодрствует? Сейчас же поздняя ночь», — спросил Ромео, разглядывая горящий огонёк в окне верхнего этажа. Франц крупно вздрогнул. «Ох, это… его величество теперь едва ли спит, в любое время суток».

***

Минув хозяйку гостиницы на ресепшене, клоны с Францем поднялись наверх. Он осторожно приоткрыл дверь, ведущую в комнату Феликса, и, убедившись, что тот ещё не заснул, кивнул застывшим в коридоре королям. Те зашли внутрь. В комнатушке, в которой едва могли поместиться четверо человек, царил адский бедлам. На полу валялись осколки глиняной посуды. Изорванные и опалённые листы голубого ежедневника были разбросаны у окна. Одежда скопом лежала на единственном в помещении стуле, у которого все металлические ножки были погнуты. Феликс, сгорбившись, сидел у давно потухшего камина. И хотя в комнате было и без того тепло, тело его укрывали несколько слоёв одеял. Он непроницаемым взглядом сверлил пепел и истлевшие угли. Франц, запричитав, помог Феликсу подняться и отвёл его в сторону, к занимающей почти всё пространство комнаты софе. После он закинул пару дров в очаг, спешно поджигая их. По стенам тотчас заплясали огненные блики, в свете которых Феликс и вовсе стал выглядеть словно маленький исхудавший ребёнок на фоне трёх находящихся в помещении взрослых. Откашлявшись, Франц намеренно громко произнёс: «Ваше величество, у вас гости». «Да? Извините, не ждал никого, поэтому тут так…» — Феликс встрепенулся и впервые обратил внимание на застывших у порога Куромаку и Ромео. Мысль свою он не закончил, но его потерянный взгляд, скользнувший по разгромленной комнате, был красноречивее любых слов. Франц сказал что-то Ромео на ухо и скрылся за дверью, оставив троих клонов наедине. «Что тут произошло, Феликс?» — Куромаку озирался по сторонам в поисках хоть чего-нибудь уцелевшего, но тщетно. Все вещи были или переломаны так, что не подлежали восстановлению или же были на полпути к этому состоянию. «Что?» — эхом отозвался Феликс, всё так же игнорируя присутствие гостей в своей комнате. Кажется, огонь, разгорающийся в камине, занимал его сейчас больше, чем они. «Я произошёл, вот что», — голос Феликса был безжизненным и вялым. Таким, будто его, неугомонного и никогда не унывающего, лишили всего того, что делало его самим собой. «В каком смысле?» — тревога, от которой он смог избавиться, узнав, что с жителями Фелиции всё в порядке, вновь вернулась к Ромео, стоило ему увидеть, в каком состоянии сейчас находился Феликс. Несмотря на внятную речь, выглядел он едва ли здорóво. «Глупый вопрос. Всё, к чему я прикасаюсь — рано или поздно ломается. Что здесь, что в моей стране. Я не смог создать нормальное государство и не смог помочь никому, когда во мне нуждались. Вару был прав, когда говорил, что у меня ничего не выйдет. Я… уже давно не покидал это место. Потому что им всем будет лучше без меня. И фелицианам, и остальным клонам Фёдора. Сюда приходит лишь Франц, приносит иногда еду и уголь для печи, но мне кажется, что всё это мне только мерещится», — обоих королей проняло до мурашек, когда они осознали, что Феликс не узнал их. «Может быть, это — просто очередной кошмарный сон, который всё никак не закончится?» — зашептал он, прижимая к опухшим глазам ладони. «А вот и нет! Мы вполне себе настоящие, видишь?» — Ромео опустился на колени перед сидящим на софе Феликсом и со слезами на глазах, заключил его бледную ледяную руку в свои, — «Пожалуйста, расскажи нам больше, caro. Мы хотим помочь тебе. Что случилось с Фелицией?» Посмотрев всё тем же безучастным взглядом на Ромео, Феликс начал говорить: «Здесь был обвал экономики. Цены росли бешеными темпами, людям… быстро стало нечего есть, а потом наступила весна, в которую были одни паводки, и я… я перепробовал всё, что только мог, но стало лишь хуже. Так что я просто ушёл с должности короля. Без меня всё должно наладиться, я больше никого не подведу», — слёзы градом полились из глаз Феликса, и он умолк. «Но Фел, разве это — решение проблемы? Ты ведь никогда не сдавался и всегда шёл со своими задумками до конца, как бы тяжело тебе не было. Почему ты решил устраниться в этот раз? Кто-то посоветовал тебе оставить трон или ты сам принял такое решение?» — Ромео крепче сжал его ладони своими дрожащими руками. Внезапно Феликс подскочил с места, и его рыжие глаза сделались безумными. «Нет! Об этом я не могу… ты не понимаешь! Я… не могу об этом рассказать, иначе…» — закричал Феликс, дрожа всем телом. Расспросы Ромео до смерти напугали его и, схватившись за воротник камзола, он осел обратно на диван. Бывший правитель Фелиции явно был истощён и ему не требовалось чересчур многого. Всё ещё задыхаясь от страха, он опустил голову и потерял сознание.

***

После внезапного припадка Феликса на Ромео было страшно смотреть. Ведь то, что произошло с Феликсом, задело его куда сильнее, чем могло бы. У королей, что были старше своих валетов, периодически просыпалось к ним некое подобие родственных чувств и ответственности. И Ромео ожидаемо корил себя за то, что он ничем не успел помочь Феликсу ни с его страной, ни с его… состоянием. «Он ведь приезжал за советом ко мне. Незадолго до того, как проблемы начались уже у меня самого. Я мог бы отнестись к его словам серьёзнее тогда, но я просто предложил ему расслабиться и.… плюнуть на всё. Я не думал, что ситуация обернётся таким образом», — Ромео оправдывался больше перед самим собой, нежели перед Куромаку, молча ходившим из стороны в сторону по отведённой им комнате. Как выяснилось несколько позже, после разговора с Феликсом, все роковые события, произошедшие в Фелиции, укладывались ровно в три года. Сначала был крах экономики. Легко прогнозируемый и оттого начавшийся вполне безобидно, в итоге он привёл к катастрофе невероятных масштабов. Деньги обесценились, и какое-то время был голод, а в довершение всего — когда генератор Феликса, дававший Солнцу возможность двигаться, иссяк, оно зависло над страной, прямо в зените, создав огромную тень. Из-за этого в Фелиции и наступила вечная зима, периодически оттаивающая в нынешнюю пору тогда, когда с Габрона осенью, гонимые ветром, приходили странного вида тучи, пылающие молниями и льющие воду даже в тридцатиградусные морозы. Отчасти вина за произошедшее лежала на министрах, которые начали тратить энергию генератора на свои пустые прихоти, но в то же время это было и следствием неумелого руководства их короля. Николь, жившая в то время на окраинах Фелиции и имевшая славу сумасшедшей учёной, появилась на политической арене аккурат после аварии, случившейся со светилом. В связи с произошедшим она предложила растерянному правителю солнечной страны дерзкий и невероятный по масштабу план — перенести Фелицию под землю, а затем — создать в её недрах машину, способную вырабатывать электричество из тепла термальных вод. Это была идея, которой никто не заинтересовался на родине Николь, идея, из-за которой её с проклятиями выгнали из Зонтопии, идея, которая в нужное время пригодилась как нельзя кстати и спасла тысячи жизней. Когда её поддержали и Франц, и Феликс, тогда ещё казавшийся деятельным и весёлым, работа закипела с утроенной силой. Люди спешно спустились в старый бункер четвёртого генератора и расширили его, а после, найдя подземную пещеру в ходе строительства, решили обосновать своё поселение именно там. Тогда занятые насущными проблемами фелициане не могли и предположить, что после того, как они скроются под землёй, их король оставит правление и запрётся в своей комнате на долгие-долгие годы. Предугадать заранее такой поворот событий не мог никто, но тем не менее это случилось. Поначалу никто из приближённых короля — ни Николь, ни Франц не понимали в чём было дело, но, вникнув в глубину проблемы, они оба ужаснулись. Феликс стал опасен как для самого себя, так и для окружающих. Часами он мог крушить всё вокруг, крича и воя, точно раненый зверь, а потом — забываться в исступлении, не понимая, где он и что с ним всё это время происходило. Позже период «гнева» у Феликса сменился полной апатией, и на такого него тем, кто его знал, было смотреть ещё страшнее, чем на предыдущего. Он мало спал и вечно бормотал о ком-то, кто разубедил его быть королём. А если он дотягивался до бумаги и цветных карандашей, то непременно рисовал на них страшные лазурного цвета глаза. Однако попытки расспросить об этом самом «ком-то» никогда не приводили ни к чему хорошему. Феликс либо начинал снова злиться и уходил от темы сознательно, либо впадал в ступор и кричал от ужаса, точно в момент пробуждения от кошмара. Собственно, оба вышеописанных варианта и видели поочерёдно червовый и трефовый короли. Однако бывали у Феликса и моменты просветления. Тогда он вёл себя почти как и прежде и очень много разговаривал с теми, кто был готов его слушать. Так, они и сблизились с Николь — она очень остро переживала за Феликса и могла часами сидеть в его в комнате. Именно он и рассказал ей о Куромаку и Ромео, и обо всей своей «семье». О чу́дном мире «до», в котором они жили по очереди, установленной порядком карт. О том, что там было чистое голубое небо, а за ним — звёздные дали, предела которым не было вовсе. Миллиарды миллиардов планет и звёзд и совершенно никакого Купола. Абсолютная свобода для всех там живущих. Николь плакала, слушая эти истории, и всякий раз клялась себе в том, что она обязательно поможет Феликсу, а после, когда тот поправится — создаст машину, которая перенесёт их в ту счастливую реальность. Но время шло, и ему не становилось лучше, а даже самые хорошие чертежи машины, способной на перемещение между мирами, отправлялись в топку как неосуществимые. Отчаяние Феликса поглощало и Николь, и та, осознав, что больше так не может, перестала навещать его. Втайне она начала готовиться к длительному переходу через заснеженную Фелицию к Вероне, где надеялась просить о помощи. Ей не хотелось терять друга. Но до того, как Николь успела покинуть поселение, в нём внезапно появились сами короли, и теперь и она, и все остальные его жители ждали от них, что они сделают хоть что-нибудь, что поможет их стране и Феликсу. Те, недолго думая, связались с институтом Курограда и попросили прислать в подземный город лучшего врача, из числа тех, что у них был.

***

Психиатр, вызванный из Столицы, уже почти старик, после того как побывал у Феликса, взглянул на Ромео и Куромаку со строгим профессиональным высокомерием. «Типичнейший запущенный невроз, господа. Сочетающийся с большим депрессивным расстройством и дереализацией. Вы уверены, что у больного не было проявлений данных заболеваний ранее? Для развития такой обширной клиники нужен не год и даже не три, а целые десятки лет. Хотя, в вашем случае, я бы скорее сказал — сотни. Его величество мог чувствовать за что-то вину? Или, может быть кто-то из его окружения не раз давал понять ему то, что он не вправе принимать важные решения?» — спросил врач у правителей Курограда и Вероны. «Сложно сказать. Спасибо, доктор, мы обдумаем ваши слова, однако сейчас я попрошу нас оставить. Нам с его величеством Ромео нужно обсудить кое-что важное», — ответил ему Куромаку. Он проводил доктора до двери и закрыл за ним комнату на замок. Когда Куромаку обернулся к Ромео, на том не было лица. «Куро, не мог же Феликс всё это время зацикливаться на том, что сказал Пик? Тогда, много лет назад», — на бледном лице Ромео проступили алые пятна — явный признак того, что он сильно нервничал. «Я тоже подумал об этом. Эти слова о том, что он больше никого не подведёт… даже если это и простое совпадение, уж на то похожее», — тихо отозвался Куромаку. Феликс. Именно он был тем, кто затащил клонов обратно в Карточный Мир, решив спасти их Создателя, и, конечно же, все короли и валеты были злы на него за это до чёртиков. Однако сильнее всех на Феликса злился Пик. Но несмотря на то что все несостоявшиеся беглецы, притихнув в день их возвращения домой, ждали от Пика того, что он поквитается с Феликсом каким-нибудь ужасным образом, единственное, что тот устало сказал было: «Я не буду пытаться навредить тебе, Феликс. И не буду читать мораль. Но, думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, что подвёл нас всех и обрёк на верную смерть. Это и будет тебе наказанием. До конца твоих дней». И хоть сейчас слова Пика и звучали по-подростковому максималистично, с оттенком какой-то вымученной готики, но в тот самый день, от них у всех кровь застыла в жилах. Никто из клонов, конечно, не воспринял слова Пика буквально, но часть про то, что они умрут? Она была жуткой. И, видимо, Феликс отнёсся к ней куда серьёзнее, чем всем поначалу казалось. «Столько лет прошло, все уже десять раз об этом забыли. Да и сам Феликс… он ведь всегда был счастлив. Разве мы не заметили бы, если ему вдруг стало бы так плохо?» — нервно спросил Ромео, одёргивая полы своего плаща. Куромаку в ответ промолчал, в который раз за последний год чувствуя свою абсолютную беспомощность перед сложившимися обстоятельствами. Они оба прекрасно знали ответ — нет, никто не заметил бы. Ведь если так подумать, Феликс был изгоем. Таким же оторванным ото всех, как и Пик, только в отличие от него, Феликс, скорее всего, действительно страдал из-за этого. Куромаку судорожно прокручивал в голове всё, что произошло за минувшие года с Феликсом. У него… в общем-то, никогда и не было друзей среди клонов. Да, он восхищался Данте и вился за ним хвостом ещё с того самого момента, как они впервые появившись в Карточном Мире, когда осознали себя как личности. Да, он иногда поддерживал Зонтика, когда тот чувствовал себя паршиво. Да, он мог перекинуться парой слов с Ромео и разделял его бурные восторги по поводу построения мира, в котором всем было бы хорошо. Но был ли он по-настоящему близок с ними? Нет. И это было слишком очевидно. Зонтик был чересчур зажатым и не мог стать для Феликса хорошим другом. До поры до времени он был таким скованным, что едва мог говорить в присутствии других, да и сам Феликс защищал Зонтика скорее из обострённого чувства справедливости, чем из каких-то там дружеских побуждений. Данте же в отличие от Зонтика являл собой гарант уверенности во всём, но вот на Феликса ему было плевать. Он с бо́льшим интересом занимался медитациями и копанием в своём собственном «я», нежели общением с окружающими. И как бы Феликс ни навязывался ему — всё от Данте отлетало точно от непробиваемой стены. Ждать отклика от него было бесполезно. А Ромео… а что собственно, Ромео? Он и не скрывал с самого начала того, что любое существо мужского пола его мало интересовало. Хотя он и был вежлив со своими «собратьями», в его собственные цели дружба с ними до поры до времени не входила. Про остальных не приходилось говорить и вовсе — Габриэль был наивным ребёнком в теле взрослого, Вару Феликса бесил, а Куромаку, пока тот не выкидывал ничего из ряда вон выходящего, было на него наплевать. Пика сам Феликс по понятной причине боялся и избегал. Ромео, придя к тем же самым выводам, выглядел подавленно. «Но в этом нет нашей вины, так ведь?» — голос Ромео дрожал, пока он пытался убедить себя в этом сам. На это Куромаку тоже ничего не ответил. Потому что правда была ясна и безо всяких слов. И она была неутешительной.

***

В итоге, хорошенько всё обдумав, взвесив все «за» и «против», Куромаку предложил Феликсу поехать с ним, в Столицу. Это решение никому не далось легко — Франц не хотел отпускать его величество в другую страну, пусть даже и с Куромаку, который хотел им помочь, а фелициане, незнамо как прознавшие об этом, чуть ли не устроили бунт под окнами гостиницы. Хоть время правления Феликса и прошло, они всё равно любили его и расставаться с ним не желали. Разрешила эту сложную ситуацию Николь, объяснившая и Францу, и людям, что вылечить его величество она не в силах, и заявившая, что лучшее, что они могут сделать — это дать шанс медицине курай. Более продвинутой и перспективной. И хоть, никто и не хотел прощаться с Феликсом, они понимали, что тянуть и дальше нельзя и что такой шанс не стоит упускать. Перед самым отъездом, когда Феликсу стало чуть лучше, он впервые за последние несколько лет вышел к своим бывшим подданным на главную площадь. Фелициане рыдали как дети малые и лезли с ним обниматься. Напихали ему в рюкзак кучу всяких сувениров и еды и обязательно просили его вернуться, когда всё наладится. Феликс скованно улыбался. Ему тяжело давалось нахождение на публике — было видно, что нездоровое чувство вины давило его. Но ради своих людей он держался, как мог и вёл себя вполне прилично, а потому ничего из ряда вон выходящего в тот день с ним не произошло. Когда все, кто покидал страну, в лице двух королей и валета, а также сопровождающих их Франца и Николь поднялись на поверхность, Франц сказал ей, протянув небольшую сумку: «Вы тоже должны поехать, мисс, здесь есть всё необходимое на первое время». Николь выглядела удивлённо. «Но я… я должна остаться здесь, помочь Фелиции…» «Мисс…» Франц снял покрывшееся изморозью пенсне и пристально посмотрел на неё. С отеческой любовью и благодарностью. «Я видел ваши проекты о том, как опустить солнце, о том, как вернуть стране её первоначальный вид. К сожалению, ни я, ни кто-либо ещё здесь не в силах помочь вам с разработкой. И конечно же, я не вправе указывать вам, ведь вы и так уже сделали несравнимо много для нас всех. Но если это то, чего вы действительно хотите — вам необходимо отправиться туда, где наука не стоит на месте. Столица Курограда — прекрасная возможность для вас, она — ваше будущее. А с Фелицией, с нами, всё будет в порядке. Это место давно стало вашим домом, и он дождётся вас, если вы пожелаете вернуться. И… думаю, на самом деле вам хотелось всё это время отправиться туда вместе с его величеством, но сами вы никогда бы на это не решились». Из-за слов Франца на глаза Николь навернулись слёзы, и она крепко обняла его, да так, что у бедолаги затрещали кости. «Спасибо тебе за всё, Франц. Ты прав, мне нужно ехать. Позаботься обо всём пока меня не будет. Я обязательно вернусь!» Она взяла из его рук сумку и запрыгнула на заднее сидение автомобиля. Вопреки гнетущему серому пейзажу за окном, прощание с Францем и жителями подземного города скрасило им всем то зимнее промозглое утро.

***

Когда вопрос с Феликсом был решён, настало время позаботиться о его стране. В Фелиции всё было организованно хорошо, но из утвари и строительных материалов им не хватало многого. Ведь не зря же её жители выглядели так, будто пережили ядерный апокалипсис. И хоть фанера и камень, в виде облицовки домов и выглядели аутентично, хорошо было бы в таких жить только ватийцам, которые любили закалять свои тела, постигая мудрость «учения Данте-сама». После рассказа Николь в Институте (который она с ходу назвала до одури скучным, притом что она смогла найти там себе парочку таких же странных коллег), учёные очень заинтересовались произошедшим в Фелиции и решили самолично наведаться туда для дальнейших «полевых» исследований. Вместе с делегацией яйцеголовых в солнечную страну вернулась также и часть куроградских технологий и заинтересованные в налаживании утраченных бизнес-связей предприниматели. Ведь ни для кого не было секретом, что почти все фермеры и агрономы в Фелиции были гениями своего дела, а потому заполучить их гибридные сорта растений стремились все, кто только мог до них дотянуться. Так, со временем, между двумя странами наладилась торговля, и Куромаку, как мог, старался помочь в этом вновь зарождающемся диалоге. Из-за того, что у Фелиции больше не было правителя (потому что преданные фелициане не хотели выбирать на эту роль никого кроме Феликса), трефовому королю с его подачи, после одного долгого разговора, пришлось формально им стать. Об этом Куромаку попросил сам Феликс аргументируя это так: «Раз уж я не правлю сам, а фелициане так и не смогли выбрать никого, то меньшее, что я могу — найти достойного человека». Так вот, жизнь, стремительно полетевшая кувырком в тот год, постепенно начала налаживаться. Затишье на юге всё ещё пугало, но у Куромаку было столько забот, что он со временем и думать забыл о том, что угроза со стороны Империи вообще когда-либо существовала. Единственное, что во всей этой истории до сих не давало Куромаку покоя, так это, почему Пик вообще хотел начать войну без каких-либо видимых причин, а также, что такого видел три года назад в заброшенной Фелиции Феликс, отчего он так стремительно начал сходить с ума?

***

Оглядываясь назад, Куромаку мог с уверенностью сказать: то, что у червовых всё пошло под откос, было ни капли не удивительно. Ведь один из них пытался создать место, где все были бы счастливы, а второй — где все непрерывно потакали бы его прихотям. Говоря о стране роз: если бы седьмой генератор имел бесконечный запас энергии, то Ромео вполне бы мог сделать Верону карточным аналогом Кокани. Той самой мифической страны, где люди тунеядничают и пьянствуют, где текут кисельные реки и стоят молочные берега, а за попытку поработать — жители платят штрафы. В такой стране можно было бы заниматься только искусством и развлекаться, в ней не нашлось бы места тяжёлому труду и бедам. Эдакий рай гедониста, зацикленного лишь на ублажении своего единственного и неповторимого «я». «Ох, увидела бы Верону в её лучшие годы Николь, точно надавала бы Ромео пинков под зад за такую халтурную организацию королевства», — проскользнула у Куромаку мысль, покуда тот спускался по винтовой лестнице к гостевым покоям. Фелиция же, несмотря на то что она была изначально похожа на соседнее государство, имела несколько отличительных черт. И главной было отношение Феликса к своему детищу. Он был из того типа эмпатичных людей, что помимо всей своей чувствительности, были также награждены и шилом в заднице, которое не давало им спокойно жить, если прости-господи, все их до единого знакомые не были счастливы. Именно поэтому в паре червовых Феликса всегда ошибочно принимали за короля. Он был более активным, легко вовлекался во всё, что происходило вокруг него, и влезал в жизни окружающих с бо́льшим рвением, нежели Ромео. Но Феликсу было сложно держать планку, и если Ромео мог позволить себе расслабиться и плыть по течению, ничего не делая и наслаждаясь самим собой, то ему этого явно было мало. Объяснять Феликсу, что мир, в котором все довольны — это Утопия и возможность её существования опровергли ещё во времена Томаса Мора, было бесполезно. Ведь если он и был в чём-то схож со своим извечным антиподом — Вару, так это в своей непрошибаемой бараньей упрямости. Так что да, в отличие от «Кокановской Вероны», в которой сам Ромео жил бы как в раю, он хотел построить «Фелицианскую Утопию», в которой все жили бы как в раю. Но несмотря на то что системы Фелиции и Вероны были совершенно нежизнеспособны поодиночке, когда они объединились с Куроградом, в них всё со временем начало приходить в норму. Женщины из Вероны, оказались на удивление работящими и быстро вписались в социалистическое общество Курограда. Объяснялся их боевой настрой тем, что на родине, им приходилось обеспечивать себя всем самим, ведь мужчин там помимо Ромео не было никаких. Да, конечно, он время от времени ездил по стране и одаривал «своих прекрасных леди» подарками, но большую часть времени девушки были предоставлены сами себе. Так вот, забавно, что веронский принц, считавший своих «девочек» милыми изнеженными цветочками, вырастил нацию трудолюбивых женщин, не полагающихся на мужчин ни в каких вопросах. Надо сказать, что от их красоты, стремления, с которым они брались за любую работу, и страстного взрывного темперамента, многие курай, равно как и фелициане были просто без ума. Смешанные браки, к которым поначалу консерваторы относились с предубеждением, быстро стали для нового Объединённого Государства нормой, и всё чаще среди подрастающего поколения можно было увидеть детей уже общей нации. Фелициане же, некоторые из которых по прошествии времени решили последовать за своим королём, адаптировались к обществу Курограда несколько сложнее веронок. Причиной этому послужил кардинально разный взгляд на жизнь между представителями «серой» и «жёлтой» наций. Если у курай во главе угла прежде всего стоял интеллект и логика, то у фелициан — эмоции. Причём эмоции исключительно позитивного толка, что создавало порой кучу неурядиц. Зачастую жители Фелиции отказывались вопреки здравому смыслу смотреть на события, происходящие в мире трезво. Если случался неурожай, они смеялись, что «худоба — новая мода века», если слышали, что собирается тайфун, который мог снести их дома — они говорили, что за ним «всё равно настанет радуга». Неискоренимый оптимизм имел две стороны медали: хорошую, помогавшую пережить невзгоды, и плохую, заключавшуюся в том, что все фелициане были непредсказуемы и неуравновешенны. Болезнь Феликса была лишним тому доказательством — на пике крайнего отчаяния (которое, к счастью, не успело постичь жителей Фелиции), он сначала крушил всё вокруг, а потом впал в многолетнюю апатию. «Из огня да в полымя» — вот была идеальная фраза для того, чтобы описать любого представителя его народа. Куромаку, миновав очередной поворот, подошёл выходу из тоннеля. Пара секунд и механизм, негромко клацая выпустил его прямо напротив покоев Феликса. Он отряхнулся от невидимых пылинок, и, поправив корону, приблизился к двери. Куромаку негромко постучал. Ему сложно было отвыкнуть от старых привычек — ещё тогда, когда Зонтик гостил у него, ему всегда приходилось вести себя тише обычного, ведь Зонтик на дух не переносил громких звуков.       — Феликс, я вхожу, — так и не дождавшись ответа, Куромаку, аккуратно поддерживая поднос одной рукой, толкнул дверь и вошёл в комнату. В ней, несмотря на творящееся в замке оживление, было на удивление тихо. Куромаку бы даже сказал — спокойно, если бы не знал, что для Феликса спокойствие было хуже любой отравы. Задёрнутые шторы, через которые с трудом пробивался дневной свет, разбросанные по полу вещи и книги, скомканная незастеленная кровать и в довершение — сам Феликс, неподвижно сидящий у письменного стола. Всё это отдалённо напоминало их первую встречу три года назад. В руках Феликса было перо, с которого на бумагу медленно капали чернила, но он сам, кажется, не замечал этого, глядя куда-то сквозь них. Стук, он, видимо, погруженный в свои мысли, проигнорировал. Куромаку поставил поднос на прикроватный столик и пару раз кашлянул, привлекая внимание. На что Феликс, наконец вынырнувший из своих тяжких дум, ощутимо вздрогнул и обернулся к нему.       — Ох, это ты, Куро… Доброе утро, не заметил тебя, — он быстро отвёл взгляд и, нервно скомкав испачканный чернилами лист, кинул его к урне, в гору таких же помятых и испорченных листков. Куромаку даже не нужно было на них смотреть, чтобы догадаться, что именно было на них изображено.       — Да, доброе, — согласился он, хотя время уже давно перевалило за полдень. Для Куромаку c его -7 на каждый глаз, оставалось загадкой, как Феликс вообще что-то видел в такой темноте, поэтому он недолго думая подошёл к окну и приоткрыл шторы, на что Феликс кисло поморщился.       — Я принёс обед, — Куромаку неопределённо махнул рукой куда-то в сторону, видимо, привыкая ещё к резкой смене освещения. Феликс нехотя встал, хрустя затёкшей шеей, и направился туда, куда ему указали. Усевшись у изголовья кровати, он потянулся за едой и явно не испытывая желания есть, начал трапезу.       — Как ты сегодня? — спросил Куромаку, внимательно наблюдая за его вялыми движениями.       — Ну ты знаешь, как обычно. Унываю потихоньку, — не чувствуя никакого вкуса супа (хотя всю еду для него специально солили сверх нормы) поделился Феликс. Сейчас он, несмотря на невесёлый тон, и вправду выглядел лучше. Благодаря терапии, у него уже практически не случалось никаких приступов, а перепады настроения перестали быть такими резкими. Но вот, перебороть тоску он так и не смог. Что-то мешало ему, но, казалось будто и сам Феликс толком не знал, что именно.       — Единственное, что меня время от времени развлекает — так это твои подданные, — улыбка Феликса была подобна осеннему листу — яркому и красивому, но очень уж очевидно увядшему, — та самая маленькая леди, которую ты приставил ко мне гувернанткой, до сих пор называет меня «товарищ», можешь себе такое представить? Хотя я и просил её обращаться ко мне по-дружески, — он покачал головой и состроил через силу некое подобие наиграно злой гримасы. Да, Куромаку мог представить, вполне себе. Ведь он слышал по тысяче точно таких же обращений на день. А ещё он подумал вот о чём: в том, что таким, как Феликс, даже в состоянии полной апатии необходимо продолжать играть роль добродушных открытых ребят, несмотря на то, что обмануть окружающих этой игрой им давно уже не удавалось, было нечто болезненное.       — Ты уже пил таблетки из нового рецепта? — не желая долго ходить вокруг да около, решил спросить в лоб Куромаку. Феликс брезгливо поморщился, точно кот, попавший лапами в лужу, и раздражённо закусил губу.       — Мы уже об этом говорили, Куро. Я не сумасшедший. Мне больше не нужно никакое таблеточное лечение, — он эмоционально всплеснул руками, в одной из которых был недоеденный кусок хлеба, а в другой — серебряная ложка. Куромаку тяжело вздохнул и растёр переносицу пальцами, приподняв очки. Стоило Феликсу пойти на поправку, как он сразу же начал яростно отрицать, что у него вообще были хоть какие-то проблемы. Хотя в то же время он признавал, что не в состоянии был править государством, а также то, что он без причины грустил практически всё время. Если логика и была где-то неподалёку, то от такого она точно бы застрелилась. Куромаку так устал сегодня, а этот повторяющийся из раза в раз разговор заставлял его чувствовать себя на пределе своих возможностей. Хотя не напоминать об этом каждый раз он не мог — всё-таки сейчас Феликс находился в его доме, на его попечении. И допустить того, чтобы он пострадал из-за своей упрямости Куромаку не мог.       — Да, говорили. Но это всего лишь снотворное. Не седативное, не транквилизаторы. Феликс всё с таким же немым укором смотрел на Куромаку, поджав искусанные губы.       — Феликс, — Куромаку опустился на кровать рядом с ним и пристально посмотрел ему в глаза, стараясь вложить в свой взгляд всё то, о чём они и так уже спорили не одну сотню раз, — я тебя прошу, пожалуйста, пей хотя бы снотворное. Тебе нужно нормально спать. Обычно при подчинённых он никогда и никому не говорил таких слов, но с теперешним Феликсом по-другому было нельзя — в плохом настроении тот был словно маленький ребёнок и, если не говорить с ним ласково, он попросту не стал бы слушать.       — Я нормально сплю, — отмахнулся Феликс, краснея от осознания того, сколь очевидной была эта ложь. Ведь его мешки под глазами и вечно изнурённый вид не заметил бы разве что слепой. Тем более, в замке Куромаку пунктуальная прислуга наверняка давно дала понять своему королю, что свет лампы не угасал в покоях их гостя даже ночью. Да, невзирая на то, что ему стало лучше, конкретно с проблемой бессонницы ни врачи, ни сам Феликс разобраться так и не смогли. Куромаку сурово нахмурился и ещё пристальнее поглядел в глаза другого клона.       — Твои кошмары — это что угодно, но точно не нормально. Феликс устало и грустно покачал головой, явно не разделяя это мнение.       — Нет, нормально. Я ведь… я правда заслужил всё это, — Феликс стыдливо отвёл взгляд, и на его глаза, в которых стояли слёзы, упала отросшая чёлка. Сердце Куромаку, общепризнанно считающегося безэмоциональным до крайности, готово было разорваться в этот самый момент от боли — жест этот ему до безумного сильно напомнил о Зонтике. Он потянулся к Феликсу и осторожно обнял его. Тот молча заплакал, уткнувшись в пиджак Куромаку. Несмотря на то, что они все были воплощением лишь каких-то черт Фёдора, их оригинала, Куромаку иногда казалось, что, минуя напускные внешние различия, никто из них в основе своей не отличался друг от друга. Им всем им порой было нужно простое человеческое внимание, любовь и забота. Куромаку продолжал механически гладить Феликса по растрёпанным волосам. С ним с момента развала Фелиции и его отречения от престола, подобное они проходили уже миллиард раз. И истерики, и тихую апатию, и пожирающие его раз за разом кошмары, после которых Феликс отказывался спать. И всякий раз, как вновь, Куромаку жалел, что он уже сделал всё, что мог, и единственное, что теперь могло залечить раны Феликса было лишь время. Но тянулось оно до ужасного медленно.

***

Куромаку вышел от Феликса поздно ночью, предварительно убедившись в том, что тот нормально поел, успокоился и лёг спать. И стоило ли говорить, что в еду было добавлено снотворное? Куромаку чувствовал себя паршиво оттого, что ему приходилось идти на такой низкий обман, но в нынешних обстоятельствах это было оптимальное решение, если вообще не единственное возможное. Время, что он провёл с бывшим правителем Фелиции, в его расписании значилось как «личное» и Куромаку по идее мог бы заняться чтением или на крайний случай прогуляться вокруг дворца. Но игнорировать состояние Феликса Куромаку не мог. В том числе и из-за интереса… скажем так личного характера. И если пять лет назад забота, направленная на Феликса, была явной компенсацией того, что он в своё время не дал Зонтику, то теперь Куромаку искренне желал помочь Феликсу и без оглядки на других клонов. Да и потом, с Феликсом, как оказалось, ему было вполне себе интересно, пока тот снова не замыкался в себе. Феликс, что сейчас что тогда, кажется, догадывался из чего проистекал альтруизм Куро, но не был против. Про Зонтика они не говорили. Феликс прекрасно понимал, что любые разговоры о нём будут причинять Куромаку боль, а поэтому он никогда не начинал разговор сам. А Куромаку был из того типа личностей, что копили все свои проблемы в себе и едва ли делились ими даже со своими друзьями. Когда-то давно, Куромаку считал, что от других клонов, недисциплинированных, шумных и назойливых ему не нужно ничего. Но как же сильно со временем поменялись его взгляды. Потеряв Зонтика, он стал переживать за своих близких. Заботясь о Феликсе, он стал внимательнее к другим людям. Опасаясь Пика, а также переняв горький опыт Вероны и Фелиции, он решил, что ни за что не будет рисковать благополучием своих подданных. С одной стороны — привязавшись к Николь, Феликсу, Ромео, Курону и Клео он стал в какой-то момент зависеть от них, зависеть от общения с ними, их мнений и настроения. В какой-то момент, Куромаку, когда он увидел расстроенного Курона, курящего в тёмном коридоре замка, стало не по себе, и он поинтересовался в чём дело. С одной стороны — он узнал совершенно бесполезную для «короля Куромаку» информацию о том, что у Курона ночью скончалась пожилая мать, а с другой — понял его как «Куромаку» и успокоив, отпустил того домой, снабдив необходимыми средствами для похорон. В какой-то момент он начал носиться с Феликсом, хотя мог ограничиться тем, что позволял ему жить у себя дома и заботился о его бывшем королевстве. В какой-то момент он стал запоминать имена друзей Ромео, чтобы в случае чего обойти их всех и достать его хоть из-под земли, если тот попадёт в неприятности. В какой-то момент Куромаку с ужасом прагматика, далёкого от любых форм отношений, понял, что ему стало не всё равно. Но в ту же самую минуту он испытал и облегчение — ведь благодаря всем этим переменчивым, живым и определённо раздражающим временами людям, таким далёким от сухой науки, он больше не был одинок. Куромаку зашёл в свои покои, благодаря всех мыслимых и немыслимых богов, за то, что время приёма в замке закончилось уже давно и на его пути встречались лишь солдаты, стоящие ночью на постах. Мысль о том, что завтра будет тяжёлый день, не радовала, но с другой стороны — он ведь старался для лучшего будущего. Впервые за долгое время Куромаку устало улыбнулся. И всё-таки хоть это определённо и было тяжело, но он был рад, что помог тогда червовым. Со временем всё наладится. Нужно только перетерпеть первые, самые сложные годы, — подумал он, снимая пиджак и галстук. Да и потом, по сравнению с тем, что было в начале объединения стран, сейчас всё и впрямь стало куда проще. Когда голова Куромаку, наконец, коснулась подушки, он мгновенно провалился в тяжёлый сон, в котором не было места сновидениям.

***

Однако отдых его был недолгим. Куромаку едва успел задремать, как вдруг дверь в его покои резко распахнулась.       — Товарищ Куромаку, срочные новости! — Курон, обычно спокойный и уверенный, всегда прежде следивший за тем, чтобы его мундир был идеально выглажен, влетел в комнату правителя растрёпанный, точно воробей. Незавязанный галстук болтался на его шее. Видимо, Курон уснул на дежурстве в операторской замка, а потом случилось что-то из ряда вон выходящее.       — Что такое? Пик? — Куромаку подскочил с кровати, всё ещё плохо соображая со сна, но первое, что пугало его больше всего прочего он вспомнил сразу же. Да и как можно было забыть об Империи, когда она грозилась со дня на день уничтожить все Восемь Королевств?       — Нет, но новости тоже высшего приоритета, — раньше Курон ни за что бы не позволил себе предстать перед своим королём в таком неподобающем виде, не то что вломиться к тому в комнату, предварительно не постучавшись. Но, после всего того, что они вместе пережили за эти года, все формальности между ними уже давно были опущены. Новости высшего приоритета означали лишь одно — произошло нечто, касающееся одного из правителей Карточного Мира. Куромаку сощурился, перебирая варианты. Феликс точно спал дома, а Ромео, гостивший в Столице накануне праздника, хоть и вышел в город, вряд ли успел попасть в неприятности. Ромео здесь любили и знали, так что и в обиду не дали бы. Оставалось не так много вариантов, и раз уж Пик был здесь ни при чём…       — Час назад границу пересёк зонтиец, — сказал ему Курон. Сердце Куромаку сделало кульбит где-то под самым горлом, адреналин ударил по вискам. Зонтиец. Зонтиец был в Столице, — гремело у него в голове. Пять лет. Пять долгих лет Куромаку пытался пробраться через чёртову Стену. Проклинал её и во сне и наяву, а теперь её кто-то пересёк. Кто-то, кто был ключом от неразрешимой загадки с магией и Зонтиком.

Ему срочно нужно было видеть этого человека.

      — Где он? Известно точное местоположение?! — Куромаку начал спешно натягивать на себя брюки и рубашку, а также остальные предметы повседневного гардероба.       — Да. Сейчас он находится в питейном заведении, за ним следят оперативники, но в контакт кроме бармена и ребят на таможне с ним никто не вступал.       — Сводка от зонтийских постов №3, №5 и №12 не поступала?       — Поступала. Но в Стене всё так же нет никаких перемен. Они даже успели взять новые образцы на пробу — и ничего. По видеокамерам тоже глухо, — ответил Курон.       — Отправь им сообщение о повышенной готовности и предупреди ребят с погранзастав. Может случиться так, что произойдёт нечто скверное, — Куромаку хотел бы быть оптимистом, но в свете событий минувших лет, последние зачатки подобной черты умерли в нём окончательно. Нужно было готовиться к худшему, а порадоваться, если всё будет не так уж и плохо, они всегда успеют. Куромаку из-за спешки едва не забыл захватить очки с прикроватной тумбочки. Он покинул свою комнату, оставив Курона в одиночестве. Тот бросил ему вслед сочувствующий взгляд и тихо произнёс:       — Пожалуйста, будьте осторожны.

***

Куромаку не хотелось признавать этого, но он не мог дать никакого логического объяснения тому, что зонтийская Стена, эта чёртова громадина, существовала. Никакого логичного, поэтому, оставалась только магия. Которая несомненно, существовала в их мире, магией даже могли пользоваться другие клоны, но Куромаку всегда интерпретировал её по-своему. В представлении Куромаку, явления, которые общепризнанно считались «волшебными», не имели в себе ничего особенного, просто в силу нынешнего развития Восьми Королевств они не были достаточно изучены, потому и мистифицировались до невозможности. И да, чисто теоретически, он даже мог объяснить, почему Данте имел способность летать, а Пик, будучи взбешённым — менять цвет своих глаз. Проявления их «волшебства» были чем-то вроде задействования скрытых резервов тела, которыми Данте смог научиться управлять в ходе тренировок и вливания в своё тело энергии генератора, а Пик — с рождения использовал инстинктивно. Но как в эту «логичную концепцию магии» вписывался чёрт его дери, этот случай? Куромаку не единожды видел Стену вживую, и впечатление она всякий раз на него производила неизгладимое. Ведь одно дело — глядеть на сухие цифры отсчётов и совершенно другое — лицезреть её воочию, своими собственными глазами. Пять лет назад, когда Куромаку впервые увидел её, то испытал такой трепет и одновременно страх перед архитектурным сооружением, какой не испытывал никогда прежде. Стена была огромна. Хотя нет, даже не так. Она вопреки всем законам физики, логики и математики, равно как и любых точных наук была… бесконечной. И было в ней в то же время что-то до одури неправильное. Куромаку слышал от знакомых веронок, что спустя какое-то время они переехали в Столицу именно из-за неё. По их словам, смотреть на Стену постоянно было сродни психологической пытке. Никто не мог толком сказать, почему, но факт оставался фактом. Благодаря опросам, выяснилось, что у многих она вызывала схожую, отторгающую реакцию. Но все описывали её по-разному. Кто-то как странное чувство, при котором внутренности подскакивали к горлу, наподобие того, когда человек, страшащийся высоты, глядел с отвесной скалы вниз. Или как ощущение безысходности, появляющееся, когда гидрофоб, оказавшийся в море, непроизвольно замирал при виде приближающегося девятого вала. Куромаку же, смотря на Стену, не мог, с каким-то подступающим ужасом не отметить, что то ли небо над их головами и впрямь не оканчивалось сводом, то ли Зонтик продал душу самому Дьяволу, чтобы уничтожить его. Благодаря Пику все они знали, что Карточный Мир представляет из себя тёмную полусферу, сужающуюся от центра к краям. И если доказать существование «крайних» сводов Купола уже удалось эмпирическим путём, то проверить ограниченность сферы сверху, для нынешнего развития науки всё ещё не представлялось возможным. Куромаку сам с нетерпением ждал того дня, когда он сможет первый (а в этом он ни капли не сомневался), запустить спутник в небо и произвести все необходимые замеры и расчёты. В тот день их мир обретёт абсолютно точные, до десятых и сотых значений объёмы. Но даже сейчас, на нынешнем этапе, Куромаку имел на руках кучу расчётов, теоретически доказывающих, что грань сверху всё-таки существовала. В свое время это его заявление на совете королевств породило кучу споров. Громче всех, в которых, против фактов протестовали червовые — романтики до мозга костей, что пели песенки о бесконечности небесных далей и прочей эмоциональной чепухе. Два года назад, институт Курограда, заручившись поддержкой властей Столицы, решил провести исследование. Они установили воздушный шар рядом со Стеной и поднимались до тех пор, пока в корзине не кончились запасы горючего. По словам учёных, их расчётам и фотографиям, которые удалось сделать в экспедиции, стало ясно, что пространство возле Стены создавало какое-то искажение. Сколь высоко бы не поднимался шар — он всё время летел рядом с ней, причём «небо», вокруг несмотря на высоту, не меняло своего цвета. С тех пор как в их мире появилась Стена, никто не покидал Зонтопию, равно как и не мог попасть в неё. Что бы ни делали с ней снаружи: взрывали, дробили, кололи — всё без толку. Огромный непоколебимый монолит стоял ровно, без каких-либо намёков на повреждения. Куромаку перепробовал многое, чтобы попасть туда, но за пять лет у него начали кончаться варианты. Именно потому ему было до смерти интересно…       — Как кто-то всё же смог преодолеть её, — пробормотал он вслух, заходя в бар.

***

Это было небольшое помещение полуподвального типа, в среднем районе города. Здесь редко случалось что-то из ряда вон выходящее — как хорошее, так и плохое. Торговля тут проходила лениво и мирно, а спрос был не так уж и велик, и потому большинство кабаков закрывалось к часу-двум ночи. На часах при входе, запылившихся и покрытых слоем жира, стрелки показывали три пятнадцать утра, но они отставали ровно на полтора часа. В заведении кроме зевающего бармена, вяло трущего тряпкой стакан, и сутулого старика в поношенной церковной одежде, пьющего в одиночестве за барной стойкой не было никого. Куромаку сурово посмотрел на бармена, очевидно, нарушившего запрет на продажу алкоголя после 23.00 и удивлённо про себя отметил, что тот был чистокровным курай. «Разучилось пятое поколение ценить правила. Ну ничего, я им потом такую инспекцию с пристрастием устрою после полуночи. Все лицензии проверю и углы облажу», — раздражённо подумал Куромаку и указал бармену на дверь. Провинившемуся не нужно было приказывать дважды, и тот спешно подхватив дрожащими руками тряпку, ретировался в подсобку, оставив единственных посетителей наедине.       — Хорошенький тут у вас спирт гонят, — не поворачиваясь сказал старик, покачивая бутылкой с водкой и похлопывая свободной рукой по стулу рядом с собой, приглашая Куромаку сесть, — я всё гадал, когда же вы заявитесь. И на удивление прошло не так много времени. Когда Куромаку сел, старик поднял наполовину опустошённую бутылку и отсалютовал ему.       — Не желаете ли выпить, мистер Бог? Или в вашей стране правильно говорить, не «мистер», а «товарищ Бог»? — путник улыбнулся, и морщины на его загорелом лице сошлись в причудливый узор. В Карточном Мире, редко кто доживал до таких почтенных лет. На вид ему было около восьмидесяти.       — Спасибо, но я не пью, — отрицательно покачал головой Куромаку и растерянно добавил, — и никакой я не Бог. Старик сощурился на него с усмешкой, и Куромаку показалось, будто тот сейчас начнёт читать проповедь (ведь в стране Зонтика фанатиков, помешанных на «божественном» было крайне много), однако он ошибся.       — Ну, это с какой стороны посмотреть. Вы — один из тех, кто создал этот мир, живете бесконечно долго по сравнению с нами, а также можете использовать силу и знания, которые простые смертные не видали бы без вас ещё поколений двести. Так что это тогда, как не проявления божественного? — зонтиец отпил из бутылки ещё раз. Водки в ней осталось катастрофически мало. Несмотря на то что в Зонтопии все так или иначе были помешаны на вере, размышления странника выглядели приземленно и здраво. Кажется, он оказался больше философом, нежели верующим. Куромаку задался вопросом, а не отлучат ли старика от церкви, если узнают, что он нарушил запрет на распитие спиртного, ведь в их стране пить разрешалось только на поминках. Но вслух он спросил совершенно другое:       — Как вы…       — Как я попал сюда? Очень просто. Вышел через западные ворота Стены, — перебил путник, будто читая его мысли.       — Мои люди доложили бы мне, если бы в её структуре что-то изменилось, — покачал головой Куромаку. Ему слабо верилось в вышесказанное.       — Ох, а память не подвела меня. Наши серые собратья всё такие же яйцеголовые, как и пять лет назад, — по-доброму рассмеялся зонтиец и сделал из горла бутылки ещё один глоток. На этот раз — разочарованно последний. А после тон его вдруг стал невероятно серьёзным.       — Стену невозможно изучить. Никакая логика мира не касается её. Она — это воля Зонтийского Бога, а, следовательно, подчиняется лишь его магии, — от этих слов веяло чем-то жутким. Куромаку даже показалось на мгновение, что свет в помещении померк, когда старик заговорил о магии, и он зябко поёжился. Ещё в реальном мире людей пугало то, что они не могли осознать в силу своей неосведомлённости, и Куромаку не был исключением. Сама мысль о магии навевала не лучшие воспоминания, в ней ему чудилось нечто тёмное и нехорошее.       — Я думал, в своей стране вы воспринимаете Зонтика как нечто абстрактное. Так как по-вашему, бесплотное божество могло соорудить нечто подобное? Старик рассмеялся, звонко застучав ладонью по столу.       — Ох, господин Куромаку, увольте. Оставьте эти байки про эфемерного Бога детишкам и святым отцам. Хоть его величество и вёл затворнический образ жизни, существовал узкий круг тех, кто с ним контактировал с подачи главного министра. Я, например, по молодости, сопровождал его в качестве стражи, во время визитов в соседние страны. В том числе и в вашу. И, кстати, вы хорошо сохранились для своих лет, надо сказать. Брови Куромаку невольно поползли вверх. Так вот, в чём был корень нерелигиозного поведения и всего прочего нехарактерного для жителя Зонтопии в его собеседнике.       — Так, значит, Зонтик послал вас? — решил перевести тему Куромаку. Путник устало покачал головой.       — Нет. Я пришёл просить помощи сам. Кое-что нехорошее происходит в нашей стране с тех пор, как мы изолировались от внешнего мира. Но вы ведь и сами догадывались об этом, верно? Вы ведь его брат, как-никак. И вы были последним из посторонних, кто видел нашего правителя. Куромаку сдержанно кивнул. Да, всё было так, он последний из клонов видел Зонтика до изоляции Зонтопии, и в тот день…

Что ж, Куромаку определённо ненавидел себя за то, что тогда произошло.

***

Это был самый первый день Единства, ровно пять лет назад. Праздник ознаменовал собой номинальный переход Вероны и Фелиции под крыло Курограда, хотя фактически их правители и сложили свои полномочия уже очень и очень давно. Утром была торжественная часть, где все трое обменялись рукопожатиями, поулыбались в объективы камер и подписали все необходимые с точки зрения формальности документы. А вечером должен был состояться банкет со всеми влиятельными лицами Объединённого Королевства. Было далеко за полдень, и Куромаку, даже не успевший снять парадный смокинг, сидел в своём кабинете, как и всегда заваленный кучей работы. Несмотря на праздник, дел у него было много, и дела были важные. К Куромаку обращалось множество инстанций, и то одни, то другие просили разрешить их конфликты. Из-за того, что объединение стран происходило в экстренном порядке, новые органы управления ещё толком не наладили между собой взаимосвязь и предпочитали скорее дёргать своего короля, как более авторитетный источник, чем договариваться с соседями самостоятельно. Отвечая на бесконечные письма, Куромаку практически не спал уже вторые сутки, всё медленно, но верно начинало его бесить, а кофе уже не спасал. Но взять и бросить работу он не мог, несмотря ни на что. Совесть ему не позволяла. Вдруг в дверь тихо постучали. На самом деле так тихо, что только из-за недосыпа, когда все звуки казались громче раз в сто, Куромаку этот стук услышал. Он вздохнул, понимая, что сейчас был не в настроении разговаривать с кем бы то ни было, но вслух всё равно произнёс: «Входите». Дверь отворилась, и спустя секунду на пороге появился Зонтик. Он бросил короткий взгляд на кучу букетов, которые завалили кровать и подоконник. Цветы были с церемонии. «Привет, Куро… с праздником тебя». Зонтик сегодня так же, как и Куромаку, в честь торжества был одет с иголочки. Идеально выглаженные чёрные брюки, в тон им приталенная сутана с длинными рукавами и полами, а также ботинки, начищенные получше любых в сером королевстве. Отдельно от самой сутаны с костюмом шёл глубокий капюшон, который Зонтик обычно носил, когда выходил на публику. За исключением последнего предмета одежды и цвета всё это — было стандартным облачением святого отца в Зонтопии. Хотя там в нарядах священнослужители использовали преимущественно светло-голубые тона, и лишь один Зонтик носил чёрное. Строгий наряд делал его старше своих лет, и только по длинным растрёпанным лазурным волосам, наспех заплетённым в хвост и выражению лица можно было понять, что перед вами молодой человек, а не полноценный взрослый. И как несложно было догадаться, Зонтик так и не раскрыл тайны своей личности ни на родине, ни в других государствах, а потому такой незамысловатый внешний вид был ему на руку. Куромаку оценивающе взглянул на Зонтика, прикидывая, насколько срочным был его визит. И судя по его взволнованному лицу, в теории, он мог бы быть важным, но с Зонтиком всё приходилось делить ровно на десять, так как переживал он в сто раз чаще остальных. Тогда, в том разговоре, затянувшемся на добрый час или два, Куромаку нужно было быть терпеливее. Он должен был дослушать Зонтика до конца, невзирая на его дурную привычку ходить вокруг да около. Зонтик так и не сказал, что конкретно его волновало, и Куромаку нужно было взять себя в руки, а не сделать то, что он сделал. Куромаку, потерявшему нить их пустого диалога, тогда было очень плохо — ему казалось, что ещё чуть-чуть — и он попросту потеряет сознание. Кровь пульсировала в его ушах, переносицу неприятно сдавливало. Но Куромаку смог выловить из общей кучи белого шума обеспокоенный голос Зонтика: «Ты в порядке?» — спросил он. «Буду, если ты, наконец, скажешь, какого чёрта тебе надо», — сам от себя не ожидая, рявкнул Куромаку. Зонтик, уже было дотронувшийся до его плеча, резко отшатнулся. Губы его дрогнули, и Куромаку чертыхнулся, проклиная и свою усталость, и весь сегодняшний день. Ведь очевидно было, что Зонтик пришёл не просто так, а за помощью. Он перегнул палку. «Слушай, я не то имел в виду…» — Куромаку вскинул руки вверх, в жест своей капитуляции, но головная боль тут же ударила его по вискам. Шутка ли — сидеть за работой столько часов без движения, а потом выкидывать такие выкрутасы. Спокойно, господин Куромаку, а не то вам так и до обморока недалеко. И вот что было странно: обычно, когда на него кричали, Зонтик тут же начинал плакать. Но в тот день, вопреки своему обыкновению, он улыбнулся и понимающе посмотрел на своего короля. «Ничего. Это ты прости меня, Куро. У меня и впрямь нет ничего срочного, а тебе… тебе нужно отдохнуть. Я пойду». Однако в дверях он замер на мгновение и, поколебавшись, тихо добавил: «Но… если несмотря на твои старания всё пойдёт наперекосяк, если случится нечто действительно скверное, ты главное знай, что это не твоя вина, ладно?» Тогда Куромаку подумал, что Зонтик говорит о его нынешнем срыве, или намекает на то, чтобы он, обременённый заботой о трёх государствах разом, не стал таким как и Феликс. Но всё это оказалось не то. Когда Зонтик ушёл, Куромаку долго и задумчиво смотрел ему вслед. Тогда он впервые поймал себя на мысли, что не помнит, с каких пор Зонтик, обычно нервный и тревожный, тот самый Зонтик, что плакал из-за любой мёртвой бабочки или сломанного цветка, успел стать таким взрослым. Чего Куромаку о нём не знал? Когда и благодаря чему тот успел так измениться? «Мне нужно будет извиниться перед ним. Из нас двоих я должен быть сознательным. В конце концов, я же старше, а это моё поведение совершенно никуда не годится», — вздохнул Куромаку. Тогда он и подумать не мог, что так просто поговорить у них больше не получится. В тот же вечер Зонтик вернулся в свою страну.

А ночью следующего же дня, на её границах появилась Стена.

***

      — Допустим, и что же вы тогда предлагаете? Никто не может покинуть пределы Зонтопии, как и попасть в неё. «Или, не мог, до нынешнего дня», — подумал Куромаку, вынырнув из своих воспоминаний. Старик хитро улыбнулся, видя полное неверие, отпечатавшееся на лице серого короля.       — Есть у меня один трюк, с помощью которого мы это провернём. Я проведу вас в Зонтопию, — он залез в карман и вытащил оттуда серебряный червонец с изображением зонта.       — Для него нам понадобится монетка.