В водовороте

— Хоть бы обнял меня, — хмыкает Полли, смотря с какой-то лукавой обидой. Томасу нравится это выражение глаз — оно игриво весёлое и необычное. А ещё направленное только на него. Возможно, говорит он себе, это чистое ребячество, но он слаб перед тем, что хочет видеть внимание этой женщины сосредоточенное только на нём. Точно так же, как его собственное внимание в секунды уходит со всего остального мира, что становится только белёсым фоном за спиной Полли, стоит ей заговорить с ним. Он достаточно честен с собой, чтобы не отрицать этого. Он всегда хочет, чтобы её внимание было сосредоточенно только на нём. Всегда. Пусть и знает, что это наверняка невозможно.  — Ты сказала мне больше никогда тебя не трогать, — отвечает он, почти небрежно и улыбается уголками губ. Только глаза отводит, чувствуя то ли вину, то ли сожаление от собственных слов. Он никогда не говорил этого вслух. Но теперь слова кажутся абсолютно смешными. Будто он говорит не о собственной клятве, а пытается найти оправдание, к тому же, не самое остроумное. Полли никогда не спрашивала раньше. Даже если замечала это в его поведении. О, он уверен, что она замечала, что он не касается её. Никогда не касается первым. Не упускает возможности приобнять в ответ и не отстраняется от касаний, но никогда не касается сам. Это сводило его с ума и он был уверен, что если кто-то это замечает, то только Полли. «Когда в двадцать я не сдержался и поцеловал тебя», — продолжает Томас в своих мыслях и от этого хочется усмехнуться. Горько. Как и свойственно человеку, который не имеет единственного, что на самом деле желает. На секунду зажмурившись, он поворачивается к тёте, выглядящей так, будто он сказал самую невероятную мире вещь. Будто он и вовсе не должен был держать данного слова. Будто тот эпизод и вовсе не сохранился в её памяти. Будто и не должен был сохраниться в его. Возможно, кто-то не назвал бы его человеком чести. Он и сам не был уверен, что смог бы назвать себя подобным образом. Но не сдержать слово, данное женщине он не мог. Особенно, женщине, которую он любит. Да, этому слову уже почти десять лет и, о, видит бог, он хотел бы его никогда не давать, но он держал его, нарушив всего лишь раз — не сдержавшись, когда вернулся с войны. Тогда он единственный раз обнимает Полли сам, не сдержав радости от того, что он и правда видит её. Тогда он чувствует себя живым. Единственный, как выяснит после, раз после войны. Полли не отвечает на его слова, но Томас видит ответ в её глазах. Этого достаточно. Её взгляда всегда достаточно. Её взгляд — это то единственное, что есть у него долгие годы. Он научился наслаждаться этим так же, как наслаждался и сохранял в памяти каждое касание.  — Не думаю, что нам стоит портить сегодняшний день, — говорит Томас и его улыбка, последовавшая за этими словами даже не выглядит натянутой. Он правда рад тому, что происходит. Свадьба идёт просто идеально, а ведь они ещё даже не начали гуляния. Томас знал, как хороши и ярки цыганские свадьбы. Эта не была исключением. Эта была даже ярче любой другой. Эта была свадьбой его брата. Он был по-настоящему рад. Он знал, что ещё способен на подобные эмоции. Успел проверить.  — Томми, — потерянно начинает женщина. Возможно, продолжай он улыбаться, его губы выдали бы что-то нервное, а после и вовсе потеряли улыбку. Но он не улыбался. Уже давно не умел улыбаться долго — только глазами. Его лицо слишком часто не было способно выражать хоть какие-то эмоции. Он жалел об этом и, в то же время был благодарен этой новой особенности. Проклятие в обычной жизни и незаменимая броня в делах.  — После стольких лет? — наконец продолжает Полли и Томас опускает глаза. До боли хочется ответить пафосным «всегда». Но он только молчит, не поднимая глаз. Его чувства не были нужны ей девять лет назад. Сейчас, он был уверен, не нужны были тем более. Не было смысла говорить что-либо. «Ни в двадцать, ни в двадцать девять», — усмешкой разливается мысль внутри. Возможно, сдержись он тогда, то сейчас бы был совершенно другим человеком.  — Вчера я поцеловал Грейс, — не поднимая взгляда, говорит Томас и внутренне клянёт себя за эти слова, которые всё же не смог сдержать, — И понял, что не желаю кого-либо другого. Вот оно — его пресловутое «всегда». Он поднимает взгляд, кажется, только при помощи силы воли. «Чистого упрямства», как это иногда называла Полли. Он не хотел видеть её реакцию. Но не смотреть на неё вовсе не мог. В этот раз Полли выглядит обычно. Абсолютно обычно — спокойное лицо и кажущаяся лёгкая грусть на губах, сложенная из чуть опущенных уголков губ. Томас знал, что раньше этой грусти не было на её лице. Прекрасно помнил это. Сейчас только взгляд женщины говорил о том, что они и правда говорили об этом. Изучающий и будто бы прощупывающий всё его существо до самого основания. Этот взгляд оставлял неприятное ощущение. Намного неприятней боли. К боли можно привыкнуть. Но к такому ощущению — обнажённой и рассматриваемой пристально души, которую, ты знаешь, не примут — нельзя.  — Я разрешаю тебе касаться меня, — серьёзно произносит Полли и Томас не верит своим ушам. Он столько раз представлял раньше то, как снова будет иметь возможность касаться её, что перестал верить в то, что это на самом деле произойдёт. Просто привык, что она то ли никогда не вспомнит, то ли никогда не пожелает разрешить, а он никогда не решится просить.  — Давай же, обними меня, — тянет женщина, чуть притопнув. Тем самым тоном, которым родитель предлагает ребёнку открыть долгожданный рождественский подарок, заранее зная реакцию. И Томас и правда чувствует себя ребёнком. У которого перехватывает дыхание от одного наличия подарка, а перспектива открыть его и получить что-то, о чём он мечтал, вызывает благоговейный ужас, от которого всё существо замирает, не в силах сделать последний шаг — открыть коробку и узнать, что же там. Томас знает, что за подарок уготован для него. Но страх последнего шага от этого, кажется, только в разы больше. Он обнимает её неловко. Томми кажется, что он совершенно разучился этому простому действию. Будто его руки стали чужими, а рост несоизмеримо большим. На секунду ему даже кажется, что на глаза выступят слёзы. Потому что этого он хотел уже на следующее утро, после того, как поклялся ей, что не тронет и пальцем. Потому что на следующее же утро Джон обнял Полли на его глазах и Томас по-настоящему понял, что такое зависть. До того он и не знал, что может настолько желать оказаться на чужом месте… А ведь тогда прошла только первая ночь. Сейчас Полли смеётся, обнимая его в ответ и вдруг появляется ощущение, что только сейчас на них обращают внимание. Только сейчас они становятся частью праздника. Томас улыбается и вторит чужому смеху. Он не уверен, но ему кажется, что он смеётся впервые после войны. И мир вокруг будто вновь становится ярче. Таким же, как был до войны. Целым и ярким. Томас не сопротивляется, когда после застолья его тянут в гущу развлечений. Не сопротивляется, потому что слишком хочет продлить это ощущение будто он жив. Будто он вновь дышит полной грудью. А потому он пьёт, стреляет на-спор и смеётся со всеми над шутками и быстро ставшими пьяными байками. И ему это нравится. Ловит первый удивлённый взгляд Артура, но заставляет себя не обращать на это внимания. Вокруг оказывается достаточно вещей, способных отвлечь его от любых мыслей. Вещей, которые он почти не воспринимал в последнее время и которые просто захватывают его. Как подарок и праздник захватывают ребёнка. Будто водоворот ярких красок, что сменяют друг друга как нарядные пары, танцующие под задорные мелодии, что следуют одна за одной и не собираются кончаться. Водоворот, шум которого — это весёлый гомон и полные радости крики и тосты. Он прекрасно понимает, что уже скоро мир станет таким же, как и до этого. Но он не готов думать об этом, готов лишь раствориться в этом водовороте людей и эмоций. Это легче. Он впервые хочет просто отпустить ситуацию, просто принять легчайшее решение.  — Потанцуешь со мной? — спрашивает взявшаяся будто из ниоткуда Полли и Томас не может отказать. Не только потому, что чувствует себя на кураже. Просто потому, что не смог бы отказать ей. Никогда не смог бы. И, кажется, они оба знали это. Единственное, чего он не собирался делать сегодня — это танцы. Несмотря на всю атмосферу и явно заметное веселье окружающих. Был уверен. Потому что он никогда не любил танцевать. Заставил себя считать, что должен уметь, но не сумел полюбить. Но кружась в водовороте пар вместе с Полли ему кажется, что он понимал, чего не хватало танцам всё это время. Всё это время с ним были не те партнёрши. Потому что рядом с Полли простые и кажущиеся ему бессмысленными движения вдруг приобретают смысл. А глупость танца вдруг сменяется пониманием того, зачем всё это делается. Как минимум для того, чтобы радовать её. Ведь Полли танцы любила. Всегда видела в них смысл и красоту. Томас же любил наблюдать за ней, иногда позволяя себе слабость представлять себя на месте очередного партнёра тётушки. Сегодня ему не нужно было представлять. Сегодня он и правда был на этом месте. На секунды у него даже проскакивает совершенно безумная мысль о том, что это его праздник. Не в реальности, но по ощущению. Не свадьба, но настоящее рождественское чудо. Будь он моложе, он бы даже позволил себе поверить в подобную совершенно эгоистичную и нереалистичную мысль. Но он знает, что вырос из подобных мыслей. Он привык называть себя реалистом. Он был реалистом. Был достаточно, чтобы позволить себе поддаться этой мечте, что буквально сбывалась сейчас. Прямо в его руках. Буквально, ведь они с Полли постоянно касаются друг друга. Не отпуская рук даже когда кажется, что это вовсе не обязательно. ТОмас не настаивал ни на одном из своих касаний, но ощущал что-то невероятное, совершенно не поддающееся описанию, внутри, когда ему позволяли. Он даже не упускает поднять её на руки, когда этого требует танец. Кружит их, когда вокруг кружатся десятки других пар. Кружиться, держа Полли на руках кажется ему невероятным. Считанные секунды, что кажутся ему одними из самых невероятных. Теми самыми, ради которых стоит жить. О повторении которых стоит мечтать. То, как лёгкий испуг на чужом лице сменяется просто удивлением и то, как её губы растягиваются в ответной улыбке. Томас чувствует себя самым счастливым человеком во всём этом чёртовом мире. А после они вновь сливаются с ярким и ни капли не замедляющим движение водоворотом. Яркими юбками и временами не менее яркими костюмами. Касаются друг друга и, случайно сталкиваясь с другими парами, вместе этому смеются. Никаких лишних или слишком откровенных касаний, но он чувствует себя самым настоящим подростком, впервые пришедшим на свидание с девчонкой. Всё замерло внутри и каждый выдох — будто маленькая смерть от восторга. Он помнил, как подобными словами другие описывали первое свидание, когда им было лет по пятнадцать. Или первый секс. Он не был уже уверен. Но теперь понимал это ощущение. Это и правда невероятно. И Томасу кажется, что нет никакого будущего. Нет никаких проблем и дел, к которым его обязательно вернёт неумолимо бегущее время. Нет никакого прошлого. Не было его глупой ошибки, что навсегда убила детскую с своей наивности мечту о взаимной любви. Есть только настоящее. Мгновения, которые совсем скоро станут ярким, приятным воспоминанием. Мгновения, которые ещё недолго будут длиться, заставляя его смеяться и по-настоящему жить. Настоящее, несмотря ни на что, что случится или может случиться потом.