Зеленый мрак

      Аннабэт разложила сумки с двумя камерами и парочкой съемных объективов, достала новую пленку. Как подобное богатство попало к ней во владение уже часть истории, когда Эрик оставил все свои вещи и ушел в поход саморазрушения, из которого еще долго будет выбираться.       На улице стало холодать, но в здании хотя бы можно было снять куртку. Бежевые посеревшие стены, буковые лакированные скамейки, у дальней стены орган, отделенный от остального зала каменными ступеньками и перилами, за ним створки, что ведут в исповедальню, по бокам от скамеек были лестницы, ведущие на второй этаж.       Странно было находится в церкви спустя стольких лет антирелигиозной жизни. Энн щелкнула на кнопку затвора, подняла фотоаппарат и сделала снимок органа. Еще один снимок с видом на свет из окна; снаружи стал гулять легкий туман.       Аннабэт обернулась к стене, к которой прежде стояла спиной и встретилась взглядом с распятым Христом, сделанного наполовину из дерева, наполовину из металла. Религиозность никогда не была ее частью жизни, и она не имела понятия, каково другим людям верить в подобные силы. Ее отец, упрямый атеист, твердил, что нет иной веры, как вера в себя. «Таня, ты и есть Бог. По другим краям не бегай». Но она никогда не понимала, каково это. Хочется думать, что внутри тебя есть святая одухотворенность, материя, которую невозможно потрогать, но можно ощутить. И, к большому сожалению, все попытки венчались тленом, ведь внутри-то шланг, подобный кишке, либо дочиста пустой, либо заполнен гадкой жижей, что нужно усмирять из раза в раз, останавливаться на заправках, прятаться в туалете и дожидаться, пока она выйдет до конца, чтобы снова чувствовать себя, как здоровый функционирующий человек.       Питер подходил к церкви. Он решил, что лучше пройтись до нее пешком и не привлекать внимания видом своей машиной. Приоткрыв немного дверь, он застал Энн, смотрящую на распятие. Он наблюдал за ней из полуоткрытого дверного проема и старался совершить ни звука своим присутствием. Скрипучее петли его на миг выдали, но девушка не обратила на это внимание и все стояла в своих мыслях.       Задержавшись у двери, он не хотел портить момент. Возможно, это было впервые, когда Энн лицезрела что-то, что связано полноценно с религией, а не только глупые пародии с телевизора или музыкальных каналов. Она выглядела как всегда умиротворенной, находящейся в дымке собственной головы. Вдруг она подняла руку и протерла лицо — по ее телу прошла дрожь, будто она вот-вот заплачет. Она повернулась к скамейкам и приметив большую фигуру мужчины, сразу улыбнулась, смыв печаль с лица.       — Я ждала тебя.       Он стал подходить к ней ближе.       — Все в порядке?       — Да, не привыкла находиться в таких помещениях, — сказала она, усмехнувшись, находясь в полуобороте к нему, — у меня все готово. Я тут походила немного, на втором этаже, если что есть зеркало.       Питер кивнул головой; ее лицо снова устремилось на распятие. Перед тем, как отправится с сумкой с одеждой на второй этаж, он направился к ней, аккуратно делая каждый шаг. Он протянул руку к ее распущенным волосам и провел по ним пальцами. Энн не шевелилась и ждала, что он сделает дальше. Он приблизился ближе, намотал аккуратно ее волосы себе на ладонь и обнял ее со спины. Она еще раз обратила внимание на Христа.       — Пускай смотрит, — шепчет он.       Ее голова опустилась на его ладонь, что держала волосы.       — Ты точно хочешь это сделать?       — Да. Раз я это начала, мне стоит это довести до конца.       — Только если это сделает тебя счастливой.       Он отпустил ее и медленно отправился к лестнице. Эхо от шагов стало разносится по зданию: четкий и чистый звук собирался у подполов, и звучал у самого купола. Энн присела на ближайшую скамейку и погрузила лицо в ладони. Ее калечило изнутри от мысли, что позволяет себе подобную вольность. На нем было надето пальто грязного зеленого оттенка, уходящего в серо-синий. Волосы завязаны. Можно было оставить все как есть и не хвататься за то, что так могло и остаться в мыслях. Ведь нет ничего сокровенного в этом человеке, кроме того, что уже есть в её голове, что просто решило неожиданно выйти на поверхность.       Энн смотрела на приоткрытую дверь: с ручек сняты цепи, лежащие рядом, расколотые; она специально их сама ковала несколько лет, насильственно обвязывала ими двери, чтобы потом так же насильственно пытаться их сломать, но сил уже не хватало. Он спускается к ней, наматывает крепкую металлическую цепь: «Она все равно уже ржавая. Она тебе больше не нужна», тянет одним рывком, ячейки разрываются и превращаются в груду мусора.       — Приступим, — доносится его голос.       Смотря в никуда, Аннабэт поднимается, берет камеру, оборачивается к Питеру, и замирает. Будучи в черной рубашке и белой коловратке, он подходит к ней ближе.       — Отец… — выдала она нервный смешок, стараясь держаться серьезно, как и он, — прости меня.       — За что, дитя мое? — поддерживает он серьезный настрой.       Ее колени сами поддались, и она опустила их на пол.       — Я согрешила.       — М, — подходит ближе, его голос шепотом, — с кем?       — С тобой.       — Прощаю.       Его выдала улыбка, не скрывающая смущения, и они засмеялись. Он помог ей встать на ноги.       — Давай лучше приступим.       Его смех эхом раздавался по церкви, что давило на ее тело, на то, что хранилось под костями, в закромах сердца над самой диафрагмой. Она прикрыла лицо ладонью, пряча краткое помутнение. Если бы он повернулся к ней спиной, она бы снова упала на колени при виде его распущенных волос.       — Я бы хотела, чтобы ты встал у окна.       Белые облака затянули небо и чистый свет падал на него, выделяя контур его фигуры.       — Можешь не смотреть в камеру? Я скажу, когда будет нужно.       На долю секунды на его лице появилась улыбка, которую он сразу спрятал в себя. Видеть, как она серьезно подходит к делу, даже когда оно не имеет большого значения, было особенно приятно.       — Я вижу, тебе этот процесс очень важен.       Она посмотрела с вопросом в глазах.       — Ты сейчас выглядишь, так же, как и перед концертами. Сосредоточенна.       — Я всегда, когда над чем-то работаю, отдаюсь этому полностью. Иначе зачем тогда за это браться.       Прошло некоторое время, как уже была сделана серия снимков. У окна, где он ровно стоял, иногда направляя взгляд в камеру. У скамеек и за скамьёй, смотря на Аннабэт или в дальний угол, будто он ожидает, что вот-вот кто-то выйдет из исповедальни. Энн захотела, чтобы Питер встал к распятью спиной и присела на корточки, чтобы сделать ракурс снизу, отчего ему было неловко. Девушка стала его смешить, говоря, что она не собирается делать то, о чем он подумал. К тому же ему самому было все равно, какая всевышняя сущность могла следить за ними.       Она пару раз смогла запечатлеть его улыбку. Выпирающие клыки делали его больше похожим на стремную нечисть, но присмотревшись, девушке становилось все равно, какая она, ведь не безразличный ей человек улыбался как светлый мальчик. Смотря через визир, она увидела, как подобная улыбка его приземляет, убирает налет идола, который так она легко нацепляла при каждому случае, когда видела красивый образ, за которым она боялась увидеть простого человека с эмоциями и болью.       Попросив его пройтись от дальней стены до органа, она так же нажимала на кнопку затвора, захватывая не только его отдельными кадрами, но и орган, обстановку в здании целиком, желая делать акцент не только на Питере, но и на то, в каком месте он находится. Церковь не была заброшена, она частично функционировала, но окружение полностью отображала то, что Энн четко видела краем воображения, которое хотела перенести в реальность. Образ чистого духа, что ведет вечную службу для всех и ни для кого одновременно; скамьи пусты, орган не тронут, но музыка звучит. Она в его шагах, в том, как шуршат ткани его одежды, и даже в том, как он дышит. И щелчок камеры, как одинокая перкуссия, о которой часто забывают — невзирая на это, она все равно важна и четка слышна.       Он подходил к кабинкам исповеди: он стоял недалеко от дверного проема, из открытого окна дул ветер и тревожил белые тонкие занавески, — он направил взгляд на Энн, и та снова щелкнула на затвор.       — Мы так и не приступили к главному, — имел он в виду фотографии, где она бы изобразила его обнаженным.       — Я боялась, что это тебя обидит, — казалось, что она серьезна, но дыхание зачастило.       — Так, тебе это не интересно?       — А тебе?..       Он заметил, как ее серьезность пропала. Снова круглые, и на что-то надеющиеся глаза направились на него.       — Я сделаю все, что ты захочешь, только если ты прикажешь.       Не меняясь в лице, сказал он и последовал ее торопливый голос.       — Пожалуйста, пройди в кабинку. Я хочу сделать последние снимки.       Он желал подойти к ней и взять ее голову в свои руки. Ее припухшие губы от того, что он постоянно их кусала, пока снимала, полураскрытый рот и вздымающаяся грудь будто от бега — хотелось сказать, она может делать все, что ее душа пожелает. Эта фотосессия была лишь попыткой сублимировать, смотреть на него отдаленно, через стеклышки, рядом, но все еще не принимая того, что уже и так произошло между ними.       Он садится на скамеечку в кабинке. Энн за перегородкой во второй кабинке, свет от окна падает на его лицо и подсвечивает; он поднял глаза на объектив. Энн заходит в узкий проем кабинки и говорит:       — Медленно расстёгивай рубашку, — поднимает камеру, в готовности снова фотографировать.       Питер, смотря на нее, принялся вытаскивать коловратку и расстегивать по пуговице. Последовали щелчки. Энн приказала не смотреть на камеру: он послушался и украткой улыбнулся от ее слов. Его пальцы медленно приближались к кожаному ремню штанов.       — Умничка, — она опустила фотоаппарат и смотрела на него.       Волосы ниспадали по плечам, нежный торс был виден через раскрытую рубашку, руки лежали на бедрах, пальцы левой руки отбивали известный только ему ритм.       — Как же тебя хочется выебать, — она попыталась себя поправить. — В женском смысле слова.       Его сдавленный смех.       — Твои слова достойны исповеди, — он заметил, как Энн краснеет.       Питер похлопал себя по коленке, приглашая.       — Я вижу, тебе это нужно.       Ее нижняя губа задрожала, смыкавши зубами, уходит, забирая фотоаппарат с собой. Питер закатил глаза, уже хотел чертыхнуться за свое упорство, но услышал вновь ее быстрые шаги, успокоился. Она занесла треногу, на которой была закреплена видеокамера. Зафиксировав кадр, она обошла ее. Мужчина смотрел на Энн немного исподлобья мертвецкими глазами:       — Прямо так?       Она закивала.       — Иди ко мне.       Аннабэт поддалась и опустилась на колени. Пальцы потянулись к бляшке ремня, расстегивать его, касаться натуральной кожи; проблеснула мысль, как бы этот ремень снова обвивал ее кожу или оставлял бы кровавые отметины, заставлял вскрикивать от приятной боли, от самого жжения внутри тела.       Питер опрокинул голову назад и позволил Энн самой заняться делом. Ноготки цеплялись за плотную джинсовую ткань, дразня возбужденного мужчину. Она расстегнула ширинку и прильнула к нему ртом, вдыхая запах его теплой, скрывавшейся под одеждой кожи. Донесся его низкий стон. Она опускает ткань нижнего белья и продолжает ласкать его ртом, сдерживая себя, чтобы не набросится на него с большей жаждой.       Его глаза приоткрылись и задержались на мигающей красной точке. В углу стояла камера и снимала; ее губы с силой сжимали его член, и он снова выпустил из себя низкий грудной стон. Он не смог держать подальше руки и опустил ладонь на ее голову, поглаживал ее мягкие волосы, которые медленно собирал в кулак не из желания заставить взять его глубже, а из чувства притронуться к ней, тоже сделать ей приятно пускай даже самим касанием. Вторая ладонь приглаживалаее ниже затылка, уходила к спине, теплыми пальцами вырисовывая узоры на коже, в которую больше хотелось впиться зубами. Показать, как ему хочется быть рядом с ней, касаться ее, вдыхать ее мягкий землистый запах.       Из открытого окна вновь подул ветер и зашевелились тихо занавески. В воздухе пахло приближающимся дождем, стало прохладно. Рука Энн находилась на члене Питера, сильно сжимала, медленно ритмично ласкала. Его голова упиралась в стенку, помутненным от наслаждения взглядом он иногда смотрел на нее, сидящей на его бедре, с уст высвобождались попеременно стоны: уже более легкие, просящие, молящие о большем, или хотя бы о меньшем, что могла сделать девушка.       — Однажды, — начала Энн, не останавливаясь ласкать его, — я переслушивала часть с твоим стоном в песне пять раз подряд. Я не знала до того раза, что захочу кончить только от одного твоего голоса.       Она аккуратно проводит пальцами по прядям его волос и произносит у самого уха, шепотом:       — Может ты специально для меня запишешь трек, где будут только твои стоны и всхлипывания? Я бы хорошо провела время в одиночку, слушая его, представляя, что ты рядом. Снова входишь в меня. Медленно. Глубоко. Напирая всем весом. Своим мокрым телом.       Жар Энн обжигал его кожу, слова вытекали как сладкий тянущийся мед. Его дыхание стало только глубже. Питер и подумать не мог, что руки Аннабэт такие приятные, настолько умелые, чтобы доставить ему удовольствие. Прямо там в узкой коморке он осознавал, как ему хочется отдаться этой женщине, что смотрит на него уже далеко не влюбленным, а спокойным, покровительствующим взглядом.       Она наслаждается его муками самозабвения, когда он ничего не может сказать, а она все шепчет ему, как он желанен в своем сумрачном забытье. Как ей хочется еще сильнее сделать из него умоляющего, стонущего ее имя, притрагивающегося к ее губам, когда она с привязанностью водит по его языку своим языком и легко касается мокрыми устами до его лица, скулы, челюсти, все ниже к шее, к выпирающим костяшкам ключиц и вздымающейся сильной груди. Оставляя следы от укусов, мокрых поцелуев, она снова садится на колени и ласкает сам кончик языком, нежна держа за основание.       — Лилит…       Простонал Питер, видя ее полуоткрытые глаза и то, как ее рот принимает его, все быстрее. Его голос все сильнее выходил из грудной клетки, становилось тяжело дышать. Он взял ее с силой за затылок и Энн издала жалкий тонкий звук от резкой боли, а после лишь доносились его грубые утробные стоны.

***

      — Тебе не больно?       В комнате были зажжены только две свечи. Энн боялась прикасаться к огню, в отличии от Питера, которого он завораживал. Лежа на кровати, она наблюдала, как он проводил пальцами по огоньку пламени.       — Если вести по самому кончику пламени, то нет, — отвечает мужчина.       Энн вжалась спиной в Питера, смотря, как он играет с огнем.       — Огонь теплый, мягкий, если его быстро касаться, на долю секунды.       Он касается ее оголённого плеча, приглаживая, успокаивает.       — Если использовать воск свечи то, это даже приятно.       Девушка повернула голову и встретила его расслабленный взгляд.       — Возьми свечку и попробуй.       Питер протянул к Энн свою руку, она держала свечу из пчелиного воска на расстоянии от его кожи. В ее глазах он видел спокойное пламя, что завораживало и вызывало трепет; она смотрела на его блеклые старые порезы. Он мягко водил одними пальцами по ее ноге и ждал, когда она решится пролить воск на его кожу. Аннабэт снова взглянула на него: во взгляде не было и капли переживания, что она может причинить ему боль.       Ее дыхание замерло, когда первая капля с шипением попала на его запястье. На его лице появилась улыбка плавного удовольствия. Медленно капли падали на кожу Питера, разливая ласковый жар по телу, доставляя слабое покалывание на руке.       — Видишь, — говорит он, — это не так страшно.       Он видит ее заинтересованные глаза и спрашивает:       — Хочешь еще? — огонь освещает его ухмылку.       Она кивает и кротко улыбаясь, подносит свечу к его груди. Потрескивая фитилём, воск разливается по гладкой коже, что вздымается от возбуждения. Питер старается не громко дышать, чтобы не сбить огонёк и случайно не обжечься. Жар от воска медленно холодел. По его груди растекались теплые капли. Аннабэт протянула к остывающим лужицам руку; коснувшись, она ощутила, как они пытаются застыть. Она проводила по ним пальцами, размазывая их по груди Питера.       — Я могу сделать так же и на твоей коже.       Она услышала его глубокий, спокойный голос и ощутила тяжесть в сердце. Страх скучивался с желанием продолжить призрачный момент уединения, она прижала к себе руки, пытаясь защититься. Питер поднялся с постели, ближе к ней, — капли воска на его груди еще не до конца застыли и еле стекали вниз. Касание его рук привело ее в чувства: она ощутила разницу с ним, насколько он стал горячим.       — Ты согласна, чтобы я тебя согрел?       Прошептал он, касаясь до ее лица своим дыханием.       — Согласна.       — Повернись спиной ко мне, — она послушалась; свечка оказалась в его руке. — Спина менее чувствительна, чем шея. Или запястья.       Он подносит свечу к ней, бережно обхватывая девушку за талию.       — Я хочу видеть.       Он улыбнулся и поднял свечу над ее плечом. Энн спрятала губы от волнения, видя, как первая капля хочет упасть. Жар коснулся ее — тревога пропала. Ее заменила искра наслаждения. Питер заметил свет в ее глазах и спросил:       — Продолжать?       — Да, — сказал она с нетерпеливой улыбкой.       Капли потекли ручьем по ее плечу, оставляя тонкую пленку, застывая на ее прохладной коже. Питер поддувал нежно на скатывающийся по ее спине воск. Она осмелилась закрыть глаза и выпустить тихий стон.       Свечка снова оказалась на тумбочке и к ее коже коснулись его губы. Притягивая девушку к себе, он ласкал ее пальцами. Она облокотилась на него и испытывала умиротворение, как он проводит аккуратно меж ног, какая она влажная от касаний. Питер продолжал целовать шею и плечи, оставляя следы от мокрого языка. Вдыхая ее глубокий теплый запах, смешанный с матовостью воска, он сильнее надавливал пальцами, вызывая еще более сбитое дыхание Энн, плавно наращивая темп. Она положила голову на его плечо, открыв рот от томления, растворяясь в его прикосновениях.       — Второй раз я могу не пережить… — шепчет она дрожа.       Взявшись за ее горло, обхватывая его почти полностью своей ладонью, баритон Питера звучит у самого уха.       — Недооценивай себя, принцесса. То была всего лишь прелюдия.       Его клыки мягко вошли в кожу Энн. В глазах стал мерещиться тот самый коридор, с которого все началось. Черная тень с горящими глазами обволокла девушку полностью, но это лишь доставляло ей удовольствие.