The silence died

      С первыми лучами цифрового солнца на Тулпаре наступает утро, трель будильников разносится по коридорам, и пятеро человек подскакивают на койках.       Они, ошеломлëнные, дикие, озираются по углам своих кают, сгибаясь от ужаса, когда образы событий прошедших месяцев и последних мгновений собственных жизней нещадно настигают их.       Неописуемые изображения въелись в сетчатку глаз, душили отчаянием. Кто-то заходится в рыданиях, кто-то содрогается от истеричного смеха, кто-то потерянно сидит, ничего не понимая. Но всё же все по итогу испытывают одно: животный страх и раскаты фантомной боли в местах, где были искалечены тела. Это и реалистичные жестокие образы вопили о том, что видения вовсе не сон, а самая настоящая безысходная правда.       Но прикроватные каютные часы буднично показывали 141 день полёта. Внутренняя система отсчёта суток корабля до ужаса педантична, им ли не знать. Волна болезненного облегчения ударяет в голову, тут же сменяясь тревогой. Никто не уверен, что конкретно произошло, как они оказались в прошлом, второй ли это шанс? Мучительно ясно одно: ни при каких обстоятельствах нельзя допустить повторения трагического сценария.       Это их ответственность.

***

      Кëрли переводит взгляд от экрана часов к своим рукам, ногам, поднимает голову и глядит в упор на остекленевшие, голубые глаза по ту сторону зеркала. Затем опять на часы и дальше по кругу. Он проделал это так много раз, что светящееся зелёным «141», казалось, впечаталось в сетчатку намертво и осталось бы перед взором, даже закрой он веки. Веки.       Кëрли страшно. Он пролежал, свернувшись на койке, парализованный абсолютным ужасом, по ощущениям целую вечность. Лишь полные страха безмолвные крики выходили из горла, подушка давно намокла от слëз. Пальцы не слушались, не слушалось ничто. Кëрли еле посмел ими пошевелить с немыслимой уверенностью, что бредит.       Мысли мешались в кроваво-грязный хлам. Светлое лицо, отражающееся в пыльном зеркале шкафа — чистая издёвка, жестокая насмешкой, больная шуткой замороженного мозга, наваждение сна.       Должно что-то произойти. Он моргнëт, вздохнет поглубже, и нос отслоится, лицо рассыпется на маленькие кусочки, мясные пазлы. Вытечет глаз.       Кëрли не может отдышаться, проводит рукой по щеке почти невесомо, боясь содрать до мяса такую хрупкую кожу. Пальцы дрожат невыносимо, но ему тошно от мысли стиснуть их в кулак — вдруг отвалятся вместе с кистью. Колени дрожат не меньше. Шевелиться мучительно. Призрачные волны боли обрушивались на всё тело, но особенно на ногу, которая... которую...       Ужас беспомощности сжимает сердце. Сработал ли инстинкт бегства от одной мысли о Джимми или от бессознательной мольбы мозга отключить все воспоминания, Кëрли не понимает.       Голова в тумане, он будто не спал несколько месяцев, лет, веков. Изнемождëнный и вымученный, мог думать только о покое, и знай Кëрли себя хоть чуточку хуже, связал бы это с желанием смерти.       Но он больше не уязвим, не беспомощен. Кëрли умоляет себя успокоиться. Ведь пока он может свободно шевелить любой частью тела, а в глазу ледяной коркой не застынут слëзы, не будет отдыха. И лишь от него зависит, станет этот отдых предсмертным или обычным глубоким сном в земной квартире, когда они распрощаются с грузом и с Пони Экспресс, и капитан выразит честь команде за то, что выдалась судьба полетать вместе.       Он вздыхает прерывисто и потерянно. Надо взять себя в руки, некогда плакать и жалеть себя, Кëрли обязан бдить и наблюдать. Спасти команду от Джимми, а не сходить с ума от своих собственных бед. Неслучившихся бед. Неслучившихся.       У Кëрли есть сила — знание. Они же совершенно беззащитны. Каждая секунда невнимательности, слабости стоит всего. Он не может этого позволить.       Кëрли выдыхает, вытирает лицо и через силу пытается восстановить в памяти цепочку событий сегодняшнего дня. Он опасливо слезает с койки, пошатывается, хватается за стенки. Ноги дрожат, но не плавятся, не стекают на пол лужами подгорелого гноя. Даже кости в них не хрустят.       В этот раз Кëрли обязан быть хорошим капитаном. Третьего шанса ему не дадут.

***

      Видит Бог, Свонси стоит титанических усилий не предпринимать никаких радикальных действий вместо того, чтобы ворваться в каюту к выблядку и перерубить его в мелкий смердящий фарш. Во-первых, топора-то нет! Кëрли, как он помнит, отдаст его позже этим днём, после того, как проявит капитанскую милость, освободив из пены дуболома стажёра. Во-вторых, ох уж эта самая капитанская милость. Тут и будущее знать не обязательно, чтобы понимать: Кëрли ни за что не даст своего дружка в обиду и практически всегда на его стороне. Едва с ног до головы не облизывает. А здорового капитана он не пересилит.       Но чуть что Свонси церемониться не станет. Субординация, приказы — плевать ему будет. Хоть один повод, хоть раз визгливая шавка разинет пасть шире, чем надо, тогда-то он ему все зубы и повырывает, и никакой капитан не прикроет его жопу!       Свонси пыхтит раздражённо, кидает взгляд на противоположную сторону стола, упираясь прямо в расширенные зрачки Дайске, который мигом их отводит.       Они сидят вместе в гостиной уже десять минут, уплетая предоставленную компанией овсянку с опилками. Вернее, Свонси уплетает, изредка поскрипывая зубами от злобы, тогда как пацан очевидно играет в гляделки. И взгляд у него такой, непривычный какой-то, нервный, даже тревожный.       Свонси хотел бы отрицать, но при виде Дайске сегодня утром у него защемило сердце.       — Выкладывай уже, что случилось, шкет, — не выдерживает он, даже после крушения пацан выглядел не настолько обеспокоенным.       Дайске резко подскакивает и будто давится воздухом, открывая и закрывая рот, как рыба. Наконец, черты лица растягиваются в широкой, но неуверенной рассыпающейся улыбке.       — Всë хорошо, Свонси! — он даже поднимает палец вверх для пущей убедительности. — Так, просто спал плохо... О, Аня! Привет!       Из дверного проёма гостиной действительно показывается Аня. Она не спешит отходить от порога, не спешит двигаться вообще. Застывшие, будто искусственные глаза стеклянеют сильнее, стоит взгляду упасть на Свонси и Дайске. Слова последнего застают её врасплох. Медсестра машет рукой как-то потерянно, еле слышно приветствует. На губах маленькая нервная улыбка, и выглядит Аня просто отвратительно.       Одного взгляда на неё хватает, чтобы злоба Свонси увеличилась в геометрической прогрессии. Пусть ублюдок Аню и Дайске хоть пальцем тронет...       — Садись со мной! Сегодня на завтрак каша. Хотя, у нас всегда на завтрак каша. Но, блин, в этот раз на вкус она даже почти не напоминает стиральный порошок!       Дайске нёс несусветную хрень, как и всегда. Впрочем, странная тревога с его лица никуда не делась, наоборот, увеличилась, когда Аня приблизилась. Она отодвинула стул рядом с ним, медленно, стараясь не издать ни малейшего звука, села.       — Даже спрашивать не хочу, откуда ты знаешь, какой на вкус стиральный порошок.       Свонси бурчит отчасти по-привычке, отчасти потому что очевидное напряжение и одного, и другой, оседает в животе ощутимым грузом. Подсознательное желание разрядить обстановку.       Немного работает: Аня сидит сутулясь, неподвижнее статуи, но уголки её губ едва заметно приподнимаются. Вдруг, даже малейшая пародия на улыбку пропадает, брови сводятся к переносице. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но не успевает.       Распахивается дверь. Слова умирают в горле.       На пороге Джимми.

***

      Мёртвая тишина.       Когда второй пилот последний раз покидал гостиную с Кëрли на руках, она точно также ввинчивалась в мозг.       Уши болели. Несмотря на безмолвие, в них что-то гудело. Отзвуки ли выстрела, разорвавшего барабанные перепонки? Возобновившийся ли шум исправных корабельных систем, от которого успеешь отвыкнуть за столько-то месяцев?       Посрать. Курить хочется.       Он тащится вглубь комнаты мимо тупых тошнотворных лиц. Глаза следят за ним, тяжело и неотрывно, Джимми даже не думает посмотреть в ответ. Они не знают, кому принадлежат их жизни, на чьих поступках сходится судьба. Особенно той медсестрички. Зависимые. От него. Так и должно быть.       Совершил ошибку. С кем не бывает? Важно то, что теперь действительно предоставился шанс всё исправить, и уж Джимми его, блять, не упустит. Предотвратит крушение, последующую срань, спасёт всех наконец-таки, как и должно было быть с самого начала. Писхологический тест, день рождения, письмо начальства. Он помнил эти хуëвые дени хорошо.       Джимми выуживает из автомата с едой пакетик блевотной каши. Брать полную порцию вместо уменьшающихся с каждым месяцем половинок кажется роскошью. Он садится на край стола, подальше от всех.       Но обстановка будто бы только накаляется. Из помещения словно выкачали весь воздух, и даже за бортом, в вакууме космоса, вздохнуть представлялось возможнее, чем в замершей безмолвной гостиной.       Второй пилот буквально нутром чуял прикованные к себе взгляды всех людей в комнате. У Ани было слишком серьёзное выражение лица, у Дайске и подавно, и стоило Джимми встретиться с ними глазами, они тут же уводили их в сторону. Свонси же, напротив, буравил его прищуром, выражавшим свирепое, ничем не замаскированное насилие.       Джимми, наконец, огрызается:       — Чего уставились?       Но ответы не успевают последовать: дверь с пыхтением отодвигается, и на пороге стоит человек, о человечности которого Джимми давно успел забыть.       Все четверо ничего не могут с собой поделать и неприлично таращатся на Кëрли, как на чудо света, будто видят впервые. Сказать по правде, они действительно в какой-то момент стали забывать некоторые черты его внешности, кем он был изначально, сводя его личность к плачущей обречённой фигуре на кушетке.       Кëрли будто глядит на всё и ни на что одновременно, во взгляде слишком много мглы, но встретившись лицом к лицу с Джимми, он его не отводит.       Второй пилот видит пыльное стекло криокамеры, за ним глазное яблоко, голубое, выразительное и влажное. Хотя нет, глаз двое, и они содержат эмоцию, которую Джимми не может определить. Он еле уловил собственную злость. Ему одновременно хочется как подойти-сделать-сказать что-то импульсивно-мерзкое, так и беспомощно рассыпаться от облегчения.       Сучий-сучий Кëрли. Если его личико остаётся целым, это значит, что Джимми ещё ничего не проебал. Ведь Кëрли тоже от него зависим, кто бы подумал! И не калека-полутруп — совершенный «звёздный капитан» после всех событий будет кланяться Джимми в ноги, а не наоборот. Как это тешит самолюбие.       Но Кëрли совсем не замечает ни эмоций в глазах Джимми, ни других пристальных взглядов, в ответ впиваясь в лица с болезненным отчаянием.       Живые, здоровые.       Он боится шевелиться, увидеть изуродованных мертвецов. От воспоминания трясутся коленки, туман в голове густеет, и желудок переворачивается. Стол, вокруг которого они собрались, не помогает. Кëрли героически не смотрит на его поверхность и с усилием улыбается, выдавливая:       — Всем доброе утро!       Они отвечают хором голосов, но у него закладывает уши. Кëрли вежливо кивает, и ком подступает к горлу, стоит взгляду задержаться на Ане чуть подольше.       Дайске зовëт присоединиться к ним, позавтракать, но капитан уверяет, что не голоден. Вряд ли он сможет что-либо есть в ближайшее время.       Вместо этого Кëрли, усиленно игнорируя взгляд Джимми с другой стороны стола, подходит к Ане и говорит тихо, еле слышно:       — Извини, можно тебя на минутку?       Медсестра, вовсе не прикоснувшаяся к еде, поднимает голову, не сразу понимая, что от неё хотят.       — Да, конечно, — поспешно говорит она, расторопно встаëт из-за стола и первая исчезает за дверью. Кëрли за ней.       Коридор встречает раскатистым гулом труб. Капитан выдыхает, но скорее не от облегчения, а от принятия судьбы.       Видеть Джимми едва выносимо. Кëрли даже показалось, что вся фантомная боль стала реальной за те несколько минут, что они находились в одной комнате. Но... это всё. Ему было невозможно страшно идти в гостиную. Кëрли думал, что от одного взгляда на Джимми его никакущее самосознание в этом неожиданном прошлом расколется напрочь, разлетится на ошмётки, как и тело, в ужасе подохнет. Но несмотря на утреннюю истерику и самые кошмарные мысли, Джимми вызывал лишь тошнотворное омерзение и ледяное презрительное отторжение. Не страх. Страх вызывало другое.       Аня поворачивается, потирает предплечья, глядит вопросительно. Кëрли прокашливается. Смотреть на неё больно. На миг мерещится, что лицо Ани тает, растворяется, по подбородку стекает кровь. Они все вокруг него точно фарфоровые, да и он сам тоже. Кëрли знает, насколько хрупки их жизни. Он не имеет права позволить хоть кусочку отколоться.       — Я хотел спросить, ты не против, если мы с Джимми проведём психологическое тестирование наедине? Мы давно друг друга знаем, и это будет куда продуктивнее...       — Да! — выпаливает она, не давая ему договорить, лицо на секунду переполняется сильной эмоцией, затем вновь становится ровным, Аня добавляет спокойнее. — Да, конечно, капитан... звучит разумно.       Кëрли и удивлён, и рад, и обеспокоен одновременно. Он не думал, что она, всегда подходившая к работе с усердием, согласится так быстро. Аню даже не пришлось упрашивать. Неужели Джимми настолько замучил её ещё до всех событий? Беспокойство перетекает в душащее чувство вины.       Проблема никуда не делась. На корабле Джимми попросту не было замены. Отставка второго пилота значила в два раза больше работы капитану, что не укладывалось в по часовой график чисто физически. И, если откровенно, Кëрли был болен. Он еле как структурировал у себя в голове черновое подобие плана по пути в гостиную, потому что мозг непроизвольно отключался, впадая в странную туманную пустоту. Будто не разморозился до конца. Словом, случится чудо, если у Кëрли получится вовремя закрывать хотя бы свой график.       Но если плевать на график... для изоляции тоже не было ни единого места. Медотсек выполнял важнейшую функцию, не говоря уж о кабине пилота. Криокамеры питались от корабельного реактора и должны быть тронуты только, когда человек находится на волоске от смерти, и медицинскими средствами его не спасти.       Убить же Джимми... после пережитого Кëрли приводила в панику даже мысль о капле крови. К тому же, весь экипаж посадят, как соучастников, а Кëрли ничего не хотел так же сильно, как светлого будущего для команды. Особенно зная, каких ужасов они могли натерпеться.       Но ничто из этого не понадобится, ему известно всё наперёд. Надо только не зачитывать проклятое письмо об увольнении, прислушиваться к словам экипажа, по-возможности максимально держать Джимми в поле видимости и не подпускать к другим членам команды. Бывший друг почти всегда должен находиться рядом с Кëрли, что бесконечно его расстраивало.       — Спасибо! И, Аня, — она смотрит снова, и клубок стыда и сожалений душит его сильнее, — если что-то происходит... если тебя что-то волнует, ты всегда можешь рассказать мне об этом. Я всегда помогу тебе.       Он сам не в восторге от сказанных слов, но узел в горле мешает выразиться яснее. Кëрли размышлял о том, чтобы рассказать Ане всё прямо, в лицо. Но как бы это выглядело! Можно попросить её не находиться рядом с Джимми, но Кëрли был уверен, что и тогда она не искала контактов с ним. Он сам её нашёл. Нет смысла лишний раз нервировать бедную Аню, это абсолютно не её вина. Предотвратить всё можно только искоренив источник проблемы. А именно Джимми. А именно письмо, которое и запустило всю цепочку событий.       Она отводит взгляд, лицо нечитаемо, лишь глаза то вспыхивают, то гаснут.       — Хорошо, я поняла. Спасибо, капитан.       Кëрли улыбается расслабленнее, но ненадолго. Аня смотрит на то, как он кивает и исчезает за металлической дверью.       Она больше на настолько наивна, чтобы ему поверить.

***

      После завтрака Аня сама приносит Кëрли анкеты с тестом, чему тот рад безмерно: он мысли допускать не хочет, что случилось бы с ним, увидь он хоть очертания медотсека, если даже воспоминания вызывают едва контролируемую панику. По этой же самой причине Кëрли решил не уходить в кабину пилота, а провести тестирование прямо здесь, в гостиной, когда остальные разошлись. Он понимает, конечно, что рано или поздно обязан будет туда спуститься, но на данный момент сама мысль невыносима, и это даже не учитывая того, кто расположился напротив.       Кëрли сидит на диване спиной к столу, на который так и не взглянул, рядом с Джимми. На одно больное мгновение кажется, что он заперт с ним. В ловушке. Кëрли старается подавить слабость. Разговор даже не начался, не надо терять контроль.       — И с чего бы здесь? — мерзкий голос. — Капитан будет лично тестировать меня, какая честь. А на что нам Аня?       Когда Кëрли предложил остаться в гостиной, Джимми насторожился. Это утро отличалось от того, каким он его запомнил. Параллельная вселенная? Или вроде эффекта бабочки из-за того, что встал с другой ноги?       Капитан встряхивает головой и перебирает листы на коленях. Кëрли с Джимми даже одним воздухом дышать противно, но не надо давать волю эмоциям — это всё не просто так, а ради остальных. Он старается не смотреть на его руки, на его пальцы, но на его лицо Кëрли, увы, не смотреть не может. Фантомные боли усиливаются.       — Ты никогда бы ей правду не сказал. И чем тебе не нравится гостиная? Вполне себе милый экран.       Они оба переводят взгляд на голубое небо и облачка, и на обоих одновременно накатывает тошнота.       — Едва ли.       Кëрли не торопится. Джимми помнил его слегка отстранённым и задумчивым тогда, как он жаловался на неудовлетворенность работой. На свои «проблемы». Желчь подкатывает к горлу, но Джимми одëргивает себя. Неизуродованное лицо, как кричащие рамки предупреждений, напоминает ему об ошибках, которые он больше не смеет совершить. Джимми пытается проглотить горечь, но она вспенивается с новой силой, стоит только Кëрли криво улыбнуться ему.       — Начнём, Джим.       — Может, ну его. Результаты только нашей медсестре и нужны, — хотелось как можно скорее уйти далеко-далеко отсюда.       — Нет уж. Раньше начнём, раньше закончим, — Кëрли прокашливается, — «Считаете ли вы, что эффективно справляетесь с задачами второго пилота?»       — Да, блестяще, просто прекрасно, — отвечает Джимми без задней мысли.       Кëрли кидает на него взгляд, но тут же смотрит в листок, записывая ответ. Он сидит какое-то время, безмолвно и напряжённо, прежде чем задать следующий вопрос.       — Что вы предпримете, если капитан, в силу обстоятельств, не сможет выполнять свои задачи, а весь экипаж окажется на грани гибели?       Джимми каменеет. Он абсолютно убеждён, что ослышался, но вся уверенность вязнет в резком взгляде омерзительно-голубых глаз, подсвеченных отвратительно-дневным экраном. И там и там от помех всё становится красным.       — Что?       — Что вы предпримете, если капитан, в силу обстоятельств...       — Там нет такого вопроса, — рычит Джимми. Он помнил этот тест так себе, может быть этот вопрос там действительно есть, но сейчас второй пилот об этом не думает.       — Как же нет, если есть.       — Покажи!       Он резко подаётся вперёд, намереваясь перехватить листки. Кëрли едва подавляет желание отскочить, но вместо этого перехватывает руки, отводит бумажки в сторону. Запал Джимми слегка гаснет, когда капитан, на удивление грубо, отпихивает его кулаком.       — Прекрати, просто ответь!       Он хочет съязвить, поднимает голову, но взгляд ледяных глаз пронзает его насквозь, как игла жука. Нить слов, которые Джимми хотел выплюнуть, теряется напрочь. Никогда лицо Кëрли не источало такой холод, такую... злобу?       Но ему, верно, померещилось, ведь стоит моргнуть, и Кëрли смотрит на него, как обычно, приветливо, говорит мягко:       — Джим, ответь на вопрос.       Джимми точно показалось. Собственная растерянность выбивает из колеи.       — Взял бы ситуацию в свои руки, всё бы исправил, обеспечил бы безопасность капитану и команде... Доволен?       Смотреть на Джимми ужасно противно, но Кëрли вглядывается в до боли знакомое лицо, в которое смотрел чуть ли ни каждый день на протяжении нескольких десятилетий, в котором видел друга, но сейчас видит только конченого, блять, лжеца.       — Доволен. Следующий вопрос.

***

      После завтрака Свонси вместе с Дайске спускается в хозотсек. Тогда он оставил его одного, а когда вернулся, дурак уже был весь в пене. Позволить сопляку залезть в вентеляцию ещё раз? Ни в коем случае.       Пацан перед дверью несколько жмётся, теребя пальцы, и Свонси одаривает его нетерпеливым прищуром.       Он сжимает руки в кулаки, когда, невольно, представляет глубокий кровоточащий разрез на изуродованном болью молодом лице.       — Чего встал! Гайки сами себя не закрутят.       Дайске запускает руку в волосы, бормочет извинения, слегка посмеиваясь, и, наконец, переступает порог хозотсека.       Свонси пыхтит, проходит в другой угол комнаты, открывает один из забитых под завязку ящиков, достаёт гаечный ключ и красноречиво шлёпает им об столешницу.       Когда механик оборачивается, Дайске смотрит вовсе не на него. Голова задрана, и он глядит на эту сто раз проклятую вентеляцию глазами дикими, пылающими и широченными.       — Ну уж нет, даже не думай! — Свонси грозно рявкает, интерпретировав всё по-своему. — Я, блять, тебе в её сторону даже смотреть запрещаю, слышишь!       Дайске вздрагивает, не ожидая крика.       — Что вы, что вы, — спешит он успокоить, — вы же сами сказали нельзя, значит нельзя, не думаете же вы, что я туда...       Стажëр резко осекается, а механик обречённо вздыхает. И за что ему такое наказание? Свонси машет рукой, подзывая подойти ближе. Дайске слушается, при этом огибая вентиляцию по какой то невозможной параболе, и механик торжественно вручает ему гаечный ключ.       — А теперь на карачки и к той панели. И чтобы через десять минут всё было закручено!       — Будет сделано, босс! — выпаливает Дайске полушутливо-полунервно и резво шлëпается на пол.       Ворчание Свонси прерывает внезапно открывашаяся дверь. На пороге Аня. Перспектива оставить её без присмотра после завтрака ему очень не понравилась, но Джимбо находился с капитаном, а у Ани оказались какие-то неотложные дела в медотсеке. Как бы то ни было, при виде неё механик испытал облегчение и, кажется, не только он.       — Аня! Ты пришла помочь закручивать гайки? — подал голос Дайске со своего места. Его улыбка была искренней. Свонси зыркнул на стажëра, и он отвернулся, ковыряя стену ключём как ни в чем не бывало.       — Нет, — Аня улыбнулась, заражëнная его весельем, но радость продлилась недолго, сменяясь беспокойством, — Свонси, можно с тобой поговорить?       Он хмурится, кивает ей на выход из хозотсека и кидает Дайске красноречивый взглад, прежде чем закрыть за собой дверь, оказываясь в коридоре.       — Это насчёт Джимбо, да? — начинает Свонси с места в карьер и не ошибается. Ещё бы он ошибся.       Лицо медсестры удивлённо вытягивается, она отчаянно кивает.       — Да. Я про него... Дело в том, что, — Аня пытается сглотнуть подступающий к горлу ком, — я боюсь его. Он пристаёт ко мне. Я знаю, что он со мной... он сделает ужасное, если не вмешаться. Я бы рассказала капитану, я хотела бы, но он мне не поможет, ты же знаешь, он с ним... заодно...       Ей еле как удаётся не задохнуться. Поднимая голову, Аня сильнее всего боится наткнуться во взгляде напротив на стену равнодушия. Но облегчение чуть не подкашивает ноги, когда она видит полностью противоположное. Глаза становятся влажными.       Свонси думает, что зубы ссыпятся в крошку, настолько сильно он стиснул челюсть. Ему хотелось придушить эту падаль вот прям сейчас. Как же хорошо, что Кëрли находится с ним. И как плохо.       Вместо этого механик кладёт руку на плечо девушки, надеясь, что жест вселит в неё капельку безопасности.       — Если этот дегенерат хотя бы косо на тебя посмотрит, сразу говори мне. Мы с Дайске пустим его кишки на новые провода для вентиляции. Хоть где-то принесёт пользу.       Аня выдыхает удивлëнный полусмешок, улыбка растягивает дрожащие губы.       — Конечно, — голос звучит ровнее, — спасибо, Свонси. Спасибо большое.       Механик что-то бормочет, убирая руку и отводя глаза. Сентиментальность вообще не его.       Аня не жалеет ни секунды, что рассказала. Она хорошо помнила понимающий взгляд Свонси, когда призналась ему тогда, в разбитой кабине пилота и посчитала, что он не отвернëтся от неё и на этот раз. Так и оказалось.       Аня не могла даже надеяться на то, что ситуация обернëтся в её пользу. Нет, слишком рано думать о подобном. Всё утро она сидела и перебирала таблетки в медотсеке, откупоривая баночки, высыпая их и разглядывая снова и снова. Смотрела на дверь и думала, что может никогда из неё не выйти. И ничего опять больше не будет иметь значения. Аня была уверена, что потеряла вкус к жизни. Вместо него остались горький налёт от капсул на языке и кровь, бурлящая в горле. Она давно отбросила все мысли и мечты о лучшем, но сейчас будто заметила краем глаза проблеск чего-то светлого. Никогда не поздно придумать новые причины жить, и Ане хотелось бы верить, что это относится и к ней.       — И, Свонси, — говорит она внезапно, когда он уже повернулся в сторону двери, — помнишь? Завтра?       «День рождения» капитана. Об этом событии хотелось забыть как и ей, так и ему, но Аня посчитала необходимым напомнить во многом потому, что думала, что сам Свонси помнит. Они тогда договаривались прийти и украсить гостиную к вечеринке где-то два дня назад. Как это было давно.       Свонси безрадостно усмехается. Как о таком забудешь?       — Да-а, нас ждёт неслыханное веселье.

***

      Едва заслышав приближающиеся шаги, Дайске отлепляет ухо от незаметно приоткрытой двери и живо возвращается к своей стенке.       В обычное время он бы вовсе не вздумал подслушивать, нет, не-а! Стажёр бы воспринял взрослых, обсуждающих свои важнецки-взрослые вещи, как само собой разумеющееся. Всё равно мало чего бы понял из их разговоров, а не путаться под ногами — это действительно то, чем он мог быть полезен.       Но сейчас всё складывается совершенно наоборот. Дайске знает, что случится, если не вмешаться, и это знание делает его ужасно растерянным. Разговор между Аней и Свонси раскрутил водоворот страха в животе пуще прежнего. Джимми и... Бедная-бедная Аня. Её мёртвое лицо сто процентов приходило бы Дайске в кошмарах, если бы было время поспать тогда: его убили до того, как предоставился шанс.       Дайске страшно смотреть, как от проводов за спиной отлетают искры, как от холодного света ламп посверкивает стекло. За ним спрятан топор. Ему плохо от фантомного ощущения штырей, впивающихся в бок и живот, рвущих стенки органов. От разрядов тока, трещащих в костях, от агонии и лезвия в миллиметре от лица.       Свонси... убил его. Но ведь Дайске не боится Свонси, значит не должен бояться ни топора, ни вентиляции. Свонси поступил правильно. Плевать насколько потерянно он себя чувствует. Благодаря старому механику Дайске сейчас здесь и может изменить развитие событий. И будет ужасно некруто и неблагодарно, если он не решится на действие из-за неуверенности и страха сделать всё ещё хуже. Дайске всегда всё портит, смог бы он испортить ситуацию, в которой дальше и портить было уже нечего? Ну, не попробуешь — не узнаешь.       Стажëр посмеивается нервно, постукивая ногтями по ручке гаечного ключа. Он сделает это ради Свонси, ради Ани, ради капитана Кëрли. И ради мамы. Она дождётся его, в этот раз.       Вот только, что могло предотвратить катастрофу? Что же, что же...       Дверь открывается, и Свонси кидает убийственный взгляд, даже с порога замечая, что панель до сих пор прикручена меньше чем на половину. Ани в коридоре не видно, скорее всего, она ушла подготавливать украшения для завтрашней вечеринки, о которой он, честное слово, вовсе забыл.       Дайске словно ушатом воды окатывает. Вечеринка. Письмо. Письмо!Всё началось с него! Ни зачитай капитан письма, не случилось бы того, что случилось. Джимми не начал бы беситься, команда бы не расстроилась, и капитан бы не разбил корабль. Как всё может пойти плохо, если ничего плохого не произойдёт? Необходимо всего-то...       — Куда намылился, шкет!       Дайске даже не понял, как очутился на выходе из хозотсека. Кровь стучала в ушах от спешки и возбуждения, он обернулся на Свонси, расплываясь в, как ему казалось, непринуждённой улыбке.       — В туалет, я мигом.       Он захлопывает дверь, как можно скорее, не давая механику сказать и слова. Но вместо пути в уборные Дайске сворачивает направо, нервно переминаясь с ноги на ногу перед раздвигающимся шлюзом.       Коридор темнее, чем все остальные на корабле. Стажëр проглатывает тревогу. Путь в кабину пилота — прямая кишка, если его кто-то встретит спереди — он пропал, если сзади — тем более. Дайске не уверен, что сможет правдоподобно соврать, зачем ему понадобилось идти сюда. Но это очень-очень-очень маловероятно, капитан и Джимми всё ещё должны находиться наверху, главное поторопиться. Но с чего он вообще решил, что так запросто найдёт это письмо? Стажëр старается отогнать сомнения прочь, фокусируясь на лязге железной сетки под ногами.       Ещё один шлюз спустя он стоит перед дверью в кабину пилота и толкает её с замиранием сердца. Внутри никого. Дайске тяжело выдыхает от облегчения, но не время расслабляться. Нужно найти...       А найти письмо оказалось до изумления просто: эмблема подковы подсвечивала торчащий из факса листок. Дайске глядит во все глаза, приближаясь к письму, как к дикому лютому зверю. Он аккуратно вынимает бумагу, бегло просматривает содержимое. Это оно, оно самое! Судя по времени получения, написанному на уголке, письмо пришло вот прям только что. Капитан его ещё не видел.       Стажëр срывается с места, выбегая из кабины пилота почти вприпрыжку. На ходу он складывает листок вдвое, втрое, вчетверо и глубоко засовывает в карман штанов. Оказавшись напротив хозотсека, Дайске, наконец, останавливается, тяжело дышит, но на губах улыбка радостная, почти безумная. Он чувствует, как глыба сваливается с плеч. Капитан не зачитает письмо, ведь никакого письма никогда и не существовало. Трагедии не случится, все спасены.       Хорошая работа, Дайске!

***

      Кëрли больно. И дело не только в том, что он приближается к несчастной кабине пилота, от чего конечности ноют сильнее с каждым шагом.       Эти минут двадцать психологического теста ощущались, как все два часа психологического давления, ведь находиться наедине с Джимми было чистым мазохизмом. Кëрли пытался вести себя обычно, непринуждённо, это было неоходимо, чтобы второй пилот не смог ничего заподозрить, но всё портилось, когда перед глазами всплывала гниль. Она формировалась в физиономию, злобный оскал. В руки, жёсткие, грубые, жестокие. Они били и толкали, рвали и резали с ненавистью, ненавистью. Ненавистью.       От воспоминаний подскакивал пульс, сжималось горло. Если Кëрли стошнит, то наизнанку вывернутся все таблетки, которые когда-либо запихнули в него эти пальцы. Те самые, что были перепачканы его кровью, кровью его команды.       Кëрли пытался нацепить маску морального урода, монстра на лицо вечно недовольного человека напротив, который сутулился и раздраженно цыкал, когда за, как казалось ему, последним вопросом шёл ещё один. И это получалось, ещё как получалось. Джимми был до смерти омерзительным. Кëрли сам изумился своей выдержке. Но ненадолго. Не прошло и часа, а он уже предаёт свой план. Вот только по ощущениям, если бы Кëрли не оставил Джимми одного, то умер бы. Столько резкого негатива — от испуга до бешенства — за непродолжительное время переживать было явно небезопасно для психики. Да ещё и успешно маскировать.       Кëрли чувствовал себя совершенно больном, вымотанным. А ещё до глубины души преданным. Каждый нерв заточился от эмоций, из вихря которых он с лёгкостью мог определить только две: ледяной гнев и топящую печаль.       Неужто все прожитые бок о бок десятилетия так легко стираются начисто сиюминутной злобой? А что, если она была постоянной? Наливалась, как гной, чтобы потом прорваться, подставить в самый уязвимый момент. Сучье поганое лицемерие.       Насколько хорошо он действительно знал самого близкого человека? Своего любимого друга? Как сильно недооценил бездну внутри него? На этот раз он никому не позволит в ней сгинуть.       Но для этого надо, чтобы голову не терзала бурей эмоций и непрошенными воспоминаниями своя собственная бездна.       Единственное, что проступало в туманном сознании Кëрли чётко ещё с утра — письмо из главного офиса. Насколько он помнил, оно должно было уже прийти. И то, что Джимми остался наверху — действительно плюс. Он ни в коем случае не должен узнать об увольнении.       С тяжестью на сердце Кëрли поравнялся с шлюзом в кабину пилота, когда за спиной открылась дверь хозотсека.       — Выглядите паршиво, капитан.       Старый-добрый прямолинейный Свонси. И как всегда прав. Кëрли не смог сдержать маленькой улыбки. Наверное, он направляется в гостиную. На лестнице Кëрли чуть не столкнулся с Дайске. Стажёр спешил, его лицо было радостно-взволнованным. Кëрли раньше вовсе не замечал, но теперь было очевидно: экипаж явно готовился, мило надеясь удивить капитана завтрашними поздравлениями.       — Ещё не привык к отсутствию кофе, — попытался он отшутиться, но вечно недовольное лицо механика стало ещё недовольнее.       Хоть Свонси изначально ставил то, что именно Кëрли разбил корабль под сомнение — капитан был кем угодно, но не импульсивным психом — полностью подобное развитие событий отрицать было нельзя. Чëрт знает какие тараканы могли расплодиться в голове их ответственного, но уставшего и довольно закрытого начальника после того ëбаного письма.       — Что-то не так, да? — от состояния капитана зависит их благополучие (и что уж, жизнь!), и Свонси намерен напомнить ему об этом.       Кëрли уставился во все глаза.       — Что? Нет-нет, Свонси, всё хорошо, если ты про центральный узел, то он в полном порядке, не ломался с момента...       Механик раздражённо рычит.       — Да не железка меня интересует! Вы выглядите будто с петлёй на шее, и что-то явно скрываете! — Свонси вздыхает, продолжая не так напористо. — Мне не нужны ваши секреты, нет уж, но помните, что на вас всё тут и держится, а я людские бошки чинить не умею. И чтобы вас не гложило, оно явно не стоит загубленных судеб, так?       Кëрли бледнеет, слова протыкают насквозь открытые раны. Не уж то на его лице отражено такое отчаяние, что даже Свонси заволновался? Гнев механика звенит в ушах доходчивой пощëчиной. Но как бы он ни был прав, капитан все-таки в одиночку не справится.       — Это так, Свонси. И у меня тоже есть просьба, — тот выгибает бровь, и Кëрли продолжает, — можешь по-возможности присматривать за Джимми? Меня волнует его отношение к другим членам команды.       Свонси ожидает чего угодно, но не этого. Он и не надеялся, что Кëрли хоть когда-нибудь в чем-либо заподозрит своего дружка. Это даже веселит. Теперь механик официально, с капитанского позволения, может придавить вошь ногтем в случае чего. Свонси ухмыляется, впервые видя в Кëрли единомышленника.       — Будет сделано, капитан, — бросает он и уходит.       Кëрли чувствует себя капельку лучше. Капельку. Ему всё ещё нужно туда. Он зажмуривает глаза, переступает порог первого шлюза и идёт, слышит свист второго и через несколько шагов упирается ладонью в холодную сталь. Пока неуверенность не завладела движениями, Кëрли распахивает дверь кабины пилота. Открывает глаза.       С порога на него в ответ уставилась россыпь экранов. Он с замиранием сердца ждёт, когда они пойдут рябью от красных помех, но этого не происходит. Нет и грохота, и визг сирены не разрывает уши. Всё что Кëрли слышит: размеренный гул систем и своё учащëнное сердцебиение.       Он переводит взгляд ниже, на два пустых сидения, на клавиши панели управления, каждую из которых знает, как родную. В кабине Кëрли проводил большую часть своей жизни, и хоть в ней не было ни одной личной вещи, она казалась домом больше, чем собственная каюта. Это была самая его комната на всём корабле. Сейчас же она ощущалась несостоявшейся могилой.       Кëрли с усилием выныривает из пелены мыслей, переводит взгляд на факс. Внутри мигом всё застывает, а потом рассыпаться мелкими-мелкими осколками.       Письма нет.       Он бросается к аппарату, смотрит под ним, за ним, затем по всему полу, по всей кабине, но письма нет нигде. Оно должно было уже прийти, и где же оно?! Мог ли Джимми... У Кëрли от ужаса дыхание перехватывает, но он тут же понимает: Джимми всё утро находился с ним, а затем остался наверху, это невозможно. Но вдруг?       А если письма вообще больше не существует, и Кëрли перенесло не совсем в то самое прошлое?       Капитан искренне не знает, голова гудит от напряжения и страха, и он в сердцах сильно распахивает дверцу шкафа. На него, вися на самом видном месте, глядит ключ. Кëрли без тени сомнения аккуратно берёт его и кладёт в карман комбинезона, простукивая поверх ткани. Опускает глаза ниже, на чемоданчик с пистолетом и плотно закрывает шкаф. Эта вещь больше никому не понадобится. Как и топор.       Письма, по какой бы то ни было причине, нет. И он не знает, как относится к этому.       Терзаемый сомнениями, Кëрли тяжело опускается в своё кресло. Лампочки на панели приветливо мигают. На радаре ни одного неопознанного космического тела.       Пока.       Как раз нужно заняться курсом полёта. Кëрли массирует виски и пододвигается в кресле ближе.

***

      Остаток дня и вечер проходят совершенно спокойно. Они пробыли на нетронутом аварией Тулпаре меньше дня, но им составило небольшого труда свыкнуться с этим, будто и не было никакого крушения. К хорошему привыкнуть очень лекго.       Перед сном они буднично (будто продолжали делать это последние несколько месяцев), пожелали друг другу спокойной ночи, но ни один из них глаз так и не сомкнул.       Аня сидела в самом дальнем углу койки, прижав ноги груди, и ни на секунду не отрывала взгляд от двери в свою каюту. В кулаке крепко зажат перочинный нож. Она знала, что Джимми не придёт сюда этой ночью, но не могла заставить себя расслабиться хоть на миг. Забыться, потерять бдительность. Это было равносильно смерти.       Дайске, после того, что узнал сегодня, никак не смог бы уснуть: волнуясь за Аню, он прислушивались к тишине коридора. Кëрли и Свонси занимались тем же самым, каждый из своей каюты, готовые сорваться с места хоть от малейшего звука, отличного от жужжания корабля. Вот они и сидели, болезненно-напряжëнные, готовые к появлению Джимми, и понимали, что так продолжаться больше не может.       А Джимми тоже не спал. То ли от бессонницы, которая преследовала его и до, и после крушения (то есть всегда, блять), то ли из-за страха закрыть глаза и обнаружить себя на грязном полу в луже из собственных мозгов.       Завтра ещё этот хуëвый день! Снова Джимми будет слушать подтверждение того, какой он распоследний конченый неудачник, пытается ухватиться за самую нижнюю перекладину лестницы, пока сам тонет в болоте, и каждое движение утягивает его всё глубже и глубже на дно, превращая попытки стать чем-то большим в акт самоубийства.       Бездействие — слабость. Приглашение потоптаться на тебе ногами, справка о том, что ты труп.       Но раздражение перерастает в ярость, стоит Джимми вспомнить, что чтобы не стать трупом, ему надо было, как раз-таки, ничего не делать. Не насиловать Аню, не разбивать корабль, не брать ответственность, которую не сможет вынести...       Это была всего лишь ошибка.       И он тут, межу прочим, всё исправляет. Капитан жив, невредим, и Джимми думал, что это принесёт ему покой, но, Кëрли, наоборот, злит больше обычного. Какой-то он заторможенный, молчаливый, сам на себя не похожий. И ему не показалось тогда, во время теста: стоило только второму пилоту зайти в кабину сегодня днём, как лучики тепла и добра, которые Кëрли всегда излучал, будто превратились в верёвки и обернулись вокруг шеи Джимми. А как ещё объяснить, что находясь радом с ним, он чувствует удушье? Да ещё глаза эти: их мягкая голубизна сменилась чем-то холодным сковывающим. Второй пилот смотрит, и муравьи будто ползают под кожей, и всё чешется. Избегать Кëрли хотелось на подсознательном уровне, этим он, по-возможности, и занимался весь день, и Джимми точно не понимал почему, ненавидя ситуацию ещё больше. С кем ему проводить время, как не со своим другом? Кëрли был единственным, кому было на него не насрать, с таким же раскладом на Тулпаре для Джимми вообще не оставалось места. Нигде в мире не оставалось. Несправедливая неправильная хуйня. Кëрли должен ценить, что Джимми сделал для него, должен быть благодарен.       К горлу подбирается что-то злющее и горькое. Если бы капитан не стал беспомощным калекой, то, Джимми уверен, им всем бы удалось спастись. Это ведь талантливый Кëрли, который во всём разберётся, который у всех на блядском хорошем счету, всегда знает, что делать, конечно, разумеется! Джимми никогда ему и не был нужен по-настоящему. Он и себе-то не нужен: даже умереть не смог. Дважды.       Как будто это нормально: просто сидеть и смотреть, как твоя жизнь сминается и выкидывается! Что ж, сейчас, он именно так и должен поступать. Просто смотреть. И за бездействие ему спасибо не скажут. Никто ведь не узнает, как Джимми всех прекрасно спас от самого Джимми.       Второй пилот крепко зажмуривается, пытаясь отогнать головную боль. Надо просто пережить завтрашний день, не натворить хуйни, затем пережить эти восемь месяцев, а потом пережить и свою грёбаную жизнь.       Он отворачивается к стене и прожигает её взглядом весь остаток ночи.

***

      Утром, после того, как Кëрли проснулся (в этот раз и не засыпал) и отправился по своим делам, они вылезли из кают. Уставшие неспавшие, все шли в гостиную, как на казнь. События будущего копошились в их головах клубками червей. Подготавливать вечеринку хотел, пожалуй, только Дайске.       Аня была уверена, что ссыпется на пол, как песок, фантомные крупицы которого она никак не могла вычесать из глаз. Девушка просидела без сна всю ночь, стараясь даже не моргать. И сейчас, вынимая разноцветные шарики, ей казалось, что она рухнет от усталости.       — Где гирлянды?       Вакуум в голове исчез, когда Джимми перевёл раздражённый взгляд от коробок прямо на неë. Синяки под его глазами были больше чем обычно, как и отросшая щетина, что делало второго пилота ещё более мерзким.       Его присутствие, даже незаметное, всегда было таким мучительно-очивидным, как заноза, ресница в глазу, безобразная мелочь, портящая картину. Мёртвый пиксель. Аня мысленно дала себе пощёчину: расслабилась, позволила застать себя врасплох. Любая ошибка стоит всего.       Джимми на её молчание огибает стол, намереваясь подойти ближе. Рука Ани дрожит, опускается в карман. Сжимает перочинный нож. Метал охлаждает пылающие нервы, которые вопят от кошмарного тошнотворного присутствия.       — В последний раз они были у тебя, так? — проясняет Джимми.       Аня, собрав всё мужество, не делает ни шага назад.       — Джимбо! — прикрикивает Свонси, отрываясь от возни с баллоном гелия. — Хорош в глаза долбиться, будто тебе всё должны на золотом блюдце подносить! А лучше вообще выйди, раз мешаешь. И без тебя украсим.       Джимми про существование Ани тут же забывает, переводя на Свонси всё своё разозлëнное внимание.       — Я тут, между прочим, помогаю, — цедит он сквозь зубы, — вам всем.       — Ах да, ещё бы. Помогаешь! — механик театрально закатывает глаза. — С бешеной собаки хоть шерсти клок.       — Что ты несёшь?       — Ну как же, бешеная собака, паршивая овца. Знакомо, верно, Джимбо?       Взгляд Джимми становится убийственным, но звонкий голос Дайске разносится прежде, чем второй пилот и механик успевают наброситься друг на друга по-настоящему:       — Джимми! Гирлянды у меня!       Вышеназванный осекается, затем сердито уходит, не удостоив Свонси последним взглядом.       Механик же смотрит ему вслед с самодовольством. Аня подходит ближе, благодарно улыбаясь, и протягивает шарики, которые предстоит надуть. Свонси кряхтит, возвращаясь к прежнему занятию. Компания вместе с шариками выдала и баллон с гелием, всё ради единственной в году вечеринки, а лишние баллоны с кислородом на случай непредвиденной аварии, разумеется, предусмотреть не удосужилась. Поворачивая вентиль, Свонси вглядывается в другой конец комнаты обеспокоенно. Шкет, конечно, похвально, но бестолково, взял компанию уëбка на себя.       Дайске криво улыбается, одной рукой вынимая гирлянды из коробки, другой почëсывая затылок, стараясь угомонить бешено бьющееся сердце, когда возмущённый Джимми поравнялся с ним.       — Они всё это время были здесь! Во-от...       Мужчина хмыкает безучастно, сгребая украшения в кучу и принимаясь распутывать маленькие узелки. Дайске предполагает, это значит, что на нём нарезание скотча.       Ножницы в руке слегка дрожат. Сидеть по соседству с Джимми, чуть локтями не касаясь, гадко. Дайске далёк от брезгливости, поэтому заключает, что чувство вызвано волнением. Хотя, после того подслушанного разговора Ани и Свонси омерзение больше не стоит исключать... В любом случае, он обязан потерпеть. Стажёр сглатывает неудобные эмоции. Дайске всегда считал, что если относиться к людям с добротой, они ответят тем же. Верно?       — Как думаешь, капитану понравится? — говорит он безобидно, когда они прилепляют гирлянду к стене.       Джимми смотрит пустым взглядом.       — Ну типо, — Дайске практически жалеет о том, что рот открыл, разглаживая загнутый край бумажного треугольника, — вы же ста-арые друзья, ты должен всё о нём знать. Какой его любимый цвет?       — Откуда я знаю? — выплёвывает Джимми, но все-таки задумывается. — Оранжевый?       — О! А у меня жёлтый! Это почти оранжевый.       Дайске намеревается спросить, какой у него самого любимый цвет, но второй пилот демонстративно отворачивается, направляясь к стойке налить воды. Он чувствует испепеляющие взгляды Свонси и Ани кожей, когда проходит мимо них. Это бесит, но больше бесит то, что Джимми не понимает природы такого отношения к себе. В какой бы угол не подался — везде лишний. И так было всегда, но сейчас возвелось в немыслимый абсолют.       Со Свонси у него не задалось с самого первого знакомства: старик был груб, нетерпелив и до зубного скрежета упрям. Сейчас же выглядел гораздо-гораздо злее обычного.       Аня из обычной дурëхи превратилась в молчаливую. Джимми привык к такому её поведению после крушения, но сейчас для него не было смысла.       Дайске же стал неловким, нервным, пародией на самого себя.       Всё это очень странно, будто они что-то знают... Или им плевать на Джимми больше обычного, потому что ему тоже плевать больше обычного. Ни с кем из них за пределами корабля, он никогда бы не встретился. Ни с одним из них не хотел иметь ничего общего.       Джимми долго болтает воду в стакане, прежде чем отпить.       Какая ирония. Он вынужден спасать людей, которые ему до глубины души безразличны.

***

      Аня совсем неискренне улыбается, когда капитан застывает на пороге, сбитый с толку громкими поздравлениями. Он посмеивается и слегка нервничает, прямо как тогда, и, прямо как тогда, отправляется делать торт.       С каждой прошедшей секундой Аня становится всё напряжëннее. Холод ожидания сковывает грудь. Она отказывается отрывать взгляд от узора столешницы.       Сейчас будет письмо. Скандал. А потом...       Аня впивается в кожу запястья так сильно, что ломается два ногтя. Если подумать, то вокруг так много чисел. От её края стола до тарелки ровно сорок восемь древесных прожилок. В шкафу четыре настолки. В автомате с едой восемь видов полуфабрикатов. На экране один мёртвый пиксель. Ровно 240 дней до конца поездки. Ровно пять часов до Джимми.       Аня словно не здесь. Через открытые глаза она не видит ничего, но будто наблюдает за собственным телом из-под потолка гостиной, смотрит на тёмную макушку. Ждёт.       Звонкий стук рассеивает туман в голове: Кëрли ставит тарелку с тортом на стол чересчур поспешно и также быстро опускается на стул, пододвигаясь с пронзительным скрипом.       Он отчаянно надеется, что никто не озаботится его чрезвычайной бледностью, прячет под столешницей трясущиеся руки. Кëрли чуть не теряет сознание, когда на миг видит на столе перед собой своё же распластавшееся полумëртвое тело. Пересекается с ним взглядом.       Надо успокоиться. Всего каких-то 10-15 минут, не больше, и он вылетит из гостиной и закатит столько истерик, сколько пожелает.       Кëрли пересобирает себя заново, но стоит посмотреть на нож, как руки начинают дрожать пуще прежнего.       — Ну так будет торт или нет? — недовольствует Свонси, и его смятый в кашецу глаз падает из простреленной глазницы прямо на тарелку.       У Кëрли стынет желудок.       Аня, привлечëнная внезапной заминкой, впервые за всё время, проведëнное в прошлом, по-настоящему вглядывается капитану в лицо. Увиденное её неприятно удивляет. Аня никогда не замечала Кëрли до крушения таким... беспомощным напуганным. Игла сострадания пронзает сердце.       Разумеется, на странное поведение капитана обратила внимание не она одна.       — Всё в порядке? — Джимми настороженно смотрит в бледное лицо.       Его пытливый взгляд заставляет разряд тока пробежать от корней волос Кëрли до самых пальцев ног. Лучше не затягивать этот омерзительно-отвратительно-кошмарный момент ещё дольше, а то действительно упадёт в обморок прямо здесь и сейчас. Или что похуже. «Раньше начали — раньше закончили» отныне девиз этого корабля.       — Да-да-да, сейчас всё будет, — тараторит Кëрли, но с ужасом понимает, что его рука ни в какую не хочет подниматься, чтобы взять ручку ножа.       Рядом подскакивает Дайске, и ещё до того, как стажëр наберëт в грудь воздух, все знали, что произойдёт. Он попросит речь.       Вдруг, Аня подаëтся вперёд и практически кричит, заставая врасплох всех, в том числе и себя:       — Может, действительно уже разрежем торт!       Она ловит ошарашенные взгляды, но перебитый Дайске не продолжает ничего говорить, и медсестра слегка успокаивается.       Если бы он попросил речь (что Дайске и хотел сделать, письмо ведь у него, значит капитан сказал бы что-нибудь хорошее, а это то, что как никогда необходимо для сплочения их команды, верно?), то Кëрли зачитал бы письмо об увольнении, а это та вещь, от которой напрямую зависит её судьба. А впоследствии и судьбы всего экипажа.       Конечно, Аня понимала, что, рано или поздно, Кëрли непременно расскажет им о письме, но если был хоть малейший шанс предотвратить насилие над собой, она вцепится в него мёртвой хваткой. Наученная горьким опытом, Аня по-настоящему может рассчитывать только на себя.       — Извините, — говорит она гораздо тише, — просто Свонси не единственный, кто хочет есть.       — Тогда, — выдавливает всё ещё сбитый с толку Кëрли, — почему бы тебе самой не разрезать?       Аня смотрит на него с удивлением и тревогой, и капитан только тогда понимает, как, возможно, недовольно прозвучали его слова.       — Нет, я серьёзно! Можешь отрезать себе самый большой кусок. Я, если честно, и есть-то не хочу...       Его лицо достаточно искреннее, чтобы она потянулась за ножом. Это кажется Кëрли благословением. Собственные сжатые в кулаки руки всё ещё потряхивает.       — Вот бли-ин, — ноет Дайске, растекаясь по столешнице, явно огорчённый, что ему не досталось большей порции сладкого.       Аня нагибается над тортом. Она чувствует, как слева смотрит Джимми. Но у неё в руках настоящий большой нож, вокруг вся команда, и письмо не было зачитано. Сейчас Аня в безопасности. Девушке приходится отрезать себе кусок чуть больше, ввиду конспирации. Аппетита не было от слова совсем.       Кëрли же подталкивает свою часть торта Дайске. Стажëр вспыхивает, как бенгальский огонь, и начинает счастливо тараторить, какой их капитан «супер-пупер лучший, ну просто ваще!». Аня ставит последние куски перед Свонси и Джимми и с неохотой кладëт нож.       Во время еды наступает молчание. Точнее, действительно едят только Дайске и Свонси. Аня гоняет куски по тарелке, то и дело запихивая некоторые из них в горло. На нëбе оседает вкус картонных коржей. По ту сторону стола Кëрли просто сидит и не ест совсем. Джимми же пробирается сквозь торт только наполовину, затем встаëт.       — Я пойду. Ещё раз с «днём рождения», Кëрли, — бросает он, прежде чем скрыться за дверью.       Здесь, в гостиной, ей ничто не угрожает, но только здесь и только сейчас. Там, в полутьме коридоров, теперь рыщет злобный голодный зверь. Никогда не знаешь, где он окажется, из-за какого поворота появится, когда нападёт.       Аня, несомненно, очень рада, что Кëрли не рассказал о письме, но, с другой стороны, это обрекло её на вечное томление и полное страха ожидание момента, когда он, неизбежно, зачитает его.       Мысли сужаются до одной-единственной вещи, с которой, на этот раз, вовсе не стоит тянуть.       — Эй, Аня, — звонкий голос Дайске выуживает из омута опасений, — как относишься к пижамным вечеринкам?       Девушка глядит непонимающе.       — Дома мы после праздников всегда устраивали пижамные вечеринки, я подумал, было бы классно провести и здесь одну! Ну... если ты не против?       — Да, конечно, — Ане кажется, что слова стажёра ей померещились, она улыбается почти неверяще, — я только за.       — Ура! — ликует Дайске, откидываясь на ножках стула назад. — Первая в истории Тулпара пижамная вечеринка! Первая же?       Капитан, улыбаясь, кивает. Кëрли определённо вкурсе, что ни о какой пижамной вечеринке в предыдущем развитии событий и идти не могло (собственно, на этот раз, Дайске и не застревал в пене). Может, он действительно в другой реальности, где она есть, но нет письма? Или из-за того, что послание руководства не было прочитано, случилась вечеринка, а письмо все-таки существует, просто Кëрли его не обнаружил? Какая... отвратительная мысль. Она точно не даст ему покоя.       Как бы то ни было, Аня теперь будет в ещё большей безопасности, это не может не радовать.       — Капитан, хотите с нами?       — Нет-нет, развлекайтесь, Дайске, — посмеивается Кëрли, — я не буду вам мешать.       — Вы? Мешать?! Что вы такое говорите! А вы, босс, придëте?       — Я приду так же, как твои кредиты, если будешь отлынивать от работы, шкет! Доешь и живо докручивать гайки!

***

      Под покровом приглушённого света вечерних коридоров корабля Аня прошмыгивает в медотсек. Она открывает ящик под кушеткой и быстро опускает в него холодный чемоданчик, до этого крепко прижатый к груди.       Пока Дайске хлопочет, подготавливаясь к пижамной вечеринке, медсестра, точно зная, что Джимми и Кëрли находятся в своих каютах и собираются спать, решает действовать. Под предлогом переодеться она оставляет стажёра одного, сама поспешно спускаясь в кабину пилота. Аня уже делала это, повторить не составляет никакого труда. И пусть у неё нет доступа к пистолету, знание того, что его нет и у Джимми, делает её чуточку спокойнее. Лучше позаботиться о безопасности как можно раньше, пока не стало слишком поздно.       Сегодняшний вечер, как-никак, должен быть весёлым. Может быть, у неё даже получится расслабиться. Аня покидает медотсек.       Дайске уже заждался.       — Вот и ты, наконец-то!       Он сидит в её каюте, на полу, совершенно не стеснëнный узким пространством их спальных жилищь. Комната выглядит как раньше, ни капельки не изменилась, но присутствие Дайске делает её светлее, уютнее. И дело не в его цветастой пижаме.       Аня волей-неволей улыбается, плотно закрывает дверь и опускается на пол.       — Что мы будем делать? — начинает она, пытаясь загнать все мысли подальше, этим вечером не до них. — Я была на пижамных вечеринках, но, вроде, ты всё хотел сделать, как дома...       — О, да необязательно! Мы просто смотрели телек и ели коктейли с пиццей всю ночь. Жаль, что в космосе такое нельзя, — Дайске надувается, затем посмеивается. — Но это не главное. Вечеринке важна атмосфера. А по атмосферности пижамной вечеринке нет равных!       — И какая же у неё, — смешок, — атмосфера?       Дайске вдыхает радостно и достаёт из-за спины парочку пакетиков подсластителя.       — Первое: вкусняшки! — он держит их двумя ладонями, как самую ценную вещь на свете. — Наш кэп просто прекрасен, отдал их почти что сразу! Всего-лишь пять раз просил.       — Смотри не убей зубы, — подтрунивает Аня, — из ухода за ними у нас только паста и...       «Ополаскиватель», — чуть не произносит она, но вовремя спохватывается. Слово встаëт поперёк горла. Дайске заминки вовсе не замечает.       — Да ладно тебе! Второе — это что-то интересное. Телека у нас нет, галоэкран не в счёт, но-о...       На этот раз он откуда-то вытаскивает несколько настолок, прямо как какой-то маг.       — Есть это!       Аня удивляется, что стажёр ещё затащил в комнату, пока её не было. Но вид потëртых коробок греет сердце. Она помнит все правила, все карточки наизусть. Когда Аня в последний раз притрагивалась к ним?       — И последнее, третье, самое главное: чтобы всем было уютно, — Дайске слегка мнётся, глядит на неё внимательно, осторожно. — Это самое сложное правило, не обижайся, если у меня не получилось...       Аня машет головой, улыбаясь так искренне, как только может. Игла бороздит её сердце. Она не хочет думать о том, что происходит за дверью, что происходило с ней при другом развитии событий, что может произойти. Важно, что происходит сейчас, и сейчас Аня позволяет себе расслабиться. Сидеть спиной к коридору. Кушать подсластитель и огорчаться проигрышу в настолке в той самой комнате, в которой вчера ночью сходила с ума от страха.       Дайске зря волнуется. Ей с ним по-настоящему комфортно.

***

      Джимми готовился вновь выслушать насмешку над своим существованием с омерзительным покорством. Правда выбешивает не так сильно, если уже её знаешь. Но даже здесь судьба вытерла об него ноги.       Какого хуя Кëрли не зачитал письмо? Какого хуя вообще было вчера?       И так всегда. Стоит Джимми допустить мысль, что он крепко держится, во всём разобрался и выйдет из ситуации победителем, эти пресловутые перекладины лестницы рушатся под ногами.       Свист двери в кабину пилота ввинчивается в виски. Голова раскалывается.       Ну как же так, сука, происходит! Мир просто ненавидит его. Не хочет его победы.       Когда Джимми открывает шкафчик, мысль усиливается десятикратно.       За чем бы он изначально ни шëл, это напрочь выветривается из памяти. Ни ключа, ни пистолета. Нет. Не то чтобы второй пилот думал пользоваться тем или этим, но все-таки...       — Какого хера?       Кëрли на его поражённый выдох оборачивается в кресле, отрывается от утренней диагностики систем, вопросительно смотрит.       — Где?       Видя требовательно указывающую руку, капитан лишь откидывается обратно на сидение.       — Ключ? Я его в другое место положил.       — Зачем?       — Подумал, он тут на самом видном месте и всегда без присмотра. Как-то небезопасно.       — Да ну. И кому же капитан не доверяет? — не может не поддеть Джимми.       Кëрли выдыхает. Как он раньше терпел его?       — А пистолет зачем спрятал, сканер всё равно только твой?       Джимми слышит резкий скрип кресла, а повернувшись, видит и капитана. Он стоит рядом и не отрывает взгляд от пустующей полки.       Внутри Кëрли всё стынет, а затем рвётся, дробится, растаскивается, выворачивается. Если пистолета нет, то его взяла Аня. И сделать она могла это только по одной причине.       Взгляд дрожит от напряжения. От тумана голове легко. Грудь же сдавлена так, словно вновь вплавилась в приборную панель, чуть-чуть, и выгорит брюшина. Кëрли открывает рот, уверенный, что из него польются кровь и стенки желудка, но уши слышат лишь полные ужаса и ярости слова:       — Что ты сделал с Аней?       Джимми глядит во все глаза. Откуда это взялось?       — Что? Ты о чëм?       Узел в горле всё туже и туже, а обрушившаяся тишина вопит об опасности. Но чего ему бояться, это же Кëрли?       Аня взяла пистолет по одной причине. Действия Джимми также исходили из конкретной вещи.       — Ты прочитал письмо.       Кëрли не мог поверить своей непроходимой блядской тупости. Всё ведь было буквально под носом! И это он так взялся исправлять ситуацию, довёл до того, что снова, снова по его вине страдают дорогие ему люди. Сценарий повторяется. Сценарий повторяется, и он всему этому причина!       Кëрли не заметил своего рваного учащëнного дыхания, дымки, застелившей глаза, и колотящегося сердца, до того момента, как рука, владельца которой хотелось видеть меньше всего на свете, потянулась к его плечу. Он грубо отбил ладонь своей.       — Ты украл письмо и прочитал его.       — Какое ещё письмо? — кричит Джимми, не было же никакого письма, он уже ничего не понимает, и это неимоверно выбешивает. — Что за бред ты несёшь!       В глазах Кëрли отражается чистейшая ненависть. Она смотрится на всегда приветливом лице настолько дико, что из Джимми резко выбивает всю спесь. Тело пронзает сковывающий ледяной страх, и ему кажется, что Кëрли ударит его.       Он делает шаг вперёд, Джимми назад. Под пальцами холодная сталь двери. Взгляд капитана напоминает ему мясорубку, угрозу расправы, не высказанную вслух.       — Кëрли!       Джимми вздëрнул бы себя на месте от того, как по-мерзки жалко это прозвучало.       Но его не бьют. Хватают грубо, но даже не за воротник — за запястье, и тянут за собой по коридору, прочь из кабины пилота, затем по лестнице наверх. Джимми вырывается, но у него нет никаких сил, физических уж точно. Хотя очень бы хотелось.       — Куда... — пытается шипеть, но хватка Кëрли становится буквально стальной: ещё чуть-чуть и он вывернет себе руку.       Лязг металла под двумя парами ног разрывает уши. Шумит какая-то дверь, но по стойкому запаху витаминов и удивлëнному вздоху Ани не составляет труда догадаться, что это медотсек.       — Что случилось? — Аня бледнеет и вскакивает со стула, но Кëрли спешит её успокоить. Хренов принц на белом коне.       — Ничего, всё в порядке. Можешь выйти, пожалуйста, надо поговорить.       Аня растеряна, но кивает, искоса поглядывая на Джимми.       — Он пока побудет здесь, — Кëрли смотрит на него сурово, дожидаясь, пока Аня исчезнет в коридоре, и только тогда отпускает покрывшееся двойным слоем синяков запястье. Без слов захлопывает дверь.       Ему было жизненно необходимо увидеть Аню. Оставить же Джимми в кабине пилота, после того, как он прочитал письмо, было категорически нельзя. Кëрли уже обещал держать его в поле зрения, не спал эти ночи, но всё равно случилось непоправимое. И даже вид медотсека, комнаты, в которой он медленно мучительно умирал, был куда как милосерднее чувства вины и ненависти к себе от одного взгляда на Аню. Сколько ещё раз Кëрли будет её подводить? Кормить пустыми обещаниями, позволять причинять ей боль?       Джимми стоит ошарашенно. Душный воздух медотсека провонял таблетками, палёной плотью, блевотиной, кровью и смертью. Кружится голова. Он ничего. Блять. Не понимает. Джимми подскакивает к двери, прижимается к металлу, уши от напряжения остро болят.       Он слышит обеспокоенный голос Ани:       — Что происходит? Кëрли... ты в порядке? Ты такой бледный.       Кëрли действительно белее снега, пытается подавить дрожь в губах. Безуспешно.       — Аня... я не знаю, сможешь ли ты меня когда-нибудь простить.       Он прячет лицо в ладонях. Глыба застревает в горле, но слëз нет. Она смотрит с таким волнением, аккуратно кладёт руку на дрожащее плечо. Это всё неправильно. Кëрли должен успокаивать её, а не наоборот. Хоть раз поступить так, как подобает настоящему, блять, капитану!       — Кëрли, что-то случилось, тебя что-то тревожит? Расскажи мне, пожалуйста.       Аня оказывается ближе, пытается заглянуть в лицо, успокоить.       Кëрли отстраняется, Ане, должно быть, так невыносимо находиться сейчас рядом с ним. Он глубоко дышит, собирается и, наконец, произносит:       — Я обещал помочь, но так тебя подвëл.       Она смотрит непонимающе, настороженно.       — Что ты...       — Джимми! Я должен был следить за ним сильнее! Я был обязан, — как же жалко звучит, как омерзительно. Пустые, бессмысленные самооправдания — последняя вещь, которая нужна и ему, и ей.       Аня стоит в ступоре. Это из-за пистолета. Всё из-за того, что она взяла пистолет. Вот только, как он на этот раз понял, что она сделала это из-за Джимми? Ане становится слегка спокойнее, но вид Кëрли, тонущего в страданиях, пробуждает самые жалостливые воспоминания.       — Тише-тише, всё будет в порядке, — она подаётся вперёд, он отшатывается.       — Нет. Ничего не в порядке.       Ане удаётся схватить Кëрли за руку, ледяную и влажную.       — Но, ты ведь теперь замечаешь. Значит, у тебя больше шансов помешать ему.       Она слегка сжимает ладонь, и Кëрли поднимает лицо. На секунду Аня видит его, покрытого бинтами, ведь взгляд, как и тогда, пронзительный измученно-растерянный.       — Он... тебя не...       Она качает головой, и волна боли и стыда внутри Кëрли сменяется каскадом облегчения. Узел в животе раскручивается, чуть-чуть и его стошнит.       Джимми тоже сейчас стошнит.       Откуда они знают об изнасиловании, которого не было и не будет? Откуда?!       Он медленно пятиться от двери. Его душат стены, воздух, вымораживают лазганья-скрипы-постукивания корабля, и их приглушённые взволнованные голоса сводят с ума.       Они не могут знать. Не могут знать.       Гул и грохот нарастают, приближаются. Те самые, которые Джимми слышал с момента пробуждения тем проклятым утром, от них волосы встают дыбом, и мурашки скачут по коже. Громче, безжалостнее.       Что-то в вентиляции. Врезается в стенки, сминает листы металла, как бумажные. Рокочет, пыхтит, всё ближе и ближе.       Приоткрывается люк, и вот она! Несуразная многолапая тварь еле помещается в отверстии, смотрит на Джимми искусственными глазами, воротит свои лошадиные рожи прямо на него, скалится и воет.       Джимми опрометью отскакивает назад, боль пронзает бёдра, когда он впечатывается в кушетку со всей силы, чуть не опрокидывая её. Сердце стучит бешено.       Оборачивается, но твари нет.       Джимми в ловушке, в капкане. Заперт на засов, хотя дверь открыта. Но за дверью стоят они. И они знают.       Рука выдëргивает дверцу шкафчика — пистолет действительно здесь, кто бы сомневался! — хватает чемоданчик и замирает. Код? Какой же код? Схуяли бы он помнил!       Глаза мечутся по всему медотсеку в поисках чего-то тяжёлого увесистого, чтобы его открыть, но это всё бесполезно. Взгляд замечает баночки, расставленные на столе, и остаётся к ним прикован.       Может, поступить как блядская Аня? Запереться, наглотаться таблеток, и, прощай корабль, только они его и видели. Должно ведь получиться, в третий-то раз...       Но вместо этого он подбирается к двери. Вслушивается.       — Я... боюсь его, — пищит Аня, — мне страшно находиться с ним в одной комнате, даже когда кто-то рядом, а наедине...       Голос дрожит и затихает.       — Ты не останешься с ним наедине, — говорит Кëрли, твёрдо и решительно, — он уже приставал к тебе?       — Да...       Внутри Джимми что-то обрывается и летит мёртвым грузом вниз.       Без единой мысли он распахивает дверь, она свистит несмазанно. Джимми вылетает из медотсека и под поражëнными взглядами Кëрли и Ани кричит во всю глотку:       — Ложь! Ты врëшь! Этого, блять, не было!       Он задыхается, чемоданчик до сих пор прижат к груди, и Кëрли выступает вперёд, закрывая собой Аню.       — Мне в твою сторону теперь вообще смотреть нельзя, или что? Дышать одним воздухом тоже? Ничего я тебе не сделал!       На его истошные крики из гостиной выбегают Свонси и Дайске. Джимми плевать. Зрение мутнеет, дробится, а в ушах всё тот же вымораживающий ритмичный гул.       — Джим... — но зов Кëрли, голос разума, игнорируется начисто.       — Видите ли, напридумывала она! Это только твои ëбаные проблемы! Я в этом не виноват!       — О чëм я думал, надо было мочить уëбка сразу!       В следующую секунду Джимми видит лишь тьму и скручивается пополам от внезапной острой боли.       — Свонси! — крик Кëрли режет сознание, и Джимми хочет, чтобы он заткнулся.       Свонси ударяет кулаком его в живот ещё, ещё и ещё. Второй пилот пытается отбиться чемоданчиком, но механик выдëргивает его из рук, и тот с грохотом падает куда-то на пол.       Джимми не сделал ничего плохого. Он вообще ничего не сделал, в этот раз всё должно было пойти идеально! Джимми всех бы спас, всё бы исправил! Если бы не они, эти всё они! Они не понимают всю важность его миссии, никогда не понимали! Откуда им знать, каково это, нести на себе груз ответственности? Конченые блядские эгоисты! И как он должен всех спасти, если эти самые все ему мешают?!       Джимми вгрызается в руки Свонси с бешенством собаки. Он бьёт, царапает, толкается и вырывается. Голова горит от яростной несправедливости. Ничего не вышло, провал за провалом, типичный Джимми, стоило ли надеяться! Но это не его вина! Не его!       Он чувствует ледяные пальцы Кëрли на горячей коже, но они тут же исчезают, когда Свонси хватает Джимми за глотку и впечатывает виском в железную стену. Пред глазами всё дрожит и плавится, становится пунцовым. Он вырывается всё слабее, конечности обмякают, когда голову вбивают в металл снова и снова. Мир звенит, раскалывается. Запах пота, и крови, и смерти. В уши набили вату, но через её толщу пробиваются слова Кëрли, грозные и взволнованные, вздохи Ани, крики Дайске. Собственный череп ритмично стучит об стену, но он слышит лишь цоканье копыт. Ближе, ближе.       Когда Свонси разжимает руки, Джимми уже потерял сознание.

***

      — Свонси! Свонси!       Кëрли, наконец, отдирает пальцы от футболки механика и бросается вперёд к безвольно скатившемуся вниз по стене телу Джимми. Он отчаянно старается не зацикливаться на кровавом следе, который последовал за его головой. Аня опускается на пол рядом.       У Свонси в глазах переливается ярость.       — Получил по заслугам, подонок! Растявкался, на тот свет ему и дорога!       Кëрли приподнимает голову Джимми, пальцы тут же пачкаются багряно-красным. Их с Аней взгляды пересекаются.       — В медотсек, — выдыхает она очевидное. Лицо ещё не оправились от потрясения и шока.       Кëрли поднимает тело, закидывает одну руку Джимми себе на плечи. В нос ударяет запах железа. Аня первая вбегает в медотсек. Роется в шкафчике, стелет покрывало на кушетку (ту самую), подготавливает всё необходимое. Кëрли опускает Джимми на простынь. Под его головой тут же появляются красные разводы.       В коридоре Дайске стоит испуганно, не знает куда себя деть. Он слегка отступает назад, и нога на что-то натыкается.       — Э, нет, это теперь будет только со мной.       Дайске подпрыгивает, отшатывается в сторону, и Свонси наклоняется, сгребая чемоданчик в руки. Стажёр видит кровь на его футболке. Внутренности застывают. Он всё ещё может слышать глухой стук плоти об металл.       Взгляд механика из свирепого становится непонимающим. На лице Дайске чистый страх.       — Ну что же ты, дурень, — Свонси вздыхает беззлобно, плечо стажёра прогибается под его тяжёлой рукой, — всё ведь хорошо теперь будет. Пока что.       Дайске не шевелится сначала от испуга, затем от понимания, что выворачиваться из-под руки, которая немногим ранее избивала другого, вовсе не хочется. Он улыбается коротко, но искренне, и из глаз Свонси пропадают последние зачатки злобы.       — Как вы, босс?       — Гнида мне локтем чуть глаз не выбила, а в целом порядок.       Из медотсека выходит Кëрли, но дверь не закрывает. Его руки и форма в крови. Взгляд пустой, совершенно никакущий.       — А вы-то как, капитан?       Дайске беспокоится, но он даже не находит сил на фальшивую улыбку, чтобы обнадëжить его. Вместо этого тяжело приваливается к стене, глаза закрываются сами собой.       — Свонси, — выдыхает Кëрли страдальчески, — пожалуйста, пусть это будет в первый и последний раз.       «Это будет в последний раз, если он сейчас подохнет», — хочет заявить Свонси, но вымученный вид капитана меняет его планы. Как бы тот не подозревал Джимбо, они ведь всё ещё друзья. Так?       — Да, как скажете, — вместо этого отвечает он.       — И отдай мне это, — Кëрли указывает на чемоданчик в его руке.       — Вы уверены? Прятать его всё равно негде, а я очень сомневаюсь, что Джимбо полезет ко мне за добавкой, чтобы его отнять.       Капитан протягивает вперёд руку, и Свонси ничего не остаëтся, как, скрипя сердцем, отдать ему пистолет. Кëрли не может позволить гневливому и легко выводимому из себя механику разгуливать с оружием. Снова.       Они молчат, стоят в коридоре, погружëнные в свои мысли неопределённое количество времени, пока Аня выкидывает всё больше и больше окровавленных ваток в мусорную корзину. Наконец, Свонси и Дайске возвращаются к работе, а Кëрли идёт за тряпкой и губкой оттирать стену. Закончив, он заходит в открытую дверь медотсека.       Аня сидит перед кушеткой так же, как сидела и пред Кëрли, когда он на ней лежал, вытирает руки салфеткой. Пальцы подрагивают. Она отчаянно старалась забыться, отвлечь своё внимание от того, кровь кого промакивала минутами ранее, чью голову перебинтовывала. Аня пыталась думать о Джимми сейчас, как о рядовом пациенте, которому обязана помочь, хоть и не давала никакой клятвы. Но ей было слишком мерзко, плохо.       Она слышит, как Кëрли пододвигает стул и садится рядом.       — Боже, Аня, ты как?       — Нормально, просто... Я, наверное, выгляжу так, будто мне тоже понадобится кушетка?       Она пытается улыбнуться, но видит в глазах напротив лишь беспокойство.       — Ты... могла бы сказать мне. Я знаю первую медицинскую помощь...       — Нет! — выходит отчаянно. — Это же моя работа. Я не хочу быть бесполезной.       Кëрли смотрит с такой грустью и тоской. Как же она ошибается.       — Пожалуйста, не думай так. Ты просто чудесная медсестра. Самая лучшая.       Она умудрялась поддерживать жизнь в его теле, ежесекундно готовом умереть, на протяжении нескольких месяцев. Это чудо могло исходить только от человека, который искренне хотел помочь.       Аня стискивает пальцы, чтобы не дрожали. Отводит взгляд.       — Я не могу нормально перевязать голову. О чëм речь.       — Это особый случай. Будь тут кто угодно, а не Джимми...       Она вглядывается в его лицо резко, пронзительно. Внутри глаз блестит отчаянная надежда. У Кëрли сердце замирает, когда он видит её такой. На грани слëз.       — Ты не поверил ему? То есть, о-он же кричал, что ничего мне не делал, он... я думала ты...       Кëрли подаётся вперёд инстинктивно, но одëргивает себя прежде, чем коснётся её руки.       — Как я мог ему поверить? Ты же рассказала правду.       Аня прижимает к глазам тыльную сторону ладоней. Из сдавленной груди вылетают прерывистые вдохи.       — Я думала, ты послушаешь его. Всегда слушал...       — И мне стыдно за это. Я никогда не должен был.       Ведь Джимми и не было бы на Тулпаре, если бы Кëрли его не послушал. Не выслушал.       Он волнуется, искренне желает быть мягким, но не навязываться. Кëрли помнит, что ей, скорее всего, находиться с ним не до конца комфортно.       — Я на твоей стороне, Аня.       Она шмыгает носом легонько. Опускает ладони от лица. В глазах Кëрли обещание, и Аня очень-очень хочет в него поверить.       — Я не знаю как быть. Джимми... ему нужно лечение, а я...       Какая же она невозможно добрая. Как же ей не повезло застрять здесь с ними.       — Я помогу, просто скажи, что делать, и тебе даже не придётся заходить в медотсек.       — Мне нельзя полностью отсутствовать.       Но и присутствовать ей не хотелось просто до ужаса.       — Можем находиться в медотсеке вместе, когда тебе надо будет заходить к нему. Не волнуйся, моя работа сейчас не такая важная.       Кëрли, конечно, врал. В конце недели у них есть все шансы столкнуться с тем же самым астероидом, если вовремя не вмешаться в курс. Вот только, он знает, когда это нужно сделать чуть ли не поминутно. Почти всё остальное время можно уделить второй по важности цели: здоровью команды. Плевать, что за не отправку отчётов у него вычтут половину кредитов.       Аня знала, что ей придётся перестать убегать от своих страхов. Смириться с ними, рано или поздно. Но сейчас... сейчас это значило довериться Кëрли. Она не думала, что была полностью готова. Но что оставалось?       Внезапно, капитан отворачивается, нагибается.       — Это тебе.       Аня недоумëнно приподнимает бровь. Он протягивает чемоданчик с пистолетом.       — Я боюсь, что если я знаю, где он, то и Джимми знает, — объясняет Кëрли.       — Его негде прятать, — шепчет она, но пистолет берёт.       Он смотрит вниз, впервые за всё это время взглянув на второго пилота. Осунувшееся лицо Джимми из-за бинтов на голове выглядит ещё более больным. Перевязки держатся крепко. Так и не скажешь, что человек, который их делал, был в ужасе. Аня опять наговорила на себя.       — Теперь уж точно не в медотсеке.       Кëрли откидывается на синку стула, массирует виски. Он просто жутко устал.       — Ты как?       — Нормально, ничего страшного.       — Ты выглядишь болезенно, — его лицо утомлëнное бледное, под глазами налились синяки, — ты плохо спишь?       Кëрли колеблется, пальцы слегка теребят кудри.       — Я... Волнуюсь, наверное. Поэтому заснуть не могу. Но это пустяки.       — Конечно нет, я могу дать успокоительное...       — Не надо! — от мысли о таблетках почти срабатывает рвотный рефлекс, перед глазами на секунду темнеет.       Кëрли едва ли привык есть разжиженную еду из автомата. Будь его воля, он не ел бы вообще, но тогда о жизни не могло идти и речи. По-началу, Кëрли приходилось заставлять себя через силу глотать каждую ложку. Безвкусная еда тяжело опускалась по горлу, но ни чем не напоминала ни таблетки, ни пальцы, а значит содержимое желудка удавалось сдерживать внутри этого самого желудка.       Аня хмурится на столь категоричный ответ, но продолжает как-то горько:       — Я лишь хочу помочь. Больше не хочу смотреть, как ты мучаешься.              — Извини, — Кëрли стыдливо отводит взгляд, — просто... Я не против успокоительных... Только если не в таблетках.       — Есть капли.       Аня встаёт, роется в шкафчике и достаёт небольшой пузырёк, который ему и протягивает.       Она объясняет, что это и как это надо пить, а Кëрли смотрит на своё мутное отражение в коричневом стекле, как лекарство перетекает туда-сюда, когда он шевелит запястьем. В голове у него всё такое же мутное, законсервированное. Пузырёк должен принести покой, но пока несёт лишь тревогу.       — Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Это того не стоит.       Слова перебивают её рассказ. Она, мягко говоря, удивлена.       — Надеюсь, ты это несерьёзно. Как можно говорить так, Кëрли?       — Ты не представляешь, что случится, если я не буду, то есть, если я буду... сделаю что-то не так, — он обхватывает лицо ладонями, Кëрли понятия не имеет, как такое выразить.       — Ты... боишься будущего? Что случится что-то плохое? — он кивает, что ж, она может это понять. — Я тоже.       Кëрли опускает от головы руки, и Аня снова видит, как его глаза наливаются болью вины.       — И это нормально, — говорит она поспешно, — все чего-то бояться, только, не надо говорить о себе так, пожалуйста. И скрывать это тоже не надо. Ты сказал тогда, что если меня что-то волнует, я могу поговорить с тобой, ты выслушаешь. Я тоже тебя выслушаю, Кëрли.       Буря в его взгляде успокаивается. Лицо больше не взволнованное, но уставшее. Губы трогает маленькая тёплая улыбка.       — Спасибо тебе, Аня.       Она вздыхает, садится на стул.       — Ты бы правда поспал. Хоть сейчас.       — Я обещал, что не оставлю тебя с Джимми в одной комнате, — полушутит Кëрли, мотая головой.       Он делает это ради неё. Кто знает, может однажды Аня сможет ему доверять, как раньше.       — Спасибо.       Кëрли вдруг подскакивает и начинает тараторить с явным испугом:       — Нет-нет-нет, что ты! Ты не можешь благодарить меня за то, что я и так должен был...       — Вовсе нет, — она заверяет, перебивая, снова комкает салфетку, — просто, это... Так прекрасно знать, что тебя понимают.       Кëрли не может не согласиться.       Ни жужжание ламп, ни прерывистое дыхание больного на кушетке не могут нарушить повисшую между ними приятную тишину.

***

      Тупая пульсирующая боль в виске звенит чётче и чётче по мере того, как сознание медленно возвращается к Джимми. Пуля. Она прогрызает мозг. Под телом холодный пол смешивается с жаром крови. Конечно, всё это время он просто медленно умирал, а разум решил напоследок подкинуть парочку галлюцинаций. Несправедливых и горьких, как реальная жизнь.       Ему тепло. Наверное, крови натекло так много. Ещё чуть-чуть и она зальëтся в уши. Вот только он не умирает. Почему? На этот-то раз почему?       Джимми отчаянно дёргает пальцами и удивляется, когда они не только поддаются, но и хватают что-то мягкое. Он резко приподнимается на локте, но сознание заливает тьма.       — Лежи.       Внутри всё подскакивает, Джимми не может справиться со своим телом. Боль усиливается многократно, звенит в ушах. Второй пилот безвольно падает обратно на подушку. Его мутит, но хватает приоткрыть глаза лишь на щëлку, чтобы наткнуться в полумраке на светлую голову Кëрли.       Они смотрят друг на друга, окружённые тенями ночного медотсека. Вот только, теперь Джимми лежит на этой проклятой кушетке, а Кëрли сидит возле, глядит сверху вниз.       Внутри медленно закипает злость.       — Что ты тут...       Но его слабый хрип перебивают:       — Не напрягайся. Аня сказала, у тебя сотрясение. Ты пролежал без сознания больше суток.       Он говорит ровно, эмоции не читаемы, но взгляд сосредоточенный жёсткий.       — Что ты тут делаешь? — выдавливает Джимми упрямо. Второй пилот совсем ни хочет его видеть. Никого не хочет.       — Я тебя больше одного не оставлю, и не надейся, — звучит и как обещание, и как угроза.       От собственной беспомощности тянет огрызаться только сильнее.       — Что? Не доверяешь?       — Не доверяю, — ни один мускул на лице Кëрли не дрогнул, ему надоела полуправда, как и подбирать менее резкие слова, — и никогда больше не смогу доверять.       Боль обиды стискивает горло.       — Да не виноват я, понимаешь! Всё было в порядке, но эта свинья накинулась первой...       — Никогда не говори так о Свонси.       — Ты что, защищаешь его, а не меня?       Резкий взгляд холодных глаз пробирает Джимми до дрожи, прожигает каждую косточку в теле. Тишина ввинчивается в виски похуже пули.       — Я и так делал для тебя слишком много, — голос Кëрли низкий и очень-очень опасный, — всю свою ëбаную жизнь! И чем же ты платишь взамен?Только создаешь проблемы.       Джимми подскакивает, резко садится, перед глазами разноцветные точки, голова трещит, но наплевать. Его подстëгивает ярость.       — Это я создаю проблемы?! Сказал ли я хоть слово, зная, что, как только мы покинем этот блядский корабль, меня ждёт стопроцентное абсолютное ничто! Конченый беспросветный пиздец, из которой за всю жизнь я так никуда и не выбрался, блять! А ты? У тебя всё сложится, как ты и хотел. Всё всегда происходит так, как ты хотел!       Силы исчезают из его тела стремительно. Джимми заваливается на бок, но твёрдые руки удерживают, кладут обратно на кушетку.       — Это не так, Джим, — в голосе Кëрли слышится грусть. — Если бы только всё происходило так, как я хотел.       — То ты избавился бы от меня, подвернись тебе шанс, — горло хрипит от злобы, усталости и чего-то ещё, — признай, я никогда тебе не был нужен!       В самые отвратительные моменты Джимми считал, что Кëрли продолжает дружить с ним лишь для того, чтобы казаться ещё выгоднее на его фоне. Потому что, ну а по какой ещё причине? Он и сейчас это делает: тешит своё капитанское эго, даруя неродивому второму пилоту очередную порцию жалости. Но мерзко то, что Джимми продолжает тянуться к нему, тянуться до унизительного отчаянно. Кто как не Кëрли будет слушать его болтовню, терпеть его компанию. Кому ещё, кроме Кëрли, будет на него не похуй.              Взгляд капитана тяжелеет.       — Думаю, это ты никогда не беспокоился обо мне по-настоящему.       Все эти дни Кëрли, по-возможности, старался проводить как можно больше времени в медотсеке, не желая отступать от теперь железного правила «не оставлять Джимми без присмотра», даже если тот лежал без сознания, даже ночью. Нельзя было угадать, когда он очнётся и что выкинет. А если в медотсеке будет Аня?       Кëрли несколько раз представлял пробуждение Джимми, что тот скажет и сделает. Что скажет и сделает он сам. Как будет ненавидеть.       — Тебе больше нельзя ходить по кораблю в одиночку.       — Решил проводить со мной больше времени? Не достаёт внимания, да, дружище? — рычит он издевательски.       — Ты больше мне не друг, Джим.       Джимми застывает. Ошеломлëнно, неверяще. Поднимает взгляд. Кëрли не мог, просто не мог такое сказать. Но сказал. Внутри голубых глаз не ненависть — глубокое презрение.       Мысли об обречённости дальнейшей жизни убивали не так сильно пока оставались всего-лишь мыслями. Пока их не высказали вслух, не подтвердили. Не швырнули в лицо, как факт.       И сейчас, сейчас все размышления, которые были с ним всегда, мешаются с жрущим, выжигающим осознанием того, что в этом, мать его, единственном случае Джимми оказался прав. В единственном наихудшем случае из возможных. Подтвердился самый мучительный страшный кошмар: Кëрли действительно на него глубоко поебать.       Это приводит в бешенство.       — Так, да? — глаза Джимми наливаются звериным блеском, злобой, яростью. — Просто выкинешь меня, избавишься?       — Да, ты прав, Джим. Ты мне больше не нужен.       — И это после всего, что я для тебя сделал?!       — И что же ты для меня сделал? Назови хоть одну вещь.       — Да всё! Всë это было ради тебя! Думаешь, почему ты сидишь сейчас здесь, а не растекся кровавой, блять, лужей? Это всё, всё благодаря мне!       Слова вылетают из Джимми брызгами яда. Ещё немного и у него пойдёт пена изо рта.       Кëрли смотрит неумолимо. Скалится:       — Значит, ты хотел разбить корабль?       Кëрли в этом не сомневался. Он хотел этого и тогда, хочет и сейчас. Письмо-то прочитано.       Джимми будто током прошибает.       — Нет! — кричит он с явным отчаянием. — Наоборот! Я не хочу этого, вообще не хочу, Кëрли!       — Ещё бы я тебе поверил.       Джимми взбешён до невозможности, ему кажется, что у него разорвётся сердце. Перед глазами чёрное-красно-белое, он уже ничего не видит толком, всё потонуло в беспросветной ярости. В ушах оглушительный звон.       — Конечно, я же, блять, тебе бесполезен! То ли дело наша медсеста, её-то ëбаным словам ты поверить рад! Скоро будешь скулить и тяфкать при виде неё, как псина!       В реальность второго пилота возвращают руки. Они стискивают плечи, чуть не подбираются к горлу, вдавливают в кушетку. Жёстко.       Взгляд Кëрли выворачивает наизнанку.       — Аня сказала правду. Ты же врëшь, врëшь мне в лицо.       Джимми подскакивает свирепо. Но его истощенное тело ничто против стальной хватки.       — И с чего ты это взял? Что я вообще сделал, чтобы ты подумал так? Что, блять?!       — У тебя кишка тонка признать вину за свои конченные поступки, вот что! Но ты не признаëшь даже этого! — лицо Кëрли суровое, будто выделанное в граните.       — Да потому что не было этих поступков! Я ничего не сделал!       — Серьёзно? Вот, блять, серьёзно?! И к Ане ты тогда не приставал?       — Тогда это была всего-лишь ошибка! — Джимми рявкает что есть мочи, желая докричаться до бесполезного мозга Кëрли. Но только он говорит о будущем, а капитан о прошлом.       — Сам ты сучья ошибка, Джимми.       Джимми хрипит.       Кëрли сжимает ладони на его плечах сильно, до треска костей, прежде чем отпрянуть. Он откидывается на сиденье, дышит глубоко и разозлëнно.       Кëрли ненавидит себя за то, что недоглядел, и бедной Ане пришлось натерпеться от Джимми и в этом развитии событий. Нигде ей нет покоя, и это он виноват. Кëрли смотрит на лицо второго пилота, тяжело-дышащее и увядшее, и видит на нём только красное, думает о том, как мог бы выпотрошить Джимми наизнанку, поизголяться над ним так же, как и он в своё время над Кëрли. Кровь совсем уже не пугает. Но этот поступок будет для капитана совершенно безответственным.       Джимми не видит ничего. Крики вытянули из тела последние силы. Кëрли посмел назвать его ошибкой. Ну да, чудесному капитану-то виднее! От этого плохо, но посрать, второй пилот достоин большего в любом случае. И он уж точно не заслуживает, чтобы его бросал единственный друг. Джимми кашляет и решает, что Кëрли все-таки не знает, что произошло в неслучившимся будущем. Нихуя не знает, нихуя не понимает. Джимми столько для него сделал! Блять, Кëрли буквально жив благодаря нему! Несправедливо. Все всегда несправедливы к Джимми. Он желает заявить об этом, но из сорванного горла выходят лишь хрипы.       Молчание из удушающего становится пустым. Мёртвым.       В вентиляции притаилась тварь. Можно услышать, как она пыхтит и стонет. Бьёт копытами. Звук раскалывает Джимми череп.       — Только посмей даже подойти к Ане, слышишь? Я не раздумывая поступлюсь уставом. Тут же окажешься в криокамере.       В мозге ничего связного то ли от усталости, то ли от шока. Грудь ноет сильнее израненной головы. Голосовые связки болят уже не так сильно, он хочет рассмеяться, хочет завыть, но лишь шипит:       — Я ненавижу тебя.       Джимми впивается в бинты на голове. Пальцы путаются в марле. Пустота давит. Он надеется, что она пробьёт стальную обшивку корабля и выкинет его в вакуум космоса. На Земле ему нечего делать. Из всего на свете у Джимми были только работа и Кëрли. Кëрли — постоянство в безнадёжной блядской хуйне, которую он звал своим существованием, то, в чëм Джимми был до озлобленности уверен, скручиваясь от неудач и бессилия, ведь точно знал: Кëрли будет рядом, просто потому что не может не быть, потому что не бросит, улыбнётся, поможет, протянет руку помощи. Всегда-всегда. И он примет его подачки и будет ненавидеть то, что Кëрли делает с ним, но что ему без Кëрли делать с самим собой? Что ему делать сейчас, когда от него избавился единственный человек, который заботился, которого он мог назвать другом? Теперь у Джимми нет ничерта. Его жизнь кончена.       Он слышит тяжёлый вздох. Чужие ладони обхватывают руки, опускают их вниз. Возвращаются на лоб, неаккуратно поправляют повязки.       Джимми бы яростно отбросил пальцы Кëрли со своей головы, останься у него хоть сколько-нибудь сил. Или, наоборот, вцепился бы в них.       — Не делай ничего безрассудного, — слышит Джимми будто сквозь толщу воды. — Я не хочу действительно ссориться. По крайней мере, пока не долетим. Это важно, Джим. Спи. Впереди целая ночь.       Надо было тогда наглотаться таблеток.

***

      — Джимми хотел разбить корабль.       Сказанное разносится по коридору эхом, растворяется в искусственном утреннем свете, заменяет собой каждый атом воздуха. Приносит и праведное негодование, и облегчение, понимание.       Недостающие части пазла встают воедино и щёлкают.       Аня ахает, в ужасе прикрывает рот ладонями. Она ведь даже не сомневалась тогда... почти не сомневалась. Хотела понять, зачем Кëрли понадобилось делать это, но так и не поняла. Теперь всё ясно.       Теперь всё ясно. Ëбнутый урод оказался ëбнутым уродом. И какой бы вселенский гнев не сотрясал Свонси, как бы не хотелось избить мразь до полусмерти, чтобы затем избить ещё раз, в глубине души ему стало спокойнее: с капитаном всё в порядке, он оказался прав. Не подвела чуйка!       Дайске облокачивается на металлическую стенку, чуть не скатываясь по ней вниз:       — Капец...       Кëрли стоит перед своей командой, позади него закрытая дверь медотсека. Капитан не знает, что они верят каждому его слову, поэтому продолжает:       — Он сам признался мне, косвенно, но всё же. Джимми должен находиться под постоянным наблюдением.       — Да мы ж летим с натуральным психом! Вот и надо обеспечить ему палату, — всё-таки Свонси приложил выблядка откровенно недостаточно.       Аня горько качает головой:       — Негде запереть.       — Если бы только это, — Кëрли ненавидит собственные слова, — у него всё ещё есть работа на борту, мне всё ещё нужен помощник. Я не могу не допустить его в кабину, как бы сильно не хотел, один выход: следить за ним чрезвычайно тщательно. Это я беру на себя.       В кабине почти всегда должен находиться один из пилотов, и все дни, что Джимми проваляется в медотсеке, Кëрли придётся отсиживать в ней не только свои часы, но и его. И он не станет жаловаться. Ведь, когда Джимми выздоровеет, ничего не изменится, только параллельно с работой он вынужден будет следить за ним.       — А что делать ночью? — тихий голосок Ани придавливает непреподъемным грузом. А что они делали по ночам? Не спали, вслушивались до боли в голове.       — Я что-нибудь придумаю, — это всё, что Кëрли может ответить.       Свонси рычит чуть ли не с бешенством:       — Вот ведь алчная кобыла, пропади она пропадом! Понаберут не пойми кого на ответственные должности!       Кëрли морщится. Дайске молчит, ковыряет шов на стене напряжённо и нервно. Это и шум корабля — единственные звуки в давящей тишине.

***

      Нет желания сильнее. Оно дрейфует под кожей сотней игол. Разъебать корабль.       Они перешëптываются там, за дверью. Джимми же выходить из медотсека до конца недели строго-настрого запрещено. Постельный режим и прочий бред. Аня капала на мозг, смотрела в пол и, мямля, объясняла, почему нельзя просто отпустить его в свою каюту. Будто не она недавно говорила, что Джимми противопоказано перенапрягать голову.       К тому же, он и так прекрасно знал, почему его не отпустят. Ни по одно из причин, так хорошенько придуманных медсестричкой.       Просто на медотсеке, в случае чего, есть замок. Всего-то.       Блять. Будь у него сейчас силы, Джимми разгромил бы всё начисто, завёл бы скандал. Как они только посмели насильно держать его!       Кëрли больше ему не друг. Похуй на Кëрли! Он ринулся бы в кабину пилота, направил бы корабль на астероид. Ведь это то, чего Кëрли боялся, чего ждал от него изначально? Вот и получит сполна!       Джимми давится ненавистью то лёжа, то полусидя. На попытки принять более вертикальное положение, звëзды сыпались из глаз. Тошнило. Медотсек довольно просторен по меркам корабельных комнат. Но когда эти двое сидят тут чуть ли не целый день, таращась, нет места теснее. Джимми может задохнуться.       Шебуршание. Шорох. Аня горбится за низкой столешницей, будто прячась. Выковыривает из упаковки очередную таблетку. Не ему. Себе. Успокоительные. Будто он не видит, как дрожат её руки и синеет лицо. Как она смотрит куда угодно, но мимо него. Как стекленеют зрачки. И именно на эту суку его променял Кëрли. И что только в ней нашёл? Капитану настолько не терпелось потрахаться? Джимми ждёт, когда Аня свалится на пол, захаркает кровью.       Кëрли сидит рядом, на стуле. Он тут, всегда тут. Джимми начинает думать, что корабль врежется сам, ведь некому будет корректировать курс. Туда и дорога.       Не хотят, чтобы он их спасал — значит спасения не заслуживают.       Особенно ëбаный Кëрли. Джимми из кожи вон лез ради него, но снова недостаточно хорош, да? Авария всё расставит на свои места. Правильные. Покажет, кто на самом деле зависимый пёс. Кто неспособен выжить без другого.       Джимми даже поворачивается не надо, и так знает: Кëрли глядит почти неотрывно. Словно, если моргнëт, второй пилот исчезнет.       Он слышит шёпот Ани. Скрипит стул. Кëрли поднимается, и Джимми, опять-таки, не стоит и смотреть.       Шум воды. Постукивание баночек.       — Давай, Джим.       Хочется убивать. Натворить такую хуйню, что век не забудут.       Джимми таблетку вырывает, как и стакан, капли впитываются в простынь. Глядит озлобленно.       Кожа Кëрли прогорает. Отваливается медленно, слой за слоем, обнажает мышцы. Сукровица падает ему на колени, теряется в складках покрывала. Как, должно быть, больно. Джимми стукается зубами об гранëное стекло. Он уступит калеке законное место на кушетке.       Ведь друзья должны помогать друг другу. Но Кëрли больше не его друг. Джимми должно быть наплевать.       Они, наконец-то, блять, уходят. Кëрли вернётся, конечно. Не пройдёт и пятнадцати минут. Притащит свои отчёты. Будет заполнять прямо тут, на медицинском столе. Джимми уверен, что среди этих бумаг есть и предназначавшиеся ему.       — Ты новая медсестра, что ли? А Аня кто, капитан? Тогда можешь не стараться, всё равно помрëм раньше, чем она войдёт в кабину.       На его гневные хрипы Кëрли не обращает внимания. Не отрывает взгляд от листков. Даже головой не качает. Пишет что-то.       Выбешивает.       Кëрли действительно держит обещание: по максимуму проводит с ним время. И Джимми от этого мерзко, гадко, тошно. Ему хочется выцарапать себе глаза, чтобы не видеть это лицо. Пустое. Не желающее иметь с Джимми ничего общего. Ведь Кëрли сидит здесь даже не ради него. Не ради него! Ради этих, сука, остальных!       У Джимми кружится голова. Он вцепляется в предплечья мёртвой хваткой. Его рвёт.       Через боль в черепе и заложенные уши слышен скрип отодвигающегося стула, шелест пакетиков. Чужая рука придерживает волосы, и Джимми рвёт сильнее. Наружу выплëскиваются ненависть, презрение, злоба, страх и щемящее душу отчаяние. Воздух вязнет в стойком запахе желчи. Глаза слезятся именно от него.       — Похоже, тебе нужны другие таблетки.       На лице Кëрли отвратительное волнение. Или, скорее, взволнованное отвращение.       «Хотя бы не пустота», — думает Джимми. Пустота теперь на его лице.       В день крушения (в день-час-минуту-секунду крушения) Джимми нервничает больше, чем когда-либо в своей жизни. Он ждёт. Пронзительного воя систем, лязга, скрипа, оглушительного взрыва, жара пламени. Криков ужаса, воплей агонии. Вонь палëного пластика и горящей плоти почти настоящие. Джимми помнит, как нёсся с Кëрли на руках в медотсек. Какой скользкой была отмирающая кожа. Часть её прилипла и осталась на руках, когда он клал его на кушетку.       Джимми ждёт, когда содрогнëтся пол, и, кто-то, скорее всего Свонси, внесëт Кëрли.       Но дверь не отодвигается. Неподвижна.       Он сидит. Теперь Джимми может безболезненно сидеть и неспешно ходить. Но до кабины пилота ему не добежать, как бы не рвался.       Злоба сменилась равнодушием, но обида никуда не ушла. Кëрли выкинул его, как мусор, как балласт. Ну и толк тогда был в обещаниях всё исправить? Если никому это по итогу не надо. Унести бы всех за собой в могилу, поставить жирную точку, окончательно обозначив, как ему ненавистен каждый член команды и сам корабль. Но на этот раз не выйдет. Это и не выход. Джимми знает, что они не умрут.       Но если крушение произойдёт без его участия, его воли, то так тому и быть. Конченый неудачник сгинет в космосе. Без цели. Без ничего, чем можно было бы гордиться. Без единой вещи, которая ждёт его на Земле. Даже без намёка на перекладину лестницы. Без друга. Преданный самой судьбой. Жертва обстоятельств.       Скрипит дверь. Джимми вскакивает с кушетки, освобождает дорогу. Вот только нет ни тряски, ни гари. Из прохода на него глядят голубые глаза на целом невредимом лице. Внутренности сжимаются. Джимми смотрит на Кëрли так, будто его самого сейчас потрошат.       Тулпар гудит, жужжит. Разбейся корабль, они остались бы тут навеки. Кëрли не ускакал бы от него к лучшей жизни. Никогда. Без рук и ног куда бы он ушёл, куда бы делся?       Но нить обрывается, закольцовывается. Ни в этом ли заключалась изначальная цель? Не сделать Кëрли калекой? Тогда так и было, тогда Джимми не мог знать, что после его предадут и бросят.       Но по итогу, капитан невредим, цел благодаря нему. Думать об этом всё же приятно. И похуй, что Джимми мгновение назад было насрать на здоровье Кëрли. Не похуй, что этому самому Кëрли вообще поебать на Джимми. Капитан должен быть ему благодарен. Вот только он неблагодарен.       Кëрли замирает на пороге, взгляд расфокусирован. Он отвёл корабль от астероида буквально минуту назад. Колени всё ещё потряхивает. Кëрли боится, не может до конца поверить. Осознать. Они в безопасности.       Джимми видит это на его лице, и понимание обрушивается страшной лавиной: больше никакого шанса сбежать. Точка невозврата пройдена. Впереди только будущее. Но зачем оно ему?

***

      После того самого дня не-крушения корабль будто выдыхает. Дайске смеётся звонче и громче. Свонси чаще ворчит просто так, потому что хочет. Аня тоже выглядит спокойнее.       Механик пас дверь в кабину пилота чуть ли не весь тот день. Вынюхивал кое-чью поганую морду на всякий случай. Хотя он прижал скота довольно сильно, Аня рассказывала. Есть чем гордиться.       Разумеется, после выяснившейся правды с капитана подозрения, как рукой сняло, но Свонси все-таки нет-нет, да прислушивался к происходящему там, за шлюзами, готовый чуть что сорваться с места. Когда подошёл час икс, но никакая сирена не завопила, а минутами позднее капитан вышел из кабины, Свонси выдохнул. Даже голова закружилась. Пришлось за водой сходить. Он, кажется, видел Дайске и Аню, маячащих неподалёку.       Они возобновили вечера настольных игр, кстати. Это хорошо для Ани: её спектор эмоций расширился от взволнованной осторожности до веселья и даже злости на очередной проигрыш. А вот Дайске явно вредит. Во-первых, он теперь совсем рассеянный, только и думает о том, как опробует новую стратегию, чтобы это ни значило. Во-вторых, тащит Свонси с ними поиграть и совсем ведь не отстаёт! Надо ли говорить, что вечера в гостиной механик теперь старается не проводить.       Но счастье длилось недолго: Джимбо выздоровел.       Свонси хотел было подарить ему ещё одно сотрясение, стоило только сволочи выйти из медотсека. Мол, поскользнулся, головой ударился, какой неаккуратный! Но капитан стоял рядом, поэтому, увы.       Остаток недели для Кëрли прошёл весьма однообразно. Утром первым делом он направлялся в кабину пилота следить за курсом. Потом заходила Аня, и они вместе шли к Джимми, она проверяла его состояние. Затем Аня уходила, а Кëрли оставался в медотсеке, занимался своими делами, одновременно наблюдая за вторым пилотом и терпя его периодические потоки яда. После обеда всё повторялось по кругу, и после ужина тоже. Кëрли подумывал о том, чтобы запирать Джимми на ночь, но они с Аней пришли к выводу, что ни чем хорошим это не кончится. Мало ли, что он сделает в замкнутом пространстве, да и не всегда будет больным, а им лететь вместе ещё долго. Лучше, по-возможности, не выводить его на конфликт. Нельзя же было оставить Джимми в медотсеке до конца полёта.       Сейчас всё изменилось. Кëрли с Джимми почти всё время проводили в кабине. Это необходимо, чтобы следить за ним, свести контакт второго пилота с членами команды практически на нет. Но видеть Джимми за пультом управления, так близко к рычагам и клавишам очень нервировало. И как бы Кëрли не убеждал себя, что опасный участок пути они давно миновали, паранойя заставляла смотреть на Джимми, практически не отрываясь. А ведь капитану нужно делать и свою работу. Он следил за ним краем глаза пока заполнял отчёты или сверялся с координатами. Джимми же сидел скучающе.       Вообще, им вместе в кабине находиться надо было довольно редко. В идеале пилоты сменяли друг друга каждые несколько часов, но раньше они любили сидеть здесь просто так, общаясь и занимаясь ерундой. Своеобразное дружеское место. Теперь была лишь некомфортная тишина. Сначала Джимми смотрел, как Кëрли работает, потом капитан смотрел на него. Конечно же не доверял.       Так проходил весь день. Ночью Кëрли не спал. Он честно пил успокоительное, которое дала ему Аня. От него ломило конечности и пустела голова, но заснуть Кëрли не смог бы, даже если бы захотел. Лежал, тревожно прислушивался к тишине коридора. А даже когда впадал в беспамятство от усталости, тут же вскакивал, ужасаясь. Он больше не мог допустить Джимми... ни до чего.       И Кëрли нашёл решение. Отвратительное, но, какое-никакое, решение.       — Да ты издеваешься.       Взгляд Джимми пылает кострищами, так и наровя сжечь до тла стул, который капитан втаскивает в его каюту, ставит прямо под дверью. Садится. Смотрит.       — Ты, вроде, хотел ложиться спать.       — И как я теперь лягу? Ты что, совсем ахуел?! — ещë чуть-чуть и Джимми набросится, выпрыгнет из собственной кожи.       — Ты сам виноват в той ситуации, в которой оказался. Привыкай, так теперь будет всегда.       — Ты ëбнулся? Ты будешь смотреть, как я сплю!              — Да, можешь приступать.       — Понравилось моё тело в отключке? Кто бы знал, Кëрли, что ты весь из себя такой правильный, а на деле извращенец!       Как же тянет дать ему по роже.       — Закрой рот и ложись. Это приказ.       — Пошёл вон из моей каюты!              А потом всё как в тумане. Кëрли поднимается, хватает Джимми за шиворот, бьёт стремительно и наотмашь, до дрожи в костяшках.       Голова Джимми откидывается в сторону, кровь из носа стекает к подбородоку. Он невольно пятится к кровати, когда Кëрли подталкивает его, по инерции садится. Второй пилот забыл, что бывает за неподчинение приказам. Напоминание не повредит.       На лице Джимми калейдоскоп из неверия и бешенства. Взгляд ошалевший, испепеляющий, дикий. Обиженный. Он проводит кулаком под носом, но лишь сильнее размазывает кровь. Кëрли не думает вмешаться. Он и Ане не скажет, хватит с неё беспокойства.       Джимми накидывается яростно, и Кëрли кладёт его на лопатки, избивает до звёзд перед глазами машинально, на автомате, без единой мысли в голове. Он даже почти не понял, что сделал. Почти не осознал кровоподтëк на собственной губе. В голове усталость и пелена тумана.              Перед Джимми танцует его же каюта. Швы на стенах расходятся, рвутся переборки, каркас, ещё и ещё, и он видит космос. Второй пилот сопит, хрипит, ворочается всю ночь, сам едва ли спит. Синяки болят, сбитые костяшки тоже. Кëрли сидит в углу, но Джимми молчит, не говорит ни слова. Кëрли никогда не бил его раньше. Как только посмел. Неблагодарная тварь. Джимми хотелось не просто избить в ответ — изуродовать до невообразимого состояния, сделать таким, прям как тогда, обличить истинную природу и Кëрли, и себя. Но капитан, как ни крути, сильнее. Пожар внутри заливается гнойной горечью. Отчаянием. Ненавистью иного толка.       Она норовит выплеснуться из него другим вечером, когда Кëрли заявляется снова. Вот только он ставит стул в коридор, на входе в его каюту. Одаривает пустым безразличным взглядом, каким теперь смотрит на него всегда: и в кабине, и в коридорах, и в гостиной, и когда разбивает Джимми нос. Пробирает до тошноты. Кëрли закрывает дверь, судя по скрипу, садится.              — Эй, я тебе не заключённый!       Конечно, не заключённый. Кëрли ведь ни во что его не ставит. Он просто псина, конуру которой капитан вызвался пасти. Отвратительно, унизительно.              Джимми сказал бы больше, разозлился бы яростнее, но мысли немеют, вместо слов он слышит лишь звон и видит лишь черноту.              Кëрли понимает, что решение проблемы далеко от идеала, но зато позволяет следить за Джимми пристально (пристальнее только если находиться в самой каюте, но это изначально не могло закончиться хорошо). Кëрли и так глаз не смыкает, теперь хотя бы будет в абсолютной уверенности, что никто не пострадает.       — Ты в порядке? — спрашивает Аня однажды, когда Кëрли слегка засиделся в гостиной, уставившись в одну точку. Кружка крепко сжата в руке, но он так из неё и не отпил.       — Блин, кэп, у вас такие мешки под глазами, — Дайске всё это время был здесь, Кëрли и не заметил, — прямо серо-буро-малиновые.       Со стороны Свонси слышен тяжёлый вздох.       Аня ещё некоторое время пытается предлагать ему что-то от бессонницы. Кëрли отказывается. Видеть беспокойство на их лицах совсем не нравилось, но такой расклад был меньшим из зол. В конце концов, ему нельзя засиживаться: Джимми уже должен быть в кабине, поэтому он встаёт и поспешно уходит. Кëрли может потерпеть. Его самочувствие ни капельки не стоит чужих жизней.       Позднее, Свонси ловит капитана в одном из коридоров.       — Я понимаю, что вы делаете, — ворчит он настойчиво, — но это не повод себя гробить! Джимбо не только ваша проблема.       — Но...       — Вы не сиделка, можете доверить его и нам. У вас наверняка есть более важные дела, чем нянчиться с ним.       Кëрли напряжëн, обдумывает.       — Ты убьёшь его, Свонси.       Механик посмеивается.       — Только ради вас не стану, если обещаете пойти и поспать часов так двенадцать. Если не заснëте, в кабине пилота вас будет ждать его голова.       Кëрли не доверяет. Но предложение чересчур заманчивое. Не выходит из мыслей.       — Куда ты спрятала пистолет? — спрашивает он Аню на следующее утро, когда никого рядом нет. — Извини, я просил тебя не говорить мне, но сейчас мне надо знать.       — К себе в каюту, — отвечает она неуверенно и настороженно. — Честно, я не знаю, куда ещё...       — Всё хорошо, — быстро заверяет он, — наверное, там действительно лучшее место.       Кëрли зевает. Это напоминает об изначальной цели разговора.       — Свонси предложил присматривать за Джимми вместо меня, чтобы я отдыхал. Хотел узнать, как ты к этому относишься.       Что-что, а облегчение на её лице он увидеть не ожидал.       — Конечно, я только за. Ты выглядишь таким измученным. Ты ведь сторожишь его всю ночь? Совсем не спишь?       Кëрли закрывает глаза, откидывается на спинку стула. Кивает. Бедняга.       — Не нужно было меня спрашивать.       — Ну уж нет. Теперь всё, что касается Джимми будет проходить через тебя.       Аня улыбается.       — И если хоть что-то пойдёт не так, буди меня сразу, пожалуйста.       Кëрли ложится на свою койку с этой мыслью. Что что-то пойдёт не так. Он передал Джимми Свонси почти только что, и, что же, второй пилот был, мягко говоря, недоволен. У Кëрли ноет сердце. Он уверен, что не сомкнëт глаз, какие уж там обещанные двенадцать часов. Но стоит ему моргнуть, как проходят целых шестнадцать.       Кëрли вылетает из каюты. В сознании мелькают картинки возможной резни. Но тело плавится от облегчения, когда он находит всех в гостиной. Свонси в привычной манере отчитывает Дайске за что-то, стажёр отшучивается, Аня смотрит на них, слегка улыбаясь. Джимми тут же. Сидит на самом конце стола, подальше от всех. Глядит на него с ненавистью. Кëрли не может быть счастливее.       Теперь почти всегда он отдыхал днём, ночью занимаясь делами и следя за Джимми. Постепенно, Кëрли становилось спокойнее, и спал он всё меньше и меньше. Но напряжение никогда полностью не уходило. Нельзя было не волноваться из раза в раз, когда оставляешь потенциального убийцу наедине с экипажем. Свонси грузил Джимми работой, поэтому времени на что-то ещё у него было не то чтобы много. Но это же Джимми. Никогда не знаешь, какое настроение у него сегодня, а с ним лучше считаться. Если второй пилот был особенно раздражителен, Кëрли весь день проводил с ним в кабине. Нельзя было рисковать.       Внезапной странностью стало то, что Джимми возмущался и кричал только по-началу. Сейчас же всё больше начал соглашаться проводить время с механиком, нежели чем с Кëрли. Добровольно. Чаще молчал. Даже почти не огрызался. Появление более стабильного настроения у такой импульсивной личности, как Джимми, настораживало. Это явно небеспочвенно.

***

      Ящичек с инструментами чуть не вылетает из ослабевших пальцев Дайске.       С тех пор, как Джимми покинул медотсек, стажёр был напряжён. Письмо лежало в его каюте, в самом-самом дальнем чемодане, в малюсеньком неприметном кармашке. Дайске никогда не был параноиком, но в последнее время перепроверял его чаще и чаще. Никто ни о чëм не знает. Всё должно быть хорошо.       Вот только напряжение в воздухе можно было, прямо-таки, почувствовать на вкус. Какой же это разительный контраст по сравнению с вечерами, когда он играл с Аней в настолки. Они так давно не веселились, что будто и забыли, какого это. Только бы не забыть снова.       Дайске опять видел это выражение на её лице, хоть и не такое ярковыраженное. Смотреть на Аню было всё равно тревожно. А думать о ней ещё тревожнее. Он всегда был рядом, чтобы подбодрить, да и капитан тоже. Кëрли теперь выглядит гораздо лучше. Синяки под глазами почти пропали, и он перестал походить на зомби так уж сильно. Разумеется, Дайске был рад, что кэп теперь может отдохнуть, вот только... только...       Когда Джимми и Свонси находились в одном помещении, воздух превращался в яд с самой токсичной в мире концентрацией. Порой хватало лишь вдоха, чтобы наповал убить всё хорошее настроение. И это если никто из них не говорил и слова. Стоило же им зацепиться языками...       Дайске было страшно. Он не из трусливых, нет, но вместе с воздухом, казалось, прорезалась и обшивка корабля, когда грубый голос Свонси или рявканье Джимми разносились по хозотсеку.       Стажёр ждал кровь. Всегда ждал крики, вопли, скандал и чистый кошмар. Непоправимый. Они не понимают, что может случиться. Хотя, казалось бы, опасность миновала, корабль не разбит. Дайске думал, что может произойти что-то настолько же ужасное, если он не вмешается, не остановит их. Но кто бы его слушал. Когда стажёр, улыбаясь, пытался вклиниться, успокоить, Свонси грубо прикрикивал, чтобы он «не лез не в своё дело». Дайске оставалось только уткнуться в то, чем бы он не занимался до этого. Стажёр понимал, что механик беспокоится в первую очередь за него, но за Свонси он переживал не меньше.       Хоть дальше злых оскорблений ни разу не заходило, Дайске никогда не мог выдохнуть полной грудью. Постоянно зажат между молотом и наковальней. Но пока он мучается в хозотсеке, Аня у себя на верху в порядке и капитан тоже. Это безмерно успокаивало.       Чаще всего Джимми помогал Свонси с техникой, проводкой. С чем-то посерьёзнее гаек. Механик специально уводил их друг от дружки, давал полярные задания. Не дай Бог, он что-то сделает с Дайске. Даже заговорит. Джимми рычал, скалился, плевался, но, в конечном итоге, брался за работу, которую ему поручали.       Хотя, с недавних пор он почему-то тихий. Серьёзно, когда они со Свонси кричали в последний раз? В начале недели?       Дайске спешил в хозотсек с ящичком инструментов, который, по рассеянности, забыл в одном из коридоров. Свонси уже выплеснул на него всё своё праведное негодование, но стажёр, умудрëнный опытом, знал, что механик только начал.       Дверь хозотсека открывается, но Свонси нигде нет: наверное, отлучился на секунду, сейчас придёт, ведь в комнате Джимми, и оставлять его одного надолго нельзя.       Кстати, о Джимми. Он сидит спиной к двери, у дальней стены, привалившись к ней. Но как-то странно... Стоит стажёру вглядеться получше, волосы встают дыбом, и он чуть не роняет ящичек.       — Джимми?..       Имя вылетает задушенно. На него не откликаются. Дайске подбегает почти машинально. Глаза не подвели его, капец! По руке на штаны формы, на пол действительно вязко стекает кровь. Это что в его пальцах? Гвоздь? От багряного цвета железного острия стажёру плохеет.       У Дайске добрая душа, но он ни капельки не волнуется за Джимми. Это вообще последняя личность, за которую он бы волновался. Ко второму пилоту у него не осталось совершено никакого уважения. Да, он старается вести себя приветливо со всеми, но к Джимми испытывает лишь напряжение и презрение. Неожиданность ситуации шокирует, выбивает из колеи.       — Что за... Ты чего...       Сказать что-либо связное не выходит. Дайске машет руками, паникуя, когда видит ближе рваные глубокие раны на запястье. Джимми не обращает на него внимание, смотрит в одну точку. Так много крови. В ней уже вымазались подошвы собственных ботинок. Стажёру кажется, что у второго пилота синеют губы.       — Блин, блин, блин, надо остановить...       Шумит дверь, и Дайске подлетает к механику быстрее, чем тот переступает порог.       — Свонси! Свонси! Срочно, нужна помощь, это очень важно, Джимми...       И Свонси больше не слушает.       — Что эта блядь выкинула на этот раз!       Рёв грохочет не только по хозотсеку, но и по всей нижней палубе.       — Свонси! У него кровь, его надо...       Второго пилота грубо хватают за шкирку. Разворачивают. Выпавший из пальцев гвоздь звенит об пол.       Свонси впивается в руку взглядом, затем в лицо её хозяина. Многозначительно. От стен отскакивают холодные злые смешки.       — Глядите ка, крысы сами с корабля бегут! Что, не так сладка жизнь без того, кто лизал бы жопу?       Джимми будто кипятком ошпаривают. Он резко подаётся назад, вырывается. Хватает чужую кисть так, будто ни капли крови из него не вытекло.       — Пошёл нахуй!       И если ругань механика была громкой, то его взбешённый вопль прямо-таки оглушительный.       Свонси собирается вновь впечатать скотину в стену, как в старые добрые, но предплечье обхватывает вторая пара рук.       — Не надо, Свонси! Ему и так плохо, нужно в медотсек!       — М-да, а по-моему живее всех живых. Живчик, блять. Даже жалею, что так рано пришёл, оторвал, так сказать, от процесса. Хей, Джимбо, да за тобой, оказывается, вообще можно было не приглядывать, такой-то подарочек нам готовил!       — Пожалуйста, всё станет только хуже!       Дайске отчаянно смотрит, как на его глазах разворачивается преддверье кошмара, чистый ужас. Сейчас начнётся сора, драка. Затем и убийство, смерти. Ничего не исправлено. Они все обречены здесь.       Взгляд мутнеет. Через мрак страхов пробивается голос, гораздо менее злой:       — Эй, шкет, да не ссы ты. Я же обещал капитану его больно-то не трогать.       Панический звон в голове затихает. Видя слегка приветливое лицо Свонси, Дайске чуточку успокаивается.       А потом это самое лицо отъезжает в сторону, смятое ударом кулака в челюсть.       Под испуганный вскрик стажëра и ослабевшую хватку механика, Джимми извивается дико, отпихивает Свонси, со всех ног мчится к двери.       Его очень больно ловят за руку. Ту самую.       — Я пожалел тебя, знаешь! — вопит Дайске, он отреагировал молниеносно, как змея, вцепившись намертво. — Зря! Зря!       Один из пальцев стажëра чуть ли не зарывается в самый глубокий порез. Звëзды сыпятся из глаз. Джимми толкается, вырывается, несётся прочь. Но Дайске задержал его достаточно, чтобы Свонси пришёл в себя и, подавшись вперëд, обернул руку вокруг шеи второго пилота одним резким движением.       — Куда собрался, подонок, — алые струйки стекают из уголка рта, — у нас разговор ещё до-олгий.       Джимми рычит, рвётся, бьет ногами по ногам, кулаками, но он и так уже истощён почти полностью. От потери крови в голове шум. Конечности слушаются всё меньше, как бы адреналин не подгонял его.       — Знаешь, что я обещал Ане? Что мы с помощью твоих кишок вентиляцию починим. Но раз уж ты больше по венам...       Вдруг отодвигается дверь. На пороге Аня. Легка на помине. Тяжело дышит, явно бежала сюда.       — Что у вас тут происходит? — вздыхает она, и этот вздох застревает в горле.       Секундой позднее за её спиной появляется Кëрли. Он поднимает взгляд, встречаясь с тремя взвинчинными озлобленными фигурами. Кëрли... не знает, на что смотреть. Да и на что он, впринципе, смотрит.       Дайске стоит посреди хозотсека с таким гневом, который для его лица казался невозможным. Свонси тут же с разбитой губой, предплечьем крепко пережимает горло Джимми, который скалится, тяжело свирепо дышит, чуть ли не обмякает в руках механика от явного истощения, но продолжает упрямо вертеться. А ещё у него ужасные уродливые разрезы на левом запястье. От крови рукав водолазки полностью алый, и на полу грязно-красные разводы и отпечатки ног.       Кëрли вдруг чувствует себя пиздец каким злым.       — Что он сделал? — голос звенит от гнева.       — Он резал себя! — отвечает Дайске пылко. Глаза пришедших расширяются.       — Ну, сначала резал... Потом пришëл Свонси, они стали кричать, Джимми ударил его, попытался сбежать, но мы его поймали.       — Видете ли, фанат гвоздей, а молчал. Скромняга! Если б знал, отправил бы сразу их забивать.       Свонси, наконец, отпускает Джимми, подталкивая ногой в центр комнаты окровавленный гвоздь.       Второму пилоту от отсутствия крепкой хватки на себе не то, чтобы легче, скорее наоборот. Он машинально проходит несколько шагов вперёд и чуть не падает.       Ноги не слушаются. Во всём теле отвратительная слабость. Кровь толстой коркой застыла на ногтях, коже. Она впиталась в одежду, холодно. Запястье адски мучительно болит.       Но это почти ерунда.       — Джим, пойдём в медотсек.       Снова эти пустые глаза. Теперь всегда они.       — Да-а, ну и луж! Нашёл место, понимаешь! И на секунду отвернуться нельзя, — он слышит, как эта старая жирная свино-блядь хрипит что-то даже за толстой стенкой коридора. Так и умоляет Джимми вогнать тот самый гвоздь ему в глаз и в лоб. Туда, где не хватает дырок. Но полоумный механик искренне ненавидит его и поступает с искренней ненавистью. Хотя бы не врёт ему. Не маскирует чувства, как Кëрли.       — Нужны швы.       Аня шепчет что-то ещё, но посрать. Он вновь лежит без сил на этой ëбаной кушетке медотсека. Знает своё место. Плебейское. Блядское.       — Ну и как с ним быть?       Джимми слышит через закрытую дверь, когда руку перебинтовали. Стежки под марлей такие опрятно-аккуратные для его-то тела. Все слова доходят легко. Слишком часто прислушивался до этого.       Тварь всё тут, в вентиляции. И в хозотсеке до него доносились её визги. Под тушей проминается металл, она гогочет, посмеивается.       — Я не знаю. Это... плохо. Ты должен поговорить с ним, Кëрли.       Вздох.       Кëрли не хочет с ним говорить. Он терпеть не может смотреть на него.       Джимми тоже. Терпеть не может смотреть на себя.

***

      И снова они здесь, в коридоре перед медотсеком.       — Может, всего-то дадим ему закончить начатое, а? Того-этого, и делов! — Свонси до смешного воодушевлённый, ситуация его искренне забавляет.       Аня не говорит ни слова.       Дайске соскабливает с пальцев фантомное ощущение крови. Когда они мыли хозотсек, казалось, она забилась и под ногти. Он то и дело кидает взгляды на закрытую дверь, за которой Джимми, в конце-концов, отрубился.       — Свонси, нет, — прерывает Кëрли. Тем не менее, слова механика заедают в его мозгу, как на старой плёнке.       Свонси, опять-таки, напоминает себе, что Кëрли, возможно, всё ещё считает Джимбо другом, надо поумерить свой пыл, наверняка для него всё это тяжко. Хотя, капитан не выглядит прям уж расстроенным. Или опять всё скрывает?       — Ладно вам, я так. Собачусь. Да и наделал он дел. Надо было ничего не драить, как очухался бы, сам бы свою кровищу языком вылизывал!       — Компания не станет разбираться было это самоубийство, или нет, — продолжает Кëрли, во многом для самого себя, — нас просто посадят. Меня так точно, я же отвечаю за всех вас.       Последнее он добавляет как-то нерешительно. Взгляд скользит к Ане, на её лице нехарактерная твёрдость. Она смотрит на него в ответ.       — Тогда мы не можем допустить этого.       — Да-а, упекут нас куда-нибудь, заберут наши денежки и поминай как звали, — кряхтит Свонси, его настрой тут же улетучился, но ненадолго, — а с другой стороны, пусть мучается, падла! По нему на Земле, дай Бог, психушка плачет. Простого выхода не дождётся!       От мысли о том, что второго пилота действительно могут утащить куда-нибудь, хоть в больницу, хоть в тюрьму, Кëрли становится спокойнее. Жизнь без Джимми звучит как непозволительная роскошь.       — И-и, что же мы тут стоим? — говорит внезапно Дайске, обводя руками пустоту коридора. — Тут скучно же, пошлите в гостиную, может даже поиграем...       — Идите, — тепло улыбается ему Кëрли, — нельзя пропустить, когда он очнётся.       — Вы так много проводите с ним времени, кэп. Вы уверены, что скоро не сойдете с ума?       На это Кëрли может только горько вздохнуть.       — Ну вы чего, не расстраивайтесь! — Дайске мигом спохватывается. — Хотите, я вам коктельчик намешаю?       Резкий голос Свонси становится неожиданностью для всех:       — Никаких коктейлей на этом судне!       — Вы чего, босс? Хотите, вам тоже... Не хотите? Я думал, вы любите коктейли. Тогда, в настолку?       — Нет уж!       — А я не против, — Аня улыбается. Снова.       Кëрли даже представить не может, как ей было тяжело накладывать швы Джимми. Её рука ни разу не дрогнула, Аня действительно чудо.       Когда Дайске радостно убегает, а Свонси направляется в хозотсек, жалуясь, что он весь провонял запахом железа-которое-не-железо, она смотрит на Кëрли и говорит:       — Хотелось бы и с тобой сыграть когда-нибудь.       — Я бы с радостью. Дайске говорил, ты забавно злишься.       — Неправда! — Аня возмущается, но сразу же смеётся. — Постоянно выигрывать — это нечестно.       Кëрли тоже посмеивается.       — Я обязательно поиграю с вами. Только сначала, — он слегка косится на дверь медотсека.       Улыбка исчезает с её губ, и Кëрли мигом жалеет об этом.       — Ты действительно должен поговорить с ним. Ты единственный, у кого есть на него рычаг давления.       — Мне жаль.       — Не надо, — Аня хмурится, — это не твоя вина.       У Кëрли на сердце тяжесть. Язык шевелится сам собой, он произносит горько:       — Но это действительно всё из-за меня. Я позвал его на эту работу. Из-за меня он портит вам жизнь.       Дайске зовёт её из гостиной, Аня отходит, вглядывается в грустное лицо Кëрли, прежде чем скрыться за дверью.       — Он портит жизнь и тебе.

***

      Даже хрупкого понятия «спокойствие на Тулпаре» не оказалось. А то, что было — всего лишь иллюзия.       Кëрли вновь все дни проводит с Джимми. Приглядывая, как бы он не навредил теперь и себе. Такие замашки были у Джимми и тогда, в кошмарном будущем, и если ничего с ними не делать, всей команде придётся ой как несладко. Кëрли иногда размышлял о том, чтобы все-таки позволить ему. Убить себя. Как-никак, у компании капитан на хорошем счету, был малюсенький шанс, что даже подобное может сойти ему с рук. В длинные бессонные ночи эта мысль терзала с особенной жестокостью. Но Кëрли ведь не особенно жесток.       Джимми — его недорогой не друг, не насильник, не убийца, не каннибал, подчинённый, второй пилот, будет жить. До самой Земли.       Каюту Джимми перевернули вверх дном, вытащив все потенциально опасные для здоровья вещи. Даже наволочки и пододеяльники пришлось снять. Вынесли и прикроватный шкафчик (слишком острые у него были углы), теперь он стоит в коридоре, Кëрли по ночам делает на нём работу пока сторожит Джимми. Либо так, либо сидеть в самой каюте, голые стены которой и одинокая койка действительно напоминают камеру.       Кëрли терпеть лицемерие не может, но сам в последние дни пользуется им безбожно часто. Как успокоить человека, на которого даже смотреть тошно? Только обманывая и себя, и его.       — Просто хватит уже, — зелёный свет экранов мешается с болезненно-серым лицом Джимми в отвратную смесь, — хватит врать, что тебе не похуй.       Но ведь Кëрли действительно не похуй. И дело не только в том, что таков его капитанский долг. Кëрли до ужаса боится проявить слабость, мягкость. Ценою жизней никак не может даже подумать, чтобы доверять ему вновь. Он видит в Джимми все свои роковые ошибки, страхи, сожаления и боль, видит очертания чудища, которое вырвется, стоит только дать слабину. Снова позволить собой помыкать. И где-то под всем этим затерялся образ сломленного, мучающегося, бывшего друга. Образ такой слабый и еле заметый за всеми слоями гнили, которые представляет из себя Джимми, что если бы Кëрли не проводил с ним целые сутки, то и не заметил бы. Образ, который больше нельзя игнорировать. Аня права: поговорить с ним он должен. И не просто поговорить, а, в идеале, отговорить. Кëрли не виноват в таких замашках Джимми, но капля его вины там есть.       — Ты, сука, ненавидишь меня, а делаешь вид, будто ничего такого нет, будто я слепой! Будто ты не предал меня!              — Из предателей здесь только ты, Джим.       — Да что ты! Не я же прикончил дружбу между нами! И как тебе, м? Хорошо дружить с дыркой?       Кëрли сжимает руки в кулаки до шрамов от ногтей на ладонях.       — Прекрати или опять очнëшься в медотсеке.       — Да, давай, почему нет! Может, на этот раз подохну! Всё снова обернётся, как ты хочешь.       Джимми скалится злобно, ядовито, но глаза полны отчаяния. Кëрли вдыхает сквозь стиснутые зубы. Продолжить — значит поджечь пороховую бочку, подорвать и так никакущее равновесие, сделать всё ещё хуже. Надо успокоить Джимми и успокоиться самому.       — Не нагнетай. Прилетим на Землю, и начнётся новая жизнь, — кресло поскрипывает, когда на его спинку откидываются, — всё будет хорошо. И у тебя тоже.       — Да заткнись ты, блять! — Джимми почти воет, кулак бьёт подлокотник. — Мне не нужна твоя жалость! Ни настоящая, ни фальшивая, никакая не нужна!       Жалость? Едва ли это она. Но если не получается испытывать сострадание, можно попробовать себя в милосердии.       — Пошли прогуляемся, Джим.       Они гуляют. Меряют шагами скудное пространство корабля. От душевых до машинного отделения. От кают до гостиной. Джимми темнее тучи. Отстаёт немного. Брождение успокаивает. Гул сеток под ногами помогает распутать мысли. Излишних откровенностей Кëрли себе позволить не может, но ситуацию надо решать.       — Мы больше не друзья, но это не значит, что меня не заботит твоё состояние. И не потому, что я капитан. В какой-то степени, но я знаю тебя. Ты можешь быть хорошим человеком, Джим. Все могут, если действительно захотят и приложат усилия. И все могут добиться счастья.       Кëрли надеется, что его голос спокойный, а улыбка добрая.       Джимми медленно умирает. Гниëт изнутри, разваливается на мелкие куски. Они ссыпаются сквозь решетчатый пол вниз, в самое сердце Тулпара. Чтобы остаться там навеки. Кëрли уйдёт, забудет про корабль и про него, вычеркнет из жизни, спишет в утиль. Не более чем хлам.       Как будто Джимми когда-либо заслуживал большего.       Рука опускается на плечо.       «Я спас тебе жизнь, Кëрли».       — Ну же, Джим. Никогда не поздно попробовать новое.       «Я ненавижу тебя, Кëрли».       — Не может быть, чтобы совсем ничего не нравилось.       «Пожалуйста, не ненавидь меня в ответ».       Почему, как только Кëрли стал недосягаем, то резко обрëл такую немыслимую ценность? Почему было мало всех прошедших лет? Почему-почему?       И только сейчас Джимми замечает печать боли, насколько Кëрли действительно устал. Это всё из-за Джимми. Он всегда страдал из-за него. Джимми должен отпустить Кëрли, перестать отравлять жизнь одним существованием. Только так он действительно спасёт его.       Но Джимми этого не сделает, Джимми уёбок. Если Кëрли не захочет общаться с ним, он просто убьёт себя. Не будет двигаться дальше, искать компромисс. Отвечать за свои поступки. Разве он знал, что так получится? Это не вина Джимми... что он такое ничтожество.       Если бы за ним не присматривали так тщательно, второй пилот поломал бы какую-нибудь из систем уже десять тысяч раз. Джимми отвратительно от одной мысли о том, что Кëрли будет наслаждаться будущим без него. В то время, как для самого Джимми не будет никакого будущего. Раз шансов прервать существование (даже своё) на Тулпаре нет, когда они прилетят, Джимми убьёт себя с чистой совестью. Кëрли обретёт счастье, свободу от него, а Джимми не будет мучиться по этому поводу. Так он спасёт Кëрли, сделает единственную правильную вещь во всей жизни. Как там было? Поступок.       — Джим, я не знаю, о чëм ты думаешь, но о чём-то точно плохом.       — Я сам разберусь.       — Послушай, — Кëрли хмурится, вздыхает тяжело, массирует веки, — мы можем лишь догадываться, как сложится наша судьба на Земле, и тебе точно придётся тяжелее всех, но... Мир не состоит только из удач и провалов. Я имею ввиду, что если делаешь шаги, не имеет значения, большие они или крохотные, важно, что они твои, что вообще куда-то двигаешься. Жизнь — это путь, у всех он разный. Есть развилки, но неправильного направления нет. Не надо обрывать этот путь раньше времени.       Как Джимми его ненавидит.       — Прекрати! Я нахуй тебе не сдался! Ты же говоришь через силу!       Кëрли сам не знает насколько действительно искренен. Беспокоится ли из-за простой рабочей задачи вправить мозги потенциальному самоубийце на корабле или из-за чего-то человеческого.       Но безжизненность чужого взгляда правда будоражит что-то в душе, как бы не хотелось сказать обратное, вытаскивает воспоминания. Кëрли наблюдал смерть Ани своим единственным глазом так чётко, как никогда не видел двумя. Это чистый неописуемый ужас. На Тулпаре больше никто никогда не умрёт.       Поэтому Кëрли непреклонен, не убирает руку с плеча, наоборот, сжимает сильнее, заглядывает в глаза.       — Ты можешь спросить у меня что хочешь, рассказать что хочешь. Просто поговорить, пока мы ещё рядом. Правда. Я никуда не убегаю от тебя.       Он выглядит искренним.       Джимми противно, мерзко. Надо разозлиться, ткнуть капитана в его собственное наглое враньё, но в этот момент Кëрли не непреступный и холодный, а мягкий и понимающий, так сильно похож на прежнего себя, на того Кëрли, который выслушает всё, что скажет Джимми, до последнего слова. На того Кëрли, который для него безвозвратно утерян. Именно поэтому хочется быть обманутым.       — Не убегай от меня и ты, ладно?       Сердцебиение застревает в горле. Джимми чувствует холодную бездонную пустоту:       — Куда я денусь.       Но Кëрли понимает всë совсем иначе, улыбается с надеждой. Неужели получилось его отговорить?       Открывается дверь гостиной, возле которой они остановились.       — О, кэп! — восклицает Дайске и удивлённо, и радостно. — А я хотел за вами идти! Сыграете с нами в этот раз? Ну хоть немного, чуть-чуть, ну пожалуйста!       Улыбка Кëрли становится совсем широкой. Только на этот вечер почему бы не претвориться, что всё хорошо? Почему бы не поверить?       — Почему нет, — Кëрли берёт Джимми за руку и входит в гостиную чуть ли не вприпрыжку.       — Ну здрасьте пожалуйста, я только ужинать собрался! — Свонси, ожидаемо, жалуется, а когда замечает второго пилота, становится вдвойне недовольнее. — А это чучело что тут забыло?       Джимми прожигает его в ответ. Пластырь на разбитой губе механика, заботливо приклеенный медсестрой, пробуждает злорадство.       Они спускаются в углубление к диванам. Закатный экран делает кожу Ани персиковой. Она смотрит на Джимми напряжённо, но движения и дыхание гораздо более расслаблены, чем когда-либо до этого. Наложенные её руками швы ноют под рукавом.       — Аня, капитан будет с нами! И, э... — Дайске осекается, поглядывая назад.       — Ну уж нет, — бурчит Джимми, выворачивает руку из хватки Кëрли с меньшим рвением, чем хотелось бы, и опускается рядом с ним на диван.       Аня с Дайске сидят с другой стороны.       — Это случилось раньше, чем я думала. Ты играть умеешь? — спрашивает она, доставая из-под стола какую-то настолку.       — Да, — Кëрли улыбается, пробегаясь пальцами по цветным карточкам, фишечкам, — на вечеринках приходилось.       Слушая их радостные разговоры и вскрики, Джимми чувствует себя как раз будто бы на одной из таких вечеринок. У Кëрли всегда было предостаточно знакомых, и на каждой тусовке его встречали как своего. Джимми иногда смотрел, как он играет с другими. Сам в такие вещи никогда не лез.       — Ну как так-то? — Кëрли шутливо вскидывает вверх руки, проигрывая уже третий раз подряд.       — Новичкам везёт, — Аня слегка злится, ведь тоже проиграла, — но ты-то не новичок.       — Дуракам тоже везёт, — лишь Дайске сидит в позе победителя, вертит фишки, — но наш кэп и не дурак!       — Ну ты и сморозил! — Свонси качает головой с видом великого страдальца. Он поужинал, мог бы покинуть гостиную уже давно, но остался.       Кëрли смеётся.       Джимми очень хотел уйти, но кто бы ему позволил. Его тошнит от их счастливых глупых лиц.       С другой стороны... Когда он ещё увидит Кëрли таким? Весёлым, шутящим, лёгким на подъём? Сейчас он безбожно похож на прежнего себя, до всех событий, до начала этого чëртового рейса. Если постараться, Джимми может претвориться, что сидит сейчас на одной из студенческих тусовок, как всегда, в стороне. И, как всегда, Кëрли находится в центре, окружён вниманием, болтает и веселится.       Только теперь это пробуждает не зависть, а жадность. Запоминай, Джимми. Такого больше не будет. Ни при тебе.              Экран из закатного, ярко-оранжевого постепенно переходит в ночной. Смеющиеся лица команды из воспалëнных, бурляще-красных, вспенившихся от волдырей и страшных ожогов окрашиваются фиолетовым, цветом трупного окоченения. Улыбки раздражают не меньше оскалов. Но как-то уже плевать. Видеть так близко их спокойствие странно. Это наталкивает на мысль.       Может, вообще никогда не было никакого крушения? Ведь сейчас в это просто не верится. Ни крушения, ни искалеченного капитана, и никто никогда на корабле не умирал. Может, Джимми настолько ëбнулся, что нафантазировал всякого, а жизнь-то на самом деле далеко не так плоха. Может быть... они с Кëрли останутся друзьями? Может, Кëрли прав, и всё будет хорошо? Даже для Джимми? Крохотные шаги, да? Раз так, если... когда он прилетит на Землю, то первым делом скурит все сигареты из ларька перед домом. Дальнейшее пока не ебëт.       Мысль выходит слишком уверенной. Джимми чувствует что-то странное. Настораживается, и у него щемит сердце. Он замирает, неверяще, но тотчас пылко тянет руки: вот же она! Перекладина лестницы. Простая и надёжная. Джимми дотягивается, вцепляется с отчаянием утопающего, до хруста костей. Наконец-то!       Темнота постепенно заливает комнату, давит на веки. Даже смешки неподалёку уже не раздражают. И гул в ушах почти неслышен. Джимми выдыхает.       — Стоять! — звонкий вскрик Дайске выдëргивает из мыслей. — Я щас такую вещь вспомнил!       Он подскакивает и подбегает к автомату с едой. Тогда, после крушения, они её отчаянно экономили. Им пришлось перебрать ящик, чтобы рассчитать количество еды по дням. И именно тогда Дайске заметил пакетик с леденцами, прилипший к самой задней стенке. Зная, как безжалостно компания относится ко всем видам сладостей, было чудом, что он там вообще находился. Дайске о-очень хотел попробовать эти леденцы, но... умер раньше.       Он содрогается всего секунду, быстро загоняя мысль куда подальше. Ковыряться с автоматом приходится недолго: пакетик в руках, и Дайске улыбается, как ни в чëм не бывало.       — Ну что, народ, сегодня праздник!       Упаковка белая, выцвевшая до безобразия, название не удастся прочесть при всём желании. Леденцы внутри слиплись, покрылись налётом, их изначальный цвет также неразличим.       — Хватайте!       Дайске протягивает пакетик всем по очереди. Джимми тоже. Он позвал капитана поиграть, чтобы хоть на чуть-чуть развеять скрутившее команду напряжение. Второй пилот, увы, всё ещё её часть.       — Давай, бери, — Джимми смотрит, но руку все-таки протягивает. Как-никак конфеты, даже такие паршивые, на Тулпаре деликатес.       — Они что, лежали там со дня основания Пони Экспресс? — бормочет Свонси, но отказываться даже не думает.       Все берут по белëсой конфетке, кладут в рот почти одновременно.       И застывают на месте.       Вкус почти выветрился, но даже так исключительно понятно. Леденцы мятные.       На языках оседает налёт. Тот самый. Знакомый. Отчаяния, безнадёжности, смерти. Отдаётся болью в каждой клеточке тела, в костях. Аромат мучений.       Неважно, сколько они прожили в исправленном настоящем, как сильно за него цеплялись. Иллюзию оказалось так легко разбить. Их взяли, макнули грубо и безжалостно в прошлое какие-то жалкие леденцы. В прошлое, которое никогда не переболит. Навсегда с ними.       Мёртвая тишина.       Стажëр сглатывает густо. Слишком отчётливо.       — Н-ничего себе, на вкус прямо как наш ополас-       Дайске мигом затыкает рот руками, глаза расширяются от ужаса, когда до него доходит, ЧТО он сказал.       Тишина убийственная. Удушающая. Они сейчас задохнутся и помрут.       — -ки-, — Аня продолжает еле слышным шёпотом, но все вздрагивают.       — -ва-, — Кëрли выдыхает измученно, неверяще. Взгляд пуст, прикован к противоположной стене.       — -тель, — отрезает Свонси, вбивает последний гвоздь в крышку гроба.       Джимми срывается с лестницы и летит вниз, вниз...